Пламенное небо

Мои чувства — пламя, твоя душа — полноводная река. Ты единственный, кто может усмирить мой огнедышащий ад, мне же к тебе никогда и не прикоснуться…

Руки, ласкающие тело, такие теплые. Пальцы двигаются так изящно, словно выводят на коже замысловатый танец, от которого желанием вскипает кровь. Что это, почему вдруг стало так жарко? Пальцы, словно вода, скользят по коже, властвуют над ней так же, как волны глубокого океана, без страха принимающие в себя бездушную волну лавы, слепо сползающую с вулканической горы. Клубами пара начинает извиваться поверхность воды, жидкое пламя трепещет в глубине соленой бездны. Что ей пламя, она его усмирит, а вот пламени никогда не удастся своим жаром достать до этой живой глубины… Сюэ Ян бежал так, словно скрывался от страшнейшего врага, бежал так, как и много лет назад, сначала неся письмо, а после преследуя повозку, на которой убывал тот, кто обещал ему поднос со сладостями. Ему не забыть свои собственные душераздирающие крики в ту страшную дождливую ночь, но сейчас, когда воздух был таким теплым, его собственное сбившееся тяжелое дыхание распаляло будто облизанные жаром легкие, шум в ушах оглушал и сотни мыслей подобно полчищу муравьев роились у него в голове, сводя с ума и сея пагубные семена немыслимой обиды, тоски и — снова — одиночества. Да, колючие объятия старого друга, точнее недруга, с которым он делил все свои невзгоды и печали. Сюэ Ян был одинок всегда. Он родился никому не нужным, рос всеми отвергнутый и был унижен так никем и неуслышанным. Никто не пришел на его зов, никому не было дела до его криков. И вот сейчас, спустя много лет, в плотной темноте в самой глубине леса снова раздавались эти нечеловеческие завывания, пугающие тех, кто духом или призраком прятался в широкой листве деревьев, которых сильнее чем ночной ветер потревожили эти страшные завывания… Сперва это были лишь крики, но по тону их звучания можно было понять, что человек, изрыгающий из себя такую отчаянную скорбь, хочет что-то сказать, но для его чувств не было слов, их просто не существовало, и он, проклиная всё на свете принялся издавать истошный вопль, хватая себя за волосы, а когда от бессилия упал на землю и схватился за одежду, раздирая её на груди. Ему было жарко, нечем было дышать. Когда же он, наконец, приподнялся на колени, более тихий приглушенный вой вырвался из его горла, обжигающие соленые слезы крупными каплями высвободились из уголков ресниц, обжигая и кожу, и душу. Это был зверь, забывший, что когда-то, очень давно, был человеком. Нет, не так, мог быть человеком, если бы всё человеческое в нем, вернее нераспустившиеся побеги человечности не были бы растоптаны в ту роковую ночь. И не то чтобы Сюэ Ян так изводился именно из-за того, что с ним так поступили, нет, однако все сильнее прибавляя в возрасте он уяснил для себя жестокую правду: не все униженные и оскорбленные получат защиту, а заклинатели, бахвально рассказывающие о своих достоинствах не стоят даже ногтя его собственного пальца, его, Сюэ Яна, который не дождался помощи, зато его все ненавидели и хотели убить. И он стал презирать заклинательский мир, рвал в клочья как врагов, так и союзников, для него не было авторитета, а посему он не знал и страха, полностью отдаваясь на волю своего безумия, чтобы хоть чем-то заполнить кровоточащую рану глубоко в груди. Даже Яо не мог совладать с ним, его собственного скрытого помешательства не доставало для того, чтобы быть ошейником этому зверю, сдерживать его порывы и пускать на бойню лишь по своей прихоти, хотя это и не требовалось. Как обезумевший пес, Сюэ Ян даже не дожидался команды «фас». «Я люблю тебя, я люблю тебя…» — то и дело срывалось с уст абсолютных безумцев, осмелившихся ощутить наслаждение от близости с тем, кого желания собственного тела не волновали вообще, зато Сюэ Ян гнался за эмоциями, гораздо более глубокими, нежели звериное удовольствие от соития. Он искал в своих любовниках и любовницах что-то, что вынудило бы его сильнее затуманить взор, пустить искру в кровоточащую