Stuck

Кевин рассмеялся и, раскинув руки в стороны, прокрутился вокруг себя. Его восторга я не разделила. Мне хотелось уйти. Высокие графитовые стены и воздух без запаха — самое страшное, что меня напугало… Обычно именно по запаху ты понимаешь атмосферу. На кухне с хорошей хозяйкой и большой семьей всегда пахнет едой: блинчиками, беконом, томатным супом и фасолью с мясом. В том же месте, но у одинокого мужчины или женщины скорее всего пахнуть будет либо свежезаваренным кофе, либо чаем. В гостиной, где разбросаны детские игрушки, — запах сладкий, будто кто-то ест конфету или сахарную вату, а в спальне молодоженов — цветами и свечным воском. Здесь же — ничем. И почему-то это так сильно напугало, что я замерла, прижавшись к холодной стене, чувствуя, как перестаю чувствовать плечо: сначала кожу, а затем уже саму кость. Неприятное покалывание разлилось по суставам, болезненно отдавая в локоть. Лампы, — плоские, длинные, наподобие тех, что устанавливали раньше в больницах, — с треском по очереди мерцали потоком света, что озарял белизной небольшой подвал. Здесь не было ничего, кроме пустого холодильника с прозрачной дверцей, каталки и потрепанного кожаного дивана. Интересно, учитывая, что Килгрейв наверняка снял этот дом, — да даже если купил, — с какой целью использовалось это помещение? В голове сразу возникли не самые приятные идеи и тошнотворные ассоциации с небезызвестной многоножкой. Там, кажется, было что-то похожее: ужасающее помещение, медицинские опыты… Правда, в данном случае вряд ли Кевин собирался пытать подобным способом, но, так или иначе, задумка мне вряд ли понравится… — Выглядит немного пугающе, — меланхолично заметил Томпсон, будто читая мои мысли, а может, просто заметив состояние. Он по-хозяйски пробежался взглядом по окружающей обстановке. — Мы немного обыграем это место, сделаем его малость уютнее… — Для чего оно? — Хрипло выдавила я, отталкиваясь все же от стены, но лишь для того чтобы обхватить себя руками. Будто пытаясь защититься. Спрятаться от холода и мрака помещения, несмотря на обогрев и трещащие лампы. Плечо, которым я опиралась на бетонную стену, обожгло ладонь, превратившись в лед. Килгрейв медленно обернулся, оставаясь единственным ярким пятном в подвале — треклятые фиолетовые цвета его костюмов будут долго еще преследовать меня в кошмарах… Улыбка сползла с лица мужчины. Даже уголки губ поникли, будто я нанесла ему ужасающую обиду. — Тебе что, не нравится? — Для чего? — Твердо повторила я, не желая уступать. Даже страх перед Томпсоном притупился, уступив ужасу от грядущих планов мужчины. Мои обещания самой себе не спорить, не перечить и молчать, — быть послушной овечкой, — трусливо сжались, остолбенев перед чем-то неясным. Перед отторжением и мрачным впечатлением от места. Он может сделать и в обычной жизни со мной все что угодно. Какие дополнительные возможности предоставляет ему этот гребанный подвал?.. Килгрейв сделал тяжелый, утомлённый вздох, будто вся тяжесть бренного мира упала ему на плечи, а не я задала элементарный вопрос. — Мои родители строго разграничивали дом и место, где меня «лечили», — он повел пальцами в воздухе, демонстративно обозначая ковычки, а затем медленно приблизился. Я отступила на шаг, опасливо глядя на Кевина. — Не бойся. Ты не будешь здесь жить!.. — Это обнадеживает. — …Я всего лишь хочу, чтобы в твоей голове возникло понимание, что здесь ты будешь учиться тому, чем природа тебя обделила. — И каким же образом я должна учиться? — вновь прошептала, отступая еще на шаг. — О-о! — протянул он, хмуря тонкие брови и одновременно с этим вновь широко улыбаясь. — Не пугай себя заранее! Накручиваешь и пугаешь. Зачем?.. Оказавшись в одно плавное движение рядом, он закинул руку мне на плечо и прижал к себе, прислонив губы к уху: — Обещаю, что не сделаю ничего такого, от чего ты можешь пострадать. Ложь. Яркое болезненное понимание расползалось волной по вискам, оседая мурашками по позвоночнику — скользило вверх-вниз вызывая безотчетный страх. Опять. Снова и вновь. При всем обаянии и чертовски мрачной привлекательности я бы не смогла бы придать Кевину Томпсону другой эмоциональный оттенок. Лишь безотчетный, всепоглощающий страх и ужас от одного его присутствия, взгляда. Едва ощутимый, легкий поцелуй коснулся виска, а затем мужчина, пальцами оплетя мои пальцы, повел меня по лестнице прочь из подвала. Попутно рукой задел выключатель на стене и трещащие лампы замолкли, погрузив пространство за нами в темноту. Казалось бы, я должна была испытать облегчение от того, что мы покидаем подвал. Но страх никуда не делся. Не исчез и не испарился, а продолжал сверлить хищным, обещающим страдания взором мне спину. Я его чувствовала, как острый ржавый гвоздь, который медленно всаживают между шестой и седьмой парой ребер. Безотчетно обернувшись, я тяжело сглотнула… Даже когда мы поднялись в спальню, чтобы наконец уснуть, я слышала зловонное дыхание, ощущала присутствие. Зверь, который вот-вот принесет мне много боли, затаился внизу, под домом, который Кевин пытался обустроить в наш Дом.

Emin Nilsen — Clone

Но дело вообще не в нем. Не в чертовом подвале и не в самом доме, который пропах запахом тика. Все дело в одном мужчине, получившем буквально все, о чем мечтают обычные люди. Надев широкую футболку, — ту, в которой ложилась спать в своем доме, — таком далеком и казалось бы не существуещем, — я молчаливо и беспрекословно легла в двуспальную кровать, быстро юркнув под одеяло и повернувшись спиной к Килгрейву. Тот уже скинул пиджак на кресло и взялся за пуговицы рубашки. Не выдержав, я скосила взгляд через плечо. Тонкая, гладкая ткань приспустилась на немаленьком развороте плеч, оголяя тонкую, почти по женски элегантную ключицу. Природа и генетика — страшная вещь. Как в одном мужчине могла совместиться ужасающая жестокость, комплекс Бога и столь сногсшибающая внешность? Расстегнув манжеты, Кевин стянул рубашку, педантично-аккуртано сложеную, опустив ее на спинку кресла, и взялся за ремень брюк. Щеки обожгло, но я взгляда не отвела. Черт, ну он же заметит! Отвернись, дура! Брякнула пряжка. Томпсон дернул ремень и тут же повернул лицо, едва освещенное во тьме, на меня. «Почувствовал, засранец!» — ругнулась я про себя, стремительно отворачиваясь и натягивая одеяло до подбородка. Я услышала тихий, вибрирующий смех, и низ живота потянуло так, что пришлось сжать бедра. Зажмурить глаза в попытке избавиться от образа мужчины перед глазами. А он не спешил исчезать: покатая выступающая грудь, плоский живот с проступающими косыми мышцами и темной дорожкой жестких волос уходящими за пояс брюк… Зло — привлекательно? Чушь собачья! Оно не только привлекательно, но еще и по темному, сексуально опасно… Вскоре, после кротковременного шороха одежды, послышались приглушенные шаги по ковру, а затем матрац прогнулся под весом мужчины. Я тяжело сглотнула, распахивая веки. Забравшись под одеяло, Килгрейв застыл, оперевшись на локоть, отчего мне буквально пришлось удерживать вес тела: иначе бы — скатилась ему под бок. Пришлось бы коснуться кожей его кожи. Увидеть его глаза… Секунда тянулась за секундой, воздух замер. А затем горячее дыхание коснулось плеча, заставляя застыть, задержать невольный вздох. Мягкие губы скользнули по коже невесомо, лишь подбородок едва ощутимо цеплял короткой щетиной. Полутьма вокруг и звенящая тишина, которую нарушало лишь заводящее, тяжелое дыхание мужчины, обострили чувства до предела, и я почувствовала, как дрожащая волна парализует меня изнутри. Обжигающие подушечки крепких, но таких изящных пальцев дотронулись до