неизвестный

      Прозвенел звонок с последнего урока и Коля будто птица, только что выпущенная из клетки полетел со всех ног в школьный гардероб за верхней одеждой. Быстро одевшись, он выпорхнул из школы и, взволнованный, упорхал туда, где был вчера.       Он прекрасно помнил адрес, квартиру и всё произошедшее… Это действительно нужно было обсудить.       Проходя недалеко от ларька, он решил всё же не пройти мимо него и зайти внутрь. Что-то ему подсказывало, что следует так сделать, и он не стал противиться этому предчувствию. Поднимаясь по ступенькам к двери в этот магазинчик, находившийся на первом этаже обычного дома, он как-то нервно вздохнул.       Зайдя внутрь он тут же обратил внимание на Маяковского, что раскладывал банки с пивом в один из холодильников. Тот тоже сразу заметил вошедшего и, приподняв бровь в немом вопросе, кивнул головой.       — Здравствуйте, а… — кашлянув, выдавил из себя блондин, — а можно, пожалуйста, сок… земляничный.       — Ага, — продавец кивнул, направляясь к полке с соками. — Вот этот? Литр?       — Да, и ещё то печенье шоколадное… Да, это, спасибо.       Владимир Владимирович протянул юноше то, что тот собирался купить, озвучил цену. Когда оплата прошла и парень медленно направился в сторону двери, почти уж выйдя, окликнул:       — Как он там?       Гоголь тут же остановился, вздрогнув и даже не оборачиваясь, бросил, что всё в порядке.       — В школу хоть ходит? Давно он у меня не появлялся, хотя… Хотя я понимаю, почему, — мужчина собирался ещё что-то сказать, но промолчал. — Ладно, не буду тебя задерживать, иди.       Услышав это, Коля вышел наконец из ларька и направился к чужому дому. Маяковский полминуты поразмышлял о чём-то, постукивая пальцем по прилавку, а затем, вздохнув, вернулся к работе и продолжил раскладывать пиво в холодильник. Едва он закончил с этим, на пороге появился новый покупатель. Владимир сразу подметил, что тот, по крайней мере в его смену, пришёл впервые.       — «Балтику девяточку», — тут же громко произнёс он, — и чипсов каких-нибудь… с крабом давайте. Хотя нет, давайте без чипсов, только пиво буду.       — В холодильнике возьмите, — ответил продавец. — Семьдесят два рубля.       — С пятиста будет сдача? Меньше уж нет, извини, — и мужчина усмехнулся.       Маяковский, секундно оглядев своего покупателя приподняв бровь, полез за сдачей, видя, как тот толстенькими пальчиками поправляет сползшую на глаза светло-рыжую чёлку. Обменявшись деньгами, продавец ещё раз глянул в лицо пришедшего: сухая дряблая кожа, маленькие глазки, в которых сверкало то ли высокомерие, то ли насмешка, что, казалось, давно приросла туда. Нос, похожий на кусок пластилина, пару раз шмыгнул, а сухие губы сжались.       Тут в ларёк зашёл ещё кто-то, и Владимир сразу заметил, что тот выглядел намного лучше первого. Кудрявые светлые волосы как будто светились, глаза блестели, черты лица в целом были очень приятными. И одному вошедшему, и второму на вид было около двадцати пяти лет.       — Ну что, Сань, мне взял чего-нибудь? — тут же обратился к своему другу тот, что выглядел получше.       — Нет, сам себе купи. У меня нет на тебя денег, — пробурчал другой, отходя от кассы и открывая банку прямо в ларьке.       — Мне то же самое, — мужчина взял из холодильника и себе баночку. — По карте.       — Семьдесят два, — вновь произнёс Маяковский.       — Есенька, быстрее давай, — протянул тот, кого, судя по всему, звали Саней.       Когда они оба ушли, Владимир цыкнул про себя. Есенька… Прозвище такое, что ли?..       Тем временем Коля уже подходил к дому своего соседа по парте. В этот раз никто так удачно не выходил из подъезда, поэтому пришлось звонить в домофон. Гудок, ещё один… И дверь открывается, несмотря на то что Федя даже не поинтересовался, кто пришёл: всё равно никто больше не удостоил бы его визитом. Поднявшись на пятый этаж, Гоголь заметил его.       Достоевский, стоявший возле двери в свою квартиру, тоже его увидел. Их взгляды пересеклись, и какая-то неловкость повисла в воздухе. Федя неконтролируемо улыбнулся, причём если бы он увидел свою улыбку со стороны, то точно она показалась бы ему очень глупой.       — Привет, — мягко произнёс блондин, будто прощупывая почву.       — Да, проходи…       — Подожди, — юноша открыл свой рюкзак и, достав оттуда то, что только что купил, протянул это другу, — это… это тебе.       Достоевский округлил глаза, смотря на сок и печенье в руках Коли, и почти покраснел.       — Спасибо, но… не стоило…       — Ты ведь сам говорил, что кроме чая у тебя дома ничего нет, вот я и решил…       — Спасибо, — брюнет улыбался, — проходи.       Оказавшись на кухне, они сели на тех же местах, где и в прошлый раз. Федя открыл печенье и оставил его на столе поближе к Гоголю, а сок разлил по тем же кружкам, куда вчера наливал чай.       Блондин, вновь оглядывая помещение, заметил, что в нём стало чуть чище, а неприятный запах затхлости и сигарет пропал. Даже как будто светлее теперь.       — Я хотел извиниться за то, что вчера было… — тихо начал Достоевский. — Я не думал, что ты придёшь вот и… Прости.       — Да, хорошо… — протянул Коля, смотря куда-то в пол.       — Я совсем ничего не помню, что вчера было, так что даже не представляю, как себя вёл. Ещё раз извини… — юноша сделал глоток сока, обдумывая следующие свои слова. — Можешь… Можешь рассказать, пожалуйста, что вчера было?..       Блондин поднял взгляд на друга, прикусив губу, и Федя тут же насторожился, понимая, что вчера всё было действительно не очень хорошо.       — Да, конечно, — произнёс Гоголь, вновь прокручивая в голове то, что происходило, и размышляя над тем, как лучше преподнести эту информацию, дабы Достоевский не чувствовал себя нехорошо из-за вины.       — А я… — аккуратно протянул брюнет, — я никак не навредил тебе вчера?..       — Нет, ты чего, — тот сразу оживился, отрицая всякий вред, что мог нанести ему Федя вчера. И плевать было уже, что всю ночь после этого он ужасно спал.       — Ну так что было?       — Сначала ты сказал мне уходить, а потом…       А потом он, испугавшись, ползал по полу, чуть не спрыгнул из окна, чуть не пырнул себя ножом — да, вот так и было!       — А потом что?       — А потом ты испугался чего-то, к какой-то женщине обращался.       — К женщине? — Достоевский вздрогнул, представляя, кто именно это мог быть. — Что я ей говорил.       — Ты говорил, что она испортила тебе жизнь.       О да, это точно была именно она и никто другой. Как же хорошо, что Федя совсем не запомнил ту галлюцинацию: раз за разом прокручивать в голове очередной кошмар с её участием совсем не хотелось.       — Так всё и было? Ясно.       — Федь, — голос Гоголя слегка дрогнул, выдавая взволнованность, — что это за женщина?       Достоевский прикусил внутреннюю сторону щеки, размышляя о том, стоит ли рассказать другу правду о ней, и если стоит, то в каком количестве.