Пламенное небо

ВЫРАЖЕНИЕ ЧУВСТВ

Усталость… тягучая волна без вспышек боли. Нега… лукавое стенание среди пустоши любви и меда. Чувства… дыхание самой души. И тогда дышать, значит… любить. Он дышал. Дышал прохладой ночи, окутанной лунным светом, но не белым ослепляющим… а призрачно-голубым. Он казался фантомным, этот свет, и в месте, которого для всех других не существовало, он был подобен занавесу из света, но не на колыбели… а на ложе. Или… словно дымчатые лепестки, закрывающие сердцевину цветка. А что же внутри? Он уже был таким… спрятанным, дымчатым… невозможным. Да, невозможным, потому что до него мир еще не знал такого рождения. Король ночи… черный тюльпан, выросший в Стране теней. Слеза Второго господина, Бога самоубийц… Воплощенная любовь… живая, и живая душа. Душа… откуда же взялась эта душа? Она сама себя соткала… из одной слезы. Так ли это было? Попав в самое безжизненное лоно, которым выступала мертвая земля сумрака, слеза Второго господина не умерла и не окоченела от леденящего холода. Так как же… как ей удалось… сотворить себя? Король ночи не был Богом самоубийц. Это была лишь слеза… всего лишь. Из слез не рождаются души. Души рождаются из энергии. Так как… как же смог родиться Король ночи, как он поднялся над землей, как восстал из-под земли, похороненный тяжестью влажной соли, сорвавшейся с уголка век Бога самоубийц… «Душа…» Веки Сюэ Яна поднялись. Павильон Роз… был немыслимо красив. Ночь сияла словно синий авантюрин, и в воздухе, казалось, плескался лунный свет, а не просто проникал внутрь. Как дымные переливы морских волн. И фрески на стенах сияли сумрачным сиянием, а порой и ярким, звездным. На них, изображенные в движении, сражались Феникс и Дракон, сливались волны огня и пламени, сверкали мечи. Фрески двигались, яркие хвосты комет вспыхивали… огонь волнами разливался. Сюэ Ян лежал, дыхание его было тихим. Сон… вновь тот сон, пробуждающий в нем желание, пробуждающий в нем… зов. Снова… снова охваченные туманами леса. Их зелень была подобна благородному темно-зеленому шелку, такому невозможному в своем оттенке. И туман стелился, опутывая стебли высокой плотной травы… по которой ступал человек в белой повязке. Его черные волосы сливались бы с ночью, но на фоне зелени казались каким-то фантастическим течением, слишком ровным… тягучим. Он шел, а иногда он лежал на траве. Его повязка пропитывалась кровью, из-за чего бледнели губы. Сюэ Ян подходил к нему такому, держа свои сомкнутыми. Глаза… неотрывно смотрели. Губы незнакомца чуть распахнулись, словно он хотел… нет, не вдохнуть. Он тоже ждал. Склонившись над ним, Сюэ Ян зачарованно, со смесью нарастающей одержимости смотрел на эти губы. Он знал, что поцелует их… как знал и то, что это будет только он. Никто, никто не поцелует эти губы… здесь только они вдвоем. И он целовал. Закрывал глаза и прижимался к ним, чувствуя, как внутри, наливаясь пылающим плодом, растет что-то, что, разбухая, изливается в нем огненными реками страсти и желания. Но не только физического. Сама его душа, словно река, влившаяся в свои ручьи, признавала свое место… свой дом. Вот они, эти пустые вены прохладного тела, в которые она должна влиться. Так река ли? Нет — то была кровь, кровь самой души, золотое течение, исходящее из сердечной чакры. «Я люблю тебя… — мысленно шептал Сюэ Ян, теперь уже держа глаза открытыми, всё еще целуя незнакомца в белой повязке. Тот протянул к нему руки, и кончики его прохладных пальцев почти неощутимо, в совершенном благоговении коснулись его лица, стекая по нему, как слезы. — Я люблю тебя, люблю, люблю…» Он держал глаза открытыми, губы его, как и заполошно бьющееся сердце, двигались быстро. — Я чувствую тебя… — шептал незнакомец. — Чувствую. И снова замолкал, словно растерял силы. Сюэ Ян лишь на мгновение опустил веки, а когда снова открыл глаза, то увидел, что лес исчез. Вокруг них… витали снежинки, под телами был снег. И всё пространство занимали горы… и белый, ослепительно белый дождь из, казалось, лебединого пуха… но то были снежинки. Они падали Сюэ Яну на волосы, создавая вид столь головокружительной красоты, что у любого замерло бы сердце. — Я умираю… — тихо сказал незнакомец. — Ты… должен прийти ко мне, ты должен вернуться. Я умираю… «Не зови его, — поцелуи Сюэ Яна становились несдержанней, порывистей. — Не зови его, не зови его! Я дам тебе больше, чем он!» Его панику по какой-то причине усиливал снег. Ему казалось, что в этом снегу он его окончательно потеряет. Там, в лесу, Сюэ Ян чувствовал, что у него была большая власть, словно судьбой то было место встречи, где именно он сможет… править. А здесь, среди снегов, у него этой власти не было. Они его… отталкивали, они его словно прогоняли. Нет! «Это он, да? — душа его закипала от ярости. — Здесь было ваше место встречи, здесь?! Среди гор!» — Убирайся! — неистово закричал он, позабыв о «запрете». — Убирайся! Я займу твое место, это я пришел, не ты! Убирайся! Всё исчезло, словно кто-то разорвал связующую нить. Сюэ Ян зашипел и прижал свою изувеченную ладонь к сердцу. Там, где был раздавлен мизинец… жутко болело. «Он свою нить оборвал… — услышал Сюэ Ян чей-то женский голос. — А другому её источник отрезали насильно. Почему, почему они притянулись друг к другу?» Видения сменялись. Сюэ Ян посмотрел на свои руки и увидел, что они, без сомнения, принадлежали женщине. Он поднял взгляд и вдруг увидел, как на закате, у воды… стоят двое. Их окружает словно какой-то шар из переливчатых рубиновых нитей. Сюэ Ян узнал человека в белом… который обнимал другого, но лица он не видел. Слезы скатились с его глаз, и он, упав на