Умбра

      Впервые Итачи увидел его издалека. Он стоял на балконе резиденции в день своей инаугурации, улыбался и махал рукой пришедшим поприветствовать его. Он был похож на солнце — яркий и добрый, с удивительно теплым и мягким голосом. Когда Итачи неловко свесился с отцовских плеч и шепотом на ухо спросил у матери, кто это, она ответила, что это новый хокаге — самый сильный и храбрый человек в деревне. После папы, конечно же. Фугаку рассмеялся, удерживая зашатавшегося сына за колени покрепче, а Итачи, неловко опираясь на его макушку, попытался приподняться, чтобы получше разглядеть мужчину на балконе. Солнце слепило до слез, но он не отрывал взгляда и юное совсем сердечко, впервые испытывая что-то подобное, сжалось, когда сияющие глаза обратились в их сторону и ласковая улыбка, кажется, стала немного шире, когда он заметил их семью.       Дома у мамы были его фото. Целых два. Совсем не похожие на фотографии, которые продавались повсеместно в сувенирных лавках. На тех фото он стоял или сидел в кресле, смотрел прямо в камеру и улыбался вежливо и скромно, на тех фото выставленный свет и нейтральный фон прятали его внутреннее сияние, делали его неотличимым от декорации. Красивой статуи. На маминых же фото он был совсем другим. Смотрел насмешливо и дерзко, прямо в душу сквозь стекло. И улыбался. Улыбался так, как никто другой. Ярко, заразительно. В этой улыбке был бесконечный вкус к жизни, страсть к новому на грани одержимости, доверие и понимание, обожание всего мира с его безграничными возможностями. На том, что мама показала первым, он был ещё ребёнком, чуть старше Шисуи. Черты его лица были еще мягкими, хотя и имели уже ту самую сказочную утонченность, небесно-голубые глаза — совсем круглыми, как у толстолапого щенка во дворе, а щеки чуть пухлыми, с ярко выраженными ямочками. Его волосы были растрепанными и смешно торчали на макушке, словно он не причесался, когда вылез из кровати. Мама сказала, что фото сделали в день формирования их команды. На втором — в тех же позах и в том же месте — он был уже взрослым. С широкими плечами и сильными, крепкими руками, длинной шеей и остро очерченной челюстью. Его глаза стали глубже, губы — тоньше, а скулы — выше, но ямочки на щеках не изменились. Хаос волос на голове теперь выглядел более нарочитым, словно он, наслаждаясь своей юношеской дерзостью, специально зачесывал их каждый день. Это — со слов мамы — сделали в день роспуска. Когда Итачи спросил, есть ли у мамы еще фотографии, она рассмеялась и ответила, что это было бы странно — иметь фото мужа лучшей подруги, хотя многих женщин, да и некоторых мужчин Конохи это не останавливало. После этого Итачи долго смотрел на фотографии, стараясь запомнить каждую черту его лица, как изгибаются его губы и лучиками от уголков глаз уходят озорные морщинки, когда он улыбается. Цвет его глаз и оттенок волос, летнюю россыпь бледных, едва заметных, веснушек на кончике носа. Он вернул фотографии на место лишь тогда, когда, закрыв глаза, мог представить его полностью так же легко, как мог представить маму или папу.       Внезапно для всех, сегодня в Академии они изучали карьеру и заслуги четвертого хокаге. После инаугурации прошло совсем мало времени и учитель, поняв, что его занудную лекцию об истории скрытых деревень никто не хочет слушать, переключился на более животрепещущую тему. Он принес из коридора несколько фото прежних выпускников и рассказал о жизни Намикадзе Минато — самого молодого каге в истории, его вкладе в завершение третьей войны, учениках, выполненных миссиях и уникальных техниках. Когда учитель рассказывал о его битве против тысячи шиноби Скрытой в Камне, по классу пробежал восхищенный шепоток, а Итачи смотрел на выцветшее фото перед собой и все отчетливее понимал, кем хочет стать, когда вырастет. Самый сильный. Самый умный. Самый храбрый. Даже его ученики стали героями войны. Он внимательно рассмотрел вторую из принесенных фотографий, на которой, в числе прочих, были ученики Четвертого и, заметив, что один из мальчиков был сильно младше других своих одноклассников, он ощутил, как сердце совершило кульбит и дыхание сбилось. В душе звездочкой вспыхнула робкая надежда. Изо всех сил скрывая свое волнение, Итачи поднял руку.       — А хокаге берут учеников?       Учитель мягко рассмеялся.       — Нет. Хокаге слишком нагружены, чтобы заниматься еще и обучением. Но, тем не менее, история знает не мало примеров, когда хокаге тем или иным способом передавали свои знания уже после принятия должности. У Второго была Группа Сопровождения, которых он обучал на своем примере, и… Всегда могут быть исключения. Твои таланты уже замечены деревней, Итачи. Старайся и, возможно, однажды…       Голос учителя потонул в выкриках и вопросах других учеников об их перспективах и шансах, но Итачи это было не важно. Он услышал самое главное и, окрыленный, уже несся в своих мечтах в день, когда Четвертый признает его. Открыв тетрадь на последней странице, он спешно составлял для себя новый план тренировок, думая, как уговорить отца рассказать ему больше про шаринган.       