в сумерках

— Чего так вышел? Продует, — за спиной звучит тихий глубокий голос. На плечи ложится легкий плед. — Провоняет же. — Так не кури. В голосе слышится больше улыбка, чем укор. Мори зажимает сигарету в зубах и поправляет плед. Тот мягко скользит по обнаженной коже, поднимаясь вверх по плечам. Так действительно лучше: несмотря на то, что осень на Хоккайдо выдалась теплая, здесь куда холоднее, чем в Йокогаме в это же время года, и находиться на улице совершенно без одежды немного прохладно, но Мори просто не смог устоять. На десятки километров вокруг снятой ими виллы нет ни души. Удаленность от чужих глаз и мнений слегка кружит ему голову. Огай глубоко затягивается и только из вредности бросает: — Не занудствуй. — Не дерзи. — Не указывай мне. — Слишком много «не», не находишь? У Мори изо рта вырывают сигарету, и он с нескрываемым удивлением смотрит на похитившего ее. Фукудзава уходит. Садится на кожаный диван у стены, тушит сигарету в стоящей рядом пепельнице. Тонкая струйка дыма цепляется за его пальцы. — Гадость, — он морщит брови. — Я думал, уж у Босса Портовой мафии должны быть деньги на приличный табак. Мори лишь жмет плечами. Привычка курить то, что доступно в каждой табачной лавке, у него осталась еще со времен военной службы. Фукудзаве ли не знать? Он поудобнее опирается о деревянные перила и осматривает своего спутника в этой поездке — меняющие окраску клены, конечно, тоже прекрасны, но на них Огай уже успел насмотреться. На Фукудзаву пока еще нет. Тот вышел на веранду, накинув на себя только свою домашнюю юкату, но не потрудился ее завязать. Восхитительный пример трещины в его самурайской выправке. Восхитительный открывающийся вид. — Так ты нашел этого парня? Теперь уже кривится Огай: он не собирался ни на секунду думать о рабочих вопросах в эти дни. Тем более о сбежавшем заместителе. — Нет. Феерично ушел и как в воду канул. Уверен, его теперь покрывает Танеда, иначе обнаружить было бы проще. — И что ты собираешься делать? — Не знаю, — цокает Мори, закатывая глаза. Эта история вытягивает от него больше, чем кто-либо может увидеть. Он собирается снова закурить, но пальцы не находят открытую пачку. Огай смотрит на свою ничем не занятую руку и пытается вспомнить: неужели он действительно оставил сигареты в доме? Можно, конечно, сейчас найти любой предлог и улизнуть с балкона на две минутки, найти пачку, вернуться обратно. Но как же не хочется отрывать взгляд. — Если он действительно сдался в руки Отдела по делам одаренных, вряд ли ты его когда-нибудь увидишь, — Фукудзава откидывается на спинку дивана, мышцы его пресса красиво перетекают и напрягаются. Мори поднимает глаза только за тем, чтобы взглянуть, как он по привычке трет пальцы друг о друга, чтобы избавиться от запаха. И зачем только? Знает же, что не поможет. — Никогда не говори «никогда»? — бормочет он в ответ. Он подкрадывается к Фукудзаве дикой кошкой, садится ему на колени ровно в тот момент, когда Юкичи снова предпринимает попытку поговорить с ним о делах. Третью за день. — Тебе не кажется, что что-то идет не так? В работе трехфазной системы, я имею в виду? Что-то сбилось: из Портовой мафии уходит Исполнитель в самом расцвете и пропадает из виду, Отдел по делам одаренных не справляется с мелкими преступниками, а агентство вынуждено брать на себя больше, чем реально может вывезти. Раньше таких проблем не было. — Почти десять лет прошло. Всякое случается, — кидает Мори. — Нацумэ-сенсей не мог предвидеть всего. Фукудзава глухо хмыкает. Огай чувствует, как в теле отдается вибрация его голоса. — И все же, мне это кажется странным, — на две секунды повисает пауза. Становиться слышно, как со всех сторон шелестят листья: — Ты должен что-то сделать с этим притоном у детсада. Они ускользают от полиции каждый раз, но при этом сидят у тебя прямо под носом. Реши проблему. Мори, молча кивая, берет его правую ладонь и подносит к своему лицу. Хоть Портовая мафия и контролирует наркорынок в Йокогаме, прикрытие притонов — проблема государства. Фукудзава прекрасно знает об этом, ровно как и о том, что Мори не будет лезть в их дела, пока проблема не достигнет критического