Пламенное небо

Что такое переживание жизни, что оно должно из себя представлять? Насколько очаровательным это переживание должно быть, чтобы сохранить тепло самой любви в собственной груди; тепло, пульсация которого никогда не прекращается, которое течет по венам вместе с кровью, от которого тело способно исходить жаром, плавящим не только снаружи, но и внутри… Как сильно нужно постараться, чтобы действительно полюбить то, что называют Жизнь… Нечасто выпадал случай увидеть, как на бегу женщина срывает с себя верхнее платье, потому что оно мешает ей делать более широкий шаг, так быстро она бежала. Её кожа повлажнела от пота, взгляд подобно острому орлиному взору не упускал ни одной детали, когда она, вбежав на территорию дворца в одном лишь нижнем халате нервно смотрела по сторонам, прикидывая, где же примерно могло находиться это очаровательное бедствие. На самом деле Сюэ Ян был довольно послушен, особенно когда дело касалось учебы, однако и сама Ямамото понимала, что его вины в уходе нет, потому что это она заигралась, тем самым вынудив юношу тосковать в одиночестве. Он и без того стал излишне мрачен после ухода Чжи Шу, и само собой единственным способом скоротать излишки времени было… Вдруг перед её взором замелькал слуга, несший на круглом подносе какое-то длинное приспособление, похожее на деревянную трубку. Увидев этот прибор, Ямамото быстрее подбежала к нему. — Ты её уже раскурил? — задыхаясь, спросила она. — Не трож, это для молодого господина! — Ну дай затянуться разок, я же подохну сейчас! — схватив с подноса трубку, Ямамото сделала три быстрых и очень глубоких затяжки, после чего её зрачки ожидаемо увеличились, а боль в легких наконец-то успокоилась. — Фух. Вот что бывает, когда недоперепьешь. — Да что ты куришь как не в себя! Поди праздник какой приближается? — Тьфу ты, полынь горькая, — ловким движением руки извлекая из-под ворота на груди слуги сделанную из кожи флягу и открыв её, Ямамото сделала жадный глоток чего-то отдаленно похожего на фруктовое вино, только крепче. Табак оказался на редкость крепким, неприятно скрутив вкусовые рецепторы. — С наступающим алкогольным опьянением меня. — Демоны тебя возьми, убери от меня свое прокуренное дышало! — Эй, а что происходит? — затормозив на втором этаже, Ямамото увидела, что внизу происходит какое-то активное движение, в центре которого все приветствовали одного человека. — А-а, так молодой господин вернулся, — сказал ей слуга. — Господин Вэнь Сюй. — Один? — в легком удивлении спросила Ямамото, медленно подняв бровь. Слуга кивнул и поспешил удалиться, так как и без того имел слишком много дел, чтобы тратить их на разговоры. Ямамото же, опираясь на колонну, несколько замешкалась и в задумчивости прижала пальцы к подбородку. То, что Вэнь Сюй вернулся один, не несло за собой никаких положительных последствий, и Ямамото несколько поразила такая неспешность Чжи Шу. Он ведь знает, как ненавидят Сюэ Яна в этом дворце, и само собой отсутствие мужчины уже риск, а теперь и эта странная задержка… «Хоть бы послание какое отправил, грустная сволочь, — зло думала Ямамото, когда обнаружила, что Сюэ Яна нет в его комнате. — И этот такой же, образованный дикарь! Толку с твоего рвения к знаниям, как был безманерным упрямцем, так и остался им!» Страстное желание Сюэ Яна учиться всему, чему только можно и нельзя, можно было назвать уникальным явлением хотя бы потому, что он не особо делал различия между запретными и доступными знаниями, он покорно и прилежно впитывал все, что ему предоставляли, всегда терпеливо ожидая продолжения этого процесса, и никогда резко не бросался от одного к другому, предпочитая задержаться на чем-то одном, если считал, что выучил урок не слишком хорошо, и только после его полного освоения приступал к другому. Он был очень прилежен, внимателен и пытлив, потому что это была та область его жизни, к которой он горел с особым интересом, и особенно его привлекала медицина и алхимия. Возможно, это было связано с тем, что светлое и темное заклинательство требовало в первую очередь затрат внутренних энергий тела и сильной концентрации, а он любил напрягать мозги и тело, поэтому фехтование и ближний бой тоже были его любимыми занятиями. Он находил удовольствие в том, чтобы напрягать свой ум, и много часов, не отвлекаясь, посвящать чему-то одному. Разумеется, в таком прилежном ученике были и свои изъяны: он был очень требователен к качеству получаемой информации и терпеть не мог, когда его в чем-то упраздняли. Вполне ожидаемо, что будучи таким, он любил подолгу запираться где-нибудь в укромном уголке со свитками и книгами, и на радость Ямамото сейчас тоже затаился в своем самом любимом, после подземных залов, месте. — Привет, красота, — буквально навалившись на двери и едва не выбив их из петель, Ямамото всунула голову внутрь, и все еще тяжело дыша умудрялась улыбаться. — Ну и зачем ты вернулся в свою камеру одиночества? Сюэ Ян, который как раз был занят письмом, очень неохотно, судя по выражению его лица, отнял взгляд от бумаги и повернул его на Ямамото. Как и ожидала женщина, эти глаза встретили её не радо, а даже как-то затравленно и, что хорошо было видно, хоть он это и скрывал, обиженно. — У меня нет на тебя времени, — низко сказал он. — Поди прочь. Его холодный беспристрастный тон был подобен осколкам льда, зависшими над твоей головой. Казалось бы, они спокойны и неподвижны, однако же этот покой был опасен тем, что в любой момент они могли сорваться и вонзиться в тебя подобно острию ледяного меча. Сидя за длинным столом, большая часть которого была завалена книгами, колбами, маленькими весами для порошков и трав, различными манускриптами, небрежно развернутыми или даже смятыми, черновиками, исписанные страницы которых пестрили вычурными письменами (как оказалось, в спешке почерк юноши походил на воронку, только из чернил) Сюэ Ян нисколько не обращал внимания на весь этот бардак и спокойно продолжал упражняться в каллиграфии, ближе всего подвинув к себе именно набор для письма. Под его ногами громоздились раскрытые книги, которые он, очевидно, прочитав просто сбрасывал на пол, тут же бросаясь к другим, и еще пол был усеян не то сушеными цветами, не то просто мусором, оставленным после его попыток что-то алхимичить. В общем, это был очень эстетический хаос, если говорить об этой комнате начистоту и прямо, но самой главной роскошью в ней был, конечно же, прекрасный юноша, столь прилежно засевший за каллиграфию. Несмотря на то, что эта комната была не слишком большая (по меркам других помещений для упражнений умными науками) здесь находилось сразу несколько курильниц. Одна была на столе, являя собой любопытную конструкцию в виде подвешенного на цепочке шара, другие же, стоя по углам комнаты, были либо благовонными палочками, испускающими тонкий белесый дымок, либо традиционными курильницами с округлой крышкой и резьбой. Принюхавшись, Ямамото поняла, для чего их было столько. Разные запахи, смешиваясь, являли собой необыкновенную гармонию благоухания, и именно смешиваясь порождали этот чудный, наполненный покоем аромат, положительно влияющий на возможные волнения сердца и разума. Тонкий дымок казался холодным из-за своего белесого цвета, но вот запах его горячил легкие, впитываясь кровью подобно цветам, утопающим в вине. — Могу я остаться? — с надеждой и щенячьими глазами спросила она. — Нет. — А за мешочек конфет? — спрятавшись за дверью и высунув руку, она ловко потрусила тяжелым мешочком, зная, что уж от него Сюэ Ян точно глаза не отведет. — Твои любимые, сладко-кислые и карамельные, из тростникового сахара. Если бы она предложила ему золото или самые красивые драгоценные камни, Сюэ Ян бы даже не дернулся, но вид этого темно-синего мешочка, ткань которого так красиво переливалась, да еще и внутри которого были конфеты… Сюэ Ян, невольно сглотнув, слегка вытянул шею, и взгляд его точно говорил о том, что он уже соблазнился этим предложением. — Оставь его, а сама прочь, — довольно грубовато выдал он. — Ну нет, — уже полностью войдя в комнату и закрыв за собой дверь, заулыбалась Ямамото. — Этот мешочек идет в паре с этой женщиной. — То есть? — То есть, нет женщины — нет конфет, — подытожила она и села на скамеечку рядом с ним. — Фу-ух, найти тебя такая морока. Не всякая женщина за тобой так побегает, как я. Сюэ Ян неслышно хмыкнул, чем весьма точно выразил свое легкое пренебрежение к ней, на что Ямамото не то чтобы обиделась, она лишь слегка раздраженно прикусила нижнюю губу, так как сердце её выражало сожаление тому, что этот юноша так слабо проигнорировал её столь красивое признание. Ей не понравилось, что он так беспечен с ней. Однако она не умела долго сердиться, так как это, по её мнению, было слишком скучно. Внезапно её нос уловил слабые оттенки какого-то странного, даже сказать неприятно-горького запаха, и она окончательно поняла, почему в такой маленькой комнате стоит столько курильниц. Это был весьма умный расчёт, на самом-то деле, а не только желание побаловать себя сложными нотами запахов. Поскольку сама комната находилась на нижних уровнях, проветрить её как следует не представлялось возможным, только вытеснить неприятный запах другим. Учитывая, что Сюэ Ян львиную долю своего личного времени был поглощен различными экспериментами как с алхимией, так и органическими ядами, можно было догадаться, что недавно здесь точно что-то взорвалось. На Ямамото вдруг напало настроение немножко подразнить это невероятно красивое существо, что всем своим видом показывало свою полную отрешенность не только от неё, но и, казалось, от всего остального мира. — Что за?.. — вполне естественно скривилась она. — Чем это пахнет? Либо это опиум, либо лэйчейская отрава, либо, что более всего вероятно, запах адреналина козы, которую Яо пытался подоить, чтобы добыть себе молочка на завтрак после ваших ночных экспериментов с темной Ци. Вот только он не сразу понял, что это был козел. Продолжая двигать кисточкой, бровь Сюэ Яна слегка изогнулась. — Серьезно? — повернув к ней лицо, сказал он. — Может быть потому, что кое-кто в красном, даже интересно, кто бы это мог быть, сказал ему, что коза еще не трахалась, чтобы залететь и дать потомство, и от отсутствия кормежки и дойки еще не вытянулись соски, поэтому их и не видно? — Ну что ты вспоминаешь мне это? Зато как волнующе было видеть его забавное лицо в тот момент, когда он понял, что же конкретно пытался подоить… Даже не верится, что этот человек вырос в борделе, что как никто другой должен был понимать такого рода вещи. — В борделе? О чем ты? — А, не бери в голову. К слову, тебе удалось выделить тот адреналин? Хочешь смешать его с одним антидотом, чтобы усилить его эффект? Мгновенно уловив его настроение, а также зная, что за каллиграфию Сюэ Ян чаще всего принимается лишь когда вынужденно капитулирует в чем-то другом, Ямамото заулыбалась до ушей, поскольку лицо Сюэ Яна ясно дало понять, что он вот-вот выйдет из своего анабиоза и начнёт с ней говорить. В каллиграфии Сюэ Ян был так прилежен, что его почерк походил на отдельный вид искусства, вот почему он принимался за неё, когда у него что-то не получалось. Видя плоды своих трудов на листке бумаги, ту красоту, что создавали его руки, он успокаивался, его мятежный раздразненный ум остывал, после чего он вновь принимался за учение. Вот и сейчас Ямамото видела перед ним великолепно исписанный чернилами лист, который хоть сейчас помещай в рамочку и вешай над своей кроватью, или лучше на столик у кровати, чтобы придаваться любованию в любое время суток. — Я планирую сделать такое противоядие, которое способно будет вытащить человека из того света, если время его смерти не превышает того времени, когда бы запустился процесс трупного окоченения, а это, как ты знаешь, зависит от самого тела и от того, окончательна ли была смерть, ведь может быть такое, что внешний вид человека говорит о его смерти, но на деле же он все еще жив, просто продолжает умирать менее заметно. Ого, как сложно. Что ж, сразу стало понятно, почему он был так раздражен и почему книг несоизмеримо больше, чем обычно. Хотя нет, это явная ложь, ведь обычно книги стояли высокими башенками как в его комнате, так и в этой. Чжи Шу был в отъезде, Ямамото, на свой стыд и риск, пропивала остатки чести, простите, денег, а Сюэ Ян, в своей жажде обучения, день ото дня заходил всё дальше. Ямамото знала, что несмотря на то, что прошло уже два года, Сюэ Ян начал сдавать позиции в своем симбиозе с темной Ци, и этому была своя причина: он был человеком. Скорее всего темная Ци изрядно подтачивала духовный запас его сил и изнемогала тело юноши. Чжи Шу велел ему остановиться на какое-то время, а потому приобретя больше свободного времени, Сюэ Ян как никогда кинулся в точные и алхимические науки. Он и раньше страх как увлекался всем этим, но, похоже, внутренне ощущая свою возможную бесполезность с темной Ци решил обратить свои таланты в другое, более земное русло. — И, как я понимаю, адреналин тебе нужен, чтобы экстренно запустить работу сердца? — с неподдельным любопытством спросила Ямамото. — В таком случае твой антидот должен попадать в тело не перорально, вещество должно быстро всосаться в кровь, чтобы начать действовать. — Я понимаю. Нужно использовать способ, чтобы дать антидоту попасть в само сердце, а для этого необходимо либо обмакнуть им иглу, либо вскрыть часть грудной клетки и ввести напрямую. Но я хочу, чтобы всасываемость этого вещества превышала все ранее возможные. — В таком случае оно должно иметь свойство мгновенно расщепляться даже при пониженной температуре тела, когда человек начинает остывать. — Да-да, я в курсе, — нервно отмахнулся Сюэ Ян, не отрываясь от работы, — переход различных веществ осуществляется через клеточные элементы тканей в кровь и лимфу, и происходит это главным образом в пищеварительном тракте, а также из полости лёгких, плевры, мочевого пузыря, с поверхности кожи. Вода, соли и некоторые другие вещества всасываются без предварительного изменения, что позволяет сохранить их структуру и целостность, это-то мне и нужно. — Тогда попробуй поместить свой антидот в конфету? — задумчиво предложила Ямамото. — Понимаешь, — прослушав часть с конфетой, не поднимая взгляда продолжал Сюэ Ян, — всасывание веществ через слизистую оболочку пищеварительного тракта в кровь и лимфу происходит после их ферментативного превращения в более простые соединения, способные пройти через слой эпителиальных клеток. При всасывании в процессе работы внутренних