моего бедра, недалеко от колена: поглаживая и пуская мурашки по всему телу. Я выдохнула, чувствуя, как твердеют соски, натягивая ткань футболки. Столь незатейливые прикосновения… От них кружилась голова, а бедер я уже практически не чувствовала — сжимала их столь сильно в попытке заткнуть чертово возбуждение. Но связь с головой была потеряна, запутавшись в темноте и не сдерживаемом желании: коснись меня еще; выше; возьми жестче; сожми мне шею до придушения… Пальцы Томпсона двинулись выше, в какой-то момент подцепляя тонкую полоску нижнего белья и натягивая на себя. Вздох сорвался с губ и оголённая грудь мужчины прижалась к моей спине, вибрируя довольным смехом. — Такая маленькая… Жадный поцелуй коснулся моей шеи, и я со стоном выгнулась, прижимаясь бедрами к бедрам мужчины. Его ладонь скользнула на грудь, крепко сдавив ее и прижав ближе к Килгрейву. Голова потонула в похоти, и я поняла, что сейчас все покатится в самый Ад, — я не смогу оттолкнуть его. Не смогу сказать «нет». Чувствуя его возбуждение и задыхаясь в собственном, я закинула руку назад, на затылок Кевина и не давая тому отстраниться от моей шеи. Поцелуи сменились укусами. Сорвавшись с груди, его пальцы вновь подцепили резинку бикини, грубо стаскивая их вниз, а после прикоснулись… Я охнула, дернув бедрами и насаживаясь на его руку сильнее. Томпсон жарко застонал в мое ухо, и моя голова закружилась сильнее, заставляя задвигаться быстрее. — Сьюзан, — прохрипел он, роняя лоб мне на плечо. Довольная улыбка, беглая, почти нервная, скользнула по моим губам, — приятно быть желанной, — а затем потонула в очередном стоне. Под одеялом стало невыносимо жарко; влажные хлопки наполнили спальню, вызывая что-то вроде стыда, но как же хорошо… — К черту! — Услышала я рык, и прежде чем успела растеряться — пальцы Томпсона исчезли. Одеяло приподнялось, послышался шорох ткани и короткий хлопок резинки о кожу, а затем горячий член коснулся меня внизу, заставляя задержать дыхание, и… Мы замерли, тяжело дыша, будто пробежали не одну милю по солнцепеку. Кожа горела, горячий обруч вокруг макушки пульсировал, а горло раздирало от сухости. — Кевин… — Молчи. Я покорно замолчала, чувствуя лишь его дыхание и его член между своих ног. Возбуждение осторожно отступало, позволяя вопящему от происходящего безумия разуму вернуться на место. Видимо Томпсон тоже опомнился. Он резко отстранился, в одно движение натянув боксеры и усевшись на другой стороне кровати. Я торопливо натянула бикини и, закутываясь в одеяло, тревожно обернулась на мужчину. Килгрейв провел рукой по влажным, торчащим в разные стороны волосам, а затем хмыкнул: — Это было близко… Я ничего не ответила. Он был не прав. Это было больше, чем «близко». — Ложись. Я скоро вернусь. Мужчина медленно поднялся, хрипло откашлявшись, и прошлепал босыми ногами к выходу из спальни, но в дверях остановился. — Как здорово, что мы помогаем друг другу, верно? — Со смешком бросил он и оставил меня в темноте одну. Я закрыла лицо ладонями, позволяя себе перевести дух. Хотелось сбежать куда-нибудь подальше — единственная мысль набатом. Все исчезло, начиная от усталости от безвольности разума и заканчивая надеждой на то, что Джоэл все же явится и спасет меня из рук раскрепощенного вседозволенностью злодея. Спасет от самой себя, которая только что чуть добровольно не насадилась на член жестокого пленителя. Но надежда лопнула, как лампочка, разлетевшись на миллион осколков, и погасла. Осознание, что меня никто не спасет, становилось лишь ощутимее, как собственные руки и ноги. Я осталась в безысходной темноте вечной ночи, продолжая ощущать член Томсона между ног и его укусы на шее. — Твою мать… — простонала я едва слышно и легла на подушки. Как я заснула — не запомнилось, потерявшись где-то во мраке спальни. Кажется, под