Старые привычки, умирая, кричат

Птичка редко поет от бедности, горести, страха. Но когда она чувствует сладость цветов, нектара, песня её становится все громче и призывнее, а взмах крыльев все резче и свободнее. В клетке же её крылья обрезанные либо стянутые жесткой веревкой, а голос слабый, совсем тусклый, ненастоящий. Тяжелый вздох вырвался из груди Висеньи, а руки отложили книгу на стол с громким стуком. Звук был настолько резким, что Висенья повернула голову к колыбели, дабы убедиться что её двухмесячный сын не проснулся. Она перевела взгляд на свитки перед собой, на тяжелый фолиант, закрытый на нужной ей странице и на бокал с горячим вином, которое уже наверняка остыло. Королева думала, не переставая ни на секунду, а её мысли сменялись одна за другой. Висенья усмехнулась, взглянув на птичку в клетке, вокруг которой топталась Нейрис. Девочка обожала этот подарок от своего отца, а Висенья раздражалась от того, что свободная птица должна была сидеть запертая. Все же, иногда думала королева, когда её дочь уснет, она откроет и выпустит канарейку. Но тогда останавливала себя, вовремя вспоминая, что свобода может убить быстрее, чем неволя. И что же лучше? — Нейрис, иди к маме, — Висенья протянула руку к дочери и та взобралась на колени к ней, мягкой щекой прижимаясь к плечу матери. Висенья поцеловала её макушку, провела рукой по волосам и вздохнула еще раз. — Желаешь яблоко? Нейрис махнула в согласии головой и Висенья дала маленькую дольку сладкого фрукта дочери. Девочка была такой маленькой, но такой сообразительной и любопытной. Маленькая принцесса изучала этот мир, не желая ни на минуту остановиться. Все доступные ей покои были изучены маленькими ручками и еще не совсем уверенным шагом. Висенья обожала свою дочь, но не могла так сильно начать любить своего сына. Она была такой же матерью Джейхерису, как и Нейрис, но сердце её почему-то было заперто для сына. За это принцесса себя винила, но никому не признавалась. Все же, сын принадлежал короне, а дочка — ей. — Может, уже пора спать? Смотри, твой братец спит. Висенья спустя получаса отвела дочь в детскую и начала укладывать, помогая той надеть мягкую ночную сорочку и зажигая свечи неподалеку от кроватки, чтобы Нейрис не боялась темноты. Младший сын еще спал в одних покоях с ней, ведь сон его часто был тревожным. По той же причине, Эйгон изволил перебраться в другую комнату, чем нисколько не уделил жену. Ей теперь хотелось дышать не вином, а свежим воздухом и, впервые за годы брака, спать без чувства отчаяния. У нее получалось. — В случае чего, зови, — тихо сказала королева няньке, когда та пришла дабы наблюдать за спящей Нейрис. Та коротко кивнула и Висенья, поцеловав еще раз дочь и подоткнув ей одеяло, ушла. В своих покоях принцесса скинула платье, нижние сорочки, но не камень с плеч. Она расплела косы, стянула кольца и подвеску, позволяя опуститься в горячую ванну. Вода тут же покрыла её нежную и совсем молодую молочную кожу, смывая всю тяжесть дня. Свечи плесали в её фиолетовых глазах и Висенья слушала, как за окном блуждал ветер. — Не помешаю? — вдруг услышана она голос Эйгона и открыла глаза. — Ты чего здесь? — Вспомнил, что давно не навещал жену. Джейхерис так сладко спит, — он улыбнулся. Искреннее. — Это бывает редко, — она тоже засмеялась. — Подай мне халат. — Да не надо, сиди еще, — Эйгон сел возле нее на небольшую табуретку. — Пахнешь вкусно. Как в нашу первую ночь. — Ты еще и помнишь что-то. — Я был не настолько пьян. — Ты всегда был пьян настолько. Они оба замолчали и Висенья смотрела вперед себя, не на мужа. Она продолжала плескаться, отдаваясь горячей воде все больше и больше. — Война заберет у нас многое, — вдруг произносит её муж и тогда его губы касались её, сухих, но теплых. Эйгон целовал её требовательно, жестко, так как он делал всегда и Висенья лишь на минуту могла оторваться, чтобы дать ему себя поднять на ноги. — Но тебя я ей не отдам. В ту ночь она не знала, почему Эйгон брал её так, как никогда прежде. Исступленно, смело, управляя и вертя так, как хочется лишь ему, а она позволяла ему это делать. На утро, к удивлению и синякам на ногах, Висенья заметила, что муж остался спать с ней, тихо зарывшись в одеяла. Странно, думала королева, поднимая глаза к верху и направляясь проверить еще спящего сына. Тот, в прочем, за ночь не издал и звука. Она не любила своего мужа так, как принято было обществом, бардами, бедняками. Для них любовь была чем-то высоким, неземным, единственным смыслом существования, но Висенья не чувствовала что любила его правильно. Однако, она любила его странной, дикой любовью, которая балансировала на грани безразличия и желания. Ни один мужчина не вызывал у нее такого раздражения и такого же хотения, как её муж. Если это любовь, думала Висенья, тогда ей было совсем не понятно, почему все так желали этой любви — ей же хотелось избавиться от нее, чтобы остаться в тишине и покое. Но это был её дом. Это была её семья. Висенья часто думала о той семьи, которая была далеко, на Драконьем камне. Она думала о том тепле и поддержке, которое шло от матери, о тех резких, но всегда утешающих словах отчима и о своих братьях. Королеве снилось, как она со своими мальчиками, как раньше, в