органов вещества движутся как в результате физических процессов, так и вследствие активного транспорта — против концентрационного и электрохимического градиента, что сопровождается расходом энергии. — Точно! — хлопнула в ладоши Ямамото. — Если человека нужно быстро отправить на тот свет, а хорошего яда нет, сойдёт любой другой. Просто нужно дать жертве побегать или пропотеть, чтобы ускорить процесс всасывания. — Всосавшись в кровь и лимфу, вещества разносятся ко всем органам и тканям, где используются для энергетических и пластических процессов. Вопрос в том, как ускорить этот процесс без внешнего воздействия на тело и без рисков возможного отторжения или даже обратного эффекта, то есть непреднамеренного ускорения смерти. — Это сложный вопрос, — закинув ногу на ногу, Ямамото прижала пальцы к подбородку, изрядно задумавшись. Сю Ян, который несмотря на все свои зырки и высказывания имел к Ямамото неподдельное уважение, поскольку знал, что за слоем её вопиющего и неподобающего поведения скрывается человек недурных познаний, с волнующим трепетом ловил каждое её слово. Он прекрасно осознавал и открыто признавал, что Ямамото была в разы умнее его во всем, что касалось подобных вопросов. Человеческое тело она знала так, словно не один год вскрывала их бесчисленное множество, а уж что касалось алхимии и органики — тут ей равных действительно не было, потому что тот же Чжи Шу работал больше с мертвой материей, а что касалось людей, то его жутко интересовал мозг человека и нервная система. Но это были знания, которыми с Сюэ Яном он работал лишь частично и не всё ему рассказывал, Ямамото же изъяснялась всегда очень доступным языком и почти ни в чем его не ограничивала. — Хорошо эмульгированный жир, например, или молоко, может частично всасываться и без расщепления, то есть, как я люблю говорить, без дела сразу переходить к делу. Но это не совсем то, что ты ищешь. Всасывание воды, солей, витаминов и других веществ идёт и в других отделах пищеварительного тракта также активно, и с затратой энергии. К тому же, если ты ошибешься в формуле своего антидота, его поглощение организмом может привести к истощению. Я думаю, что лучше всего подойдет тот способ, при котором вещество сразу же попадает в кровь. — Прямым попаданием в кровь я предпочитаю травить человека, а не лечить, — улыбнулся Сюэ Ян, — а для этого существует способ смазывания лезвия отравой. Я не хочу превращать смерть в жизнь. — Ты просто не хочешь пачкать свои кинжалы, — фыркнула Ямамото. — Некоторые лекарства, принимаемые через рот, всасываются путем простой диффузии в желудке, но! Лекарства могут разрушаться при взаимодействии с пищей или пищеварительными соками, в частности, с соляной кислотой. Чтобы избежать этого, их помещают в специальные кислотоустойчивые оболочки, растворяющиеся лишь в щелочной среде тонкого кишечника. Однако вариант раскусить или разжевать антидот приведет лишь к нарушению целостности такой капсулы, и её содержимое может потерять активность. — Сублингвальное введение! — ударив ребром ладони по другой ладони, воскликнула Ямамото. — Имею в виду под язык. Всасывание вещества таким способом происходит быстрее и интенсивнее, чем из желудочно-кишечного тракта. Когда химическое соединение вступает в контакт со слизистой оболочкой полости рта, то вещество всасывается в эпителий внизу языка. На этом участке языка высокая плотность кровеносных сосудов и, как результат, путём проникновения вещество быстро вводится в венозное кровообращение, которое возвращает кровь в сердце и затем идёт в артериальное кровообращение по всему организму. У тебя горячая слюна? Горячая жидкость вызывает расширение сосудов полости рта, что ускоряет процесс всасывания. Так как вещество изначально вступает в контакт со слюной, а не с экстремальной средой в желудочно-кишечном тракте, этот способ имеет свое весомое преимущество, потому что не будет так разрушено составляющее вещества и не будет существенно разложено, попав в печень, как если бы ты его проглотил. Очень хорошо таким способом принимать вещества, влияющие на нервную систему. Скажем, скормил человеку конфетку, а он бац — и с катушек слетел. Правда же здорово? — Конфетку, говоришь? — улыбнулся Сюэ Ян. — Мой антидот должен войти в кровь в первоначальном виде, а обработка желудком и печенью разрушит его оригинальный состав… — Всасываемое вещество может быть любого состава, — улыбнулась Ямамото. — Ты просто неправильно задал этот вопрос, а потому никак не мог найти правильный ответ. Ты можешь поместить свое вещество в любую оболочку, и составляющее этого вещества так же может быть любым, главное, чтобы оно было разбито на микрочастицы, дабы те не царапали полость рта, а в качестве наружной оболочки можешь использовать свои любимые конфеты. Ты не любишь их жевать, даже если это тянучки, а всегда держишь во рту, позволяя ей таять. Я знаю, ты очень любишь это слово «таять», да и в процессе поучаствовать был бы не прочь. — Что-что? — Ну так в общем, насчет твоей затеи. Оральный приём, как известно, окисляет многие лекарства, и потому что такой способ приёма препаратов проводит их направленно в мозг, на который воздействуют большинство психоактивных веществ. Как я уже сказала, скушав один раз конфетку можно отправиться прямиком в ад, причем будучи живым. Так, ладно, долой шутки. Скажем, тебе нужна защита от трупного яда, но в нужный момент и по твоему плану. Отравившись, ты в любой момент сможешь вытащить конфету с антидотом внутри, и пока выжидаешь эффект не так быстро скажется на тебе, что позволит еще какое-то время поиграть в игру, что ты затеял, это раз. Второе: если твой антидот должен подействовать мгновенно, такой способ не подходит. Тебе нужна полая игла с двумя отверстиями и давящей деталью на верху, чтобы введя иглу в тело выпустить её содержимое внутрь. Повторюсь: в самом экстренном случае вещество нужно ввести прямо в сердце, в обход всех систем организма, ведь каждая секунда промедления может быть фатальной, а времени может не быть совсем. — В таком случае игла должна быть тоже необычной. Подыгольный конус должен быть уже и мельче самого цилиндра, чтобы вещество всегда было под давлением и не вытекло наружу, а давящая часть, позволяющая жидкости выйти наружу, должна идеально входить и выходить из цилиндра, который, как ты говоришь, должен быть полым. К тому же, если цилиндр будет наполнен, давящая часть будет выдвигаться вперед, что увеличивает длину этого механизма. Железо не подойдет, цилиндр должен быть изготовлен из стекла, а вот давящий механизм вполне может быть из металла. (Прим. Автора: речь идет о парентеральном способе введения интровенозных инъекций. Проще говоря, они обсуждают механизм известного нам шприца). — Нефрит будет лучше, — возразила Ямамото, — стекло может треснуть. Я сооружу тебе варианты этого инструмента, выберешь себе тот, что будет по душе. — Скорее уж приглянется сердцу, — улыбнулся Сюэ Ян и они оба засмеялись из-за удачного применения этих слов в качестве шутки, учитывая, что они обсуждали. Так как их диалог был очень оживленным и наполненным яркими подробностями, Сюэ Ян, поднявшись со своего места, подошел к низкому столику у книжного шкафа, где стоял небольшой глиняный чайничек, внутри которого уже некоторое время томился цветочный отвар. Взяв две чашки, он подцепил обернутыми в ткань пальцами ручку чайничка и пошел вместе с ним к столу за которым сидел вместе с Ямамото. — Нет-нет, — живо запротестовала та, — только не это пойло, я ж не трезвенница. — А что, — удивился Сюэ Ян, — высокоградусное пойло тебе больше по душе? — Еще бы, — прелестной искушенной улыбкой ответила ему Ямамото. — Я чуть не ослепла от того, насколько оно было годным. Сюэ Ян ничего не ответил, довольно выдержанным движением разлив им обоим чай, и подвинул чашку к Ямамото. Та, следуя этикету гостеприимства, сделала первый глоток, после чего Сюэ Ян также пригубил исходящий паром отвар нежно-розового цвета. Для него он использовал цветы, которые сам же и собрал, в своих скитаниях уйдя довольно далеко даже за пределы прилегающего к ордену леса. Сюэ Ян любил бродить в одиночестве, хотя больше, конечно же, с Чжи Шу. Не имея ограничений в учении, он больше всего увлекался алхимией, ботаникой, анатомией, иногда даже математикой, когда хотел отдохнуть от множества «неизвестных» в этой самой алхимии. В математике его привлекал именно язык цифр, где правильная формула определяла точный ответ. Точность, а для него это было явным наслаждением, он больше всего в математике и любил, однако с прискорбием заключал, что здесь, в этом дворце, её используют разве что во врачевательстве, когда необходимо было записывать точные формулы для составления лекарств, бальзамов, или для пересчета клановой казны. Сюэ Ян был невероятно прилежен во всем, за что бы не брался, в самые короткие сроки навёрстывая упущенное. Хотя, учитывая его ситуацию, он скорее заново вспоминал все то, что знал. В Лунной Слезе, столице сумрака, он изучал и того больше, но то были оригинальные знания, которых в серединном мире, увы, но не было, поэтому приходилось радоваться и этим крохам. С видом явного наслаждения, Ямамото попивала свой чай, с восторгом отмечая, что Сюэ Ян идеально собрал нужные цветы именно в момент их цветения, что и придавало чаю такой изысканный вкус, а еще, что это был правильно скомбинированный набор цветов, ведь положи он сюда, скажем, гвоздику и вкус стал бы неприятно терпким. Слушая её, Сюэ Ян, можно сказать, отдыхал душой, а звук её голоса походил на приглушенный звон серебряных колокольчиков, так успокаивающий его нервы. Ямамото могла говорить очень низким тоном, но когда она была весела, её щебетание так умасляло уши, что и не заметишь, как её рука залезет в твой карман. Ненавязчиво принюхавшись, Сюэ Ян ощутил сладкий аромат определённого сорта чая, что использовался в разновидности духов, приготовленных на основе чайного дерева, размолотого в мягкую серую пыль. Этот запах был нетипичным не только для местности ордена, но и вообще для женщин Поднебесной, потому что это был запах японских гейш и высшей аристократии. С грустью для себя он вспомнил, как чувствовал такой запах в детстве, от своей матери, только это были не духи, а масла, из-за чего казалось, словно они там, на своей родине, а не в столь враждебно настроенной Поднебесной. Сюэ Ян вспоминал, как самая красивая женщина его жизни, его мама, стояла в лучах заката, что окрасили небо в оранжевые цвета. Этот закат отражался на её руках столь притягательным сиянием, что она, поднимая свои руки, подолгу смотрела на них. Кожа её была бела, однако закат придавал ей персикового оттенка и странного, таинственного, перламутрового сияния. Сюэ Ян помнил, как восторженно наблюдая за ней думал, что его мама не человек, а быть может пойманная отцом русалка или сирена, а ему посчастливилось родиться её сыном. Тогда он принялся искать у себя плавники и делал это так смешно, что его родители, улучив его в подобном занятии, добродушно посмеивались. «Да, я русалка, — говорила тогда его мама. — Твой отец выловил меня золотой сетью и я стала ходить по земле. Знал бы ты, как мой хвост переливался в закатном свете, чешуйки искрились всеми цветами радуги, словно это были не чешуйки, а драгоценные каменья…» Представив себе такую красоту, Сюэ Ян верил, что если однажды прыгнет в море, то у него тут же отрастет хвост и он сможет уплыть в морские глубины, где будет тихо и спокойно, а его кожа будет обласкана движением подводных течений… — Мой любимый сын… — словно сквозь туманную пелену наконец-то услышав голос Ямамото, Сюэ Ян понял, что она уже некоторое время что-то рассказывает, а он прослушал, — в своей самой драматичной манере покинул меня, оставив на произвол судьбы! Ах да, точно. Она однажды уже говорила, что у неё есть сын… — Знаешь, что он мне сказал? — продолжала кипятиться Ямамото и малость завысив голос, чтобы он звучал как у разбалованного мелкого сопляка, произнесла: — «Я больше не буду с тобой жить, я ухожу в бизнес». Вот прямо так и сказал, и ушел! О горе мне, несчастной, за то, что такого подлеца воспитала! Хлопнув кулаками по столу, лицо Ямамото приобрело гневно-обиженное выражение. — Вот, — внезапно нырнув рукой в карман, она достала оттуда сверток и аккуратно разложила его перед Сюэ Яном. — Хоть ты посмотри в глаза этого подлеца и скажи: ну ведь правда же хорош? Сюэ Ян отставил чашку, которую до сих пор сжимал в руке, и присмотрелся к рисунку. На нем весьма искусно был изображен довольно молодой юноша, с виду еще ребенок, однако его алые чувственные губы и полный томного очарования взгляд немного сбивали с толку. Лицо явно было очень молодо, но даже сквозь рисунок этих глаз чувствовалось сколько же в них чего-то такого, что невольно окутывает тебя странными сетями, вынуждая непривычно робеть. Такой взгляд не мог принадлежать ребенку, во всяком случае не ребенку его возраста. На вид ему было лет восемь-десять, не больше, выглядел юноша очень утончённо, аура волнительной чувственности угадывалась от всего его существа. Сюэ Яну думалось, что став мужчиной, этот человек разбил немало женских сердец. Хотя, с такими глазами и такими губами, сердца могли быть не только женскими. Странно, но смотря на это лицо, Сюэ Ян по какой-то неведомой ему причине находил его смутно знакомым, но еще более странно — этот ребенок на Ямамото был совершенно не похож. Из общего только острый блеск глаз да не предвещающий легкой жизни взгляд. Ему всё казалось, что если бы мальчик так надменно не поджимал веки, чем выражал свою скучающую, надменную отрешенность, его лицо было бы гораздо нежнее. Из-за этого «прищура» создавалось впечатление очень узких глаз, но очевидно было, что исходя из формы самого разреза, его глаза хоть и были вытянуты, но значительно больше. — Твой? — только и пробормотал он. — Да, — с придыханием, волнующе сказала Ямамото и утерла выступившую слезу. — Рисовала по памяти, спустя слишком много лет после того, как он вырос, поэтому не все детали его детского личика помню, пришлось малость отталкиваться от тех черт лица, что присутствуют в его взрослой версии, хотя… у всех ведь детей пухлые губки? Но в реальности форма его губ слишком волнительная. Ребенком он часто сжимал губы, вот и было впечатление, что они вечно сжатый бантик. Видишь, какой красивый? С годами он только сильнее становился на меня похож, он ведь мой сын… скотина неблагодарная. Я ему всё, а он! — Наверняка он не знал, от чего отказывался, — сказал Сюэ Ян, откинувшись