колени, неистово закричал, закрыв лицо руками. Он долго так просидел, чувствуя, что его окружает лишь тьма и тишина. «Нет… — отняв руки от лица он впился ногтями в свой рукав и, рванув, оторвал от него длинный лоскут. — Я не дам тебе узнать!» И он, разравняв лоскут, свирепо завязал им свой рот. «Я буду лгать, — пока завязывал, тьма сменялась видами улицы с домами, окутанными туманом, — я не дам тебе понять! Он к тебе не пришел… но ведь я, я здесь, я рядом! Но ты любишь его… значит, я стану «им». Я «им» стану!» Он в ярости поднялся, глаза его были красны и воспалены жестокой обидой… и гневом, который был опасен, очень опасен. Деревня в тумане исчезла, он снова оказался в горах. Незнакомец всё еще лежал в снегу, снежинки медленно падали на него, даже не тая, а словно укрывая. Сюэ Ян подошел к нему и перекинул через его тело ногу, аккуратно присев. Лицо… было таким холодным, когда он его коснулся. «Живи, — он смотрел на него глазами одержимой боли… и стремлений. Пальцы сами стянули повязку, и она упала ему на шею, как ошейник. — Живи… ты будешь любить меня, даже если я — не «он». Казалось, он должен был сделать это резко, но слишком плавно, слишком, он коснулся его губ своими, его прохладных, бледных, словно обескровленных губ. Вновь полилось золото из сердечной чакры, и алая весна коснулась своим поцелуем белой зимы. Она словно река, живая кровь кинулась по иссохшим венам тела… самой любви. Сюэ Ян стал целовать неистовей, страсть охватила его точно пламя осенние листья. И пожар… охватил всё. Снег исчез, вновь явили себя зеленые леса. Но вместо тумана… всё охватил огонь. Незнакомец зашевелился. Его тело пронзило жгучее тепло, словно то было солнце, льющееся из чужих губ. Лес жадно пожирало пламя, пока Сюэ Ян сдергивал с себя одежду, обнажаясь, чувствуя, как всё в нем закипает от жажды… и желания. В этом лесу он имел всю власть, он и был этим лесом, пока огнем была его всепоглощающая страсть. Его жаркие глубокие поцелуи просто не оставляли выбора, и обессиленный, не имея другого выбора, кроме как отдаться во власть этому пламени, незнакомец вдруг громко застонал и выгнулся в спине, словно что-то пронзило его огненной стрелой. Но она не пронзила… она вышла изнутри его груди и распустилась гибкими золотыми лозами, открывая сердце… цветка. Сюэ Ян немигающим, безумным от желания взглядом смотрел на этот цветок и вдруг впился в него своим ртом. Незнакомец застонал еще отрывистей, его пальцы сжали траву. Сюэ Ян, чье лицо было глубоко в «сердце», хватал губами саму сердцевину, кружа на ней языком, проникая в неё словно в лоно, чувствуя пульсации и трепет. Он вылизывал так неистово, он глотал то, что наполняло ему рот, стекая с его горячего языка. А потом… потом он отстранился, его пальцы сошлись на собственной груди. Он проник ими внутрь, раскрывая собственную грудь, почти разрывая её, выпуская тот же свет. Но он не распустился… он вырвался из него как морская волна, разошелся гибкими стеблями и сплелся с цветком из другой груди. Сюэ Ян прижался своей грудью к груди незнакомца, их цветы проникли друг в друга… начав сливаться. Они шевелились, и каждое такое движение объединяло их еще больше. Сюэ Ян… овладевал, иначе это назвать было нельзя. Он забирал, но он же и отдавал. Он распахнул края его одежды, просунул руку между ног и когда «это» случилось, тяжело вжался лбом в место под ключицей незнакомца, сжав зубы и хрипло выдохнув. Лес горел, но огонь не пожирал его. Он… просто охватил, как священное пламя. И музыка сердца лились вокруг, пока двое становились единым… Когда же Сюэ Ян очнулся среди ночи и лунного света, он не мог вспомнить, что совершил. И, пожалуй, не узнать ему, что на безлюдной горе в эту ночь забилось чье-то сердце, почти погребенное в холоде и бесконечной зиме. Оно… забилось, и так больно стало, словно в груди двигались колючие лозы. Сяо Синчэнь широко распахнул заледенелые глаза. Его душа… услышала зов, потому что душа Сюэ Яна не дала погибнуть тому, что в себе хранила. И каким-то образом тот пламенеющий лес загорелся и в груди Синчэня, ему стало так же больно, как и когда в своем видении Сюэ Ян принял… его же в свое тело. Что-то вновь натянулось, похожее на шелковую ленту, багрово-алую, охваченную огнем. Сердце Сяо Синчэня, едва пульсируя, почти умерев… забилось вновь. А что же Сюэ Ян? Как и прежде, сознание его не пропускало к памяти произошедшее. Но не душа. Однако и ей было не пробиться образами, но… не чувствами. И когда Сюэ Ян проснулся, он ощущал жар, который пламенел ему губы, его налитые кровью губы, мягкие и влажнеющие от розового эфира. Лежа на мягком ложе, больше напоминающим чуть изогнутую софу, он повернул голову, видя стену, на которой цветной фреской, которая алела в темноте, были изображены розы. Но фреска была нарисована так, словно эти розы… росли из чьего-то тела, словно бы трупа, которому уже никогда не подняться. Розы — вот и всё, что смогло вырваться из него. То, наверное, и была душа, не пожелавшая покинуть… родное сердцу существо. И как из соловея, из тела этого тоже выросла роза, само сердце в ней заключив, потому и алая. А вечная, неувядшая, потому что то была еще и душа. Сюэ Ян привстал, глаза его еще были осоловелыми после глубокого сна. Лунный свет лился вокруг, фрески на потолке сверкали сценами битв, трагедии и любви. Откинув одеяло, он спустил ноги на прохладный пол и встал. Обнаженный, он пошел к источнику лунного света, ноги его касались развернутой на полу лунной стези. В саду… так красиво было. Ночью он дышал медленно, лепестки не опадали. Но ветер шумел в них так, словно шептал… и этот шепот словно сладкий мед проник в душу Сюэ Яна. Он пошатнулся, он почти упал, охваченный слабостью, словно наркотиком… но ему не дали упасть. Чьи-то руки бережно подхватили его, осторожно подняв. Веки Сюэ Яна были такими тяжелыми, что он уже ничего не мог видеть. — Я люблю тебя… — шепот его был неразборчив, и дыхание его смешалось с ветром, проникшим под высокие покровы Дворца. — Я люблю тебя… И замолчал, вновь погружаясь в глубокий сон. — Я тоже… — ответил кто-то, коснувшись губами его лица. — Я тоже тебя люблю…