детстве, ходила по долине около их замка, как ветер подхватывал их детский гомон и смех, а после каждый вечер они сидели у камина, ели печеные яблоки с медом и пили липовый чай, пока их няньки хлопотали вокруг. А было еще одно далекое и утраченное детство, в котором был её отец. Лейнор… Висенья помнила, как отец учил её сидеть на лошади, как они тайком от матери сбегали к берегу моря смотреть на приливы, кушая торты и пирожные. У нее было то, чего никогда не было у её мужа — семья. И эта семья помогла ей вырости той, которой она сейчас была. Не воительницей, а кладезем знаний, хитрости и отчаянного желания спокойной жизни. Но тот дом у нее отняли собственные родители, подарив этот — холодный, как гнездо змей и золотой, как клетка той птички, что отчаянно пыталась улететь. И если бы кто спросил у Висеньи, в какой цвет окрашен её мир и какое желание у нее было на сердце, девушка не задумываясь бы ответила — снова увидеть голубое море. Не то, которое кормило Королевскую Гавань. А то, которое было в её детстве — голубое, буйное и честное в своей свободе. А еще ей хотелось вздохнуть полной грудью, отдаваясь соли и морю. Но пока Висенья, не жалуясь и не сгибаясь, сцепливала зубы и несла свою корону на голове. Ни слезой, ни словом она не демонстрировала того, что ей хотелось забыться. Всегда строгая, но понимающая, на шаг впереди других в своих мыслях, королева оставалась собой. Висенте Веларион была честной, спокойной и рассудительной. Она была стеблем, которому пришлось облачиться в сталь. Но все же слова были и будут её главным оружием, ведь даже дракона можно отобрать, но слова — никогда. *** «…но ты, моя милая дочка, еще должна помочь правосудию восторжествовать и помочь отомстить за своего брата. Когда придет время, пустить вершителя и дать ему сделать то, что убийца заслуживает. Сын за сына, как было предсказано судьбой.» Висенья более не могла читать письмо, написанное скорее не матерью, а Деймоном. Она смяла его, кидая в костер и впилась ногтями в ладонь, как делала всегда, когда особо злилась или нервничала. Она с такой болью впилась в нежную и тонкую кожу, что капельки крови проступили на ладони, однако ничуть не привлекая внимания королевы к этому. О, ну к этому все и шло, как же! Они отдали её замуж за Эйгона, а теперь хотят сделать ее убийцей. Эймонд заслуживал смерти, но Висенья не хотела быть той, кто сделает это. Нельзя отвечать кровью на кровь, особенно тогда, когда Люцериса уже не вернуть. Она ненавидела Эймонда, но эта ненависть сжигала ее, не его. Они даже не пересекались эти два месяца, а на совет она не приходила тогда, когда там был Эймонд. Эйгон не удивлялась этому, хотя на самом деле ему было плевать. Висенья смотрела в огонь камина, думая о том, что же ей ответить. Служанка её матери будет ждать ответ завтра утром, но Висенья не знала, что же ей делать. Кровь прольется так или иначе, но она никогда не хотела этой войны. С самого детства девочка хотела лишь покоя, своих книг. Она женщина! Она не её мать, она слабее, она не для войны. Но теперь, думала Висенья, возвращаясь к пергаменту и чернилам, она — часть этой войны. Мизерная часть. Разменная монета. Вскинув подбородок, Висенья ломала саму себя. В этот момент, ломались её кости, её стебель, но броня оставалась, потому что она приняла сторону. Ни матери, ни Эйгона. Свою. Матери она ничего не отпишет ни сейчас, ни потом. И пусть думает, что это предательство, но больше Висенья не сможет делать то, что от нее хотели. Два года она только и делала, что терпела, поддавалась, прогиналась. До сегодня. *** На Драконьем Камне всегда было холодно и жутко, особенно сейчас, когда зима буквально стучала в двери замка. Горе же уже царило здесь, заглядывая в каждую комнату. — Матушка, — Джейкерис сел около Рейниры на мягкую тахту. Она мягко улыбнулась ему, беря его руку и гладя. — Письма от сестры нет? — К сожалению, — Рейнира выдохнула, быстро мигая, прогоняя слезы. — Я думаю и не придет. Мы потеряли и её. — Я вам говорил, что нельзя было отдавать её туда, — с горечью прошептал Джейкерис. Он любил свою сестру, Господи, как же он любил её, а теперь её нет и не будет никогда. — Они уничтожают все, что было прекрасным. Люк, она. — Она хотя бы жива. Это меня радует, я не могу терять больше детей, — Рейнира говорила сквозь слезы и горечь. Её единственная дочь выбрала не её. И кто же в этом виноват? — Как Хелейна? — Как всегда. В порядке, но я думаю, что она так же несчастлива здесь, как и сестра в столице. — Если бы только у вас были дети… — Я не сделаю этого с Хелейной, — резко ответил принц. — Когда-нибудь Висенья вернется к нам, я знаю, — Рейнира провела рукой по волосам сына, улыбаясь. — Когда мы заберем трон, она снова будет с нами, я прощу ей все, мой мальчик, ты же знаешь. — А она нас? Вопрос его остался без ответа. Рейнира лишь не определенно пожала плечами, отворачиваясь и позволяя сыну уйти. Оказавшись за дверью королевских покоев, Джейкерис со злостью ударил ногой о стену, сдерживая крик боли и отчаяния. Он хоть бы сейчас отправился в Гавань и забрал свою сестру оттуда. Пусть отправиться в седьмое пекло и её муж, и все вокруг. Лишь бы этот нежный цветок снова был здесь, где ей положено, возле него.