масштаба, и все равно просит. Мори обязательно подумает над этим. Просто позже. Пока что он увлечен другим: ладонь Фукудзавы на удивление совсем не пахнет сигаретными смолами — только немного отдает табаком. Если не знать, эту горечь легко не заметить за сладковатой дымностью кладбищенских благовоний. Ими Фукудзава пропитался, кажется, насквозь. Собственно, ради этого Юкичи и прилетел на Хоккайдо: давно не посещал могилу сенсея, что взял его на воспитание еще мальчишкой. Дорога от удаленной виллы, чистка, уборка, благовония, буддийские сутры заняли у него почти весь день, один из трех, на которые он позволил себе оставить агентство. Мори это не понравилось, но возражать он не стал. Сам он просто ухватился за возможность наконец вырваться из Йокогамы, сбросил все дела на Накахару, уехал без зазрения совести. Должен же, в конце концов, и у него хоть когда-то быть отпуск? На Хоккайдо всегда дышалось легче, а местный сезон момидзи был в реальности так же прекрасен, как его описывал Юкичи в рассказах об этом острове. Огай хотел взять от этих трех дней как можно больше. — Что с тобой? Обычно ты болтаешь без умолку. Фукудзава заглядывает в глаза, действительно интересуется, но Мори не дает себя поймать. Если Юкичи все-таки разглядит последние беспокойные недели на его лице, он обязательно спросит. Мори не сможет ему ответить. — Просто устал. Выдались тяжелые недели. Он прикрывает глаза и ведет носом вдоль кисти. У Фукудзавы на ладонях кожа грубовата, но его пальцы за долгие годы работы с мечом не потеряли чувствительности. Мори следует за терпким древесным запахом от мягкой середины ладони до кончиков пальцев, дотрагивается до них губами. Для Фукудзавы это что-то вроде чужой сакральной причуды, для Мори — просто безобидный фетиш. От пальцев привычно пахнет сандалом и агаровым деревом. Запах мягкий, глубокий и для Мори абсолютно дурманящий. Он, кажется, различает еще кипарис и совсем тонкий, теряющийся в дереве аромат сливы. Последняя как-то не сходится с образом Фукудзавы в его голове. Слишком жизнерадостно? А впрочем, может, статьи в интернете не лучший источник информации о традиционных ритуалах. Он обводит языком кончик указательного пальца, слегка массирует мозоли на чужой ладони. Подушечка пальца мягко ложится на язык и давит совсем легко, чтобы дать Огаю знать, что Фукудзава все понял. Он не возражает. У Мори в ответ дергаются уголки губ. Он чувствует, как запах проникает в саму его суть. Он думает о том, как как этот запах проникал под кожу Юкичи, цеплялся за его волосы и одежду. Он думает о том, как этот запах цеплялся за пальцы, когда Фукудзава перебирал ими конусы благовоний и зажигал палочки. Эта мысль его очень волнует. Запах рук дурманит сильнее. Огай больше не может терпеть и поднимает глаза, когда смыкает вокруг указательного и среднего пальцев губы. Если подумать, для них обоих это интимнее, чем секс, — позволять другому видеть чуть более чувствительные составляющие их личностей, чем маски руководителей. Мори смотрит в потемневшие глаза Фукудзавы и насаживается на пальцы глубже. Фукудзава наблюдает. Во всей его статичной фигуре только зрачки движутся вслед за опускающейся и поднимающейся головой Мори. Они оба знают, что могут играть в эту игру достаточно долго, чтобы в процесс вмешалась жизнь и разрушила маленькую вселенную, что образуется после взрыва нагревающегося между ними пространства. Именно поэтому Мори не отвечает ни на один вопрос, не дает Фукудзаве ни на что отвлекаться: ему пришлось сделать многое ради того, чтобы увидеть этот самый тяжелый от возбуждения взгляд. Он просто хочет быть уверенным, что эта ночь будет принадлежать только ему. Он не знает, сколько это продолжается, но магию момента в итоге прерывает рука Юкичи на его бедре. Огай замечает, что плед давно сполз с его плеч, вечерний воздух слегка холодит ему спину, и рука, ползущая от бедра к пояснице и ниже, разгоняет мурашки. Юкичи окончательно развеивает наваждение запаха, когда его правая рука ускользает из ладоней Огая. Он дергает Мори на себя, заставляет его чуть наклониться, подвинуться ближе. Мори почти падает на его грудь, в последний