Навсегда вместе

Без солнца жить холодно и тоскливо. Раздражающий красный пейзаж теряет свою яркость только по ночам, приобретая более холодный оттенок. В иных условиях, ночное небо перетекало бы из оранжевого, яркого, в спокойный глубокий синий. Но сейчас, цвет его был скорее фиолетовым. Посеревшим и блеклым, как всё на пустой Невадский земле. Чтобы увидеть в этом грязном оттенке серого, что-то помимо мерзости, нужно было очень постараться. Так что можно было сказать что фиолетовый, Сэнфорд себе тоже придумал. Ночь вселяла в душу спокойствие. Особенно сильным оно было в моменты того недолгого одиночества когда наёмник вдруг терял всякий смысл цепляться за реальность, позволяя потоку мыслей унести его сознание по своим волнам. А потом, обратно его возвращал шум со стороны лестницы. И хоть и нехотя, приходилось поднять голову, поприветствовать пришедшего взглядом. В плохие дни, его лекарством становилось недолгая прогулка из своей комнаты до ванны, из ванны на кухню и снова в свою комнату. Причем иногда, появлялась мысль, что на кухне можно было бы и задержаться. Тогда, вдруг проснувшийся напарник, которому можно было доверить свои мысли, а после и сон, словно по приказу вдруг спускался покурить столкнувшись с неожиданным свидетелем. За чашкой чая веки сами собой постепенно смыкались, не то от усталости не то от гипнотического гула чужой речи на фоне. Можно было, наконец, полноценно поспать. Пусть даже прямо за столом и с болью в шее на утро, но в приятной компании. В компании человека, чьи шутки Сэнфорд на дух не переносил и одновременно с этим иногда поддерживал, и честно говоря, уже жить без них не мог. С человеком, с которым он провел слишком много времени, чтобы вспомнить себя без него. Чтобы представить, что когда-то он не упрекал напарника за курение и лень просто, потому что ему некого было упрекнуть. Сэнфорд понял, что уже не первые десять минут просто таращиться в пустоту перед собой. В полной тишине и одиночестве, покачивая коленом. Он снова не мог уснуть. Давно выученная прогулка по заранее намеченному маршруту совсем не помогла. Подрывник сидел на кухне в темноте и одиночестве. Просто сидел и словно чего-то ждал. Он вышел из состояния транса сам, без посторонней помощи. Просто подумал, что уже слишком долго думает, и всё. Взгляд сам собой метнулся к балконной двери. Вместо стекла в её раме кто-то давным-давно вставил кривую фанеру. Сверху та была срезана под углом и через узкую щель, на пол пробивался тусклый свет с улицы. В голову закралась мысль что, наверное, из-за плотных облаков, выглянула луна.

Ему нравится курить в её компании.