утро вернулся Томпсон. Мужчина рассматривал меня, — я чувствовала его взор, — долго и так внимательно, будто искал ответы в моем теле. Рассматривал оголеное бедро, которое я безотчетно вытащила из-под одеяла, изгиб талии, ровную спину и растрепанные темные волосы, что раскинулись по подушке. Видя дивный сон, я чувствовала изучающий взгляд не скрывающейся пантеры. Какие мысли были у Кевина в голове, я не знаю, однако вряд ли он был в восторге, что так легко смог поддаться соблазну трахнуть ту, которую планировал испытывать. Это было неправильно, нереально. Он тот, кто заставляет людей делать то, что хочет он. Не наоборот. Однако кровать опять скрипнула под весом мужского тела, а затем крепкие, жилистые руки обхватили обручем женское тело, притягивая к себе: спиной к покатой груди, и бедрами к бедрам. Возбуждающе, интимно и по собственнически. Наверное, он тоже понял, что меняется, привыкает к той, которая приметилась ему в чертовом ресторане. Понял, но не признал. Он — Кевин, мать его, Томпсон, и черта с два он позволит кому-то управлять его нутром, чувствами и членом… Я сонно заворочилась, и откинула голову назад, под четко очерченный подбородок Килгрейва. Ладони нашли и сжали крепкие запястья с проступающими венами. Собственнически, безотчетно. Это был первый день, когда я оказалась в золотой клетке… И уже смирилась, и потеряла всякую мысль о том, что когда-то смогу спастись. Скорее всего, — озарила меня мысль настолько ясно, что, кажется, я поняла это прямо во сне, — я здесь умру и никто даже не узнает, где я. Ни мать, которой я была не нужна, ни Джоэл, видимо отказавшийся от должности моего ангела хранителя…

═╬╬══╬╬══╬╬═

Манипулятор — это не только хитрец, заставляющий тебя делать то что ему нужно путем оборота слов или искусной лжи. Манипулятор может заставить тебя забыть о том, что ты в его лапах, прикрывая ужас красивой картинкой, которую он трепетно и щепетильно выстраивает вокруг своей жертвы… Последующие несколько дней мы с Томпсоном смотрели фильмы, вместе готовили и читали у искусственного камина, расположившись на диване. Заказывали пиццу, пили вино и вместе спали в одной постели. Ни дать ни взять — идеальная пара молодожен. За исключением того, что о той ночи ни я, ни он старались не вспоминать. Не упоминать и не поднимать тему в разговорах. Он — видимо от стыда, что чуть не нарушил свое слово, я — от страха, что могла не сдержаться. За букетами лилий и роз, вкусной едой и разговорами ни о чем я заметно расслабилась. Страх почти отступил, так как к ужасающему меня подвалу мы более не подходили, а Кевин даже начал походить на обычного человека. Мы не выходили из дома, и вне общества и контактов с другими людьми его настроение не менялось, подобно погоде, да и со мной он вел себя исключительно мило. Окруженная заботой, его ненавязчивым, строго уместным смехом и постоянными объятиями, — что достаточно быстро перестали приносить мне дискомфорт, — я расслабилась. Моя ошибка. Но что я могла поделать с собственным мозгом? Проведя рукой по широкой спине, облаченной в темно-синий, — удивительно, что не фиолетовый, — кашемировый свитер я опустила перед мужчиной тарелку с завтраком. Два яйца, три ломтика бекона — запоминать приходилось быстро, но ничего сложного. Кевин практически сразу сообщал о том, что ему нравится или не нравится, но не кричал и не давил своей сверхъестественной силой. Это было по-джентльменски и весьма уважительно, что тоже подкупало. Довольным взглядом окинув кремовую плоскую тарелку с широкими бортиками, мужчина перехватил вилку и, помогая ножом, принялся за бекон. — Чем займемся сегодня? — Произнес он спустя мгновение, и тут же слетом отправив свинину в рот. Ложка брякнула о стенку чашки, когда я удивленно посмотрела на него, оторвавшись от