момент опираясь о спинку дивана, обхватывает чужую шею и чувствует, как мокрые пальцы лезут внутрь. Фукудзава проверят, насколько он растянут: они уже успели потрахаться сразу, как только встретились утром на вилле, но после возвращения с кладбища Юкичи, не размениваясь на сантименты, ушел в душ. Огай присоединился несколько позже и все лип, распуская руки. Никак не мог утерпеть. Теперь же он замирает, когда левой половиной лица чувствует, как Фукудзава медленно поворачивает голову и четко проговаривает ему на ухо: — Иди за флаконом. Его голос настолько тихий и глубокий, что Мори вряд ли бы услышал, если бы был от губ Юкичи на несколько десятков сантиметров дальше. Но Фукудзава так близко, что Огай чувствует тепло, исходящее от его кожи. Он может зарыться носом в его серебристые волосы. Он может ударить его в спину, и у Юкичи даже не будет шанса заглянуть ему в глаза. Он медлит. Если он сейчас отпустит чужую шею, прохладный воздух проникнет между ними, оставшееся нагретое пространство между их телами остынет и взрыва не случится. Вселенная не сможет родиться. Огай сжимает пальцы на чужом плече, как бы молча возражая. Он способен принять Юкичи и так. — Иди. Это звучит как окончательное и бесповоротное решение. Это звучит как приказ, которому Огай вынужден подчиниться. Он все так же молча встает с чужих колен, исчезает в доме и появляется буквально через минуту. Агрессивно кидает специально купленный для поездки бутылек Фукудзаве в руки, приземляется назад на его еще теплые от собственного тела ноги с таким видом, будто собирается мстить. В каком-то смысле так и есть. Огай впивается в его губы раньше, чем успевает щелкнуть пластиковая крышка. Он действительно собирается мстить. Он собирается выжать из Фукудзавы, из этого вечера, из этой поездки все, что только может. Он пытается сорвать с плеч Фукудзавы юкату, и кусает чужие губы, когда с первого раза не получается. Им обоим приходится слегка отклониться, чтобы стянуть эту чертову ненужную тряпку, и как только руки освобождаются, Огай снова чувствует теплое прикосновение меж ягодиц. Он чуть не задыхается от внезапно пробивающей дрожи и хватает губами воздух. У Фукудзавы длинные узловатые пальцы и пожалуй даже слишком хорошие знания того, где и как нужно коснуться, чтобы заставить его скулить. Растягивая, Фукудзава сгибает пальцы под определенным углом, и другой рукой оглаживает бедро. На плечо падает несколько его скупых поцелуев. Огая от этого совсем ведет. Он ерзает на коленях, чувствуя, как Юкичи под ним твердеет. — Хватит уже, — бросает Огай куда-то в стену — чужого лица-то он так и не видит. Юкичи не дает отстраниться, растягивая, продолжает удерживать. Его ладонь тяжело покоится на спине и успокаивающе поглаживает позвонки, когда Огай пытается разорвать объятия. Это часто становится причиной их немых споров: Мори, может, в силу натуры, а может, в силу жизненных обстоятельств обычно пытается превратить их импровизированную постель в место схватки. Юкичи же предпочитает изводить его медленно и долго, и когда ему все-таки удается Огая укротить, тот капитулирует: расслабляется, становится похож на мягкий воск, наконец позволяет Юкичи взять контроль. Фукудзава чувствует, что сегодня один из таких дней: Мори возбужден, но это не просто бродящий по телу тестостерон. В его поведении есть что-то беспокойное. Что-то тревожное. Юкичи широко ведет от плеч к бедру, проходится по мышцам ног. Под рукой чувствуется бурлящее напряжение, готовое излиться наружу. Если он будет медлить, Огай взорвется. И это происходит. Как только Юкичи входит, Мори впивается пальцами ему в плечи, делает глубокий вдох и садиться на член одним плавным движением. После этого им обоим нужно выдохнуть, сморгнуть окутавшую глаза темноту. Проходит всего несколько секунд. Огай привыкает и делает пару плавных движений, словно освежает в памяти, каково это — заниматься сексом с Фукудзавой Юкичи, а потом заставляет того откинуться на диван и сразу задает быстрый темп. Воздух между ними вспыхивает моментально. Это похоже на безумие. Это похоже на падение в море или в ураган, где сквозь завывание ветра слышится скрип