Сэнфорд поджал губы. Шагов напарника не слышно слишком давно. Неужели он, так внезапно уснул крепким сном, хотя всегда жаловался на бессонницу? Уснул…как же. Его вещи в комнате, вечно разбросаны по кровати. Они висят на спинке стула, на гвоздях, вдолбленных в стену вместо крючков, валяются даже на столе, а про шкаф вовсе можно не заикаться. А шкаф то между прочим общий! Сэнфорд часто ругал и упрашивал друга что-то сделать с этим бардаком, но никогда это не приносило плодов. Он всегда был слишком занят чем-то своим, или просто ленился, или начинал вдруг дразниться и рассказывать глупые шуточки. Сэнфорд в конечном итоге сдавался и переставал хмуриться. Улыбался, из-за чего на щеках появлялись ямочки, и старался сдержать смех чтобы хоть немного оставаться серьезным. И каждый раз в конечном итоге не выдерживал. Они смеялись вместе. А Сэнфорд, смеялся искренне и открыто, так как мог смеяться только для курильщика. Предавшись воспоминанию, подрывник не заметил, как поднялся из-за стола и направился к балкону. Обнаружил он себя уже открывающим заветную дверь. Лицо обдало холодным порывом ветра. Смесь пыли и мелких камешков ударила по щекам и шее. Сэнфорд дождался пока ветер стихнет, снял очки. Свет с улицы принадлежал вовсе не скромной луне, к сожалению. Это были уже удаляющиеся фонари чьих-то бесшумных машин. Или подрывник просто не услышал их из-за собственных мыслей. На узких перилах балкончика всё ещё висела пепельница, сделанная из консервной банки и двух стяжек. Обычно, в ней лежало несколько вдавленных в дно окурков, а иногда целая гора, но сейчас, она было совершено пуста. И похоже, достаточно давно, ибо на дне скопилась дождевая вода. Черная из-за пепла, она скрывала дно сосуда делая его бесконечно глубоким. Смотреть в черную воду, все равно, что смотреть в бездну. Мужчина отвел взгляд и вздохнул. Стоять здесь было бессмысленно, к тому же, за эти несколько мгновений, кожа успела покрыться мурашками. А в одиночестве, холод ощущался особенно отчётливо. Какая-то призрачная надежда, испарилась, как только стало понятно, что на этом балконе, никто не курил уже очень давно. Наёмник смотрел теперь на отвратительные облака. Мерзкие, серовато-жёлтые они неспешно плыли вдоль горизонта. Растеряв свою четкость форм и мягкость, обычно присущую облакам когда-то в прошлом, они попросту раздражали. Хотелось развеять их взмахами рук, разогнать порывом ветра, но едва ли это было осуществимо. Даже в таком безумном месте как Невада, где каждый твой тайный кошмар может обрести физическое воплощение, желания не исполняются по щелчку пальцами. Но если бы исполнялись… Идти по холодному, пустому коридору обратно в комнату, оказалось настоящим испытанием. Родные, некогда дарящие спокойствие и чувство безопасности стены, охладели, вновь стали безжизненным куском камня. От усталости подкашивались ноги, кружилась голова, и мелко трусились руки. Или Сэнфорд только придумал себе, что это усталость. Чтобы постараться забыть, как изнутри его душу пожирает страх. Забытый страх одиночества. Многие годы мужчину от этого спасал напарник. Дорогой сердцу человек, так долго оберегавший его от кошмаров. Вот только, кошмары почему-то вернулись. Вернулись, и были готовы с новой силой и рвением, гневом и яростью, медленно отравлять наемнику жизнь. Старая деревянная дверь на скрипучих петлях, почти всегда закрытая изнутри на щеколду, сейчас была открыта настежь. А за ней, непроглядная, непривычная для этой комнаты тьма. Тяжело выдохнув Сэнфорд вошел, прикрывая за собой дверь. Глаза пусть и давно адаптировались к темноте, все равно ничего не видели. Но это было не нужно, мужчина знал эту комнату как свои пять пальцев. Он медленно дошел до кровать, присел на самый край, помедлил, и потянулся рукой к противоположному, в надежде что-то нащупать, что-то услышать, почувствовать. Но широкая ладонь встретила на своем пути только холод. Никого. Никого тут нет. Нет его. Нижняя губа дрогнула сама собой, а вслед за ней задрожало и остальное тело. Сэнфорд прилег на бок и зажмурился, сжимая в пальцах мятые простыни. Вдруг, он понял, что на кровати совсем не только простыни и сейчас, сжимает он совсем не их. Ткань была плотнее, а с внешней и внутренней стороны различалась текстура. Плед? Нет… Толстовка. Напарник вечно бросает свои вещи, где не попадя. Подрывник вновь открыл глаза, вновь ничего не увидел. Он и раньше волей случая натыкался на его вещи, но как же это иногда не вовремя. Иной раз просто попадется на глаза козырек да пачка сигарет, и всё, весь день мужчина думает лишь об этом. Как будто можно думать о чем-то другом. О ком-то, кроме него. Сэнфорд тянет толстовку к себе, прижимает к груди и зарывается в ткань лицом. Мягкая, теплая, как раз для таких ужасных вечеров, как этот. Наемник делает вдох. Сильный запах табака и гари щекочет ноздри. Что-то внутри отзывается болезненным спазмом от этого запаха. Боль почти физическая, но несравнимая ни с одним из всевозможных ранений. Почти так же болезненно было находить в этой комнате немногочисленные записки курильщика. Он делал их исключительно для себя, будь это список дел или короткая заметка по заданию, пара слов, имеющая значение лишь для него одного. Для того чтобы вести дневники, напарник был слишком ленив, да и к тому же, кто в здравом уме станет доверять свои мысли бумаге? Хочешь, чтобы все узнали твои секреты, запиши их. Безопаснее всего всё хранить в своей голове, и это было разумно. Но сейчас, Сэнфорд жалел о том, что даже в кругу знакомых лиц, Деймос предпочитал отшучиваться.

Д.Е.Й.М.О.С.