вида из окна. — С каких пор я решаю? — И тут же добавила более мягко. — Ты мой «доктор» и тебе выбирать культурную программу. Томпсон со смешком хмыкнул, и я чуть улыбнулась, наблюдая, с каким аппетитом мужчина поедает завтрак, приготовленный моими руками. Это приятно. Джоэл всегда в шутку говорил, что он женится на той, кто будет кормить его с рук… Подняв на меня взгляд, Килгрейв хитро заметил: — И это дает результаты… Сама посмотри, — уже улыбаешься. Губы дрогнули, но я смогла их удержать в том же положении. Каким-то немыслимым чудом, но мышцы закаменели, сохранив уголки в приподнятом состоянии. Быстро пожав плечами, обернулась вновь к окну. На лазурно-голубой воде с хлоркой в небольшом, но длинном бассейне мягко поблескивали искры от раннего солнца. Перекликаясь между собой на мягкой ряби, они больно резали по глазам, но лучше уж так, чем смотреть на вечно самовлюбленное и улыбчивое лицо моего соседа по завтраку. По завтраку, обеду, ужину. Утром и ночью. В любое время суток окруженная лишь запахом тикового дерева, что преобладал в Его духах, мне казалось, что я начинаю потихоньку бредить. Внешний мир, — там где машины, шуршащие шинами по асфальту, другие люди, спешащие по своим делам, Джоэл и горе-мать, — был чем-то недостижимым… А был ли он вообще? Может, я себе его вообще придумала? Поморщив нос, я едва заметно тряхнула головой. Что за чушь! Хотя, все же, мне нравилось смотреть на Кевина, однако что-то внутри противостояло этому, брыкаясь изо всех сил. Наверное, это были остатки разума. Прошло не больше трех дней, как я попала в лапы Томпсона, как по воле случая я просрала всю свою жизнь… Да, трех дней… Трех же?.. — О чем ты думаешь? Скажи. Черепная коробка мгновенно отозвалась уже знакомым тянущим зудом и масленной пленкой, затянувшей разум. Сука. Губы пошевелились без моего ведома: — О том, что скучаю. С лица Томпсона сползла улыбка, а глаза погрузились в мрачную тень. Зря я это, — хотя будто бы могла контролировать. Бред— винить себя за то, что не осознаешь. — По кому? По своему дружку? Сердце замерло на секунду, а затем застучало быстрее. — Причем здесь Джоэл? Килгрейв злорадно хмыкнул, искажая тонкие губы в ухмылке. Неприятной и победоносной, будто поймал меня с поличным. — Интересно, что ты сразу подумала про него… Бывает такое совершенно четкое осознание: зря я это сказал. Сразу вспоминался здоровяк-великан из фильмов о мальчике, который выжил. Только смешно мне не было. Я опустила взгляд на собственные колени, наблюдая, как белеют пальцы от того, как сильно я переплела их между собой. Какого хрена я подумала про Джоэла?! Зачем вообще про него сказала! Дура… Самый главный враг человека был и остается его язык. Надо думать, а потом уже… — Идем, — холодно приказал Томпсон, и я в одно мгновение соскользнула со стула, проследовав на негнущихся ногах за мужчиной. Будто заведённая кукла: правая нога, левая рука; левая нога, правая рука. Шаг за шагом в темную бездну. Когда впереди замаячила дверь чертова подвала, кажется, я начала молиться про себя. Моя набожная мамаша была бы отчасти горда за меня — ну, по крайней мере в данный момент. Стопы похолодели, а кончики пальцев свело до боли: Господи, пожалуйста, пусть он возьмет левее и мы поднимемся на второй этаж… Но нет. Килгрейв, — мрачная спина которого пугала меня больше, чем его разочарованное лицо, — дернул на себя дверь подвала, отчего петли тихо заскрипели, едва выдерживая вес, и отворила черноту зева. Воображение здорового человека моментально подрисовало бы тысячу красных глаз и миллион острых зубов разявленных пастей несуществующих монстров, ожидающих его там. Я чувствовала лишь ужас. Удивительно, все же Клигрейв смог меня чему-то обучить, и ужас, как и страх, я теперь умела определять сто процентно. — Идем! Бросил