На перемене девочки собрались в кучку у одной из дальних парт. Кто-то принес журнал с интервью хокаге. С обложки он вновь картинно улыбался, держа за руку красивую рыжую женщину, сидящую на пуфике рядом с ним. Итачи, старательно делая вид что ему безразличны все эти сплети, тем не менее обратился в слух, надеясь узнать что-то новое. Девчонки ныли и шипели, оскорбляли женщину с обложки и кто-то даже предложил изрезать ее фото или зачирикать фломастером.       Четвертый хокаге и его жена ждали ребенка.       Второй раз он увидел его совсем близко. Вместе со своей женой он пришел поздравить маму с рождением Саске. Впервые в жизни Итачи взревновал к брату. На его день рождения он не приходил. Хотя, быть может, в следующем году?..       Когда он зашел в комнату, Итачи замер нерешительно, прячась за отцовской ногой. Взрослые разговаривали, шутили о чем-то, а Итачи смотрел на него снизу вверх и не мог отвести сияющего взгляда. Он никогда еще не видел таких красивых людей. Рядом с ним было спокойно и тревожно одновременно. Итачи знал, что пока этот человек есть, с деревней не случится ничего плохого, он был похож на древнего и всемогущего Бога из легенд, но быть так близко к нему было волнительно и, каждый раз, когда его взгляд падал на Итачи, мальчик вздрагивал и краснел. Когда отец, извинившись, отлучился, а жена хокаге ласково потрепала Итачи за щеку и ушла в спальню, где мама кормила Саске, они остались в комнате вдвоем. Минато присел рядом, сравниваясь в росте, улыбнулся и положил ладонь на макушку Итачи. Его рука была тяжёлой и очень тёплой. Похожей на руку папы, но пахла совсем иначе. Отцовские руки пахли оружейным маслом, железом и чем-то строгим, а его — почему-то домашней выпечкой. Итачи это очень смутило, хотя и понравилось тоже.       — Ты Итачи, верно? Я слышал ты весьма неплох в ниндзюцу. Проведешь мне пару тренировок?       Глаза Итачи заблестели. Он начал быстро перечислять все, что уже умеет и чему планирует научиться, а Минато слушал внимательно, не отводя глаз в сторону, как это часто делают в разговоре с ребенком откровенно скучающие взрослые, незаметно ускользая в собственные мысли. Он слушал, и слушал как равного, задавал вопросы о техниках, дал пару советов. И Итачи преисполнялся гордости и энтузиазма, впервые он поверил в себя с такой силой, и впервые ощутил, что действительно все может. Ни один комплимент, ни одно сухое и горделивое «гений» не давало ему такого чувства.       — Ты очень старательный малый, Итачи. Это достойно восхищения. Такие шиноби как ты, приведут деревню к процветанию. — Его улыбка была искренней. Он действительно верил в то, что говорил, верил в Итачи и его талант. Сердце мальчика забилось чуть быстрее и маленькие ладошки, сжатые в кулаки, взволнованно вспотели.       — Я собираюсь стать хокаге! — Итачи выкрикнул эти слова прежде, чем успел их обдумать.       Минато замер, удивленно вскинув брови, а потом тепло рассмеялся.       — Что ж, тогда мне тем более стоит взять у тебя пару уроков, чтобы знать, как тебе противостоять в будущем, а то ты займешь мое место быстрее, чем я успею к нему привыкнуть!       — Хорошо. Но не думайте, что я раскрою вам свои лучшие техники просто так! — Итачи кивнул серьезно, гневно исподлобья зыркая на хохочущего в голос отца.       Но он так и не пришел на полигон. У хокаге много дел, успокаивал себя Итачи и усердно тренировался каждый день, чтобы точно впечатлить его, когда он наконец-то придет. О том, что такой человек мог солгать, Итачи не допускал и мысли. Он терпеливо ждал и оттачивал свои навыки в гендзюцу и владении оружием, тренировал свое тело и штудировал учебники и свитки, совершенствуя знания ниндзюцу. Постепенно на Скале в камне высекли его лицо и теперь Четвертый смотрел на всю деревню и Итачи не мог сдержать улыбки, чувствуя его немое присутствие.       В тот день родители многих задерживались и после уроков они играли в бой Четвертого на границах Страны Травы, Итачи вытянул короткую соломинку и его глаза заблестели. Под всеобщий разочарованный стон он повязал на лоб игрушечный протектор, непривычно для себя выпустив несколько прядей у висков. Взяв с земли небольшую ветку, он обломал ее сухие палочки так, что она стала похожа на трехзубый кунай, и подняв свое импровизированное оружие на уровень глаз, он встал в боевую позицию, готовясь отражать нападение. Но другие ребята переминались с ноги на ногу, не рискуя первыми броситься на него, кто-то медленно отступал назад, к воротам, кто-то тревожно прикидывал расстояние до ближайшего дерева. Тогда он присел, коснулся песка раскрытой ладонью, и бросился вперед, не давая «врагам» времени сориентироваться.       Лежавшие на земле считались убитыми.       