***

Сюэ Ян не знал, сколько у них есть времени. Если бы ему сказали, что, умерев, он останется здесь навсегда, он бы покончил с собой даже не раздумывая. Свои чувства к Чжи Шу… он не скрывал, и охваченный пламенем во сне он еще сильнее льнул к нему в яви. Чувственно растревоженный встречами с незнакомцем, трепещущий душой и горячий сердцем, он никак не мог успокоить внутри себя тот жар, который чувственно его волновал. Его щеки алели, а губы краснели, полные горячей крови… и обещаний, ведь такие губы, такие прекрасные, были созданы, чтобы обещать… и сдерживать обещание. Обычный мужчина давно уже потерял бы голову, потому что невозможно сопротивляться «зову», даже если человек не понимал, что звал. А Сюэ Ян… именно звал, он млел, томился в той чувственности, которая лилась из него и звала, звала… Так даже пламя в масле не томится, желая вечного сияния своего огня… Сюэ Ян любил Чжи Шу и тянулся к нему. В этом мужчине… он видел всё, и не мог сопротивляться своим чувствами. В Чжи Шу… тоже был зов, и Сюэ Ян страстно желал своим зовом с этим зовом слиться. Чжи Шу бесконечно баловал его, потакал всем его прихотям. В его саду Сюэ Ян чувствовал себя единственным и необходимым, он чувствовал себя… цветком на ветке Древа жизни, овеянный дыханием своего Бога, согретый в лучах его любви. И Сюэ Ян не стеснялся проявлять свою. Он не стеснялся себя ни обнаженного, ни в одежде, и когда Чжи Шу позволял себя целовать он не сдерживался, хотя и знал, что ничего между ними не будет. Взяв в привычку выходить в накидке из лебединого пуха, он мог сделать это обнаженным, то есть только в накидке, без самой одежды. И так гулял по саду, искал в нем Чжи Шу, а когда находил, сплетался с ним в объятиях, целовал его губы, прижимаясь к нему своим обнаженным телом. Накидка из белого лебединого пуха спадала, открывая вид на его молодое тело, и по нежной коже скользили пальцы, слишком ласково, чтобы выразить этим глубокую страсть. Сюэ Ян чувствовал себя опьяненным и даже не пытался прийти в себя. Он млел, отдавался, и нисколько не сопротивлялся. Сколько раз Чжи Шу на руках носил его в этом саду, то в него, то из него, сколько раз они целовались под деревом сливы, сколько раз их кожи касались опадающие алые лепестки… И всё в саду цвело, как цветы, так и… любовь, слишком желанная, чтобы от неё отказаться. Бывало ночью Сюэ Ян засыпал в садах Роз, а утром, когда просыпался, перья на его накидке были словно прозрачным жемчугом усыпаны росой, такой невероятно нежной и хрупкой. Он просыпался в объятиях Чжи Шу или на мягких подушках, переворачивался, раскидывая руки и тянулся обнаженным, потягивался и сладко зевал. Он был словно в раю, и рай этот его из себя не изгонял… Всё шептало о любви, и бесконечной весне, о… цветах, которые распускались в груди. И всё же… потомок Феникса им так и не овладел. Порой его пальцы сжимались в кулак, когда Сюэ Ян был неистов и неумолим в проявлении свой чувственной страсти, но границу плоти Чжи Шу так и не переходил. Казалось, Сюэ Ян смирился с этим и больше не умолял… но лишь потому, что у него был другой источник, пульсирующий забившимся сердцем, с которым он сплетался нитями плоти и души. Чжи Шу, это было очевидно, не желал делить с Сюэ Яном постель. Или не хотел, сохраняя Сюэ Яна в чистоте телесной, не столь важно. Сюэ Ян… не мог наполнить ни свое тело им, ни его тело собой, а потому было еще очевидней, что отчаяние его, а самое главное отклик, вскружат ему голову и он неизбежно раскроется объятиям этого незнакомца из своих снов. Пусть и пустое, как ему казалось, тело, но именно в него он, путем взаимной любви, сможет влить свою душу, найти ей пристанище. Что просто душа, себя в неё еще нужно ухитриться, чтобы влить, заполнить собой так, чтобы о тебе не забывали, чтобы тебя… желали. И Сюэ Ян целовал незнакомые ему губы, дышал запахом горных лесов, укрывался теплом незнакомого тела. Он был так предан Чжи Шу, но томившаяся в нем любовь была предана лишь тому зову, что позволит ей раскрыть себя, осязать, исследовать, ощутить. И этот зов шел от этого незнакомца. И Сюэ Ян ответил ему, ответил той томящейся в глубине его существа любовью, что жаждала проявить себя. Он вливал свою любовь в этого незнакомца, и чувствуя отклик ощущал, как она играет всеми красками, как звучит всеми нотами, раскрывается всеми ароматами. Он блаженствовал в этом чувственном потоке эфирного и физического блаженства, он был так счастлив, что может всецело проявить то, как способен любить и как хочет любить. Пусть этот незнакомец принимал его за кого-то другого, всё равно. Сюэ Ян не делает ничего плохого, он лишь утешается и утешает, в этом нет греха. Просто две любви, льнущие на встречу друг другу, создавая что-то настолько особенное, что оно было… тайной, спрятанной за пологом снов, времени и пространства. Вот почему выходя из снов, тем самым возвращаясь к демону, Сюэ Ян не чувствовал обиды. Во сне он восполнял то, чего демон ему не давал, а в яви получал всё внимание и все чувства, какие только желал. Во сне Сюэ Ян насыщался чем-то, что можно было бы назвать дыханием