грубо, сухо, не поворачивая головы, как псине, которая нашалила, и теперь необходимо указать ей на свое место. Хотя, что ты, Сьюзан, ты и есть для него псина. Беспородная, грязная и блохастая, которую он столь щедро решил приютить и спасти. Раздался треск ламп, сбежавший с экранов дешевых хорроров. Предупреждающие мурашки скользнули по позвоночнику. — Сядь. Тонкий палец указал на кушетку с закрепленными в стоповое положение колесиками, и отвернулся, загремев чем-то в ящиках типично-больничных шкафов. Покорно сев, я поежилась внутри, не в силах передернуть даже плечами. Бесполезная, безвольная кукла. — Я очень сильно обеспокоен твоей привязанностью к этому Джоэлу, — озадаченно прошелестел голос Килгрейва, едва слышимый за грохотом чего-то железного. В его руках показались кусачки, от чего мои глаза испуганно распахнулись, однако тут же он убрал их обратно в ящик. — Знаешь, мои родители были убеждены, что сильная эмоциональная привязанность к чему-либо, есть самая сильная слабость человека. Подобная слабость может убить его, покалечить и даже не давать выздороветь. Возможно… Он медленно обернулся, и у меня болезненно сжало желудок: в его руках тускло поблескивал металлический наконечник паяльника. — Возможно, именно твоя привязанность к Джоэлу и не дает тебе мыслить здраво и одалеть напасть? — Твои родители — психи, ты сам так сказал, — напомнила я, благодарная хотя бы за то, что мой язык не прилип к небу, как тогда, когда Томпсон не хотел, чтобы я разговаривала. — Верно, однако у меня есть замечательная история для тебя… Прокрутив паяльник в руках, он подошел к одной кушетке напротив и, подтянув брючину, уселся полубоком, сложив руки с зажатым инструментом на бедрах. — Я тебе уже говорил о том, какие методы применяли мои прекрасные родители… Лечебные пытки — верх их родительской любви. Однако! — Килгрейв, скользя по комнате взором, поднял палец вверх, слегка качнув им из стороны в сторону. — Когда я плакал и мне было ужасно больно после всех их экспериментов, мать, — видимо устав от моих оров, — подарила мне плюшевую собаку. Кривосшитый пекинес: у него была пушистая шерсть, пахнущая пылью, и два разноцветных глаза — один голубой, второй, мутный, зеленый. Правое ухо было пришито непропорционально и косило влево… Но он мне нравился. Я утыкался в искусственную шерсть и слезы высыхали, а день казался не таким уж дерьмовым. Я рисовал с ним картинки мелками, разговаривал и лишь он знал, как я ненавижу родителей… И каждый раз, крича от боли и плача взахлеб на кушетке, где родители пытались вылечить меня, я знал, что скоро все закончится и я обниму дурацкую собаку. Выплачусь, мне станет легче. Мужчина замолчал, издав какой-то странный крякнувший звук и, подскочив, целенаправленно двинулся к одной из стен по левую руку от меня. Подключив в розетку паяльник, он, довольно кивнув, вновь посмотрел на меня: — В один из дней у моего отца было крайне дурное настроение: на работе что-то не складывалось, мое лечение не продвигалось. Совершенно все было плохо: у каждого бывает такой день, верно? Когда все валится из рук, а жизнь кажется полнейшим дерьмом! Так вот, во время сеанса моего лечения он страшно злился, кричал на мою мать, обвиняя ее в том, что они делают недостаточно и в какой-то из моментов, когда я слишком громко всхлипнул, он кинулся на меня. «Сколько можно себя жалеть? Думаешь тебе одному хреново, Кевин?». Килгрейв хмыкнул. Горько, обижено. — Мать бросилась меня защищать. Я расплакался еще больше и пискнул, что хочу к Лолу́, — так звали пса. Ох, ты бы видела перекореженное лицо моего отца… «Это ты во всем виновата! Подарила ему дурацкую игрушку, и теперь он так и будет ныть, лишь бы поиграть! Он должен, как и мы, думать о лечении, а не о гребаной игрушке!» — Твои родили больны, Кевин, — едва