Раньше, это имя звучало вслух чаще. А сейчас… Сейчас все не так. Сейчас, Сэнфорд даже не думает об этом имени. Старается не вспоминать лицо того, кому оно принадлежит. И при этом, ужасно биться всё-таки его забыть. Мужчина поднялся с кровати оставляя толстовку лежать на ней. Нашарив в темноте выключатель, он включил свет. И замер, встретив ещё одну вещь напарника. Его бессменный козырёк как всегда висит на самом видном месте в комнате. Прямо на двери, посередине, на старом, вкрученном в дерево шурупе. Сэнфорд аккуратно подцепил головной убор пальцами за самый край. Хотелось сжать его крепче необходимого, так крепко, чтобы точно не потерять, не уронить. Но пальцы не слушались, как назло совсем ослабели, держа заветный предмет. Подрывник покрутил козырек в руках, провел по каждой затяжке и потертости. Поджал губы, отвернув голову в сторону. Взгляд упёрся в зеркало. Теперь, наёмник смотрел на себя через отражение. Высокий, массивный, широкоплечий боец наверняка не обделённый ни силой, ни навыками. Но казалось, всё это величие в прошлом. Сэнфорд не хотел смотреть на себя. На разбитого, подавленного слабака. Пусть этого не видно внешне, но внутренне, он чувствовал себя именно так. Он прекрасно знает, кого бы хотел видеть рядом с собой в отражении. А лучше, наяву. В голове отчётливо завертелась мысль… И чёрт бы побрал разбросанные по комнате вещи, они словно сами лезли под руку. Черные пряди тяжёлых кудрей упали на плечи. Наёмник прикрыл глаза, на ощупь надевая на голову тот самый козырёк, заменяя им свою бандану. В зеркале возник человек ни похожий, ни на одного из обитателей комнаты. Слишком высокий для курильщика, слишком не собранный для подрывника. Просто слишком. Совсем уж слишком. Мужчина быстро снял кепку и повесил её обратно. Можно было надеть хоть всю его одежду, обрезал волосы, или начать курить, чтобы приблизится к его образу. Но как ни старайся, не получиться стать другим человеком. Не получиться снова его увидеть. Хотя честно, наемник уже задумывался о том, чтобы поджечь сигарету. Тяжелые воспоминания о прошлом, вот что хранила в себе эта комната, и он уже не мог в ней находиться. Но было кое-что ещё, что нужно было сделать перед уходом. Порывшись на столе, Сэнфорд нашел рожок для автомата, любезно наполненный патронами. А вскоре, и сам автомат. Соединить две детали привычным движением он успел, когда вновь спускался по лестнице. Снаружи холодно. Холод пробирает до костей почти сразу, стоит наемнику выйти из укромных стен нынешнего пристанища. Сэнфорд ежится, но возвращаться обратно не собирается. В одиночестве, укрытый мраком давно наступившей ночи, он делает шаг, а следом за ним ещё и ещё. На песке остаются следы его ботинок, но новый порыв ветра, быстро стирает их. Наемник сжимает в руке автомат и переходит на бег. Мимо давно знакомых мест, полуразрушенных зданий, виднеющихся вдалеке, мимо дорог кем-то давно протоптанных, прочь от родного уголка, в мертвые пустоши. В какой-то момент дыхание мужчины сбивается, и он уже не может бежать, не может держаться на вдруг ослабевших ногах. Но и это, не дает повода остановиться. В компании безразличного ветра проходит ещё около получаса, прежде чем Сэнфорд останавливается. Посчитав пройдённое расстояние достаточным, чтобы сохранить местоположение базы в секрете он дает себе отдышаться. Сняв автомат с предохранителя, наемник задрал голову в отвратительное серое небо. Сэнфорд сделал глубокий вдох, сжал покрепче своё оружие, направил дуло наверх. Помедлив еще секунду, наемник нажал на курок, выпуская в небо длинную очередь. Пули без особого смысла выпущенные в воздух, терялись где-то на фоне окружающего пейзажа. По всей округе прокатился звук, полный отчаяния и боли, пусть это были всего лишь выстрелы, наемнику они заменили крик. Он оборвался так же внезапно как начался, сменился на тишину. Наконец позволив себе упасть на колени, Сэнфорд выпустил автомат. Брови ещё больше нахмурились. Уголки глаз наполнились слезами, и он позволил им хоть попытаться смыть свою боль. Без Деймоса, она останется с ним навсегда, как страшное воспоминание о самом ужасном дне. О том дне, когда закончилась, казалось бы, вечная дружба. Когда вся жизнь вдруг потеряла смысл из-за каких-то мудаков, которые тоже познали смерть. Они забрали его за собой. Оставляя лишь пустые обещания и невероятную скорбь. Всё не должно было быть так, но всеравно… — Эй Форд! — В родном голосе слышится смешинка. — А? —Один парень, сделал каменное лицо и утонул! — Деймос широко улыбнулся, обнажая десна, внимательно наблюдая, как меняется в лице его напарник. Он тогда смеялся, и сам ещё не знал, что уже в последний раз. Но этот смех, Сэнфорд никогда не забудет.