Он повалил первого прежде, чем тот успел сообразить, что стоит к нему ближе всех. Развернувшись, ударил ногой под колени второго, роняя на спину. Следующему нанес удар в солнечное сплетение, заставив согнуться и легким толчком в спину поставил на колени. Из-под земли выпрыгнула девчонка, целясь ему в загривок, но Итачи ловко пригнулся и, ухватив ее за запястье, воспользовался инерцией и перекинул ее через себя. Пятый и шестой напали на него с двух сторон, но Итачи ушел от нападения и мальчишки просто врезались друг в друга, а ему оставалось только «помочь» им упасть. Седьмую девочку — свою троюродную сестру Изуми — он нашел плачущей в кустах. Размазывая слезы по щекам она сказала ему, что сдается, и Итачи, замявшись на несколько секунд, робко протянул ей руку, помогая подняться, пообещал, что не будет убивать, и попросил ее саму вернуться на площадку. Изуми, икая, кивнула и прошла к песочнице, где уже сидели остальные проигравшие. Восьмой мальчишка — последний — был среди них самым старшим. Он не рвался в драку, как другие, а наблюдал за битвой Итачи с горки, оценивая его движения. Он не собирался нападать исподтишка, а, заметив, что с остальными он уже управился, съехал вниз, и, перехватив свою палку на манер катаны, встал напротив Итачи. Мальчик выдохнул, вновь поднял свой самодельный «кунай», бросил короткий взгляд на Скалу Хокаге и со всех ног побежал к противнику, ныряя под его «меч» и нанося удар в челюсть. Мальчишка пошатнулся, но не упал и, схватив Итачи за волосы, попытался не дать ему двигаться. С шелковых волос соскользнула резинка, Итачи вывернулся и, ударив врага в живот перекинул его через колено.       Оставалось последнее. Если он не добежит до горки прежде, чем его противник придет в себя и доберется до песочницы, все враги воскреснут. Итачи рванул со всех ног. Ветер засвистел в ушах. Он метнул свой «кунай» в горку и, услышав как палка со звонким гулом врезалась в скользкое железное полотно, взбежал вверх, хватаясь за красный облупленный поручень на несколько секунд раньше, чем мальчишка успел запрыгнуть в песочницу.       Ребята взвыли и, осыпая друг друга ругательствами, начали расходиться. А Итачи стоял на вершине горки, тяжело дышал и смотрел в каменное лицо Четвертого с таким благоговением, словно ожидал похвалы.       Он услышал редкие хлопки за своей спиной. Резко изменившись в лице, он обернулся и увидел на дереве худого парня с пепельно-седыми волосами и закрытым маской лицом. Итачи узнал его сразу. Это был один из учеников Минато. Единственный выживший. Соклановцы говорили о нем пару раз, с гневом упоминая что мальчишка украл у них шаринган, а хокаге и отец не дают им забрать его обратно. Он смотрел на Итачи сверху вниз, но, как будто с некой заинтересованностью, легким любопытством, которое испытываешь, когда встречаешь потенциального соперника.       — А ты действительно хорош. Почти также, как о тебе говорят.       — Спасибо… — Итачи отвечал настороженно.       — Но тебе стоит перестать тупо копировать его. Все равно не получается. Он быстрее тебя. Быстрее всех. Гораздо быстрее. Не только двигается, но и думает. Когда он в бою… Его мысли на два шага впереди самого сильного противника. А ты отстаешь даже от сверстников и просто реагируешь на происходящее, а не предсказываешь.       Итачи вспыхнул.       — Всего доброго. — Он съехал с горки, быстро собрал свои игрушки и направился к выходу с площадки.       — Хэй, я же тебя оскорбил. Неужели ты спустишь все на тормозах?       — Я не хочу с тобой драться. — Мальчик искоса оглянулся на Какаши. — Даже если у нас конфликт, пока ты на стороне Конохи — ты мой союзник. Если хочешь попробовать мои силы — мы можем потренироваться вместе.       Мальчишка фыркнул, но посмотрел на Итачи с бОльшим уважением.       — А может в чем-то вы и похожи… Надеюсь, нам удастся однажды поработать вместе.       Итачи застыл, ощущая, как сердце ускорилось в груди. Ему было плевать на мнение Какаши о нем и о его навыках, но он сказал, что они похожи… Он похож на Четвертого! Даже его ученик это признает! Уши горячо вспыхнули. Улыбка была такой широкой, что Итачи пришлось сжать свои щеки руками, пока они не заболели. Старший мальчишка хмыкнул чуть насмешливо и ушел с площадки, не оглядываясь на счастливо жмурящегося ребенка.       Третий раз Итачи увидел его мертвым. Его кожа была серой, а волосы потускнели, теперь похожие на сухую солому, а не на солнечный нимб. Его щеки запали, обескровленные губы казались совсем тонкими, глаза ввалились и кости черепа проступили пугающе остро. Он был тем же, но весь неуловимо изменился, так, что Итачи сначала даже не узнал его. Мертвый человек казался кем-то другим. Итачи хотел подойти поближе, чтобы рассмотреть его получше. В глубине души теплилась надежда, что это не он. Что их всех пытаются обмануть, но Итачи-то знал его лицо до каждой мельчайшей детали и его было так просто не провести. Он тянулся всем собой, вставал на цыпочки, пытаясь разглядеть тело, нервно выдергивал ладонь из материнской руки, чувствуя, как ее пальцы сжимаются все сильнее с каждой его попыткой.       