на спинку стула. — Ну-у… — прижав ладонь к затылку, помедлила Ямамото. — Я признаю, быть может были моменты, когда я не уделяла ему столько внимания, сколько он бы того хотел… Он заявил, что у меня поехала крыша, если я считаю, что крыша моего дома — это небо голубое. — Что? — удивился Сюэ Ян. — После определенных событий у нас не было дома и приходилось спать под открытым небом. Мне-то было все равно, где спать, лишь бы поспать, а вот он вредничал. Мой дом — это весь мир, а он хотел мягкую кровать, а не стог сена, в которое зарывался холодными ночами. Мы тогда очень бедовали, я даже заложила его в ломбард на пьяную голову, от горя; я думала заложить меч, но под руку попался только он, так что… Но потом, конечно же, выкупила обратно, но его это, кажется, очень сильно задело. — Ужас. — В свою защиту скажу, что в тот момент он был уже взрослым и буянил похуже меня. Мог бы и войти в наше положение, ан нет, он всё требовал, требовал, требовал. Знаешь, кому он меня заложил? Кредитору! Сдал как последнюю собаку, из-за чего тот нашел меня быстрее, чем я успела добраться до пограничной зоны! — На месте твоего сына, я бы тебе еще и между яичников звезданул хорошенько, чтобы неповадно было размножаться, — с некой озлобленностью протянул Сюэ Ян. — Можно подумать, я об этой родительской участи всю свою жизнь мечтала, — развела руками Ямамото. — Небо мне свидетель — как родитель и ребенок мы никак не должны были столкнуться на этой земле. Враги, соперники, смертный приговор — да, но как родитель и ребенок… Сюэ Ян устало закатил глаза и отвернулся, что было воспринято Ямамото как молчаливое осуждение. — Вот вредный какой, — она слегка сузила глаза. — Прямо как твой дружок ненаглядный. Не водись с ним и излишне не доверяй. Он предаст тебя сразу же, как только твое существование рядом с ним или вдали от него станет для него опасно. Сюэ Ян сразу понял, что речь идет о Яо. — Не успеет, я предам его первым. Знаешь ли ты, почему мы «дружим»? — улыбнулся Сюэ Ян. — Потому что в этой партии, имею в виду жизнь, нам достались роли отбросов, презираемых людьми, а потому мы срезаем с себя по кусочку в угоду собственным желаниям и неизбежности порой поступать так, чтобы страдать самим. Срезать с себя по кусочку, медленно, словно практикуя линчи… Эти кусочки — наши надежды, наша вера, наша любовь, которая была растоптана другими людьми. Ну что ж, теперь пришел наш черед, и я станцую на их костях так, как не станцует никто. Мэй Яо мой друг, а я его… и мы оба прекрасно знаем, что стоит кому-то из нас начать ослабевать, как другой, что более прочно будет восседать на вершине, тут же сожрет его. Поэтому я с ним и дружу, ибо такой союз напоминание всегда быть начеку. Дружба дружбой, но голод и власть не знают пощады. Теперь понимаешь, сэмпай? — Он будет смаковать падение всех своих врагов, — голос её незаметно ожесточился, постепенно снижая интонацию. — Эта крыса способна только на предательство, даже если ты ей друг, любимый или господин. Сюэ Ян помолчал минуту, веки его в задумчивости опустились, пышные ресницы слегка качнулись, когда он вновь посмотрел на женщину. — Он не смотрел на меня свысока, хотя в нашу первую встречу обладал положением куда более устойчивым и предрасположенным к возвышению, нежели мое, — в легкой истоме, задумчиво протянул он. — Яо не отверг меня, разделяя многие мои интересы, но что удивительней, он понимает меня. Понимает клокочущую в моей груди ненависть, даже если она бессильная и беспричинная. Он понимает… должно быть потому, что так же разбит. Ямамото понимала, о чем он говорит. Это были его первые месяцы здесь, до того, как его взял под свое крыло Чжи Шу. Тогда он, дикий, озлобленный на весь мир демон, являл собой поистине ужасную и вместе с тем зверскую картину падения всего человеческого, что погубил в той злобе. — Но разве же он тебе доверил свою историю? — спросила Ямамото. — Так и я не доверил ему свою, — улыбнулся Сюэ Ян. — Некоторые вещи должны быть покрыты мраком… до поры до времени. — И чем же вы тогда друг другу доверяете? — Волнениями души, должно быть? — задумался Сюэ Ян. — Его тьма пересекается с моей, вот мы и контактируем в точках её соприкосновения. — Не создавал бы ты эту связь, — предостерегла Ямамото, видя, как легкая поволока опустилась на глаза Сюэ Яна. — Не обманывайся его притворством. Получив то, что желает, он оставит тебя позади, если вообще не убьет, как непригодную часть прошлого, которую невозможно перетащить в будущее. — Чего ты так озлоблена на него? — весело улыбнулся Сюэ Ян. — Может ли такое быть, что он тебе нравится, а ты стесняешься ему в этом признаться? — С ума сошел?! — чуть не задохнулась женщина. — Да гореть мне в чёрном пламени, если когда-либо опущусь до подобного. — Тебе вообще трудно с кем-либо ужиться. Вот и твой сын тебя покинул, не сочти за грубость мои слова. — Поверь, не так-то просто жить в паре с кем-то, учитывая, что это лишает тебя маневренности и накладывает определённые обязательства и чувства. Впрочем, такое иногда случается, что некоторые души, рождаясь, уже имеют связь, и все их жизненные стремления положены на то, чтобы найти друг друга. — А когда такое случается? Неожиданно Ямамото задержала на нем куда более пытливый взгляд. — Когда есть связь на духовном и энергетическом уровне, — с легкой улыбкой она смотрела ему в глаза. — Но не всегда причиной этому является нить. Порой бывает, что эта связь обладает такой силой, что даже нить благоговейно замирает перед ней. — А что это за связь? — Ну, например, когда две энергии сплетаются в один узел, или когда одна энергия подлежит делению. (Прим. Автора: Когда Сюань Юэ вручили эфир, он разделили его, в итоге получилось две души, известные сейчас как Лань Ванцзи и Вэй Усянь. Представлено в качестве объяснения, чтобы было понятно, о чем речь). — Но бывает и то, что редкость неимоверная, и случается подобное настолько редко, что кажется почти фантастическим. Распрямив ногу и ухватившись за край стола, Ямамото с легким скрипом придвинулась в сторону Сюэ Яна, и практически вплотную приблизившись к его лицу с нескрываемым интересом сомкнула свой взгляд с его глазами. Её зрачки слегка распылились на радужке, делая их соблазнительно большими. — Когда две абсолютно разных энергии поглощаются друг другом так, что создают единый цвет души, и пропитавшись друг другом проходят через друг друга, тем самым рождаясь. Самая редкая и самая могущественная связь, потому что получается, что эти души рожденные друг другом. Такой союз, к счастью или печали, скорее всего больше последнее, не предназначенное для этой ущербной, поруганной невежественными бессмертными земли. Этот союз способен создавать свои миры, в которых они смогут наслаждаться друг другом вечность, и знаешь как? В этих мирах расцветет жизнь, и если это будет разумное существо, человек например, то каждые влюбленные в этом мире будут ими, понимаешь? Они смогут наслаждаться друг другом через каждого человека, проживая его жизнь и чувства снова и снова, снова и снова. И так самую вечность. Каждый раз иначе, ведь декорации, тело и судьба будут меняться, но всегда одинаково сильно. Это любовь, которая правит самим круговоротом времени, потому что время не сможет выбросить их из круга рождения и смерти. Целый мир, в котором они будут любить друг друга вечно… Её слова словно таили в себе великое таинство, и хотя Сюэ Ян понимал, что она произносила, но вот смысл этого произнесенного немного ускользал от него. — Души, рожденные друг другом? — тихо повторил он. — Самое редкое явление во всех трех мирах, — все так же не сводя с него взгляда, ответила она. — И что, рождались такие? — спросил Сюэ Ян. — Рождались, — кивнула Ямамото. — Знаешь, для них самое большое горе жить вдали друг от друга и умереть порознь. Всю свою жизнь они положат на то, чтобы найти друг друга, даже не осознавая этого. А когда они встретятся, цвет их душ сольется, став единым целым… — Ты говоришь какой-то бред, — ухмыльнулся Сюэ Ян и отвернулся. Ямамото не стала на это отвечать, потому что видела его неподдельную заинтересованность в том, чего он, в силу своей юности, еще не мог понять, но инстинктивно тянулся к этому, силясь осознать, сравнивая с чем-то в себе, чтобы найти схожесть. Она испытующе смотрела на его профиль, отмечая, что легкий румянец пробился на его щеках. Сюэ Ян явно думал о чем-то своем, и от женщины не ускользнуло легкое подрагивание его нижней губы, когда он, разомкнув губы, слегка втянул ртом воздух, беззвучно, как вор, пытающийся не выдать себя ни единым шорохом. Она знала о ком он думает, потому что только к «нему» тянулись все его мысли. Сюэ Ян всегда становился неподвижен, когда думал о нем, и в этот момент глаза его слегка тускнели, словно невыносимая тоска рождалась в его сердце. Он думал о Чжи Шу и о том, до чего же непреодолимая стена стоит между ними, несмотря на их близкие отношения. Да, они были близкими, но Сюэ Ян хотел большего, и когда Ямамото заговорила о вещах тонкой составляющей мира, Сюэ Ян лишь сильнее ощутил ту пропасть, что стоит между ним и демоном. Чжи Шу не хочет его, не желает создавать с ним «эту» связь, но все равно продолжает трепетно оберегать. Почему, почему же он так жесток с ним… — Духовная связь? — упрямо мотнул головой Сюэ Ян. Его волосы колыхнулись, и обоняние Ямамото уловило слабый запах лаванды, что пропитал его волосы. — Черт, ненавижу всё это! Оставь эти штучки богам, Ямамото, и вспомни наконец, что мы люди. Здесь, на земле, все гораздо проще, всё и должно быть проще! — Хочешь ограничить свою жизнь тем, чтобы просто сжигать энергию физической составляющей твоего существа? Ямамото видела, что он как будто бы оскорблен, но чем? Должно быть подобные разговоры растормошили его осознание своей неполноценности и того, что у него не было памяти о прошлом, в котором его, как он думал, могли пытать или обманывать. Быть может его даже предали, быть может даже тот, кого он любил. В конце концов, кто как не доверенный человек мог ударить его в спину, потому что, как он думал, он и повернулся спиной, доверяя кому-то, и его предали. Он попросту скорбел о том, что у него, вопреки слабым зачаткам такого желания, не было этой самой духовной связи, и кроме как к Чжи Шу он не мог ни к кому стремиться. Никто кроме демона не любил его и не принимал, не дарил ласку, не верил в его силы. И он внутренне чувствовал, что каким бы добрым ни был к нему демон, а занять прочное место в его сердце Сюэ Ян не сможет. Словно бы кто-то уже был там, и этот кто-то всегда стоял между ними… — А что сжигает эту энергию? — Да много вещей. Лень, чревоугодие… секс. — Секс? — М-м, секс, — задумчиво кинув головой, Ямамото улыбнулась. — Наиболее сильный и масштабный в плане расходуемой энергии — секс. — А что эта за энергия, которая не сжигается, а… направляется. — О, это большое искусство, требующее многолетней концентрации. Видишь, — показывает в окно, — там, где туман и облака скрывают пики скалистых гор… Есть в тех горах бессмертные отшельники, которые изучают мир путем духовных практик. — В горах? — Да. Можем как-нибудь попытаться сходить. Я слышала это все же редкость, но некоторые из них спускаются к равнине, посмотреть мир. Одетый в белое отшельник смотрит своим неподвижным взором на далекие городские огни и думает, думает, думает… — О чем же он думает? — с легким придыханием спросил Сюэ Ян. Он очень любил горы, и любое упоминание о них делало его покладистым и нежным. — Ну, может быть о том, что не с кем ему свои чувства разделить. Сюэ Ян метнул на неё быстрый взгляд и тут же нахмурился. — Пока Чжи Шу нет, — продолжала она, — а ты славишься своей страстной любовью к безлюдным местам, особенно горной местности, мы могли бы попробовать удачу. Поговаривают, если встретишь горного отшельника, того, кто совершенствуется, чтобы стать богом или же даже выше его, он даст тебе ответ на тот вопрос, на который ты так долго стремишься найти ответ. — А если поймать этого отшельника и пленить? — засмеялся Сюэ Ян. — Поймать? Да уж скорее небо перевернется, чем отшельник даст поймать себя. Да и зачем тебе ловить его? — Потому что в этом и кроется суть моего вопроса, — Сюэ Ян наклонился над столом, вжав в него ладони, и склонившись к Ямамото его волосы защекотали ей лицо: — Хочу знать, правда ли это, что если поймать отшельника ищущего свою любовь, он воздаст тебе за старания. — Ты что! — Ямамото едва ли не впервые в жизни по-настоящему смутилась и отшатнувшись прижала ладонь к тому месту, где её коснулись волосы Сюэ Яна. — Вздумал святого человека принудить? — Ну почему сразу принудить? — Сюэ Ян вольготно развалился в кресле. — Я просто притворюсь его любимым, и он примет меня. — Откуда ты знаешь, каким был его любимый? — А откуда он знает, как тот изменился за годы разлуки? — простодушно фыркнул юноша. — Не зря же он стал отшельником в конце концов. И дураку понятно, что он потерял своего любимого, но не смерть его отняла, и теперь этому мужчине нужно стать как можно сильнее, чтобы вернуть его или вновь обрести. — Как ты жесток, — улыбнулась Ямамото. — Хочешь обмануть несчастного мужчину, выдав себя за его возлюбленного? Ты что, кукушонок, чтобы гнездиться в чужой семье? Еще и с таким бесстыдством! Внезапно в глазах Сюэ Яна отразился слабый блеск. — А правда ли, что он так силен, как поговаривают? — тихо спросил он. — О, сказания есть всякие. Говорят, что отшельники сами по себе невероятно сильны. Они не ведают страха, а потому не страшатся ни богов, ни смерти. Однако в народе слывет молва, что есть один, который все же спускается с гор, не слишком низко, к самой близлежащей равнине. Говорят, ему подчиняются молнии, покуда те начинают буйствовать именно тогда, когда он спускается с гор. Молнии разрывают небо белыми жилами снова и снова, словно бы зовут кого-то, словно бы пытаются воззвать к кому-то… А потом всё стихает, а на утро горы вновь погружены в непроглядную мглу. Есть причина, по которым отшельники не желают покидать свои убежища. Понимаешь, в горах сконцентрирована огромная энергия, и они питаются ею, благодаря чему имеют такие силы. Уйдя в мир людей, они по-прежнему будут сильны, но вот их Ядра, лишившись столь сильной энергетической подпитки, неизбежно начнут слабеть. Сказать по правде, могущественные из заклинателей — не больше чем тени, что отбрасывают эти отшельники, понимаешь? Совершенствующиеся в горах действительно совершенны, а совершенствующиеся среди людей до смешного ущербны, хоть и не лишены мастерства. Продолжая