душу, чтобы устроить там пожар и выжечь всё до состояния пепелища, вот какого удовольствия он желал. Причиняя боль и страдания он не понимал насколько сильно хочет, чтобы сломали его, но сломали именно эту пустоту, освободили от неё, позволили бы познать, что значит, когда дышит душа, когда тело по весу сравнимо лишь с перышком, или даже воздухом. А что может быть легче воздуха? Пожалуй, лишь невесомый поцелуй любимого, за который не жалко и душу отдать… Когда Син Чэнь оттолкнул его, когда с его губ слетело сокрушительное: «Это случилось просто потому, что случилось…» глаза Сюэ Яна в одно мгновение потеряли живой блеск, их снова заволокло дымкой ядовитых испарений, а бывшая в его теле легкость провалилась в тартарары. Он слушал и не верил, не мог понять, правда ли то, что он слышит. С большим удовольствием он проткнул бы себе чем-то уши, тем самым отомстив собственному телу за то, что оно слышит абсолютную неправду. Син Чэнь просто не мог сказать такого после всего… всего, что было между ними с такой пылкостью, с такой страстью. Без определённых желаний и намерений просто невозможно войти в эти воды чувственного наслаждения, это невозможно, ни одна стылая душа не позволит себе пересечь эту границу, а Син Чэнь… Сюэ Ян был уверен — он искренен, он отдается ему так же сильно, как и сам юноша, позволяя себе растворяться в сильных руках и чувственных объятиях, что сжимали его сильнее, чем железные кольца. Даже позвоночник его хрустел, так сильны были эти объятия, а голос изводился в отчаянных хрипах и стонах, на запястьях всё еще видны следы их любовного противостояния. Син Чэнь, Син Чэнь… «Разве тебя можно назвать невинным? — сквозь грустную улыбку думал Сюэ Ян. — Должно быть невинным всё это время был я, невинным и наивным, если уж в своей собственной игре позволил обмануть себя…» С самого первого дня как его, избитого и израненного, подобрал тот, чей путь с его собственным сойтись не должен был, Сюэ Ян решил для себя, что сделает всё, что в его силах, лишь бы очернить этого человека настолько, чтобы тот сошел с ума от настоящих реалий этого мира. Он не забыл, сколько унижений и порицаний ему пришлось вынести будучи пленником в башне Кои, а особенно — в унизительной битве, когда Син Чэнь схватил его в первый раз. Ведь он, ученик Бао Саньжень был единственным человеком во всем мире, кому удалось вырвать из рук Сюэ Яна Цзян Цзай и оставить юношу безоружным, пока тот, широко распахнув глаза, смотрел на это невероятное чудо, случившееся с ним. Да, даоцзан вырвал его меч, мельком взглянул на письмена и что-то в его взгляде переменилось. Это настолько разозлило Сюэ Яна, что тот допустил роковую ошибку — желая вернуть свое, ревностно и неумолимо, словно буря понесся вперед, прямиком в объятия своему мучителю, и именно благодаря этому Син Чэнь пленил его, а Цзян Цзай лишился своего хозяина. Однако, возвращаясь в похоронный дом в городе И и к присмиревшему вблизи спокойного и уравновешенно Син Чэня Сюэ Яну, сложно было поверить, что эти сидящие друг на против друга мужчины когда-то были заклятыми врагами. Нежность и мягкость даоцзана положительно сказывалась на нетерпеливом и распаленном заклинателе, что действительно присмирел, успокоился и мысли его от мести потекли в совершенно другом направлении. Размягчившись от доброго отношения Син Чэня, Сюэ Ян начал присматриваться к нему совершенно с другой стороны, той, которая была более зрячей, более открытой. Сяо Син Чэнь давал ему то, чего юноша никогда не имел, — покой, и это умиротворяющее тепло, струившееся от всего его светлого облика убаюкивало наполненную противоречиями душу Сюэ Яна, рядом с даоцзаном он позволял себе расслабиться, говорить много ранее не озвученного, обращать свой взор на медленно колыхающуюся листву, находя это зрелище достойным своего взгляда. Рядом с Син Чэнем юноша во всех смыслах остановился, и впервые за всю сознательную жизнь растревожился лишь тем, что это согревающее его душу тепло может куда-то исчезнуть, где-то растворится или же… умереть. Поэтому он