Вернулся отец.       Усталый, понурый. На секунду Итачи понадеялся, что он возьмет его на плечи, как всегда делал в толпе, но он лишь что-то глухо прошептал матери на ухо и встал позади нее и сына.       Итачи вновь обернулся на место для прощания. Люди быстро расходились. Кто-то накрыл его лицо тканью и Итачи в последний раз испуганно рванулся вперед. Но дрожащая мама не так и не отпустила его руку.       У разрушенной деревни не было ни времени, ни денег, ни сил на проведение пышных похорон. Его и его жену, чье тело замаскировали так, что она все еще казалась беременной, сожгли одновременно с другими погибшими в тот день. Но Итачи знал, что ребенок выжил. Слышал как кричит мать, которой не разрешили забрать его и воспитывать вместе с Саске. Как она ругается с отцом, упрекая его в бесчувственности, осуждает за озабоченность проблемами клана, когда их друзья погибли, пожертвовав собой, ради всех них. И как плачет в детской, прижимая к лицу подушку, чтобы не разбудить Саске.       Сам Итачи не плакал. Дни шли один за другим и наивная надежда в его сердце постепенно гасла. Изредка по вечерам, когда работы не было и мама наконец-то забирала Саске, у него выдавалось свободное время, и он сбегал и подолгу сидел у могильного камня, глядя на фотографию за стеклом. Это была плохая фотография. Из тех, сувенирных. Но в один день рядом кто-то поставил другую. На ней он, улыбаясь до слез, обнимал учеников, стоящих возле цветущей сакуры. На всех троих членах его команды были жилеты чунинов. На следующий день Итачи пришел рано утром. Отпросился у матери и просидел весь день, глядя на фотографию с сакурой и напряженно вслушиваясь в редкие звуки кладбища. После полудня пришел Какаши. Он выглядел ужасно: сильно похудел и казался нездоровым, под его покрасневшими глазами залегли глубокие тени. Заметив Итачи, он замер на секунду, но мальчик подвинулся, освобождая место, и Какаши молча упал рядом. Они смотрели на камень, пока солнце, вызолачивающее мир, не спряталось за горизонтом. В густеющих сиреневых сумерках становилось зябко. Робко, по одной, на небе зажигались звезды. Итачи, подумав, что мама будет волноваться, медленно встал, украдкой разминая затекшие ноги, и, кивнув на прощание, собрался уже уходить, когда Какаши резко и больно схватил его за запястье. Итачи постоял с минуту, но его и не думали отпускать. И тогда он присел рядом и положил руку на лохматую макушку Какаши и неуверенно погладил его волосы. Мальчишка шмыгнул, спрятал лицо в коленях и мелко затрясся, а Итачи продолжал молча гладить его, подняв лицо высоко к небу, и, сквозь вечерний полумрак и жжение в глазах, разглядывал мрачный каменный силуэт.       С того вечера они с Какаши, не сговариваясь, стали приходить в одно и то же время. Они не разговаривали и не смотрели друг на друга, но немое присутствие делало жизнь чуть более выносимой.

***

      Руки Итачи мелко тряслись. Он выслеживал свою жертву уже сутки, преследуя его из тени. Выбранного из сотни других отбросов общества, этого человека было даже почти не жалко. Пьяница, мелкий мошенник, грубиян. Ни семьи, ни друзей, только девушка с такой же скверной историей, которую он периодически бил, да куча долгов. Мир станет чище без такого человека. Так Итачи старался себя убедить. Размусоливал в своем сознании каждый его проступок, каждую ошибку, культивируя скупую злость, взращивая в себе искусственную ненависть. Но не мог. Каким бы этот человек ни был, он не заслуживал смерти. Справедливого суда, наказания, соразмерного его преступлениям, но не того, что планировал Итачи.       Он поднял глаза к небу. Луна была почти полной, лишь сверху ее краешек оставался темным, словно кто-то облизал мороженое. Боль сжала сердце.       Мужчина что-то пробурчал и пристроился к бетонному забору, окружавшему храм какого-то незнакомого божества. Итачи решил, что лучшего момента уже не будет. Пустующая улица хорошо просматривалась со всех сторон и случайный неспящий, выглянувший в окно, мог бы стать свидетелем, но левее был узкий переулок — темный и тихий, идеально подходящий для его цели. А уж быть быстрым он учился всю свою жизнь. Итачи выдохнул, попросил прощения у могучего смотрителя храма, за чьей каменной макушкой прятался, и спрыгнул вниз. Мужчина не успел даже вскрикнуть, когда его горло обхватила веревка. Из его рта донеслись глухие хрипы. В пару шагов Итачи утянул его в тень, прячась от любого любопытного взгляда, и затянул удавку туже. Еще минуту его жертва трепыхалась, пьяно и широко размахивая руками в панической попытке освободиться, но очень скоро сдалась, ослабла и потеряла сознание. Итачи брезгливо натянул на мужчину штаны, плеснул на его одежду дешевого саке из фляжки, усиливая его омерзительный кислый запах, подхватил тело так, словно нес пьяного друга домой, и двинулся в сторону заброшенного здания, подвал которого выбрал заранее для своих целей.       