говорить, она начала тереть между пальцами головки сушеных цветов, что небрежно были рассыпаны на столе. Сюэ Ян же, напротив, был изрядно задумчив. Ему внезапно почудилось какое-то движение, словно видел сон во сне. Это был вихрь, сопровождаемый звуком раскрывшихся вееров и двигающейся ткани, двигающейся быстро и резко, из-за чего она исходила волнами и переливалась перламутром. Голова юноши начала немного побаливать, так как он неосознанно приложил усилие, чтобы разобрать это странное видение, когда вдруг почувствовал на своем лбу прохладную ладонь, пахнущую жасминовым цветом. — Всё хорошо? — тепло улыбнувшись, спросила Ямамото. — Тебя измучили эти сказки? Как насчет других историй, коих я знаю бесчисленное множество. С готовностью закивав, Сюэ Ян вновь принялся слушать её. Ямамото часто развлекала его самыми разными рассказами, причем никогда не уточняя, правда это или вымысел. Но её истории были так интересны, что когда она уходила, Сюэ Ян даже записывал некоторые особенно впечатлившие его моменты, чтобы потом пересказать их Чжи Шу. — Что ты хочешь? — её глаза лукаво сверкнули. — Серединный мир, сумрак, Да-Ло? — Сумрак, — сразу же отозвался Сюэ Ян. — Расскажи о богах сумрака. — Как насчет легенды о Боге самоубийц? — Боге самоубийц? — переспросил Сюэ Ян. — Том самом боге, что идет Вторым господином после Первого? — Самом противоречивом боге, — Ямамото назидательно подняла указательный палец. — Боге, которого ненавидят здесь и почитают в нашей стране; боге, имевшего в женах богиню Верхних Небес, одну из стражей закатного неба, сильнейшую пламенную богиню из всех… Этот бог был самым сильным в Триаде сумрачных божеств, обладая не только безграничной силой, но и безграничной властью. Он не всегда был Богом самоубийц, лишь спустя некоторое время присвоив себе это звание как постоянный титул, идущим следующим после «Второй господин сумрака». Этот сумрачный бог был самым, пожалуй, нетипичным представителем Нижнего мира, он безумно любил жизнь и все её проявления, а так же женщин, коих как в Да-Ло, так и в сумраке, было бесчисленное множество, и ему нравилось пастись что там, что у себя. Он был романтичен до невозможности, предаваясь всей полноте чувств. Про него одного можно сказать, что он живет чувствами. Он просто фантастически умеет очаровывать, пленять, настраивать на романтический лад и насылать волны переживаний и мечтаний, преображающих обыденность, что, впрочем, не мешало ему быть изумительным манипулятором, способным создать колоссальную психологическую зависимость от себя, поскольку знал о чувствах все. Но он был очень нежен и искренен, а потому не прибегал к какому-то темному способу навязать свои чувства. Женщины любили его как раз потому, что он знал об их волнениях больше, чем их мужья, и буквально отдавал им себя на съедение. Этот великолепный во всех смыслах мужчина, способный создавать неповторимую душевную магию интонацией, взглядом, символическим жестом, и буквально ничем и из ничего. Ему не надо играть словами, сыпать достижениями, впечатлять умом, телосложением, богатством, отвагой… всем тем, что мужчинам обычно требуется хоть в каких-то объемах и пропорциях. Этот мужчина играет на поле, неподвластном другим мужчинам, где все эти атрибуты и достижения попросту не важны. Это поле — область непосредственного воздействия на чувства, обычно подвластная лишь женщинам. Он любил женщин, но это была свободная любовь «здесь и сейчас», и даже не столько под влиянием момента, сколько в создании этого самого момента. Очень часто он смотрел на них не как на объект влечения, а скорее созидал их как живое произведение искусства, то есть, он любил женщин не потому, что он мужчина, а потому что они женщины. Обожая находиться в их благоухающем улье, даже не он, а больше они предавались с ним разврату, и бог этот ничего не забирал насильно и не требовал. Ему добровольно и даже с определенным рвением отдавали всё: тело, чувства, желания… и это притом, что он был сумрачным божеством! Женщин всегда влечет тайна, особенно если она окрашена пленительными сумрачными тонами, и хоть у этого бога была холодная кровь, сердце у него было несоизмеримо горячим. Они действительно любили его, потому что с ним они ощущали всю полноту своего чувственного существа, ведь этот бог, можно сказать, в какой-то мере даже поклонялся им, при этом неизменно держа доминантную позицию при себе. И все его женщины знали, что какими бы страстными ни были бы эти отношения, на костяк вроде брачных уз рассчитывать не приходилось. Этот бог хотел любви и только любви, а потому дающий её ему источник никогда не смешивал с тем, в чем существовал помимо этой сладкой неги. — Но ведь ты говорила, что он был женат! — в недоумении уставился на неё Сюэ Ян. — Говорила, — спокойно ответила Ямамото. — Но что это тогда за разврат такой?! — Ему необходимы были женщины, но даже несмотря на это, он не был тем, кто мог попасть под обаяние хрупкого и пошлого ума, чтобы, поддавшись наваждению, сделать такой шаг. Он запретил себе саму мысль, что нуждается в истинно близкой ему женщине, способной внести гармонию в волнения его души, осветить его одинокое сердце, потому что он был одним из Богов Смерти и страшился того, во что живых богинь может его мир превратить… Но та, что стала его женой, она… Сюэ Ян, это сложно. Он, не зная этого, был привязан к ней очень и очень давно, и это притом, что тогда они не были любовниками, а богиня так и вовсе презирала его… ну, как она себе там внушала. Это она была той, которую Бог самоубийц полюбил всей своей душой, и это из-за неё он так рвался постигнуть саму Любовь. Она была той, кто изначально, хотя не так, первой взволновала его сердце, и не понимая, что именно пробудилось в нем, он искал ответы, и нашел их. В женщинах. Но конкретно с этой богиней у них ничего не было, во всяком случае до свадьбы. Они бранились, иногда даже дрались, порой он дерзко пошлил перед ней, хотя и знал, что его начнут бить еще сильнее… — Пошлил? — Ну да. Есть слушок, что когда они впервые встретились, богиня была абсолютно обнаженной. Вот он, бедняжечка, и пострадал от её чар, и эта стрела крепко засела у него в груди, да так крепко, что она в буквальном смысле крепко засела между… кое-чьих прозрачных, с разведенными ногами, намерений. — Но разве не было бы логичней иметь одну, но только свою женщину? Ведь получается, что он делил своих женщин как с их мужьями, так и возможными любовниками! — Сюэ Ян, физический контакт и последующий ментальный всплеск это нечто такое, что не цепляется за какие-то там обеты или мораль. Люди, боги, демоны — все они вступают в эту связь, чтобы насытиться тем наслаждением, что пробудится не только на физическом, но и на ментальном уровне, понимаешь? Ты никогда не ощутишь во всецелой полноте то, что испытывает твой партнер, но благодаря ему ты полностью ощутишь себя, вот зачем нужен этот контакт. Только другой человек может дать тебе ощутить себя, даже те твои части, о которых ты не подозревал. Связь на уровне тела открывает доступ к связи на уровне души, и это уже кусочек нирваны, что вы создаете вместе. Вы можете не любить друг друга страстно и неистово, но все равно быть вместе. Этот бог искал себя во всем, даже в любви, и как попавший в Небесный Сад желал отведать всё, что там было, чтобы понять как то, что ему нравится, так и то, чему он отдает предпочтения. Люди очень усложняют всё это, потому что в серединном мире царит ложь и сомнения, поэтому зная, что сами обманут, они так боятся обмана других. Даже толком не зная человека они уже боятся быть преданными, а почему? Имея на него какие-то виды, они боятся не его обмана, а того, что этот человек пойдет по своему жизненному пути дальше, но без них. Какая наглость, верно? Они переспали, ощутили всплеск эмоций, блаженства и т.д. а утром этот человек, вежливо попрощавшись, пойдет дальше по своему пути! Боже, какой подлец, не правда ли? Это меня и поражает. Неужели помочь друг другу испытать эти волнения должно означать, что ваши жизни тут же должны быть связаны вместе? Постарайся правильно понять то, что я говорю: физический контакт еще не повод для установления таких обетов. Что вообще есть физический контакт? Способ достигнуть удовольствия, зачатие ребенка, возможность доказать свою пламенную страсть… Ямамото устало выдохнула, смежив веки, но затем, снова открыв глаза, направила их взгляд куда-то в сторону. — Бог самоубийц женился не потому что его влекло к этой женщине, его ко многим женщинам влекло. Он женился, потому что хотел дать эти обеты, он чувствовал, что нуждается в этих обетах как в способе познания собственной души, её постоянному усложнению. Он никогда не претендовал на физическую связь с ней, потому что чувствовал, что она другая, и он так сильно привязался к ней потому что лишь в ней одной увидел отсвет своей души. Понимаешь, Сюэ Ян? Каким-то образом лишь она отражала огонь его души, лишь в ней он видел отражение своих собственных волнений. Он… всегда был взволнован ею, из-за неё его сердце сжималось в груди. И он тянулся к ней, упрямо уменьшая это расстояние, а почему? Любое их взаимодействие было для него столь гармоничной близостью, что он не мог позволить себе опустить всё это до обычных желаний плоти. В них нет ничего плохого, тут нечего стыдиться, но если в себе самом ты ощущаешь тьму, которая может испачкать, станешь ли ты посягать на то, что желаешь оградить от всего, что может запачкать? — А других женщин тогда что, можно пачкать? — Ну твою же мать! — вскипела Ямамото. — Чем ты слушаешь?! Он не задумывался об этом в объятиях других женщин, просто наслаждаясь тем, что они делали. Это были игривые взаимодействия, легкие и не отягощены ненужными мыслями. Это как… — она задумчиво двигала ногами, лицо её скривилось в раздумьях. — Прыгнуть в море, погрузившись с головой под воду, чувствуя, как вода облегает тело, как ласкает каждый волос на коже, как скользит везде и повсюду. Вы наслаждаетесь друг другом просто потому, что гармонично взаимодействуете. Ну и на кой хрен здесь отягощенные стыдом или сомнениями мысли? Вы отрываетесь от всего этого именно за счет того, что вам не нужно заботиться о том, кто вы там есть и сколько на вашем счету грехов. Вы не собираетесь идти дальше вместе, поэтому подробный отчет о собственных залетах ни к чему; сам смысл этой легкости в том, что морю до одного места, что ты там из себя представляешь в своей охранительной общественной жизни. И тебя не должно волновать, что при случае оно может убить тебя, утопив нахрен, если ты все же прыгаешь в него. Прыгать или не прыгать — вот в чем вопрос, единственный, мать твою, вопрос. Прыгаешь — будь готов к возможным последствиям, если сглупишь где-то (мужья этих женщин все же ловили своих жен за изменой, и тут общая вина любовников, что не продумали все как следует, вот тебе и последствия). Не прыгаешь — будь готов к сожалениям, если желание было велико, а смелости не хватило. Бог самоубийц так боялся этого, потому что интуитивно чувствовал, что она другая, точнее, что он смотрит на неё совершенно иначе. Это было какое-то слишком глубокое чувство, похоже на родственное, но с совершенно другим оттенком. Он боялся причинить ей боль, по-настоящему обидеть её, потому что чувствовал, что причиненная ей боль отразится на нем самом еще сильнее! Он боялся её боли, ведь видя её страдания в его сердце это взыграет стократ ярче. Он хорошо понимал, что за тьма его окружает, какие тени она отбрасывает и что эти тени могут сделать. Его существо было темным, излучая такой же темный свет. Черное солнце — вот сущность сумрачных божеств, и конкретно этого бога. Разве он мог позволить себе бросить хотя бы тень на сияние пламенной богини? Он чувствовал побуждение открыться ей, но боялся своей тьмы, боялся именно за счет того, что его настоящее Я, да еще и подпитываясь его раскрывшимися чувствами и любовью, причинит вред богине. Теперь, надеюсь, понял? Его страх был вызван тем, что он желал доверить этой богине настоящего себя, желал открыть ей настоящего себя, но боялся, что она… не примет его слабость, его возможную робость, его страх самого себя. Одно дело стремиться к удовольствию; совсем другое — стремиться найти того, кому можешь доверить себя. Внутренне он сильно хотел найти ту, с которой может быть слабым, плачущим, раскрыть одиночество и противоречия своей души. И желал утешения подобное тому, которое мать дарит своему такому слабому и хрупкому ребенку, что лишь в её объятиях чувствует себя любимым и защищенным. Ты хоть знаешь сколько времени эти два «великих» бога, можно сказать, безбожно просрали! Оба чувствовали друг в друге отсвет собственной души и, мать твою, прилагали все усилия, чтобы отдаляться, потом опять сходиться, и снова бежали друг от друга. Мать твою, и это бессмертные! Идиоты, просто безбожные идиоты! Благо, что вмешалась особа, которая исправила это недоразумение. — Особа? — спросил Сюэ Ян. — Угу, — упрямо нахмурив брови, Ямамото зло согнула руки в локтях и положила подбородок на свои ладони. — Богиня Красных Нитей. Вмешалась-то она вмешалась, но если бы знала, чем все это закончится, то наверняка бы даже не дёрнулась. — А чем все закончилось? Взгляд Ямамото слегка потускнел, тень от её опущенных ресниц чуть содрогнулась на щеке. Сюэ Яну интересно было наблюдать за переменой её эмоций, что так четко отражались на лице, ведь это было очень живое лицо, где все, вплоть до бровей, кажется, жило своей жизнью. Нет, серьезно: задумавшись, она была способна поочередно поднимать каждую из бровей и это выглядело не столько смешно, сколько немного смущающе. — Я не знаю, — наконец-то ответила она и Сюэ Ян замер. Ямамото и правда чего-то не знает? — Но раз расстались, значит случилось что-то плохое. Зато мне известно другое, — она посмотрела на Сюэ Яна. — Я думала просто повеселить тебя тем, как сумрачное божество понаставляло рога большей части мужского населения Небес, но знаешь ли ты, что из себя представляет подлинная сущность этого божества? Его очень сильно ненавидели, но не потому, что он совершал злодеяния, он их не и совершал, действуя в рамках устоев Теневого мира и очень редко переходя допустимые границы. Этот бог был воплощением силы и власти, могущества и красоты. Боги не верили в то, что сумрачные божества способные на светлую любовь, скорее уж внушили себе, что это была любовь зверья, преследующего лишь низменного удовольствия. То же относилось и к демонам, но последние не были ущемлены из-за подобного. Природа