души, а в яви, когда оставалась лишь сытость чувств, он отдавался ласке и нежности, кажется, смирившись с тем, что, пусть бы только был, присутствовал, не отвергал эту невинную ласку… но лишь бы только был. Сюэ Ян любил Чжи Шу, не зная, что на самом деле вся его любовь была отдана не ему. Однако это не означало, что между демоном и человеком не было отношений… и тем более чувств. Пусть между ними и не было физической связи, однако это не отрицало тот многогранный, во многом сложный эротизм, присутствующий в их отношениях. Чжи Шу всё же был мужчиной, а не евнухом, и даже если в сердце его могли быть чистые помыслы, тело взрослого мужчины отнюдь не отличалось «чистотой». Сам Чжи Шу не мог отрицать, как желанен ему этот юноша, и что, если бы он мог, то с пламенной яростью, присущей его роду, он бы сделал его только своим, причем сделал бы настолько, что от этого «опьянения» Сюэ Ян не очнулся бы никогда. Это было несложно, учитывая ту мистику, которая происходила между ними… именно «ними», не только Чжи Шу с Сюэ Яном. Сюэ Ян… был полон секретов, и Чжи Шу знал, что в его жизни было двое мужчин, которых он, без сомнения, любил. Другой вопрос любили ли те мужчины его. Но сам Сюэ Ян познал сияние чувств, и двое этих мужчин были запечатлены в глубине его изувеченной души. Чжи Шу… чувствовал их присутствие. Одно — шипящее, яростное… разбитое, а другое — мягкое, звучащее как эхо из глубокого дна, тихое и скорбное, полное невыразимой боли. Они так отличались, как свет и тьма… которые слились в одной луне. Одна сторона стала темной, другая — источала свет. Но было и что-то еще. Чжи Шу не мог не понимать, как он сам подобен тому «шипению», в его случае это было как шипение моря на закате. Он… слишком жаждал Сюэ Яна, причем не как человека. Он хотел его… поглотить, он хотел владеть им так же, как черное небо владеет звездой. Звезда не знает, что то было не небо — а просто черный купол, в котором она сияла. Чжи Шу не мог понять, его чувства — это обманный купол, выдающий себя за небеса, или он правда небо, в котором наконец-то воссияла столь долго ожидаемая им звезда. Но он понимал, что от юноши никогда не откажется, и когда целовал его, отдавал ему страсть. Эротизм их отношений был вне понятий человеческих, он нес в себе секреты и волнения, которые приземленному уму не понять. Это были… токи энергий, соприкосновения астральных тел, погружение в закрома сердца… но тело всё равно отзывалось, потому что не могло не отозваться. Даже когда Сюэ Ян омывался, это было похоже на искусство. В саду был небольшой источник с чашей искусственного озера, очень маленького, а от того и уютного. Когда Сюэ Ян купался, лепестки падали в воду и задерживались на его коже, когда он поднимался с воды. Он приглаживал волосы, перекидывал их, выжимал с них воду, всё время улыбаясь, находя очередной лепесток. Когда выходил, надевал белый халат и падал на подушки. Ткань впитывала влагу, и он почти сразу засыпал, убаюканный приносящим тепло и запахи цветов ветром. Лепестки падали на него, витали вокруг. Он был слишком прекрасен, чтобы его не любить. Воображая, как лежит на одеяле из сплошных роз, Сюэ Ян сладко сжимал мягкие бутоны, выделяясь на их фоне как лебединый пух, белый на красном, как… японская невеста. Чжи Шу часто находил его спящим среди роз, и сердце его не могло не отзываться. Точно белую розу, полную чистоты и невинности, он оберегал от того, чтобы она стала алой…

ПЛАЧ РОЗЫ

С той самой минуты, как узнал, что у демона был преждевременно рожденный сын, Сюэ Ян не мог выбросить это из головы. И особенно его волновало, что весь сад — был им. Это было… прекрасно и трагично, учитывая, что сад цвел круглый год и не вянул лишь по той причине, что в нем жила живая душа, душа ребенка, которого силой изгнали из утробы. Это было ужасное, безжалостное преступление, особенно учитывая, что этот ребенок… хотел родиться. Как и Чжи Шу когда-то, зрея в утробе Белой розы с черными шипами. Этот мальчик не мог оставить Сюэ Яна в покое. Его тянуло к нему, и чувства, которые испытывал Король ночи, описать было сложно. Это не была ревность… это была боль. Боль Чжи Шу, которой Сюэ Ян сострадал настолько, что терял себя. И он искал встречи с этим мальчиком, телу которого не дали вырасти, родиться… но который остался рядом с фениксом душой, ведь порой души делают осознанный выбор, призывая себя к той или иной колыбели. Этот… хотел у потомка Феникса родиться. И должен был… если бы не преступление, убившее его плоть. Ветер тронул белый лебединый пух на накидке Сюэ Яна, когда он снял его, чтобы укрыть им дерево у самых корней. Чжи Шу звал его белым лебедем и подарил эту накидку, подчеркивая белыми перьями его нежность, его преданность, его красоту. — Как дар… — тихо прошептал Сюэ Ян, смотря на самое красивое дерево в саду. — Только яви себя. Я… утвердить себя пред тобой желаю. Я не враг… я тоже его люблю. В руке Сюэ Ян держал пузырек с сонным зельем, которое для него изготовил Чжи Шу и часто давал еще во дворце своего клана. — Это не так, — в какой-то момент Сюэ Ян снова открыл глаза и увидел, что лежит на боку, а рядом… кто-то был. Голос звучал так нежно, словно принадлежал хористу, но, без сомнения, лишь подростку. Пространство вокруг них было не угрожающей темнотой, в которой тепло было не телесным, а… словно бы от веяний природы. — Не так… Сюэ Ян лежал, дыхание его было тихим. Он смотрел и смотрел, пока наконец-то не обрисовались черты лица и формы тела. Да, подросток… и такой прекрасный. Кожа белая, как фарфор, а волосы -как древесная кора, переливающиеся, как колосья ячменя на ветру. И губы