Добравшись до места, он спустился вниз, бросил мужчину на старый облезлый стол и включил свет. Теперь у него было немного времени, чтобы в деталях разглядеть свою жертву. Слава богам, он не перестарался и мужчина еще дышал, воздух клокотал в его горле тихо и хрипло. Он был даже немного похож на Минато — такие же светлые волосы и голубые глаза, разве что слегка побледневшие от многолетнего злоупотребления алкоголем. К горлу подступила тошнота. Холодный разум твердил ему, что терять нечего. Но сердце было этим не успокоить. То, что он задумал… Это непросто запретно. Это шло против всего, во что он верил. И против всего, во что верил Минато. Захочет ли он вообще говорить с Итачи после этого? Но у него нет другого шанса, нет времени, нет выхода. Он занес отмеченный печатью кунай над слабо трепыхающимся сердцем мужчины.       Кровавый след за спиной Итачи был достаточно длинным, чтобы в нем легко затерялись парочка лишних капель.       На дрожащих ногах Итачи отступил, панически перепроверяя все свои действия, сверяя их со своими короткими зашифрованными записями в тайком скопированном свитке. Все верно… Тогда почему? Неужели ему не хватило сил и уверенности, чтобы призвать его обратно?       Записи Второго он обнаружил в архиве АНБУ более полугода назад. Его исследования, его работы… Итачи думал, что ничего более аморального, чем труды Орочимару, он уже не увидит в своей жизни, но… Отчаянные времена требуют отчаянных мер. Когда выбор стоял между отправкой на фронт едва обученного ребенка или ожившего мертвеца — послушного и умелого — свободный от страстей разум не ведал сомнений. Подчинить смерть, обернуть ее вспять и вернуть в строй того, кому уже нет места среди живых, и не важно, чего это будет стоить призывающему и какие муки принесет порабощенной душе — Тобирама Сенджу был расчетлив и холоднокровен. Идеалы и моральные ориентиры, в которых был воспитан Итачи, не имели смысла в условиях, когда Второй создавал эту технику. Наверное. Как оставаться человеком, когда людей вокруг тебя с каждым днем все меньше? С другой стороны… Это, как раз, Итачи понимал очень хорошо.       Страшнее всего было раскапывать могилу. От глаз через чур доверчивого смотрителя кладбища его прятало растворенное в бутылочке домашнего пива снотворное, а от собственной совести — черное новолуние и тяжелые мрачные тучи, поглотившие даже полупрозрачное сияние холодных и далеких звезд. Небо было таким низким, что почти давило на печи, июньский воздух, пропитанный за день душной жарой, так и не успел остыть и был липким и густым, дышать им было физически трудно, как и двигаться сквозь него — скованные сомнениями конечности итак слушались плохо, а теперь все это казалось и вовсе невыносимой пыткой. Вокруг было так темно, что Итачи едва что-то видел и ему пришлось положиться на шаринган. Наконец, среди десятка похожих камней он нашел тот самый. Буквы сложились в имена и Итачи вздрогнул всем телом, вновь ощущая тревогу, болезненный стыд и давящее, дискомфортное ощущение низости собственного поступка. Он опустился на колени и коснулся земли лбом, беззвучно шепча молитвы и мольбы о прощении. Но и тысячи слов было мало, чтобы оправдаться. С этим местом было столько всего связано, его столько с ним роднило. Сама почва ощущалась теплой, словно все еще согретой его детским тельцем, и ему казалось, что в примятой траве он видит свой сгорбленный силуэт. Это место веяло безнадегой и отчаянием и, в то же время, чем-то фундаментальным. Словно на этом камне, с вытертыми от тысяч нежных прикосновений и пролитых над ними слез символами, был выкован его характер.       В нос ударил пряный и прелый запах сырой земли и молодых трав. Итачи аккуратно снял верхний, пронизанный корнями, пласт, откладывая его в сторону, чтобы потом скрыть следы своего преступления, и начал быстро работать лопатой. В тот день могилы не копали достаточно глубоко — сил провести все похоронные обряды с должным уважением и тщательностью у выживших просто не было — и Итачи скоро отбросил инструменты, боясь повредить урну. Упав на колени, он руками разрывал спрессовавшуюся с годами землю, разминая глинистые комки пальцами, игнорируя срывающиеся о мелкие камни ногти и боль от забивавшейся в ранки грязи. Наконец, когда он уже ушел вглубь так, что его голова едва возвышались над краем могилы, когда он выпрямлялся, чтобы размять ноющую спину, он нащупал ладонью холодный фарфор. Бережно раздвигая песок и камни он вытащил из земли светлую, тонко расписанную урну. Его руки задрожали. Еще был шанс повернуть назад. Подушечками пальцев он обвел силуэты вытянутых, изящных, бело-желтых нарциссов, голубую цветущую россыпь в тонких веточках розмарина и желтую паутинку руты. Картинка перед глазами поплыла и, в отчаянном жесте, Итачи прижал к животу урну, сгибаясь под тяжестью своего греха. Горе рвало ему горло, но он не издал ни звука.       