слышно прошептала я, чувствуя, как звенит в ушах. От страха того, что он задумал. От жалости к маленькому мальчику. И от ненависти к его совершенно бестолковым родителям. — У меня забрали собаку… — будто не услышал меня мужчина и качнул пальцами. — Сьюзан, иди сюда. Я покорно сползла с кушетки и опустилась возле него на колени, так близко, что чувствовала жар его тела и запах тика. Темные глаза, как две иглы, впились в меня, а затем рука Кевина легла мне на щеку, пока вторая крепче обхватила паяльник. — Забрали. — повторил он, склоняя голову в бок и разглядывая мое лицо. Пальцы почти ласково провели по щеке. — И знаешь что? Именно тогда я понял, что привязанности делают нас слабее. Когда Лолу́ забрали, я перестал плакать. Лишь вопил в клеенку на кушетке. — Ты был ребенком, а они — садисты. — Нет. Хоть в чем-то они были правы… Килгрейв протянул мне паяльник и кивнув на него головой, проследил, как я безропотно беру его в руку. Приблизившись ко мне, он боднул меня лбом в висок, губами касаясь уха: — Я хочу, чтобы ты думала о своем гребаном дружке и держала паяльник вот здесь, — его пальцы вслепую нашарили мою руку и ласково провели по тыльной стороне запястья. Я тяжело сглотнула, чувствуя, как мурашки расползаются по позвоночнику. — Дам тебе десять минут, — это щедрое предложение, — чтобы ты поняла и осознала свою слабость. Мы не сможем двигаться с тобой дальше, пока ты привязана к Джоэлу. Пойми: он прошлое, что связывает тебя с прошлой тобой. Десять минут, и думай-думай о нем, и прерываться, убирать паяльник можешь лишь, если станет невыносимо больно. Но после опять продолжай. — Зачем? — Прохрипела я, поворачивая голову и сталкиваясь носами с Томпсоном. Кевин сверкнул взглядом и прошептал мне в губы: — Я хочу, чтобы каждый раз, когда твои мысли хотя бы случайно будут соскальзывать на него, ты вспоминала, как тебе было больно. Ты — моя, и каждая твоя дурная идея, мысль, действие будут иметь последствия. Хочу, чтобы ты это поняла. Я, вздрогнув, отодвинулась, неверяще глядя на него: когда он едко усмехнулся, когда поднялся, когда направился к выходу по бетонной лестнице, и когда захлопнулась дверь. — Приступай! Его крик донесся глухо, однако масляная пленка облепила череп, мозг и я беспрекословно поднесла жало паяльника к коже. Я вспоминала школьные года. Почему-то пришла картинка, как на стадионе за школой мы грызли с Джоэлом ядреные чипсы с красным перцем и запивали эту вкуснятину апельсиновым лимонадом, закинув ноги на спинки передних скамеек. Кажется, мы обсуждали новую серию телешоу «Дневники НЛО». Был теплый день, около четырех, когда все занятия окончены, а домой было еще рано идти… Помимо моей воли, раскаленое жало легло на руку, и я закричала, чувствуя, как из глаз брызнули слёзы. Вспоминала, как мы готовили барбекю на позапрошлый Хэллоуин. Джоэл тогда притащил своего дружка Роберта, который активно пытался подкатить ко мне, но в итоге налакался текилы еще до того, как заскворчала первая партия сосисок. Тогда мы подрисовали парню усы кетчупом… От боли свело руку, в воздухе застыл запах подгорело мяса и мои внутренности свело от тошноты. Но боль почти исчезла… Ровно до тех пор, пока шило не прожгло до нового комка нервов. Я вспоминала школу, нашу бурную молодость, нашу взрослую жизнь, наши пьянки, прогулки, поездки к матери Джоэла, которая не очень-то и была рада нашей дружбе. Вспоминала попкорн, документальные фильмы просматриваемые в ночи, умный, смеющийся взгляд друга и его надежный, широкий разворот плеч, который всегда был рядом. Новый мой вопль взвился к потолку, и я рухнула на бетонный пол, захлебываясь слезами и со звоном отпуская инструмент на пол. Невыносимо больно… Как жаль, что надежного плеча Джоэла нет со мной сейчас!.. Моя рука вновь взялась за паяльник.