пламенели ягодами шиповника и малины. — Ты… другого любишь, — снова сказал он. Услышав его слова, Сюэ Ян оцепенел. — Не… — голос его дрогнул, — неправда, — и вдруг сорвался на отчаянный, полный боли крик: — Неправда! Он стал кричать, но крики эти были уже не в темноте… и рядом были другие. Те крики случилось еще во дворце, и скандал случился страшный. Всё из-за Жоханя. Он, словно ища места, куда можно ранить без ножа, сказал Сюэ Яну то, что, как он добавил, услышал от родного брата. Из-за тех слов Сюэ Ян и сорвался, впал в безумие… отчаянное и полное такой боли, что едва не лишился рассудка. Он сразу же побежал к Чжи Шу, раздираемый страхом… и стыдом. Чжи Шу тогда был застигнут врасплох, когда, с полными слез глазами, Сюэ Ян потребовал его и они ушли в его комнату. Там Сюэ Ян кинулся к нему, став целовать. Глаза его лихорадочно блестели. — Не бросай меня! — плача, стенал он. — Умоляю, только не бросай меня. — Сюэ Ян! — Чжи Шу попытался его встряхнуть. — Что… что ты делаешь, почему ты так напуган? — Я тоже проклят, как и ты, — глаза Сюэ Яна лихорадочно блестели. Он дрожал. Чжи Шу нахмурился. — Проклят? — медленно повторил он. — Откуда… ты знаешь о проклятии? — Мое проклятие сможет выстоять, — одержимо продолжал он, словно и не слыша. — Лишь бы я был тобою любим, умоляю! Его сердце разрывалось от боли такой силы, что Сюэ Ян мог слишком навредить себе. Чжи Шу это чувствовал и всё внутри него перевернулось. — Ты ведь знаешь, — он взял его за плечи, пылко и неудержимо посмотрев ему в глаза. Внутри демона… что-то перевернулось от того, что происходило с Сюэ Яном. Тревога, страх… и ненависть к причине его боли затмили сердце демона. — Знаешь, что я не смогу жить без тебя. — Пожалуйста! — Сюэ Ян снова приник к нему. — Сделай… сделай это! — Сюэ Ян… — Чжи Шу почти простонал сквозь зубы. Он понимал, чего Сюэ Ян хочет. — Умоляю… отпусти. Глаза Сюэ Яна стали больше. Безумие в них покрылось отчаянием. Он почти затрясся. — Так это правда? — голос его осип… «сломался». Как и он сам. — Это правда, правда! — Сюэ Ян! — Это правда! — неистово закричал он и стал вырываться. — Правда, правда! Так, как и сказал твой брат… что ты не хочешь меня, брезгуешь мною, потому что меня изнасиловали! Его слова ударили в сердце Чжи Шу с такой силой, что тот даже пошатнулся. А Сюэ Ян почти сполз на колени, задыхаясь в рыданиях. Это… не было правдой, но сам Сюэ Ян считал, что его потеря памяти, что его безумие, что его раны, душевные и физические, были причиной того, что кто-то надругался над ним так страшно, что это уничтожило того человека, которым он был. Как Жохань узнал о таких его стенаниях и предположениях? Сюэ Ян не верил тому, что Чжи Шу сам сказал ему такое, не зная, что демон действительно подозревал, еще раньше, еще когда Сюэ Ян явился во дворец, и сказал об этом брату. Жохань вцепился в это. «Его, похоже, изнасиловали… и притом мужчины, — сказал Чжи Шу тогда брату. — Его душа вся в таких повреждениях, которые могли быть вызваны сильнейшим страхом и болью. И его Инь… покрыта Ян. Что бы с ним ни случилось, а до момента слома он всецело отдал себя… мужчине». Так и было, ведь Сюэ Ян любил Сяо Синчэня, но Чжи Шу ведь не знал, что то преступление, которое с юношей совершили, было делом рук не любимого… а других. Но сейчас, когда Сюэ Ян сказал ему эти слова… сердце демона было разбито. Такая боль хлестнула по его сердцу, что они сам чуть не потерял себя, даже не поняв этого. — Я не смогу жить, если потеряю тебя! — закричал Чжи Шу, проявляя в этот момент свою самую, пожалуй, даже за всю жизнь, слабость. — Слышишь меня? Не смогу! — Но ведь ты же меня отвергаешь… — голос Сюэ Яна ломался и стенал, с такой болью лился, что это резало без ножа по живому. — Ты… он правду сказал? Ты… брезгуешь, потому что надо мной надругались? Мое тело… испорчено, грязное, да? И меня влечет к тебе, мужчине, потому что мое тело познало других мужчин и теперь без них не может? Он дрожал, глаза его были полны слез. Чжи Шу чувствовал, что и с его глаз сойдет влага… вот только это будет кровь. Ненависть, проснувшаяся в нем, бессильная ненависть к тем, кто такое мог с Сюэ Яном сотворить… — Это неправда, — почти прошипел он со взглядом таким, в котором сомневаться было самоубийством. — Это… неправда. Никогда… никогда в моих глазах ты не будешь грязным, и клянусь адом, если бы я мог, твои палачи горели бы в нем до конца бесконечных веков! Он почти рыкнул, как зверь, обнажив зубы. Дрожь Сюэ Яна стала трепетом, ноги его совсем обессилели. Он, не отводя от него одержимого взгляда, вцепился ему в руки, полностью упав на колени. — Будь моим, — он смотрел ему в глаза, стоя на коленях. — отдай мне себя! Пусть не сердце, пусть не душу… но хотя бы себя… всё время, которое я смогу тебе дать. Чтобы быть с тобой. Я… — слезы текли с его глаз. — Я ведь не смогу без тебя. Лицо Чжи Шу, бледное, красивое, склонилось над Сюэ Яном, а черный занавес его волос доносил до обоняния юноши запахи шелка, зелени и… любви. Как красив он был в этот момент, этот демон. Лицо в суровой изящности, но во взгляде и слом, и кинжал. Блеск этих глаз завораживал… и пугал. Он был как хищная птица, темная и одинокая, слишком опасная… слишком сломленная. Но всё еще сильная… желающая укрыть крыльями эту душу, спрятав глубоко в своем нутре. Но это значило… только поглотить. Не Сюэ Яну, человеку, тягаться с потомком рода Феникса. И он знал об этом. — Ты не понимаешь, — голос Чжи Шу звенел от напряжения. — Моя любовь к тебе… ненормальна. Ты… — он вдруг остановился и посмотрел ему в глаза, — любишь другого. От услышанных слов лицо Сюэ Яна