Цокнув когтями о гладкую поверхность, на могильный камень села ворона, внимательно разглядывая рыдающего внизу Итачи. Птица, словно обдумывая ситуацию, склонила голову, еще раз неловко перебрала лапками по холодному памятнику, а затем оглушительно вскрикнула, словно окликая Итачи, призывая его взять себя в руки. Он вскинул голову, удивленно глядя на птицу. Ворона еще раз зло каркнула ему в лицо и взлетела, оставляя его позади.       Вдалеке позвучал глубокий и низкий раскат грома.       Выдохнув, Итачи медленно и аккуратно поднял крышку урны и запустил дрожащие руки внутрь, пропуская между пальцами шелковый прах. Пепел рассыпался в пыль от его прикосновений, оседая на коже зловещим серым, впитываясь в его тело так, что Итачи уже никогда не отмыться. Постепенно погружаясь все глубже, он тревожно раскапывал содержимое урны, пока не коснулся костяшками пальцев ее дна. Неужели ничего? Итачи едва не взвыл от отчаяния. Быть может, праха будет достаточно? А сколько тогда нужно? Сколько его днк осталось в этом сером крошеве и сможет ли она стать связующим звеном между миром живых и миром мертвых? И тут в палец Итачи впилось что-то острое. Ухватившись за свою находку, он взволнованно вытащил ее из урны. Осколок челюсти. Маленькая, потемневшая от времени, угловатая кость с парой ровных зубов, между которыми забились частички прочего праха. Итачи смотрел на нее, а внутри все разбивалось с каждым вдохом. В горле пересохло, на языке загорчило страхом, отвращением и каким-то безумием - его разум отказывался принимать и осознавать увиденное. Он просто не мог связать кость в своих руках с той самой яркой, любимой, заразительной улыбкой, не мог принять тот факт, что это он. Все, что от него осталось... Итачи сжал свою находку в ладони до боли, пока она не отпечаталась на его коже синяком, ненавидя себя за все сделанное и то, что еще предстоит. Но пути назад не было. Осталась только жертва.       Влажно рокотнув, низкое и темное небо раскололось, обрушиваясь на землю ливнем.       Тело мужчины резко выгнулось в судороге. Он в ужасе распахнул глаза, на несколько мучительных секунд приходя в сознание, прежде, чем лишиться его окончательно и навсегда, и неестественно широко раскрыл рот, но из поврежденного горла не вырвалось ни звука. Воздух в подвале пришел в движение, вихрясь и заворачиваясь, облепляя тело жертвы сухой пылью, прахом и мелкой грязью. Итачи задышал глубже, силясь подавить тревогу. С каждой секундой тело мужчины менялось, приобретая до боли знакомые черты.       Минато лежал на столе не двигаясь и не дыша. Теперь Итачи был твердо уверен что это он — в его тонких красивых чертах лица не было ничего от того искаженного смертью человека, чьи похороны он застал ребенком, и даже сухие трещины лопнувшей в паре мест кожи не портили его.       — Х-хокаге-сама?.. — Итачи позвал робко, едва беря под контроль собственный голос.       Мужчина открыл глаза. Черные, пугающе неестественные, они слепо смотрели в потолок и Итачи ощутил, как липкий страх холодом карабкается вдоль позвоночника. Неужели контроль слишком сильный? Но без него было нельзя… Никак нельзя, иначе мертвец мог бы уйти по собственной воле в любую секунду.       — Хокаге-сама, вы меня слышите?       Минато медленно сел. Развернулся, спуская ноги со стола и поднял мертвый взгляд на Итачи. На секунду он замер, словно сопоставляя в своей голове картинки, а потом… Улыбнулся.       — Ты так вырос, Итачи.       Он ощутил как дрожь ослабила его колени. У него получилось. Он здесь. С трудом удерживая слезы, Итачи поджал дрожащие губы и шумно всхлипнул. Все его естество желало прижаться к Минато, выговориться, попросить помощи, найти в нем защиту и опору, которой и должен быть взрослый для напуганного подростка, но гордость и тревога, страх быть отвергнутым не давали ему сделать и шага. Он молчал и смотрел на Минато, не зная, с чего начать, но, кажется, от одного его присутствия здесь стало легче. Как в детстве, когда он еще верил, что в мире есть кто-то, кто сможет его защитить от любой беды. Мужчина не отводил от него глаз, внимательно рассматривая, и продолжал улыбаться, но что-то в выражении его лица едва заметно изменилось — в изгибе бровей и форме улыбки появилось что-то горькое — и сиюминутная радость встречи исчезла.       — Зачем ты это сделал, Итачи? — В голосе Минато слышалась боль. — Зачем ты призвал меня, забрав жизнь у невинного человека?       Итачи вздрогнул всем телом и сжался, обнимая себя за плечи. Конечно же он знает… Мало кто изучал работы Второго также дотошно, как Минато. И особенности Нечестивого Воскрешения должны быть ему хорошо известны.       — Я… — Он закусил губу, осознавая, как жалко будут звучать его оправдания. — Мне нужен ваш совет. Я не знаю, к кому еще обратиться. Я остался один.       — А твой отец? Неужели Фугаку откажет тебе в родительской поддержке?       — Он и есть причина всех бед… — Он наконец-то поднял на Минато налитые слезами глаза. И все его тревоги вмиг улетучились, на сердце стало легче и забытое чувство надежды на секунду вспыхнуло в его груди. Минато смотрел на него, как в детстве, прямо и без осуждения, искреннее интересуясь, слушая каждое его слово и то, что было между строк. Словно понимал, что Итачи никогда бы не пошел на подобное, не будь его причины достаточно вескими.       — Мой отец… Он задумал восстание. После вашей смерти все пошло наперекосяк, Хокаге-сама! Коноха, фактически, отвернулась от клана Учиха, нас прогнали на окраины поселения, лишили представителей в совете деревни… И моя семья… Они захотели отмщения. Я пытался вразумить их, но меня не послушали. И теперь… Теперь… — Он задрожал, не зная, какие подобрать слова.       Минато мягко спрыгнул со стола, медленно подошел к парню и обнял его ссутулившиеся плечи. Итачи уткнулся лицом в его грудь, судорожно втягивая воздух сквозь сжатые зубы. Тонкие пальцы вцепились в одежду Минато, как в спасательный круг. Он пах чем-то потусторонним: полынью и вереском, озоном и тяжелой штормовой влажностью, но, на фоне давно въевшихся в кожу и волосы Итачи железного запаха крови и гнилостного смерти, это был самый приятный и успокаивающий аромат. Его руки, пальцы перебирающие волосы на макушке, были мертвецки холодными, но самыми теплыми, что касались Итачи за последние годы. Под кожей прошла волна горячей дрожи, когда Итачи в кольце его крепких рук наконец-то ощутил себя в безопасности. Впервые за долгое-долгое время. Его голос сел и звучал едва слышно, сдавленно, отчаянным шепотом забирая дыхание.       — Без вас так плохо, Хокаге-сама… Мир словно сошел с ума. Данзо-доно давит на Третьего, влияние Корня распространилось далеко за пределы Конохи, отношения между кланами внутри страны и между деревнями за ее пределами обострились и нет никого, кто напомнил бы всем им, что мы живем и работаем, чтобы сохранить мир, а не приблизить новую войну.       — Мне жаль, Итачи. Мне правда жаль, что мне пришлось оставить вас так рано. Но такова была цена того, что я сделал, чтобы спасти деревню. — Голос Минато звучал у самого уха и от его мягких, успокаивающих интонаций по коже Итачи пробежали тысячи острых, колючих мурашек, заставляя поежиться. — Что они хотят, чтобы ты сделал?       — Я должен убить свою семью. — Слова давались с трудом, он выдавливал их из своего горла с болью. — Всех, включая детей и стариков. Если я это сделаю… Они позволят мне сохранить доброе имя Учиха и жизнь Саске, а самому уйти в Акацки, став шпионом Конохи в рядах организации. Если же нет… Корень уничтожит всех и обнародует информацию о готовящемся восстании.       Минато молчал мучительно долго. Он отстранился, опустив тяжелый взгляд чуть в сторону, и по его напряженным чертам лица, проступившим венам на виске и бегающим глазам, Итачи понял, что бывший хокаге в ужасе и лихорадочно ищет выход из этого отчаянного положения.       — А если..?       — Не получится. — Он коротко покачал головой. — Завтра ночью я должен это сделать.       Пальцы Минато больно сжались на плечах Итачи.       — Ты можешь забрать Саске и сбежать, Итачи. Никто не сможет тебя за это осудить. Ты не должен делать такой выбор, никто не должен! Это бесчеловечно!       — Но тогда… — Он опустил веки, чтобы скрыть напрашивающиеся слезы. — Саске вырастет изгоем, а память о нашем клане будет навечно осквернена. И у него не будет даже шанса вернуться домой. Если… — Он сглотнул, осознавая их жестокую реальность. — Когда у него появится шаринган, он станет целью для охотников за головами и без родной деревни для него не будет ни одного безопасного места. А я… — Итачи положил ладонь на грудь, словно надеясь вырвать из нее холодную тяжесть, медленно, как будто смакуя, жрущую его изнутри. — Я не смогу быть с ним достаточно долго, чтобы защитить его. Вы пожертвовали всем, чтобы сохранить для своего сына место, куда он сможет вернуться. Я хочу сделать то же самое для своего брата.       В комнате повисла звенящая тишина. Итачи слышал свое дыхание и как гулко стучит в ушах тяжелый пульс. Он не решался открыть глаза и посмотреть на Минато, но был благодарен за то, что тот все еще не отпустил его плечи. Без этого, Итачи казалось, он просто рухнет на пол, придавленный тяжестью происходящего. Он чувствовал почти физически, как по его лицу внимательно и неторопливо скользит взгляд черных глаз, как его изучают, препарируют его душу, заглядывая внутрь, в самое сердце, пытаясь понять до конца. И понимают.       — Зачем ты позвал меня, Итачи? Тебе не нужен мой совет, ты уже все решил…       Итачи резко зажмурился, набирая побольше воздуха в грудь. Сказать то, что хотелось, было равносильно прыжку в пропасть, и все внутри панически сжалось, требуя отступить. Промолчать сейчас, просто взять Минато под контроль и заставить его сказать то, что хочется услышать, а не то, что он может ответить. Но какой смысл? Самообманом он мог заниматься и в одиночестве. Он поднял голову, твердо глядя Минато в глаза.       — Скажите мне, что я все делаю правильно. Успокойте меня, дайте мне сил сделать то, что я должен.       Минато смягчился. Линия его плеч и осанка, взгляд и нежный изгиб губ — все наполнилось теплом и поддержкой. Излом бровей стал сочувственным. Он положил широкую ладонь на шею Итачи, невесомо проводя подушечкой большого пальца по линии челюсти, от острого подбородка до чувствительного ушка. Минато приоткрыл губы и снова поджал их, подбирая слова несколько томительно долгих, звенящих секунд.       — Будучи хокаге, я понял одну важную истину, Итачи. У всего есть тень. И, иногда, нам приходится обращаться к этой тени и жертвовать самым дорогим, чтобы сделать то, что мы должны, спасти то, что поклялись защищать, выбирая эту жизнь и это дело. Ты знаешь, я стал хокаге не за выдающиеся ораторские способности. На моих руках также кровь тысяч людей. Их призраки преследуют меня, как твои будут преследовать тебя до конца твоих дней. И единственное, что ты можешь им противопоставить — осознание того, что ты выполнял свой долг перед деревней и ее жителями, перед миром, который мы должны удержать любой ценой и не дать ему вновь ввергнуться в хаос.       Дыхание замерло в груди. Итачи ощутил, как холод обнял его сердце. Прозвучав из чужих уст, а не в его голове, эти слова показались чем-то иным, не поддержкой, но разделением общей боли. Его чувства обрели вес и форму. Черты его лица исказились, он поджал губы, кусая их до крови, удерживая в себе отчаянный крик. Внутри было так жгуче больно, словно в него плеснули кислотой. Он задышал мелко и часто, надеясь еще справится с рыданиями и в этот момент уголка его истерзанных губ коснулись чужие.       Минато склонился к нему, кончиком носа касаясь горячей щеки. Его ладони мягко поднялись с шеи на затылок, крепко обхватывая голову Итачи, фиксируя его и не давая ему вывернуться. Он замер на несколько секунд, словно давая Итачи время привыкнуть к его близости и, в момент, когда он разлепил губы, удивленно выдыхая, Минато соскользнул к центру. Поцелуй с мертвецом не был похож ни на что другое, что он испытывал до этого. Темные, растрескавшиеся губы Минато были холодными, сухими и жесткими и очень странными на вкус — горчащими, дымными и терпко тянули землей и лилиями. Замершее навсегда дыхание не будоражило кожу. Но, в то же время, это был самый нежный поцелуй, который Итачи доводилось испытывать. В нем было столько ласки, сколько желания поддержать и понимания, что против воли Итачи потянулся навстречу, приоткрывая рот. Кончика его языка коснулся холодный чужой, ласково обвел и углубился. Внутри нежно повеяло ландышами. Осознание неправильности, противоестественности происходящего на долю секунды укололо его, но быстро исчезло, вытесненное его настоящими эмоциями. Это не было противно. Это было желанно. Словно десятилетие спустя он осознал, что на самом деле чувствовал все эти годы, что толкало его вперед, определяло выбор и направляло его руку. В груди словно вспыхнуло солнце и он всем телом потянулся к Минато, но тот отступил, грустно улыбаясь.       — Это вся поддержка, которую я могу дать тебе, Итачи. Это не очень много, но все, что у меня осталось в этом мире. — Пальцы еще раз нежно пробежались по его щеке, ловя кончиками горячую слезу. — А теперь отпусти меня. Мне не место здесь.       — Нет. Нет! Еще немного, пожалуйста! Я хочу больше, вы нужны мне, Хокаге-сама!       — Я мертв, Итачи. И я тебе не нужен, когда у тебя есть живые, нуждающиеся в твоей любви и поддержке.       Парень сжался, вцепившись в холодную ладонь, прижимая ее к своей щеке так, что становилось больно. Он надеялся продлить это мгновение, запомнить его на всю оставшуюся жизнь. Сердце лихорадочно билось в груди, больно отдаваясь в ушах.       — Ты все делаешь правильно, Итачи. Защити то, что нам дорого. Защити Коноху. И спаси своего брата.       Итачи коротко кивнул и поднял дрожащую руку. Пальцы казались деревянными и плохо слушались, но, найдя у основания шеи Минато печать, они с трудом, но сжались. Не отрывая взгляда от лица Минато, Итачи дернул со всей силы, разрывая контракт и разрушая связь души и чужого тела.       Минато прикрыл глаза, блаженно выпрямляясь, словно с его плеч сняли невыносимый груз. Он поднял лицо к потолку, будто бы видя там — за бетонными плитами, стенами и самим горизонтом — дорогу домой. Улыбка тронула его губы и он опустил взгляд на Итачи, в панике хватающего его за рассыпающуюся руку.       — Итачи… — Его тело медленно обращалось в прах, но он не отводил сияющих и добрых глаз от парня. — Пожалуйста, присмотри за моим сыном.       — Я не дам им навредить ему. — Итачи кивнул и до последнего, пока глаза не зарезало от сухости, смотрел на исчезающее лицо Минато. Ощутив, что боль стала нестерпимой, он все-таки моргнул и, когда он открыл глаза, в подвале он был уже один.