перестал ходить с Син Чэнем на ночную охоту, чтобы не смущать его, часто сбегал в лес и тайно следил за передвижениями даоцзана, будучи готовым защитить его от невидимого врага. Город И был так далеко от центральных городов — любимого пристанища именитых заклинателей, — поэтому юноша не страшился, что их могут обнаружить. Но неожиданно высоко подняла голову другая проблема — участившееся дыхание и странный трепет в груди, который юноша не мог ни понять, ни усмирить… Он любил тепло его тела, он любил запах его волос и кожи, он любил слушать его голос. Сюэ Ян неосознанно впитывал в себя всё, что было связано с этим человеком, пытался поглотить каждое сказанное им слово, каждый жест, каждое касание, а приготовленную этими руками еду и вовсе проглатывал как ненасытный зверь, будто частичка любви, вложенная в эту миску супа, растворялась в его теле, становясь с ним одним целым… И вот в одну из жарких, даже сказать душных летних ночей, Сюэ Ян поднялся с постели, накинув на нагое тело лишь халат из темной ткани, и мягко опустился на другое тело, что услышало зов его плоти и ответило ему, дрожа от страха и удовольствия вместе с ним… Сюэ Ян поднялся и пошатнулся. Его глаза смотрели в темноту, но не видели её — его скорее слепило собственно бессилие и пустота, невидимым ядом расползаясь на поверхности раненной души. Он даже не мог гневаться, он не мог заставить себя вновь потеряться в жажде отмщения, он забыл, как это делается. Взамен этой звериной жестокости от нанесенной обиды в его сердце клубились совершенно иные чувства — он жаждал упасть на колени перед этим человеком, умоляя его вновь заключить себя в крепкие объятия, дать надежду на то, что всё произошедшее лишь сон, игра больного воображения. Болезненная пустота вновь душила его, Сюэ Ян отчаянно искал спасения и понимал в ком он находил самое сильное утешение. Но этот человек больше не позволит к себе прикоснуться, не скажет доброго слова. Слезы юноши обжигали ему губы, ведь больше никто не осушит эти соленые струйки мягким, пахнущим солнечным светом поцелуем…

***

Искусанные губы на вкус как железо и соль. Красные, припухшие, а метки зубов на их поверхности делают такими уязвимыми, такими беззащитными, манящими… Начавшийся с нескольких капель дождь превратился в настоящий ночной ливень, опасный к тому же, ведь с гор мог сойти оползень, но Сюэ Яна это не волновало. Он стоял под деревом в кромешной темноте, и словно белый шум вокруг него царило умиротворяющее спокойствие холодного дождя. Этот звук закрывал его разум и тело в своеобразное чрево, он даже не шевелился, будучи отстраненным от всех мирских распрей, причем не только внешнего мира, но и своего собственного. Заклинатель держал глаза закрытыми, чувствуя, как влажных губ касается ночная прохлада, как влага дождя оседает на поверхности кожи, как волосы понемногу начинают тяжелеть, а кончики прядей немного пружиниться. Сюэ Ян открыл глаза. Ничего не изменилось, по-прежнему кромешная темнота, как и та, что беспробудным сном покоилась у него на сердце… Юноша поднял ладонь и потянул за тугую черную нить, что держала его волосы в высоком хвосте. Черный каскад перламутровой волны тут же накрыл его плечи и закрыл шею, словно плотная вуаль из тонких паучьих нитей. Эти волосы были мягкими и сухими одновременно, они не сияли на солнце, не были благородно-изысканными, нет. Но все же они были прекрасными, и сейчас, когда Сюэ Ян чуть склонил голову, пряди упали ему на лицо, полностью скрывая его. Тишина и отсутствие звуков вынуждали юношу поджимать губы, он всё пытался слиться в одно целое с шумом дождя, дабы перекрыть сумасбродный поток мыслей, исходящих от собственного отчаянного одиночества. Руки медленно потянулись к одежде. Стянув верхние одеяния, Сюэ Ян принялся за рубашку, небрежно бросив её под ноги. Он остался лишь в штанах, но вскоре небрежным движением снял и их, теперь полностью прочувствовав весь холод ночи. Стоя под обширной листвой высокого дерева, он, почти не мигая, сделал шаг вперед, ступив под холодные потоки дождя.