вытянулось, полностью побледнев. Сердце… словно остановилось, дрогнув так сильно, словно… оттуда вытащили до этого втиснутую туда ладонь. — Неправда… — шокировано прошептал он. — Это неправда! Зачем ты так презираешь меня? Это неправда, неправда! Я «тебя» люблю, и солгать о таком тебе — значит солгать самому себе! Скажи, скажи, что и ты любишь меня, умоляю! — Ты любишь другого! — Чжи Шу склонился еще ниже и вдруг поднял Сюэ Яна на прямые ноги. Привлеченная их криками в комнату вошла Ямамото. Она была запыхавшейся, потому что бежала. Чжи Шу стрельнул на неё острым взглядом, понимая, что никак иначе, кроме как по доносу, она не могла сюда прийти. И никто… кроме загадочной женщины с японского востока не мог сказать Сюэ Яну о том, о чем не то что человек… а даже боги не знали. Сюэ Ян вдруг вырвался из его рук и, пошатнувшись, отступил. — Ты презираешь меня, — содрогнувшись, сказал он. — О боги, как же ты меня презираешь! Я знал, знал, что это всё же правда! — Сюэ Ян… — Ямамото видела, что он настолько не в себе, что уже вредит своей душе. Льды… покрылись кровью. Его душа кровоточила. — Прошу… успокойся. И посмотрела на Чжи Шу. Тот не спускал глаз с трясущегося Сюэ Яна. Он тоже понял, что дело зашло слишком далеко, и Сюэ Яна… охватывало уничтожающее его безумие. Он протянул к нему руку. Сюэ Ян отбил её. — Нет… — он дрожал и запустил пальцы себе в волосы. — Нет-нет-нет! Они надругались надо мной, они меня пожрали! — Сюэ Ян! — окрик Чжи Шу был полон такой паники, какой, наверное, его голос не знал за четыре века его жизни. — Сяо Синчэнь! — вдруг закричал Сюэ Ян и вся троица мгновенно замерла. Замерла Ямамото, оцепенел Сюэ Ян… дыхание Чжи Шу замерло в его груди. Сюэ Ян, похоже, не услышал собственного крика, но что-то в нем… переменилось. Он не понял, что прокричал, но в груди разлилась такая боль, которая иглами вонзилась в сердце. Он не понял, «что» сказал… и как вообще он мог произнести имя, об обладателе которого тот, кем он стал, совсем ничего не знал. Но он закричал его имя, дойдя до высшей точки своего безумия… и врата его сознания не смогли сдержать ту волну, которая билась из истерзанных глубин его души. — Сяо? — голос Чжи Шу скорее низко дрогнул, угрожающе и… глаза его налились зверем. Он… узнал в этих словах клановую фамилию, принадлежащую лишь одному явлению. — Безымянная гора… — Божественный пик… — шокировано прошептала Ямамото, глаза которой смотрели на Сюэ Яна со смесью удивления и страха. — Как… Но договорить не успела. Сюэ Ян замолчал, впившись глазами в точку в пространстве. «Я люблю тебя… — рвалось изнутри его сознания. Голос был не его. — Я люблю тебя…» Сюэ Ян начал трясти головой, медленно, словно пытался согнать дымку с какого-то вида, который никак не мог рассмотреть. «Они надругались надо мной…» «Я буду любить только тебя…» «Лишь с тобой я мир обрел…» «Умоляю, не уходи, не покидай меня!» Сюэ Ян снова отступил, словно бы земля уходила ему из-под ног. «Вернись… ко мне…» Всё засыпано снегами. «Без тебя я не буду жить…» — Аааааа! — закричал Сюэ Ян, схватившись за волосы. — Нет, нет! Заснеженные горы кричали от боли. Глаза цвета янтаря… и меч, пронзивший тело мужчины. Зеркала и льды… трещали. Белые одежды на снегу, и волна черных волос… всё в крови… — Сюэ Ян! — Чжи Шу метнулся к нему, подхватив руками. Тот кричал. — Сюэ Ян! «Любимый… — голос из снов вновь ворвался в душу, подхватив её… проникнув. — Без тебя я не буду жить…» Заснеженные горы кричат от боли. Где-то среди белых снегов снежные ветра покрывают льдом застывшее, словно безымянное изваяние тело. Почти всё белое, даже ресницы побелели от снега. Он там, он, он… он умирает, его сердце бьется всё медленней. И снежные ветра безжалостно обдувают его. Он… ищет, зовет… стенает. — Я не могу к тебе прикоснуться! — в беспамятстве закричал Сюэ Ян, вытянув руки. — О боги, я не могу до тебя дотянуться! «Не оставляй меня! — голос растворился в темноте. Сюэ Ян как мог тянул руку, но так и не смог ухватить другую, которую даже не видел. Словно голос и пытался ухватить. И лишь слабеющий шепот словно последним аккордом прозвучал, прежде чем исчезнуть. — Не оставляй…» Сюэ Ян выгнулся и тяжело вдохнул в себя воздух. Его грудь разрывало от боли. Ямамото не решалась подходить, Чжи Шу держал его, смотря страшным взглядом хищной птицы, которая так хочет уберечь, так хочет разорвать эту боль… но не может. Она… бессильна. — Я не смогу… — тяжело прозвучал голос Сюэ Яна. Глаза его вновь сосредоточились на Чжи Шу. — Я не смогу без тебя жить, — он смотрел, но понимал ли, кто перед ним? — Я никого, кроме тебя, не люблю. Умоляю… Его бледное лицо выглядело в изможденном бесстрастии, почти так же, как еще раньше смотрел на него склоненный Чжи Шу. — Мне всё равно… — голос Чжи Шу, на удивление, прозвучал ровно. — Всё равно, если ты любил того, «другого» слышишь?! Со мной ты не познаешь той боли, которая так тебя изувечила. Сюэ Ян молчал. Он словно на смертном одре лежал, в то время как ему приносили… клятву. — Я… теперь не чувствую, что без тебя вообще жил. Я был мертв. Собственная мать убила меня еще до моего рождения. Я… был мертв. До сих пор. Теперь моя смерть… закончилась. Глаза Сюэ Яна завлекло влажной пеленой. Его ресницы опустились, а лицо переменилось, словно… обрело покой. Он потерял сознание и не вспомнит, чье имя произносил… но никогда не забудет то, что сказал ему демон. Пока он пребывал в бессознании, среди холодных снегов, овеваемый жестоким холодом снежных бурь Сяо Синчэнь умирал, не находя ответа своему зову. Он искал и искал… погибая телом, и отшельники не могли ему помочь. Он… умирал, и душа