их сущностей толкала их к постоянному обмену энергиями, и они прекрасно знали, что физическая близость преображает внутренние энергии и как бы обновляет их. Но сумрачные боги таковыми не были, и этот бог тоже не был таким. Но… Ямамото слегка поджала губы, словно бы ей тяжело было говорить. — Если его брак с богиней еще можно было списать на то, что он «околдовал» несчастную, то любовь, которую он проявил кое к кому другому, нельзя было к этому приписать. — Что ты имеешь в виду? Ямамото подняла на него взгляд своих глаз, губы её слегка распахнулись. — У него был сын, — с легким придыханием ответила она. — Врешь! — возбужденно воскликнул Сюэ Ян и даже вскочил с места. — Чтобы у Бога самоубийц, одного из Богов Смерти, — и сын? Он прекрасно знал, что боги сумрака не могут иметь потомства, и никогда раньше не слышал, чтобы это было не так. — Да, — несколько сдавленно выдохнула женщина и, продолжив, слова её изменили прежний тон, придав рассказу тень глубины древних сказаний, слог которых поражал своей позабытой роскошью. — И за это дело великое, за существование этого сына, боги обрушили на несчастного дело великой крови, погубив невинное дитя, и мстил за сию мерзостную подлость Бог самоубийц словно зверь неудержимый, набросившись со всем своим войском на Небеса. Рвал и метал он словно могучие бури, и голос его разрывался подобно громовым раскатам, и золотая кровь лилась рекой, точно Тысячелетняя война второй раз родилась. — А что же этот сын? — глаза Сюэ Яна заблестели неподдельным восхищением. — Добродетелен ли был, достоин ли отца своего великого? — Совершенный, — смотря на него, продолжала Ямамото. Пригнувшись к столу и положив на него руки, она принялась медленными шагами сокращать между ними дистанцию, и ладони её двигались по столу точно лапы хищной кошки, уверенно подбирающейся к своей добыче. — Это был невероятный красоты молодой бог с человеческой кровью, улыбка которого в благоговейном трепете могла поставить на колени всё демоническое царство; и брови его густые чернотой своей завораживали, и губы его алые были подобны лепесткам цветущих слив, и глаза его, чей блеск завораживал точно отблеск звёзд, что вторых таких и не найти; и голос его дурманящий завлекал своей непостижимой глубиной, хотя был звонкий, громкий и во многом искушен; не ведало дитя это, находясь под крыльями отца своего, что такое смущение, что такое робость, страх и печаль — во всем себе он проявлял самые яркие оттенки жизни, был молод и горяч, воплощая собой всё самое живое, что было в его отце. Как молодой зверь был он — гибкий, стройный, страстный… Улыбка его, этот миловидный оскал пока еще маленького звереныша, коему судьба вырасти в прекрасно сложенного леопарда, грациозного и могущественного, изящного, но пышущего неподдельной силой. Он гонялся в глубине сумрачных чертог, повсюду разнося смех свой задорный и веселый, повсюду слышался стук его шагов, и запах, исходивший от этого ребенка, был столь нежным и притягательным, ну точно редкое благовоние, или душистый цвет пролитого вина, опьяняющий и завлекающий. Черные волосы его длинной шалью разметались по плечам, на бегу, сливаясь с ночью, и улыбка, улыбка этих ярких сочных губ грозилась погубить любое сердце, коли живым оно было. Прекрасней создания в Нижнем мире было не найти, да и в серединном тоже; был сын Бога самоубийц тем, что затмевало сияние самих Небес. Когда ты смотришь на этого человека, блуждая взглядом по его лицу или телу, одетому в прекрасное боевое платье, подпоясанное на тонкой талии поясом с золотой или темно-синей вышивкой, у тебя кружится голова от мыслей о природе души, создавшей такое очарование. Увидевшего его однажды пленяет совершенство, с каким его тело отражает душу. Его душа — великое творение, а все потому, что его направляли, воспитывали и любили. Его тело — само воплощение Красоты, Гармонии и Совершенства. Но вместе с тем ему была присуща притягательная и очаровательная дикость, которую обычно встречаешь в хищных кошках. Он и сам был словно молодой леопард, гибкий и совершенный, непокорный и вместе с тем жаждущий ласки, тянущийся к любви и желающий её. Такое необычное и таинственное существо… словно молодой бог, переменчив, как море, а отец его был скорее как солнце, постоянен и вечен. Как же любо было его отцу видеть свое отражение в этом необузданном, полном живой воли море, чьи лазурные волны, нежные, как бархат, всё пытались его достичь. Но даже несмотря на всю силу этого черного солнца оно не смогло… не смогло защитить своего ребенка. Больше всего на свете этот мальчик желал любви своего родителя, своего Солнца; после того, что с ним сделали, солнце померкло, забрав с собой всех тех, кому смогло отомстить. Он был не просто сыном своего отца — он был душой его души, самой прекрасной и великолепной частью его души… Завороженно слушая её речь, Сюэ Ян на мгновение потерялся во взгляде Ямамото. — Любил ли он его? — неожиданно тихо спросил он. Ямамото слегка прищурилась, испытующе смотря на этого юношу. — Кабы не любил, не было бы кого убивать, — с тихой грустью сказала она и отвернулась. — Что? — слегка испуганно воскликнул Сюэ Ян. — Убит? Не врешь ли? — Было бы о чем лгать, — выдохнула Ямамото, — ибо за этой смертью последовала еще одна: Бог самоубийц и сам погиб от горя, а брат его, Великий Владыка, с того часу сумрак то и закрыл. — Погиб от горя… — медленно повторил Сюэ Ян. Глаза его смотрели, но не видели. — Он так сильно его любил? — Сильнее чем он, так своего ребенка не любил никто, — сказала Ямамото, — и сильнее, чем его ребенка, Небеса так еще не ненавидели. Изувечили они его смертельно, великую боль несчастной душе принесли, осмеяли бесстыдно, заклевали безбожно, точно безобразные грифы. Полакомились его болью, испили страдания его, ни капли милосердия не проявив… Словно в легком дурмане Сюэ Ян, не шевелясь, погрузился в себя. Широкие сильные вихри, поднимаясь к небу, разносили громкие взывающие крики, и руки, протянутые в пустоту, всё пытались за что-то ухватиться. Несчастный невинный, который оказался в столь разрушительной темной пустоте кричал и бросался из стороны в сторону, так как его беспощадно хлестали удары, что разбивали его душу, увечили разум и сознание. Он пытался с этим бороться, но всё сильнее падал в пропасть. И вот его тело столкнулось с землей, мертвой и черной землей, где он, лежа неподвижно, перестал шевелиться. Из груди его, словно из земли показался цветок, лепестки которого медленно опадали. Кто-то бежал к нему, растворяющемуся в ядовитом тумане, но едва добежал не успел ухватить даже последний упавший лепесток. Безвольно опустились эти руки, собирая упавшие лепестки, видя, как они проходят между пальцами. Он плакал, он не мог сдержать крика. И вот он тоже упал, сброшенный силами еще более сильными и властными. Красный ликорис и черный тюльпан медленно опустили головы, будучи близкими к тому, чтобы сломался сам стебель. Холодный ветер шевелил усики паучьей лилии, что уже не сверкала в этой темноте словно горячий, раскаленный рубин. Опустившись, ликорис, словно оплакивая, касался усыхающих лепестков, как руки матери пытаются влить тепло в тело своего неподвижного ребенка. Но вдруг ветер поднял лепестки и унес их в непроглядную мглу, лишив ликориса даже этой свободы — скорбеть, касаясь того, что уцелело после пытки… Сюэ Ян сморгнул заставившую потеряться ненадолго пелену, и слегка нахмурил брови. — Однако, — снова начал он, — за что же мучение такое он принял, в чем была его вина? — Так вины и не было, — выдохнула Ямамото. — Он сын своего отца… вот его провинность перед Небом. — Быть сыном Бога Смерти… — задумчиво пробормотал Сюэ Ян. — Должно быть, для Жизни это самый страшный грех. — Учитывая, — неожиданно низко перебила его Ямамото, — что именно Смерть рождает Жизнь и держит круговорот самого существования в равновесии. Всё Царствие Нижнее во власть должно было перейти ему, чего он страстно желал, ибо стремился уподобиться отцу своему в силе и величии, быть равным ему, всегда быть подле него. — Разделял ли отец его пристрастия? — Сие неведомо, молодой господин, — улыбнулась Ямамото. — Кто ж ведает, что за мысли покоятся в голове Бога самоубийц, аль на сердце его тоской или радостью лежат. На то он и бог, чтобы быть тайною непостижимой, недосягаемой звездой, которую любить или ненавидеть может каждый, но звезде до этого дела нет: она даже не знает о твоем существовании, хотя и получает разные чувства в сторону своего сияния. Уж привлекает оно неизбежно тех, кто взор на свой свет не обращает или обратить неспособен, зато другой ему ведом, ибо в первую очередь глазами глядят, а не сердцем. Глядели бы сердцем, так и не были бы обмануты собственным враньем, и тем злорадствуют над ними сами боги, выдавая мерзостность свою за великую науку жизни, коей и учат, чтобы скот оставался скотом. — Нет способа это изменить? — Способ есть, но путь к нему был выбран самый отчаянный, — она немного наклонилась, делая свой голос тише, — ведь науку эту дает постигнуть смерть, но люди, не наученные настоящего Пути, неверно это истолковали, а если точнее, то им просто помогли. К смерти приблизиться можно и будучи живым. — Сложные вещи ты говоришь. Ямамото добродушно вздохнула. — Так ведь вкладываться в себя еще труднее, — улыбнулась она, — покуда лень, уловки разума и бесконечные соблазны сбивают с толку и морочат голову. Душа спит, Сюэ Ян, спит под каменными плитами слепой радости к неизменным удовольствиям жизни и… темным побуждениям своих страхов, злости, мстительности. Внезапно она наклонилась к нему еще ближе и довольно жарко прошептала: — А ты знал, что тот, кто сможет завладеть сыном Бога самоубийц, тот сможет держать в руках как сумрак, так и Небеса… Сюэ Ян поднял голову и невольно задержал на женщине свой взгляд. Глаза Ямамото достаточно томно, даже сказать нежно смотрели на него, и все бы ничего, если бы в какой-то момент Сюэ Ян не увидел, как на абсолютно неподвижном лице женщины сверкнули глаза. Вот просто так взяли и сверкнули, как бывает свет скользит по металлу, вызывая мимолетную вспышку сияния. Оцепенев, юноша задержал дыхание, как вдруг Ямамото резко сорвалась с места и бросилась прямо на него…

***

Какое-то время назад От кончика благовонной палочки витиевато змеился сизоватый, источающий довольно концентрированное благоухание дымок, что под легкое, почти неслышное движение кисти на бумаге окутывал белое, как снега, убранство просторной широкой комнаты с исключительными видами на неописуемую гладь небес. В комнате было так тихо, так спокойно, что тревожащий полые стеклянные шарики ветер создавал довольно тонкий, но вместе с тем глубокий звук, от которого спокойное состояние ума испытывало ту редкую дрожь, которая погружает в не менее глубокую медитацию. В этой комнате всё источало немыслимую и недоступную роскошь, а порядок, затронувший каждую её часть, просто поражал. Даже кончики кистей, висящие на специальной подставке, смотрели точно на восток, а свитки лежали в идеальном иероглифическом порядке так, что сдвинь их кто хотя бы на миллиметр и хозяин этой комнаты уже будет знать, что здесь кто-то побывал. Он помнил точное местоположение абсолютно каждой своей вещи, от его глаз не могла укрыться ни одна деталь. — Она покинула границы страны. Мужчина, сидевший за столом и сверяющий старые долговые рукописи с новыми, едва улыбнулся самим кончиком губ. Тот, кто тихо подошел ему и шепнул на ухо эти слова, был кем-то на подобии доверенного помощника, что-то вроде младшего небесного божества. Прежде, чем отложить свою кисть, Юкимура сделал ею несколько движений, чертя на свитке определенный символ, после чего свернул его и поместил в нижнее отделение резного шкафа. Нижнее отделение всегда занимали свитки с теми долгами, которые выплачивались ни чем иным, как принудительным рабством, проще говоря каббалой. — Интересно, — то ли задумчиво, то ли удовлетворительно сказал он. — Значит моё предложение она всё же нашла интересным. Я рад. Теперь осталось лишь подождать, пока мальчишка умрет. Жаль его, конечно, ведь в тот момент он еще будет живым и хорошо рассмотрит, что с ним сделает моя мать. — Господин, — помощник сделал шаг, давая Юкимуре дорогу, потому что тот пожелал пройтись к окну, как бывало часто делал, когда размышлял очень масштабно. — В Поднебесной сейчас очень неспокойно, они… — Напуганы, — склонив голову, не мигая сказал Юкимура и вдруг обернулся к мужчине, — еще бы. Ведь Второй господин… мертв, а сумрак заперт в скорлупе из темной материи, концентрат которой настолько чистый, что практически живой. Одной капли этого плотоядного яда достаточно, чтобы убить смертного; для бога потребуется чуть больше этой жижи и чуть больше времени на переваривание. — Но разве это не странно? — возразил тот. — Я имею в виду, что если Второй господин и правда мертв, зачем Яньло-ван закрыл сумрак? Он ведь не может боятся нападения или войны против Нижнего мира. — На моей памяти не было случая, чтобы чистенькие и брезгующие бессмертные сами по своей воле объявляли войну теневому миру, — с легкой улыбкой, сказал Юкимура. — Они никогда не развяжут войну под землей, максимум станут сражаться на поверхности. Поднебесная напугана далеко не этим, а падением Второго господина, ведь он важная пешка в этой крамольной игре трех миров. Никто кроме него не сможет поддерживать такой порядок в Стране Мертвых, никто кроме него не способен так стойко контролировать темную Ци. Он безмерно могущественен, и подлинная сила его превосходит всякое воображение. Мстительный, страстный, гордый и… обладающий хорошей памятью. Здесь я нахожу его на себя похожим, ведь он тоже не забудет причинённые обиды, но речь не совсем об этом… Юкимура слегка сузил веки, неглубоко вдохнув. — Его… «душа», — хмыкнул он, — как ни странно, осталась жива. Мальчик, сущность которого такая же загадка, как и наше подлинное прошлое. Он остался жив, и на него ведется серьезная охота, к которой теперь присоединилась Ямамото. Она не станет убивать его на территории Поднебесной, он нужен ей живым. Ядро должно воссиять очень ярко, чтобы лучше подействовать, а ярче, чем у живого, оно не воссияет никак. — Господин? — Проще говоря, мясо должно быть свежим, — дернул бровями Юкимура, — и это сильно усложнит ей задачу. К тому же, изрядным препятствием может стать и то, если рядом с ним окажется кто-то достаточно сильный, ведь в итоге ей придется избавиться от нежеланной помехи… если, конечно, а я такой вариант не отрицаю, помехой не