Этот голос, во тьме меня манящий, зовущий глухо в темноте… Мой ли это голос, или я с ума сошел от травли, загнавшей мою душу в небытие…

Неподвижно, позволяя открыто дрожать лишь кончикам пальцев, Сюэ Ян внимал ощущениям своей души и тела. О тело, по которому скользят холодные капли, будто слезы дождя ласкают эту порочную кожу, так жаждущую тепла и ласк, так жаждущую поцелуев, влажного дыхания на своей поверхности, О эти глаза, столько лет видящие мир сквозь грешную сеть темноты и зла, о эти губы, с которых никогда не срывались слова правды. Но однажды, однажды… правда всё же сорвалась с двух алых лепестков, что сейчас искусаны до крови, изуродованные следами зубов. «Имя, что я кричал, задыхаясь от удовольствия, принадлежало тому же человеку, которого я поклялся изжить из этого мира и как тело, и как душу…» Длинные волосы полностью вымокли, крупные капли падают на ресницы, тревожа их, веки едва заметно вздрагивают. Он открывает глаза и, пошатываясь, бредет к неглубокому лесному пруду, что в нескольких десятках метров от него. Вот нога медленно окунается в воду, такая бледная и изящная, и эта бледность почти что сияет в темной ночи. Что за дивное зрелище, которое ни боги, ни люди никогда не увидят: прекрасное тело молодого юноши, белеющее в темноте, почти что отливающее лунным сиянием. И вот это тело до половины погружается в холодную воду, дождь свирепствует и глухо барабанит каплями по воде, юноша набирает в ладони воды и подносит к лицу — умывается, смывает грязь и слезы, что словно прозрачная маска навеки прикипела к его лицу, причиняя лишь боль. Ладони тут же обхватывают плечи, пальцы сжимаются на них, он словно пытается утешить себя, своим же телом подарить себе тепло, но у него не поучается: пальцы такие холодные, а руки так дрожат, что становится больно. Мокрые пряди волос, прилипшие к лицу, не дают увидеть его глаза, не дают увидеть уже ставшими синими губы, так ему было холодно. Он стоял под занавесом дождя, всё глубже погружаясь в воду. Он надеялся, что так сможет смыть все свои печали. Это тело, познавшее и принявшее такую невероятную ласку, поверившее источнику тепла, что обжигало изнутри и снаружи, оно… казалось Сюэ Яну кандалами собственной беспомощности, ведь он не мог не помнить, а тело отказывалось забывать. Руки Син Чэня, гладившие его, и эти пальцы, что так бесстыдно и дерзко подчиняли себе самые постыдные места, которые подобно цветам раскрывались лишь для него одного, словно впервые узрев солнце, ведь цветы раскрываются лишь под его теплыми лучами. Вот и Син Чэнь стал для него своеобразным солнцем, он стал солнцем для того, кто всю жизнь жил в темноте, а впервые увидев яркие лучи обезумел, пока те, нежно касаясь, дарили ему нежность и любовь… Но сейчас эти цветы были плотно закрыты, с сжатых в бутон лепестков не переставая стекал яд. Сюэ Ян был сейчас там, где ему было привычно — в кромешной тьме, и, казалось, рассвет никогда не наступит, никогда не взойдет солнце над этой звенящей черной пустотой. — Что мне делать?.. — плотно сжимая веки, дрожащими губами прошептал юноша, и голос его то и дело срывался, словно он сгорал в лавине невыплаканных слез. — Что мне теперь делать?.. Сердце глухо ударилось о ребра, посылая вдоль тела согревающую волну крови. Никогда еще Сюэ Ян не чувствовал подобного, никогда раньше не позволял себе так сильно тонуть в пучине отчаяния. Он не узнавал себя, словно память его прежней жизни боролась с этим странным, незнакомым для него существом, кем он сейчас был. И правда: если посмотреть со стороны на этого человека, стоящего обнаженным по пояс в лесном пруду, почти утопая в ливнях дождя, разве можно было признать в нем того безумного социопата, коим его окрестил весь внешний мир, разве можно было узнать в этом человеке то темное божество, способное за одну ночь уничтожить целый клан и остаться незамеченным… Разве это тот человек, что в одиночку расправлялся с лучшими заклинателями клана Вэнь, а защитив Мэн Яо не только не погиб от ранений, но еще и громко смеялся, пока ему зашивали живот и раны на спине. Что это за человек в одиночестве обнимающий себя в этом плотном кольце дождя, чьи это слезы, стекающие вдоль знакомого лица, кто же это, кто? — Я думал, что я твой возлюбленный, — словно отвечая самому себе, Сюэ Ян немного приподнял лицо. — Я думал, что я твой, а ты — мой. Я не верил до конца, но хотел об этом думать именно так… Но если это не так, то почему ты сделал меня своим, почему ты позволил этому случиться? И правда, лучше бы ты меня убил… В минуты тишины и покоя он иногда думал, как было бы хорошо, если бы он вовсе не жил. Не пришлось бы кусать других, и никто бы не укусил его самого. Так он думал, когда уставший после резни падал на землю, засыпая рядом с теми, кого с праздной улыбкой погубил…