Сюэ Яна кричала от боли, чувствуя его погибель. Сердце… как медленно оно билось. Белый, холодный, даже ресницы уже не трепещут. Словно и не открыть ему больше глаз, не познать солнце. «Я буду любить только тебя…» Чжи Шу поднял Сюэ Яна на руки, но пошел не сразу. В его глазах Ямамото увидела… хищную птицу, когти которой разрывают добычу. Теперь Чжи Шу знает, где искать и откуда Сюэ Ян мог прийти. Божественный пик, самый закрытый клан из всех, которым управляет… бог. Сюэ Ян пришел оттуда, и именно с пиком связана его трагедия. Сяо Синчэнь… это могло быть имя человека, который стал причиной того, что произошло с Сюэ Яном. И Ямамото увидела в глазах Чжи Шу блеск меча в руках мести объятой такой силой ненависти, которой только и может сердце, которое кого-то любит. Месть… и не успокоиться этому сердцу, пока оно не отомстит, ведь «его» боль оно ощутит так, как никогда не ощутит свою. Чжи Шу унес тогда Сюэ Яна, а Ямамото осталась стоять в его покоях. Она… выглядела напугано. Она не ожидала, что юноша произнесет это имя. И взгляд её метнулся к окну, зоркий глаз зацепился за начало горного хребта, уводящего на юго-восток. «Эти горы воспламенятся… от мести», — подумала она, тяжело опустив веки. И развернулась, чтобы последовать туда, куда унес Сюэ Яна Чжи Шу…

***

Сюэ Ян тяжело дышал, смотря в глаза тому, кто явил себя ему, кто был… сыном Вэнь Чжанфэя. Нерожденным, убитым… но любящим. — Мое проклятие… — прошептал Сюэ Ян, — сильнее. И я люблю человека из проклятого рода Феникса. Нет других. Я люблю только его. Вдруг вид юноши переменился. Из белой его кожа стала серо-зеленоватой, а от тела начали отходить… корни, древесные и цветочные сосуды… но полные крови. — Мое тело погребено в этом саду, — сказал он, когда его волосы зашуршали, начав… высыхать, как листья. И губы его лишились сока жизни, став подобными плодам зимнего боярышника. — Всё здесь… это я. Моя плоть питает их, моя душа не дает им умереть. Я и в песчинке, и в каждом лепестке, в каждой капле воды… в каждом цветке. Они… — голос его дрогнул, глаза повлажнели от слез, — они убили меня, вытравив сильфиумом, не дали родиться. Они изгнали меня из колыбели моей матери. Тогда я и умер. Но я слышал, как кричала моя мать… и как падали на мое тело слезы отца. Как он завернул меня в свои одеяния, как… унес. И оплакивал меня под луной. Молча. Он больше не пел, когда умерла моя мать… но потерял дар голоса именно тогда, когда умер я. И с тех пор его песни звучали лишь с одной скорбью, а после смерти Минхэй… Сюэ Ян слушал, внимая его голосу как самой молитве. — Они меня убили… — слабая изможденная улыбка коснулась тонких губ. — Убили… Я так… так хотел родиться. Я знал, кто мой отец. И я хотел родиться. Корни отслаивались от него, веточки листвы пробивались сквозь пальцы. Он и был садом во Павильоне роз, живая душа, не отошедшая в иной мир. — Любовь фениксов обречена на погибель. Нет участи страшнее той, которую несет Янь-ван, и нет судьбы печальней той, которой проклят Феникс. А Вэнь Чжанфэй, мой несчастный отец… — голос его задрожал, — умрет. Сюэ Ян задержал дыхание. — Он умрет, — повторил юноша. — Твоему проклятию не победить, не пересилить этот страшный рок. Оно так сильно, что лишь всё усугубит. Король ночи… ты обречен стать причиной смерти своей самой великой любви. Он… умрет, потому что тебя проклял тот, кто любил тебя настолько, что ради тебя воспламенил небеса. — О ком ты? — выдохнул Сюэ Ян. Он совсем не шевелился, двигались только его губы. Двое юношей лежали друг напротив друга, и глаза их сияли от слез. — Я… не понимаю. Почему воспламенились небеса, почему? — Их двое… ты любишь двоих. Два крыла укрывают тебя. Но снится тебе белое. А черное… черное горит. Это небеса… они пламенеют от страшного пламени. Ты… ты им причина. Любовь к тебе сожгла небеса, и тот, кто тебя любил, умер. Он, как и я, как и ты когда-то… в земле. Сейчас он в земле. Два крыла над тобой… и оба в крови искупались. Два крыла… двое мужчин. Два разбитых сердца… однако у одного оно разбито больше. И он сейчас в земле, Сюэ Ян. Как и ты когда-то… как и я сейчас. Веки Сюэ Яна тяжело опустились. Он не мог думать… только слушал. И не знал, о ком говорит ему сын Вэнь Чжанфэя. — Они так похожи, — прошептал юноша, — твой… и мой. Оба потеряли двоих. Юмин и я… супруга и… сын, душа души. Сюэ Ян… — в глазах юноши ярко сверкнула влага, — скажи моему отцу… как сильно я хотел быть его сыном. И как мне больно, что этого… не случится никогда. Я так хотел… у него родиться. Но не я покинул колыбель жизни — меня оттуда изгнали. Скажи, скажи ему это… умоляю. Корни сильнее опутали его. — Он умрет, — снова сказал юноша. — Как сильно… любовь фениксов… обречена на погибель. Ты… не моя замена, я знаю это. Но через тебя я понимаю, вижу, как сильно он любил бы меня… нет — любит. — Как избавиться от этого проклятия? — прошептал Сюэ Ян. — Минео… — обратился он к нему. По-японски это означало «возлюбленный сын», ведь Сюэ Ян не знал, как его зовут, — как от него избавиться? «Минео» опустил глаза. И вновь посмотрел на Сюэ Яна. — Ты должен умереть, — сказал он. Сердце Сюэ Яна дрогнуло. — Если не умрешь ты, умрет он. — Чжи Шу? — Нет, — сказал юноша. — Другой… который тоже должен был умереть. Как и ты… Но «он» не даст тебе умереть. Ведь ради этого… он уже умер. За тебя. Ты — Король ночи, твоя душа — это слеза. Всего одна слеза… ты её оболочка. Ты рожден слезой… но не ею создан. Тебя создало иное. — Что же, что же создало? — Не вижу, Цветок, я не вижу. Но тебя любили еще до твоего рождения. Ты… не был один, и вовсе не «он» пробудил тебя. Что-то… там внизу было