станет кто-то, кого следовало бы остерегаться уже ей, ведь у этого мальчика странная способность притягивать к себе божественное и сверхъестественное. Ямамото придется сильно постараться, чтобы вызвать к себе доверие. — Но разве мальчик подпустит её к себе близко? — Подпустит, — почти воркующе, даже интимно ответил он. — Большинство детей слабы перед её нежным влиянием, а она, если можно так выразиться, души в них не чает, очень сильно любит и так же сильно забывается в этой любви, настолько, что к её поведению не прикопаешься. Она так ведет себя с ними, потому что в каждом из этих мальчиков видит своего сына, видит именно юным, понимаешь? Поэтому ей доставляет неимоверное удовольствие нежно возиться с ними, и не было еще такого юноши или мальчика, который бы не поддался её очарованию, Жэчхи не в счет. Этот всегда скалился в её сторону, особенно после того случая с Идзанами. В этом есть и моя вина, к сожалению, ведь это я заставил её отрабатывать долги так некстати, еще и долги духовной составляющей, что лишь усложнило всё дело. Она не смогла вовремя очнуться и вмешаться, а когда проснулась… было уже поздно. Помощник лишь кивнул. Чтобы отдать долги духовной составляющей, должник должен был погрузиться в очень, очень глубокую медитацию в определенном духовном месте. Он должен был притягивать в себя сильную духовную энергию и пропуская через себя, очищая и умножая, переливать в определенный сосуд, который потом забирал Бессмертный кредитор. Но не всегда энергия была сильной и чистой. Должники более низких духовных качеств отрабатывали свои долги становясь чем-то, что можно было бы назвать фильтром, то есть они как сетка золотоискателя на реке, должны были пропустить через себя достаточно «грязи», прежде чем найти самородок. А грязи могло быть очень много, что губительно сказывалось на духовном и физическом состоянии. У Ямамото были очень серьезные долги связанные с Ци, и особенно с энергией ян, а потому и срок отработки очень сильно превышал стандартные пятьдесят лет. Ей пришлось залечь в медитацию на целых три века, прежде чем вернуть всё. Уже из этого можно было представить, сколько она была должна. Когда Юкимура узнал о положении Жэчхи, он сразу же кинулся Ямамото искать, но та успела сменить прежнее место «отсидки», перекочевав на новое, а на какое Юкимура не знал. Он так и не нашел её, пока она сама не вернулась, уже тогда, когда Жэчхи в Ёми не было. — Что же касается этого… Короля Ночи, — Юкимура вдруг нахмурился, — то слышал я о нем немного. Говорят, он был невозможно красив, талантлив, а еще довольно высокомерный. Гоноровый в общем. С ним боялись иметь дело, боялись в чем-то ему не угодить, так как Сюань Юэ безумно его любил, и это была очень трепетная и сильная любовь… к несчастью для этого самого юноши, ведь, как я понял, именно любовь Бога самоубийц, а мальчик был самым слабым его местом, в итоге стала причиной того, куда именно ударили верхние боги. Они пытались разорвать душу этого несчастного, чтобы тот обезумел и его нужно было бы… убить. — Как прискорбно, — сказал слуга. Юкимура лишь улыбнулся. Но, как это часто бывает, улыбки и смех подобных ему людей почти никогда не выражали ни подлинное счастье, ни что-то спокойное. — А еще говорят, что улыбка его была так прелестна, что когда он улыбался Второму господину, тот был готов дать ему что угодно, о чем бы мальчик не попросил. А за слезы его готов был убить, что, собственно, и сделал. Я точно не могу сказать, почему в итоге юноша оказался на Божественном пике, и как так получилась, что хозяйка этого самого пика допустила всю эту катастрофу. Ясно лишь одно — мальчик в итоге выжил, а Второй господин… канул в лету. Король Ночи остался без чьей-либо защиты, и убить его не доставило бы хлопот, так отчего же… они медлят? — А может, он уже давно убит? — Вполне возможно, — кивнул Юкимура. — Мы об этом точно узнаем, если Ямамото вернется одна. Просто представь себе, что из себя представляет человек, чья душа была настолько оскорблена и изувечена. В том, что этот юноша обезумел, я не сомневаюсь, и те тяжкие раны, что он получил, боюсь, можно лишь заживить, но не вылечить. Он, с чем бы сравнить… разбит, расколот, и трещины эти всегда будут кровоточить. Бедное дитя. Лучше бы ему было сразу умереть, нежели так страдать. Один, без любви и защиты, еще и потомок такой невероятной силы. Сюань Юэ глупец. Он должен был сразу даровать ему бессмертие, а не позволять мальчишке жить в смертной личине. Чего он этим добивался? Неужто не желал, чтобы сумрачный мир заимел себе в божества того, кого следовало бы назвать Третьим господином? Третий… А ведь это число в Поднебесной символизирует удачу и успех, а согласно толкованию Книги Перемен, тройка объединяет небо, землю и человека. К примеру, я — четвертый сын, а четверка, как ты знаешь, что у нас, что у китайцев, означает лишь одно — смерть, потому что слишком созвучна с этим словом. Так как с Яньло-ваном у Сюань Юэ не может быть кровного родства, Король Ночи в своем поколении должен идти вторым, а по значению чисел двойка лишь удваивает всё, усиливает, поэтому усилив тройку, то есть благополучие, Король Ночи, как Третий господин, должен был быть очень удачен. Могу предположить, что этот мальчик мог бы стать самим воплощением Единства трех миров, даже будучи Богом Смерти. И исходя из слухов о том, как же талантлив он был, он бы добился в этом немалых успехов, имею в виду на сумрачном поприще. Так почему же Сюань Юэ не дал ему такую судьбу… Если ты родился китайцем или японцем, значимость чисел будет для тебя одним из ведущих факторов в жизни, порой даже сильнее, чем астрология и гороскоп. Не только как Божественный кредитор Юкимура интересовался числами, он был очень вездесущ в этом направлении определяющих жизненные пути систем. И он точно знал, что числа не просто влияют на судьбу — они её определяют, заключают и предугадывают. К примеру, по исчислению серединного мира, при котором определялся возраст соответствующий параметрам тела и развитию духовной составляющей, Жэчхи был свергнут в тридцать три года. (Прим. Автора: если бы он был человеком, то на момент падения ему было бы тридцать три, что должно лучше дать понять, как он мог выглядеть и к какой возрастной категории принадлежать, а так же какую часть жизни успел прожить в психологическом и физическом плане. Уточняю для того, чтобы можно было провести параллель и сравнение). Тридцать три произносится как сандзан — жестокий, несчастный, одинокий. Еще когда Юкимура понял, к чему в итоге приведет буйство Жэчхи, он уже точно знал, что это случится не раньше, чем тому бы исполнилось «тридцать три» года. И оказался прав. А вот с Лунъю Жэчхи встретился восьмого числа. Восьмерка для обеих стран считалась невероятно благоприятным числом, это было число сильных перемен и благополучия. Образ этого иероглифа 八, что означал восьмерку, походит на раскрываемый веер — «суэхирогари», имеющий, в свою очередь, переносный смысл «идти наподъём». C другой стороны, записанная как цифра, а не иероглиф, она представляет собой перевёрнутый на 90° символ бесконечности — «∞». Бесконечность… а ведь именно такой в итоге стала их любовь — бесконечной, а путь к ней падений не знал, ведь это всегда был подъем. Что бы они ни делали, как бы, как считали, не падали, а это падением не было. Просто подниматься труднее, чем падать, но падать больнее, а в их жизни была только боль, вот они и не поняли, что так долго, болезненно и неосознанно стремились друг к другу. Что же касается Сюэ Яна, то он, как бы выразиться понятней… попал по всем статьям. Уже гораздо позже, когда вся правда была раскрыта и Юкимура получил верную числовую составляющую его рождения и судьбы он понял, какой это был кошмар для бедного юноши. Цифрам было ведомо, что с этим человеком будет совершено, поэтому его числовая составляющая не проклинала, как это сделали боги, а лишь давала понять, что несчастного ждет. И оказалась права. Сюэ Ян родился девятого месяца, очень неудачное число, так как у японцев оно созвучно со словами «мучение» и «боль», и в четырнадцатый день, что в свою очередь, если разбить эти цифры, означало «одиночество» + «смерть», то есть смерть в одиночестве, что с ним в итоге и произошло. К тому же он был четвертым наследником своего рода (Янь-ван, Янь-ди, Сюань Юэ, Сюэ Ян), где, опять же, значение четверки снова указывает на смерть, и если в случае с Юкимурой это сработало не в его сторону, то есть, что он сам приносил смерть, то в случае с Сюэ Яном это сработало в обе стороны, то есть, что как она отбирает у него всё самое дорогое, так и он плодит её и ею отбирает дорогое у других. Но даже не это было самое ужасное. Четвертый наследник, который родился девятого месяца: четыре, которое звучит как «си», и девять, которое звучит как «ку». Си-ку — «смертельные мучения», «смертельная агония», «смертные муки». Это означало лишь то, что четвертый наследник Нулевого поколения… был обречен с самого начала. Даже любви это коснулось так же сильно. Сюэ Ян умер в двадцать четыре года, а смерть Синчэня настигла его двадцать четвертого числа. Двадцать четыре — ни-си — что означает «двойная смерть» или «двойное самоубийство». Для каждого из них это число было по-своему роковым, вот только у одного нить тянулась в прошлое, а для другого стала итогом настоящего. Не важно, спас Сюэ Яна Сюань Юэ или нет; не важно, спас его Чжи Шу или нет; не важно, спас его Сяо Синчэнь, найдя полумертвым, или нет — Сюэ Ян будет страдать, это была его судьба, к которой его приговорили боги, и все цифры в его рождении и жизни лишь указывали на это, предугадывали его участь, почему его цифровая составляющая и оказалась именно такой. Она предупреждала, она застерегала и… давала понять, что мальчику не дадут жить в мире и покое. Но разве это значило, что он не должен был быть рожден, что не заслуживал права на рождение? Может ли такое быть, что его рождение было предрешено настолько давно, еще когда Владыки поняли, что любят друг друга… и когда Сюань Юэ понял, что любит Баошань Саньжэнь. В этих трагедиях было заключено столько боли, но даже она не положила всему конец. Сюэ Ян был рожден от невообразимой сердечной боли и душевных страданий, но как бы сильна ни была эта боль, как бы сильно она ни разрушала душу, уводя в холодные объятия смерти, а все же… именно из такой сильной боли он был рожден, и родился он только по той причине, что в мире всё еще была жива любовь. Она… всё еще жива, поэтому и он выжил. Сюань Юэ было так больно в тот момент, он настолько разрушался внутри, что эта же боль, затопив его как вышедшая из берегов река, унесла на своих волнах прозрачную каплю слезы, в которой он сохранил всю самую чистую, самую сильную любовь. Целая река боли не смогла убить всего одну слезу только потому, что она была любовью. Так все-таки, что это было? Сюэ Ян существует, потому что это было случайное стечение обстоятельств или же что-то предрешенное? И действительно ли дело только в слезе? На это указывала не только тайна его души, ведь она была рождена из слезы Второго господина, но и то, как она, будучи лишь слезой, эфир которой впитался в мертвую землю сумрака… дала всход, еще и цветком, будущим Королем Ночи. По всем существующим в трех мирах законах, слеза, заключившая в себе саму суть любви, должна была застыть в мертвой земле и никогда не дать о себе знать. И никогда белая луна сумрака не должна была стать алой, словно возвещая о том, перед чем склонилась даже она. Красный… Душа Сюэ Яна носила цвет рубина, цвет темной крови, словно отражая в себе Рубиновый трон, принадлежащий Повелителю Бестиария. Но кровь — это жизнь, а красный всегда сравнивали с пламенем, языки которого всегда поднимаются вверх, с какими бы препятствиями не столкнулись. Они их… сжигали, они всегда стремились к небу, стремились за его пределы, ведь понимали, что истинный огонь явил себя «свыше». Это была правда. Янь-ван зародился в пламенном огне глубокой пустоты, что взорвалась во Вселенной, после чего упал на землю. Огонь зародился в бесконечности и в эту же бесконечность жаждет вернуться… Цвет души Сюэ Яна как ничто иное показывал как его принадлежность к бесконечности и непостижимому, так и доказывал то, к чему стремилась любовь, из которой он был рожден. Она тоже желала достигнуть своего «неба», она желала выйти за пределы всего, что это самое небо окружает, то есть… отречь мир во имя того, что являет собой чистую и неподдельную истину, то есть… любовь. Он всегда, всегда жаждал той любви, которую постичь был не в силах, но к которой неосознанно стремился, но упрямо и трепетно, как и может стремиться то, что не понимает, куда идет, но чувствует, почему идет. Судьба позволила ему коснуться её тени в лице Сюань Юэ и наконец-то объять всецело в Сяо Синчэне… Но всего этого Юкимура еще не знал, хотя уже своей судьбой ему было предрешено знать многое, если не сказать, что всё. Он стал измерять медленными шагами вымощенный белым нефритом пол, после чего вдруг громко расхохотался. — И как я сразу не понял… — легко прижав ладонь к чуть откинутой голове, Бессмертный кредитор закрыл глаза, все равно продолжая улыбаться. — Господин, вы о чем? — Да с этим Королем Ночи с самого начала было странно, — произнес Юкимура. — Его даже сыном толком назвать нельзя, это скорее… как душа души, воплощенная в человеческом теле. Человеческом, не божественном или демоническом. У Богов Смерти в жилах темная материя, так что их тела априори особенные. Что же станет с человеком, кровь которого заменят Бездной? Конечно же он умрет, и его карма будет изменена. Сюань Юэ именно этого не хотел, и он позволил себе дать ему смертную жизнь, чтобы от этой самой жизни его не отрывать. Печально, что именно другие его из этой жизни и вырвали. С другой стороны, а где он взял эту душу души, не от себя же вырвал? Никак не могу до конца понять кто же этот Король Ночи на самом деле такой. Это же не копия, не сосуд, но и не кровный наследник в чистом виде. Душа души… Боюсь, таких детей наши миры не знали. Быть может знал тот мир, что был уничтожен? — Господин? Голова Юкимуры чуть склонилась, веки его опустились в глубокой задумчивости. Губы его неожиданно тронула мягкая, даже сказать нежная улыбка, и вот в такой его улыбке вовсе не скрывалось горе или тоска, она… отражала в себе его нежные чувства. Лепестки его губ раскрылись, и между ними, тихо скользя, как ночной туман, прозвучал его голос, который в оригинале, то есть на китайском, озвучил строки древнего стиха.