***

Чувствуя себя так, словно от его тела оторвали собственное сердце, Сюэ Ян, давно одевшись, быстро и резко оторвался от земли, запрыгнув на меч. В такую бурю это было равносильно самоубийству, но он во что бы это не стало желал покинуть этот лес, прилегающий к городу И. Пролетев от силы минут сорок он увидел глазами выступающий склон горы и начал снижаться, ища среди высоких валунов место, где они не так потно прилегали друг к другу. И нашел, как он и ожидал, кривое отверстие, что было входом в небольшой грот. «Я протягиваю руки в этой темноте, но ничего не вижу. Она безмолвна для меня, пуста…» Цзян Цзяй с отчётливым звуком падает на землю, пока его хозяин, повалившись на колени, не валится на бок, сгибая ноги и подтягивая их к животу. «Это чувство, этот холод и жар одновременно… словно все мысли плавятся в голове, а мысли утекают как песок сквозь пальцы… будто никакой надежды, лишь ужасная зияющая в груди пустота…» И что она делала так больно, эта пустота, и странность её природы, и причина её возникновения. Сюэ Ян молчал, как молчаливо уходила ночь, сменяя её на туманное утро. Горы и без того закрывали облака, а уж когда из долины начал подниматься туман… «Или он опускается с гор? — как бы про между прочим подумал Ян и его губы задрожали. — А ведь достаточно всего одного объятия, одного, и его порой бывает слишком много. Хочу, чтобы успокоили, хочу снова быть уверенным что руки, словно крепость, оберегают меня, не дают этой тьме подступиться к душе. Мои мысли и мои чувства… как же сильны они против меня самого…» Его сердце разрывалось от глубокой обиды, но хуже всего — отсутствие её причины, человека, который собрал воедино что-то важное и сам же его уничтожил. «Сяо Син Чэнь… — думал Сюэ Ян, сжав между зубами указательный палец. — Не будь я адептом «Сияния среди снегов», и тебе некуда было бы тащить меня, вернее не к кому, кто нес бы за меня ответственность, что бы ты сделал? Ты… убил бы меня сразу же, или просто бросил на растерзание бродячим псам…» Он раз за разом повторял это имя, пытаясь выведать тот самый секрет, что не дает его душе покоя, пытался понять, в чем же истинная причина, и, кажется, понял её. Он… сам себя погубил, он сам позволил познать те объятия, что согревают душу, он сам позволил другому человеку дать себе надежду, он позволил успокоить себя и позволил себе раствориться в чем-то таком, что больше похоже на слезы, бегущие по щекам. То же самое чувство, словно собственная душа утешает тебя, изливаясь прямиком с уголков ресниц. Он снова начал дрожать, дыхание его стало тяжелым. Он вспоминал ту необычайную лёгкость от прикосновений, вспоминал как нежно и бережно его касались, вспоминал… как забывал собственное имя, забывал себя, и лишь этого было достаточно для того, чтобы быть счастливым. Он начал прикасаться к себе. Неторопливо, так же бережно и нежно, выводя пальцами замысловатые круги на коже, касаясь лица, губ, спускаясь ниже, к груди. Его рассудок совсем затуманился, чувства обострились настолько, что полностью отдавшись бушующему внутри его безумию и противоречиям он не нашел другого выхода своему беспокойству, он сделал попытку забыть всё, делая с собой те же вещи, что делали с ним. Он ласкал себя, издавая глубокие грудные стоны, но его голос не звучал так же ярко, как в одну из тех ночей, он скорее был жалкой пародией на них, но Сюэ Ян не останавливался. Боль и обида толкали его противостоять этому отчаянию, и против воли своего тела, но повинуясь внутренним страхам и расстройству, он силой довел себя до исступления, чувствуя, как под кожей разливается дрожь, но не горячей волной обжигая, а холодной, болезненно-холодной, что сводила судорогой мышцы на ногах и руках. Он предпринял еще одну попытку, на этот раз став на четвереньки, одной рукой все время поглаживая себе грудь, а другой водя на скользком, немного опавшем члене. Но в голове клубилось столько противоречивых эмоций, что не получая подлинного наслаждения в котором можно