что-то еще, из-за чего ты и распустился. И никто не видел этого, никто. Там был… кто-то еще. Мертвый… там был мертвый. Не воздух и не земля… а над нею плавающий. Там была… душа. Без зова. Не принятая. Ты бы не пробудился, так и лежал бы в земле… как я сейчас. Я стал прекрасным садом, чтобы вечно быть подле своего отца… но о тебе не знал никто. Потому что тебя не было. Ты ни рожденный, ни умерший, ты… созданный. Но не «им». И вдруг юноша затрясся. Слезы обжигающим потоком полились с его глаз. — Мой отец… мертв. — Но ведь это не так, — дрожаще выдохнул Сюэ Ян. — Он мертв! И всё погибнет вместе с ним, всё разрушится. — Нет! — Твое проклятие убьет всех, кого ты любишь, и сведет тебя с ума от жестоких потерь. Рок трагедии, который ты несешь, изживет всё… даже тебя самого. Но ты станешь последним, кого он погубит. Я — потомок Феникса, и я говорю тебе: твое несчастье делает тебя нашим братом. Его сухие, словно высохшие корни руки потянулись к Сюэ Яну. Тот принял их со сверкающей влагой в глазах. — Скажи моему отцу, что я буду любить его всегда, — заплакал он. — Скажи, что не имеет значения, жив я или мертв… да, я не родился, но я хотел, — он снова задрожал от рыданий, — я так хотел родиться. Потому что я верил, что мы будем счастливы… как был счастлив феникс и морская богиня. Я хотел… хотел у него родиться. Но мне не дали. Два крыла укрывают тебя, Король ночи. И одно из этих крыльев когда-то стало возможностью рождения Белой розы с черными шипами, а она в свою очередь родила моего отца. Скажи ему, что его мама… любила его. Как люблю его и я. Слезы безостановочно катились с глаз Сюэ Яна, пока он сжимал руки, высыхающие между его пальцами. — Король ночи… — прошептал он. — Спасибо… что ты любил его за меня. Я не слышу, как бьется сердце твоего «отца», но знай — он умер за тебя. Он принял на себя всю твою боль и всю ярость свою обратил на тех, кто изувечил тебя. Брат мой… нам не достичь небес. Моим крыльям не дали появиться. Твои же… сожгли. Как были сожжены и крылья моего отца, — он вдруг как-то сорвано, но медленно вдохнул, глаза его двинулись в сторону, а взгляд… завлекло осязаемой мечтой. — Вот бы еще чуть-чуть, хотя бы немного… мне здесь пребывать. — О чем ты? — Сюэ Ян не понимал. Но вдруг его поразило осознание. — Чжи Шу… он… — и глаза его стали больше. — Нет… нет… — Когда всё закончится, сад исчезнет, — сказал юноша, — потому что мне не для кого больше будет жить здесь. И некому будет меня беречь, беречь это сад. Он умирает… мой отец. И когда его душа покинет тело… у моей больше не будет места, где я смогу его дожидаться. И я не знаю… быть может я так и останусь лежать в земле, где погребено мое тело. Мне никогда не вырасти, а значит и не защитить феникса Вэнь Чжанфэя. Но я счастлив, Король ночи, счастлив… что встретился с собой. Ты и правда единственный… ты — единственный. Голос смолк, глаза юноши закрылись. Цветы начали покрывать его тело, пряча лицо и даже тень от упавших на щеки ресниц. Юноша уснул, забывшись во сне жизни, которая царила наверху. А Сюэ Ян… — Брат мой… — только и прошептал он, прежде чем он вернулся в сон жизни, который видел сын Вэнь Чжанфэя, существуя через Сады цветущих роз. Сюэ Ян очнулся от тепла рук, которые его осторожно потряхивали. Он открыл глаза, увидев над собой встревоженного Чжи Шу. Лепестки падали ему на волосы, на его черные, как сама ночь, волосы. — Лаоши! — Сюэ Ян, словно бы очнувшись, сжал на его одежде пальцы. — Твой сын… он так хотел у тебя родиться! Взгляд Чжи Шу стал больше. — Он любил тебя и всегда будет любить, — спешно, слегка задыхаясь от волнения и быстро бьющегося сердца, сказал Сюэ Ян. — И он сказал, что не он покинул утробу матери — его оттуда изгнали… сильфиумом. Он всегда, всегда любил тебя и ждал встречи с тобой, как твой… ребенок. Он любил тебя, лаоши, и он остался, чтобы любить тебя через этот сад. Он назвал меня братом… и я назвал братом его. Теперь мы братья… и я смогу любить тебя так, как любит он. Его отравили, лаоши… он хотел быть от тебя рожденным, хотел. Чжи Шу молчал, смотря на него со смесью поражения и боли. «Он умрет, — слова юноши вспыхнули в голове Сюэ Яна. Взгляд того зацепился за поседевшие пряди волос. Их… стало больше. — Твоему проклятию не победить… род фениксов обречен терять свою любовь. Вот почему я умер… вот почему он «отвергает» тебя. Он боится потерять, потому что знает… что потеряет». — Чжи Шу… — Сюэ Ян кинулся ему в объятия под деревом цветущей сливы. — Чжи Шу, Чжи Шу! Он помнил только это… что Вэнь Чжанфэй умрет, потому что он феникс. Трагедия, рок… победить которые невозможно. Сюэ Ян… его потеряет. Он снова… снова потеряет. — Нет… — его губы нашли губы демона. — Нет, нет… нет! Глубокий поцелуй превратился в жажду, и Сюэ Ян сильнее упал ему на руки, обнимая так, как если бы кольцом своих рук хотел оградить его от ужасной беды, которая уже над ним нависла. Они целовались, накидка из лебединого пуха сползла к ногам Сюэ Яна. Белый лебедь… сердце которого сгорало от любви… и было проклято терять. Сюэ Ян прижался к нему, слезы катились по его бледным щекам. — Ты не умрешь, — шептал он, — нет, я не позволю, я тебя не потеряю. Даже если мне придется умереть, я тебя не потеряю! Чжи Шу, Чжи Шу… любовь моя. Демон обнимал его, смотря на дерево цветущей сливы. Лепестки падали, уж скорее медленно тая в воздухе, нежели просто опускаясь на землю. — Мой сын… — прошептал Чжи Шу. Голос его дрогнул. — Выражение моих чувств… — Что? — голос Сюэ Яна был тихим, но Чжи Шу не дал ему отстраниться, прижав его к себе прежде. — Чэньцин, — сказал он. — Так… его зовут. Его зовут… Чэньцин.