«Хунь ху у бэй!

Бэй ю хань шань,

чжо лун си чжи…»

(О, душа, не надо на север!

На севере лишь Хладные горы,

где алеет дракон со свечой в пасти…)

— Ты помнишь эти строки из «Призываний», принадлежащим Поднебесной? — тихо спросил он. — Где говорится о мифической горе Чулун, которая, как я подозреваю, и есть Божественный пик, где так удачно обосновалась одна покинутая женщина. К чему я клоню… В написании этих стихов используют специфические термины цвета, тот же багровый, что звучит как «си». Где алеет дракон со свечой в пасти… Алеет. Но вместо обычного «чи»(赤), что означает «алый», там записано «си»(赩). В этом стихе иероглиф «си» совсем не символизирует ни алый, ни смерть, как в символике цифр. Исходя из его написания в тексте он символизирует собой эту самую гору, гору Чолун, но символизирует именно через багровую цветосимволику. К тому же, речь еще и идет о драконе. Что это может значить? Слуга лишь потупил взор. Ни ему, ни кому-либо еще не угнаться за мыслями Юкимуры, которые порой охватывают больше, чем записи в судилищах. — Однажды в своих странствиях по Поднебесной я наткнулся на шествие из отшельников, что признав во мне бога поведали мне, что из пепла Тысячелетней войны миру явится единственный наследник Власти, Крови и Бездны. Проще говоря, сын или дочь падшего Владыки, но какого именно? До Идзанами и Идзанаги были другие, настоящие родоначальники наших миров. Что же это получается? Наследник власти есть, но правят другие? А может этот наследник и не знает, что он наследник? Из пепла Тысячелетней войны родилось довольно много божеств, что чистых и невинных, а что тех, кто совершил ужасные преступления и был рожден заново, чтобы искупить свою вину. По известным правилам они часто лишены памяти, но не все. Страшно под гнев Кармы попасть, действительно страшно. По его личному мнению, которое он не стал озвучивать, под такое описание лучше всего подходила… Богиня Красных Нитей. Она явила себя после того, как Владык уже не было, и она была сильной, даже слишком. Сам Идзанаги пал от её меча в последней битве, где жизнь обоих оказалась близка к тому, чтобы навечно быть оборванной. И богиня искала власти, она жаждала крови. Но было много несостыковок, и в первую очередь её нити. Если Сюань Юэ добровольно выбрал стать Богом самоубийц, то Богиня Красных Нитей не выбирала. Ей пришлось принять эту участь, так как заявлена она была не ею, а… Кармой. Юкимура знал подлинную сущность этих нитей. Худшего и представить было невозможно, настолько сильно быть связанной со страданиями людей. Людей… этих жалких теней когда-то великого творения, Человека. Но Юкимура думал не об этом. Веками сопоставляя древние предания он нашел немало разбросанных далеко друг от друга лазеек, и когда наткнулся на этот стих вдруг принялся думать вот о чем. Багровый цвет для японцев в ритуальном значении чаще всего сравнивался с закатным небом. Закат не рассвет, он гораздо более зловещ, но именно из заката рождается рассвет. Гора Чолун не просто так подалась со стороны багрового цвета. Юкимура решил, что если «из пепла Тысячелетней войны миру явится наследник Власти», а как известно, мир тогда представлял собой смесь багрового и черного цветов, то он должен быть связан с горой Чолун. Юкимура думал, что это Божественный пик. Он не мог знать, что мифическая гора Чолун, из которой, как говорят предания, возникло всё живое, было ничем иным, как тем самым кратером, из которого… вышли упавшие на землю Янь-ди и Янь-ван. И Юкимура не мог знать, что в это же место сбросился умирающий после ранения Стрелой Бездны Янь-ди… Ему, к сожалению, не удастся понять, что «багровый» символика далеко не горы, а… цвета души, которой обладает Сюэ Ян, и уж что он никогда не узнает, и что среди смертных будет знать один лишь Вэй Усянь, что после падения в неё Янь-ди, после всей той скверный, которую туда продолжали скидать как боги, так и заклинатели, что из-за этого в том месте даже открылись Врата в Нижний мир, гора Чолун стала тем, что люди назвали… Луаньцзан, место сильнейшей скверны и наиболее сильной близости к теневому миру. Та самая гора, в которую сбросили Вэй Усяня, которая была съедена скверной, в которую упал Янь-ди и из которой он и Янь-ван когда-то явили себя этому миру… была горой Чолун, местом жизни и когда-то территорией, на которой свободно жил Человек, Мистические Звери, Владыки и Бессмертные. Если речь о мифической горе шла в символике с багровым цветом, что, как думал Юкимура, отражала в себе Наследника и закат, то было очевидно, что именно «багровый» был ничем иным, как поруганной душой Сюэ Яна, а Наследник «поднявшийся из пепла Тысячелетней войны», которого Юкимура связал с этой горой, был никем иным, как Сюань Юэ. И именно в эту гору сбросили Вэй Усяня… что стало началом полного смертей и страдания заката его жизни. Именно трагедия Сюэ Яна стала тем «багровым закатом», который с мстительной и яростной жестокостью был обрушен на Вэй Усяня… — Если Второй господин и правда мертв, — вдруг подал голос помощник, — тогда кто же… кто же займет Рубиновый трон? — Может Баошань Саньжэнь? — лениво дёрнул бровью Юкимура. — Жена всё же, хоть и бывшая. Моей матери не чета, конечно, хотя я нахожу их сходство друг с другом даже в чем-то нелепым. Обе холодные, неприступные и… отчаянные однолюбки, что за своего мужчину будут страдать всю свою жизнь, даже если этого мужчины не будет в живых. Очевидно, такое передается только с кровью, не иначе. Он начал подходить к столу, его длинное белое одеяние с легким шорохом скользило по полу. — Скоро у меня родится еще ребенок, — присев на подушку, он начал что-то доставать, — через год. Ты должен записать о нем всё, что требуется, и следить, чтобы он ни в чем не нуждался. Я сам буду присутствовать в момент его рождения, поэтому на твою долю выпадет точно и досконально записать необходимое. Юкимура любил своих детей больше за то, что они у него были, нежели за то, какими они были. Он давал им в этом полную свободу, быть тем, кем они хотят. Главное — что они его. На всех своих детей у него была довольно детализированная библиотека, в свитках которой уточнялось всё, вплоть до перемен во взрослении. Его дети всегда были под невидимым, но неусыпным присмотром его стражей, он знал о них всё. Были даже свитки, на которых были изображены лица. Каждый год стражи рисовали лица его детей и приносили ему, чтобы он видел, как они меняются. На сердце всегда становилось теплее, когда он понимал, что почти все из них так похожи на него. Гармония их красоты была нетронута ни насилием, ни каким-либо увечьем, энергия духа и тела усложнялась и совершенствовалась. Конечно, это касалось не всех, ведь Божественный кредитор не отказывал себе в удовольствии оставить свой «след» как в небесном, так и серединном и сумрачных мирах. Но как бы там ни было, абсолютно все отличались неземной красотой и великолепной гармонией тела. Это были не просто мужчины и женщины, а живое произведение искусства. Что ж, любовь Юкимуры действительно отличилась, ведь он покровительствовал всему своему потомству, и каждый из его детей, пусть даже он не всегда имел возможность видеть их вживую, был несомненно важен сердцу отца. А что же тогда можно было сказать про Короля Ночи, единственного «ребенка» мужчины столь могущественного и опасного, что об этом даже подумать было страшно. Если вкратце, то важность Сюэ Яна для Сюань Юэ измерялась целыми вселенными, их жизнью и смертью, рождением и угасанием всевозможных эпох. Сюэ Ян был для него звездой, что в силе своего влияния соперничала с солнцем, и в чьем-то сердце и была тем самым солнцем, незаменимым и великолепным. Всем собой Сюэ Ян воплощал красоту и истину безусловной любви, он был самой любовью, не больше и не меньше. Их отношения с самого начала были особенными, ведь Сюэ Ян видел в Сюань Юэ ту вершину мира, могучую, властную, непостижимую, к которой с восхищением стремится сильное и чувственное сердце. И это была одна из причин, почему среди всех юношей своего поколения, да и во многом прошлых поколений Сюэ Ян превосходил их всех. Стражем и защитником его силы была любовь, и он рос, объятый её благословенными ладонями, которыми его защищал Сюань Юэ. Словно цветок рос он не из земли, а из плоти и крови, обогащённый силой и знаниями, укрыт от зловонный тьмы мира во тьме более благородной, таинственной и загадочной. И уже будучи прекрасным цветок стал пылать еще большей роскошью. Дивный, дивный Король Ночи, воплощенная любовь Второго господина, душа души самого могущественного бога… Таких личностей мир и правда не знал, и таинство этого загадочного сердца было самым волнительным переживанием души, что стремилась познать эту воплощенную в теле прекрасного юноши саму любовь. Иногда, предаваясь воспоминаниям, Юкимура часто задумывался на что же была похожа любовь между Богом самоубийц и Королем Ночи. Как Сюань Юэ любил его? Ласкал ли он его, нежничал с ним, приободрял ли? Юкимуре думалось, что да, ведь самая первая, а соответственно и самая невинная любовь чаще всего принадлежала отношениям детей и родителей. Именно с родителей первых берется пример того, кем быть и как быть, в них дети ищут тот самый поиск себя и часто копируют их. И любят. Они отдают им свою первую любовь, что стыдливо показывается в еще совсем юных созданиях, которые только-только начинают осознать не столько свои чувства, а что в принципе чувствуют этот мир. Он для них враждебен, интересен, в чем-то зловещий и давящий, и поскольку дети маленькие, то в ногах или на руках родителей они находят самую сильную защиту, почему и пробиваются эти первые ростки любви, которые с течением времени могут быть увенчаны дивным пышноцветием благоухающих цветов. Или ядом, тяжелыми каплями стекающий на иссушенную и выжженную землю сердца и души. Само собой, что с такой жизненной трагедией, для Юкимуры первой любовью стала его собственная мать. Она была очень слабой, когда родила его, измученной как тяжестью самой беременности и родами, так и тем, что с ней делали. Когда Юкимура родился, и она увидела скорее изувеченное тельце, а не ребенка, Идзанами закричала не своим голосом и упала без чувств. Её испугал не вид ребенка, а осознание, что и это её дитя постигла страшная участь расправы, как и когда-то Кагуцути. Это добавило масла в огонь её безумия, отняв последнюю надежду, что еще тлела в её сердце. Ребенок не мог ходить, не мог говорить, почти не видел, едва ли слышал. И рассматривая его она даже не могла понять мальчик это или девочка. Ребенок был настолько изувеченным, что несколько ребер, торчащих снаружи, мешали ему быстро ползать, оставляя в земле характерное углубление. А ведь тело было живым, пронизанным нервными волокнами, оно всё чувствовало. И эту боль тоже… Юкимура никогда не испытывал ненависти к своей матери. Он всегда знал, что она жертва и требовать от неё той любви, которую дарят своим детям матери двух остальных миров, было глупо и неразумно. Те матери не страдают так, как страдала Идзанами, и те дети не испытывают и одной сотой того, что выпало на долю Юкимуры. Они не ведают настоящей любви, они просто не знают о ней. Они, Юкимура всегда так считал, не умеют любить своих детей. А вот его мать умеет. Она, потерявшая всё, изувеченная, брошенная на самом дне жизни и смерти, сошедшая с ума, с загубленным сердцем… все равно любила своего ребенка. Какая слава в той любви, что ярко цветет под солнцем? А убрать это солнце, и сколько любви останется? Сколько этих самых матерей продали своих детей за еду и крышу над головой, сколько из них бросили своих здоровых нежных младенцев только потому, что это был плод нежелательной связи, сколько из них лично разбили им сердца только потому, что они в чем-то оказались им неугодны… Оказавшись в самом аду, Идзанами не бросила своего изувеченного, жалкого, лишенного надежды на спасение ребенка. Его, столь уродливого и ущербного она прикладывала к своей груди, на своих руках носила его к источникам, убивала существ, что угрожали его жизни. Но это продолжалось недолго, ведь окончательно сойдя с ума она потеряла всякий разум, и даже окружавшая её тьма померкла в глазах богини. Она не стала изгонять злобу на малыше, но просто перестала его видеть. Глазами, сердцем… душой. Идзанами… Страдания её сердца не понять никому, никому… кроме её сына и той единственной женщины, ни присутствия ни любви которой она никогда не желала. Дракон Водной Стихии, мужчина, которого она любила каждой каплей своей крови, каждым ударом сердца, каждой эфирной волной своей души. Мужчина, которому она отдала всю свою любовь, свою честь, свои чувства. Его касания были нежны как вода, стихией которой он правил, его глаза — чистейшие сапфиры, зовущие тебя со дна морских глубин, его голос как рокот морских волн, то убаюкивающий тебя, то тревожащий, то волнующий. И соблазняющий. Даже