растворится, он зло сжал зубы и отнял руку от своей груди, взамен её погрузив пальцы внутрь себя. Скользкие и влажные они беспрепятственно проникли внутрь достаточно глубоко, но это не спасло его от волны боли, что тут же метнулась от заветного входа вплоть до поясницы. Но Сюэ Ян застонал громче, капли пота выступили на его лбу. С невероятным облегчением он вновь и вновь делал себе больно, растягивая заветное место пальцами, постоянно стремясь залезть ими как можно глубже, а внутри шевелил ими так же, как Сяо Син Чэнь — не вперед-назад, а как бы сгибая фаланги. Его тело немедленно отреагировало, юноша застонал еще громче, его бедра самопроизвольно поднялись выше. Он жутко хотел ощутить, как влажный язык скользит по его коже, хотел ощутить как ему со всей страстью и желанием вылизывают это срамное место, пихают туда пальцы, растягивая и тараня нежные стеночки. Он развел ноги шире, головка члена начала касаться земли, из неё непрестанно текла скользкая влага, но он продолжать водить по нему рукой, сжимая его так, что тот покраснел до багрового, а вены на поверхности болезненно вздулись, но пальцы, задевая внутри заветную точку, не давали этой боли выжечь из сознания чувство насаждения. Сюэ Ян начал представлять как его, крепко держа за бедра грубо имеют, входят в его тело, выбивают все эти ненужные мысли, заставляют забыть обо всем кроме подлинного животного наслаждения, в котором нет места никаким чувствам, кроме ощущения свободного полета. Оно выжигает из тебя душевную боль, оно снимает с тебя эту отвратительную личину, взамен рисуя на лице маску наслаждения, голос и тот больше не подчиняется твоей воле, а отзывается лишь на чувственное удовольствие, разливающееся внизу живота. — Пусть он набухнет во мне сильнее… — сквозь стоны промычал Сюэ Ян, тяжко дыша. — Хочу, чтобы он рвал меня изнутри… Посмотрим, смогу ли я выдержать твою… любовь. Он стонал, а к двум пальцам в это время присоединился третий, внутри фаланги постоянно сгибались, он больше почесывал внутри эту самую точку, нежели просто оглаживал её, так быстро они двигались. — Син… Син… Сяо Син Чэнь! — Сюэ Ян замычал, высовывая язык, пока с уголков губ стекала бледная нить слюны. — Я утоплю тебя в этом разврате, чтобы ты так же топил в нем меня! Я хочу тебя, ты слышишь, я хочу всего тебя, каждый чёртов кусок кожи, каждый палец, каждый поцелуй! Дай мне поглотить всё это и можешь забрать всего меня! Хоть убей, только дай мне кончить, дай снова ощутить, как по своей воле моя душа падает, обнимая тебя… Белесная жидкость со свей силы выстрелила из напряженного, твердого и возбуждённого члена, и Сюэ Ян закричал, грубо и очень быстро двигая пальцами внутри. Но даже когда все его соки вышли он все равно не желал прерывать удовольствие, поэтому ладонь на члене задвигалась очень агрессивно, она просто не переставала двигаться, и случилось то, что должно было случится: напряжение, мучившее и истязающее его нашло другой путь, как продлить удовольствие. Внутри уретры сильно защекотало, потом свело судорогой, маленькая дырочка на головке члена онемела, и слабый холодок пробежался от кончика до самого основания, спускаясь еще ниже, пока наконец Сюэ Ян с громкими удовлетворенными воплями снова не начал дергаться в экстазе, более сильном, чем предыдущий… Жидкость, извергаемая из уретры, так и продолжала литься, пока юноша срывал голос от волн наслаждения, топивших его тело в безумном наваждении от которого хотелось умереть, так это было хорошо и плохо одномерно. Надломившийся голос хрипел, рваные стоны пробивались сквозь эту какофонию звуков, и, опустив глаза вниз, Сюэ Ян улыбнулся, сжимая пальцами головку члена, будто выцеживая из него последние капли. — А ты говорила, что он не извергается мочой, — вспоминая слова А-Цин, заклинатель вяло улыбнулся. — Надо же, какое потрясение… Сяо Син Чэнь, ты должен быть горд собой — я обмочился во время оргазма, думая о том, как ты терзаешь меня, и это принесло мне наслаждение… Моё мужское достоинство поругано, раз уж смог кончить даже так, настолько сильным было мое желание. Хах… Откатившись в сторону (к более сухому месту) Сюэ Ян устало опустил веки, головная боль начала прожигать ему виски не то от недавних рыданий, не то от чувства собственной никчемности и зависимости, но даже так он почти сразу провалился в усталый сон, чувствуя, как вдоль позвоночника разливается приятное тепло и дрожь…