его волосы были так же загадочны, как морская гладь, что играет то изумрудом, то синевой, а то и беспросветной чернотой, в которой лишь тьма незримая, мертвая и чернеющая, как самая глубокая пустота. Она не успела зачать от него ребенка, хотя до известных печальных событий они оба не были против это сделать. — Он говорил, — смотря на Юкимуру, Идзанами странным взглядом обозревала его фигуру, — что был бы… не против. Для него, тогда еще совсем юного и молодого, это был скорее как интересный опыт, нежели любовь. Для меня же… это была возможность держать под сердцем то, что было им, понимаешь? Это был очень редкий момент того, когда они общались. Юкимура не мог не притягиваться к ней, не мог не желать быть рядом с матерью. Он испытывал весьма глубокие и даже сказать интимные чувства к ней, но интимные ближе к душе, нежели телу. Вернув свое тело, обретя свою настоящую судьбу, он, тем не менее, чувствовал в глубине своей души тот самый зов сына к своей матери, что всегда приводил его в Ёми. Сутками напролет он мог ждать, когда пелена безумия и мрака хотя бы частично спадет с поруганного сердца его матери, чтобы приблизиться к ней. Сегодня она наконец-то увидела его, действительно увидела, ведь даже зрячие глаза не всегда давали ей понять, что перед ней её собственный сын. Она смотрела сквозь него, как смотрят те, чей внутренний взор накладывается на внешний, всегда устремляя его в прошлое. — Разденься, — спокойно сказал она, и взгляд Юкимуры стал чуть больше. — Сними свою одежду. Всю. Мужчина негромко втянул в себя воздух, после чего его пальцы в медленном движении скользнули под ворот. Стянув ткань с плеч, он развязал пояс, его верхний халат упал к ногам. Он начал стягивать с плеч и второй слой, что был белым, и полностью обнажив верхнюю часть тела развязал и второй пояс. Халат распахнулся внизу и тоже упал на землю, оставляя обнаженное тело мужчины белеть в темноте. Он был очень хорошо сложен, ведь в его настоящем теле не было ни единого изъяна. Оно было… совершенным, как и подобает сыну своих божественных родителей. Ничего не говоря, Идзанами неподвижно рассматривала тело своего сына. Её взгляд скользил по груди Юкимуры, по его животу, ногам, бедрам… и тому, что было между ними. Она сделала шаг к нему, начав подходить, и вот уже неспешно кружила вокруг него, касаясь кончиками пальцев теплой кожи, чувствуя под ней ток золотой крови. Её лицо было так близко, Юкимура чувствовал, что она буквально дышит им, так близко её дыхание касалось его кожи и волос. — Ты так похож… — став к нему лицом, с каким-то неясным восхищением смотря ему в глаза, сказала Идзанами, — на своего отца. — Нет, — тихо шикнул Юкимура, взволнованный этой близостью. — Никогда и ничем. Он заметил этот странный, практически экстатический взгляд своей матери при виде его обнаженного тела и не понимал куда же направлены её мысли. Но понимал куда направлены его собственные. Он, набравшись решимости, медленно потянулся руками к её плечам, и чувствуя богобоязненный трепет вдруг обнял её, медленно прижавшись к её телу. — Мама… — прошептал он, когда понял, что она сомкнула свои руки в ответ. — Матушка… Каждый мужчина прежде всего чей-то сын. И этот ребенок, что вышел из чрева своей матери, никогда не исчезает, он всегда будет жаждать её, всегда. Судьба Юкимуры была жестокой, но даже пройдя путь к возвращению себя, даже обретя силы и став богом, он все равно оставался… сыном своей матери. Он любил её. Это была очень сильная и глубокая любовь в его сердце, и пережив столь страшное рождение и первую часть жизни, сейчас, когда он наконец получил всё, он интуитивно желал переиграть именно ту, самую печальную часть своей жизни. Он желал вновь оказаться в чреве своей матери, желал правильно родиться, желал, чтобы её руки обнимали его, маленького и беззащитного, но полноценного, а не того, кем он был. И сейчас, впитывая в себя призрачное тепло её тела, лежа обнаженным в её объятиях он был спокоен, как и может быть спокоен всякий ребенок, возлежа на груди той, что ближе и роднее всех. Мать — это колыбель между рождением и жизнью, колыбель, которая первая дает защиту, дом, любовь. Он лежал в её объятиях обнаженный как дитя, укрытый лишь её руками и шлейфом своих длинных волос. Он не стыдился своей наготы. Его успокаивало то, что он там, где и должен быть. У сердца своей матери. «Какая роскошь, — думал он, предаваясь почти гипнотическому влиянию этого момента. — Я единственный, кого она обнимает вот так, возможно даже всецело осознавая что делает и кто я такой. Разве её вина, что её колыбель жизни стала лишь временным приютом для тех воробышков, которых она рожает, порой даже не замечая этого. Она для них не мама, а просто чрево. Те, кто предал её и оставил в этом аду, лишили её радости быть матерью, и я последний из рожденных ею, кого она еще помнит, что любит…» — Дракон, — тихо прошептала Идзанами, перебирая пальцами его волосы. Юкимура слушал её, но не открывал глаза, трепетно и в то же время настойчиво держась за неё своими бледными пальцами. — Это тело Дракона. Ты похож на него. — Не на отца? — тихо спросил Юкимура. — На отца, — ответила Идзанами. — Но и… на Дракона. Юкимура открыл глаза. Он не понимал слов своей матери, но боялся спросить, в страхе вызвать её гнев своим непониманием. — Еще до того, как Дракон вместе со своими братьями дал клятву, мне удалось… удалось соблазнить его попробовать. Его семя оказалось внутри моего чрева, но тем не менее заполучить ребенка мне так и не удалось. Когда я родила детей от Идзанаги, я прислушивалась к ним, наблюдала. Но ничего не было. А когда родился ты, я… что-то почувствовала. Юкимура невольно напрягся. Он начал понимать, о чем она говорит, ведь уже слышал подобное от другой женщины, что по определенной причине тоже сравнила его с Драконами. — Его семя… — Идзанами повернула Юкимуру лицом к себе, со смесью обожания и трепета смотря ему в глаза, — не дало всход. Тогда не дало. Но оно и не покидало мою плоть, понимаешь? Когда я зачала тебя, и когда попав в этот ад съела плод, ты не умер не только потому, что огонь Кагуцути, спалив меня изнутри сделал так, что вокруг чрева появился защищающий его купол омертвевшей золотой крови. Ты впитал в себя часть Дракона, понимаешь? Семя наконец-то дало вход. Оно всегда было во мне, живое, но не желающее соединяться со мной. Но я чувствую его в тебе. Не полностью, больше энергией. Кагуцути сжег меня изнутри, и скорее всего семя тоже было выжжено. Но энергия осталась, а когда я вновь зачала ребенка, когда съела тот плод, что убил меня, ты остался жив не только из-за защиты вокруг чрева. Ты продолжал расти во мне, потому что столь сильная энергия впиталась в твое тело. Я не знаю, почему из всех моих детей она выбрала именно тебя, а может быть потому, что больше не могла жить во мне одной лишь энергией, но она погрузилось в тебя, понимаешь? Особенностями своей силы и даже совершенством своего тела ты… часть Дракона. Не полноценный сын, но без сомнений, часть его. Она выглядела счастливой, говоря это. А Юкимура знал, что уже завтра Идзанами помнить об этом не будет. Её слова казались агонией той любви, что еще жила в ней, но… эти слова не были лишены смысла. Его уже сравнивали с Драконами, и он сам понимал, что его сила необычна для бессмертных и по своей природе больше напоминает ту, которой владели Драконы. Как такое может быть? Неужели лишь роковое стечение обстоятельств смогло дать жизнь тому, что помимо прямого потомка продолжило силу Драконов? И Юкимура только тогда понял, тогда, лежа обнаженным в объятиях своей шептавшей ему эти слова правды матери, почему Жэчхи так ненавидел его, когда они только узнавали друг друга, вынужденно сосуществуя в такой близости во времена Революции. Богиня любила Дракона, а Дракон не любил своего сына… «Нет, — тут же мысленно отрицал он. — Причина не в этом. Он не мог этого знать наверняка, ведь поверить в подобное сложно, это почти нереальное стечение обстоятельств. Но моя сила четко давала понять, куда тянутся её возможные корни. Но его ненависть, кажется, была другой природы, близкой, но другой. Он ненавидел меня не за мое существование, а потому что «она»… Но неужели он ненавидел меня только потому, что «она» была благосклонна ко мне. Не понимаю…» Он не стал об этом размышлять слишком долго. Чувствуя нежное поглаживание ладоней Идзанами, Юкимура не желал слышать, знать и чувствовать ничего больше. Он был полностью поглощен близостью той, которую любил, единственной, от которой никогда не откажется и к которой всегда будет возвращаться. И он знал, что завтра она об этом даже и не вспомнит, поэтому сейчас, впитывая в себя это счастье, льнул к нему и ластился, в своей беззащитной обнаженности раскрываясь целиком, всеми сильными и слабыми сторонами. Она ласкала его, гладила, целовала. В этот момент можно было пожелать только умереть, чтобы обратить это счастье в вечность… Спустя долгое время, когда в плен к его матери попал Жэчхи, Юкимура, хоть и был с ним поссорен, но всем сердцем желал ему помочь. Он боялся напрямую пойти против матери, боялся, потому что понимал кого она видит в Жэчхи. И в самом крайнем случае она бы убила его, убила бы и съела, лишь бы он всецело стал частью её, лишь бы навсегда остался с ней. Она бы никогда его не отпустила, никогда. И Юкимура, понимая, что никогда не сможет воззвать ни к её разуму, ни к милосердию, рискнул сделать то, что в итоге спасло Жэчхи жизнь. Это он нарушил целостность барьеров и тверди Ёми, как и прилегающей к сумраку Поднебесной пограничной зоны. Это он направил разрушительную Ци из разломов в Ёми к сумраку. Он знал, что их боги более ответственны, нежели Идзанами, и оказался прав: они пришли в Ёми, чтобы залечить эти разломы, конец которых выходил ровно на тот участок земли, где в плену был Жэчхи… Юкимура не был до конца уверен, сработает ли его план. Еще от матери он слышал о Боге самоубийц, убившем последнего Дракона, и исходя из этого присылать его сюда было едва ли не приговором для Жэчхи, но… Юкимура не верил в подлость этого бога. Слишком отличалась тянувшаяся за ним тогда слава от его действий. На востоке его почитали как милосердного и сострадательного бога, защитника неприкаянных и оскорблённых душ, в Поднебесной же он был славен своей воинственностью и своей силой. Он правил Бестиарием, правил сумраком и был Вторым господином всего Нижнего мира. А в жены взял себе могущественную богиню из Да-Ло, что славилась своим непростым характером, а будучи стражем закатного неба еще и силой, что полностью направляла на сохранения мира и баланса между серединным миром и сумраком. Юкимура был наслышан, как однажды в сумраке раскрылась бездна и черное солнце рвалось в серединным мир. Тогда из всех верхних богов лишь пламенная богиня бросилась на помощь Нижнему миру, а сам сумрак раскрыл палаты ада, чтобы сдержать бездну. Потому что так приказал Второй господин. Он бдел за гармонией серединного мира больше, чем все Тридцать Шесть Небес. И Юкимура понял, что если этот бог и обладает жестокостью, свойственной всем без исключения мужчинам, то бросалась эта жестокость лишь на несправедливость. И Юкимура решил показать Второму господину то, что случилось с наследником того, кого он убил. Как он и предполагал, Сюань Юэ действительно был милосердным. Он в самом деле спас Жэчхи и разрешил тому пересечь пограничную зону, разрешил жить в сумраке. Догадка, которая мучила сильный разум Юкимуры, оказалась верна. Сюань Юэ скорее всего действительно не хотел убивать Дракона Водной Стихии, потому что проявив милосердие к его сыну, тем самым показал свое раскаяние. Это была тайна, которую вообще никто не знал, что Сюань Юэ был настолько опечален смертью Дракона, что поняв, что его сын жив и попал в такую беду, лишь для сохранения в тайне своих чувств посопротивлялся, на деле же страстно желая поскорее оказать ему помощь. И скорее всего Жэчхи тоже это понял. Но он никогда не узнает, что вовсе не удачное стечение обстоятельств высвободило его из плена Идзанами. — Ты тогда спас меня, друг мой, брат мой, — стоя у границы, разделяющей два Нижних мира и смотря на давно ушедшие тени двух оборотней и двух бессмертных, еще тише добавил он, так как уже довольно давно не называл его братом. — И я наконец-то смог отплатить тебе тем же. Живи счастливо, брат, мой единственный и дорогой брат. Ты никогда не покинешь моего сердца. Как и для моей матери, оно всегда открыто для тебя. Его губы тронула нежная улыбка. Жэчхи был дорог ему, он любил его как своего самого близкого друга, который в свое время понял и принял его боль, и пусть обстоятельства их разлучили, и пусть Юкимура понимал, что скорее всего Жэчхи уже никогда не вернется, но знать, что теперь он может выбрать иной путь, и быть может тот окажется счастливым, приносило в сердце радость, а душе покой.