диванной обивки, шлепки кожи о кожу и их тяжелое дыхание. Мори слишком скучал, а спонтанный утренний секс у стены лишь разогрел аппетит, так что он не щадит ни партнера, ни себя. Сила, которую Огай вкладывает в движение, уравновешивается только силой, с которой Юкичи удерживает его бедра — на утро у обоих на бледной коже явно появятся мелкие отметины пальцев. От того, как жадно Огай принимает его, воздух вокруг плывет. Юкичи знает, что долго этот бешеный темп они поддерживать не смогут. Он скользит ладонями от ягодиц вверх, наслаждаясь тем, как Мори абсолютно неосознанно льнет к нему в ответ, и пытается запомнить, навсегда оставить это ощущение прогибающейся талии на своей ладони. Он начинает подмахивать бедрами, когда Огай таки сбивается с ритма и периодически забывает дышать. Движения его становятся все более хаотичными. Фукудзава ловит его руки, держит за локти и сбавляет темп. Двигается сам, осторожно, но точно. Им нужно замедлиться. Юкичи гладит обнаженную спину, смотрит прямо в глаза — следит за движением каждой мышцы лица, как бы молчаливо спрашивает, закончил ли Огай показывать свой нрав. Вопрос остается без ответа даже после того, как Огай ловит чужой открытый взгляд. Он теряется в ощущениях, жмуриться от того, как остро после лихорадочного забега ощущается размеренность Юкичи, как ощущается разница движений, когда они меняются ролями. Он жмется ближе, снова обнимает за шею, запускает руки в чужие светлые волосы и оттягивает их на затылке, когда ощущает на шее губы. От волос дурманяще пахнет сандалом, и этот запах смешивается с солоноватым запахом их кожи и пота. Юкичи двигается в нем медленно, степенно, трогает там, где так нужно. Внутри чувствуется каждый его сантиметр. Огай совершенно теряет способность мыслить. Фукудзава, наконец, валит его спиной на диван, закидывает ноги себе на плечи и завершает то, что начал. Шанс довести Огая до невольных скупых слез и стонов на самом деле ему выпадает не так часто, чтобы им пренебрегать. Когда внутри все сжимается предогразменной судорогой, Огай уже мало что может. Он только с последние секунды ловит чужое лицо, чтобы впиться в губы, и кончает с ощущением, будто на несколько секунд потерял сознание. Когда он приходит в себя, его живот уже холодит чужая сперма. Юкичи смотрит на него сверху сытым взглядом победителя, ухмыляется одними краешками припухших губ: где и когда еще увидишь это — Мори Огай, собственной персоной, запыхавшийся, растрепанный, раскрасневшийся. Затраханный до дрожи в ногах. Он тянет руку к его лицу, аккуратно убирает слезу с уголка глаза. Мори растерянно моргает. Хочется кинуть какую-нибудь колкость, но почему-то он решает промолчать. Фукудзава протягивает руку снова, на этот раз оставляет ее на уровне груди. Огай хватается за нее, но вместо того, чтобы самому подняться, дергает Юкичи на себя, и тот падает с настолько комичным выражением лица, что Мори даже расстраивается из-за отсутствия камеры под рукой: стоило бы это заснять, чтобы потом в самые тяжелые дни развлекаться, шантажируя директора фотографиями. Фукудзава, однако, в последний момент все же вытягивает вперед вторую руку, опираясь на нее, чтобы совсем не упасть, и оказывается от Огая в нескольких сантиметрах. Они видели друг друга во всех возможных состояниях: в крови, в сперме и в соплях, но почему-то именно это положение смущает. Огай бродит взглядом по белым ресницам и спускается вниз к губам. К щекам ощутимо приливает кровь — он знает, что его сейчас тоже изучают. Каждую новую морщинку под глазами, каждый седой волос, что бликует в окружающей его черноте. Мори в голову зачем-то лезет воспоминание о том, как он метал в Фукудзаву шутки насчет его очень удобного цвета волос, ведь в старости их не придется красить. Теперь в свои «далеко за тридцать» Огай не может себе признаться, что шутка перестала быть шуткой, а он даже начал в какой-то мере завидовать этой предусмотрительности природы. Огай отмирает только когда Юкичи дотрагивается до его руки. Он наконец замечает, что его ладонь все это время — каких-то жалких несколько секунд — покоилась на чужой крепкой груди. Фукудзава отодвигается. На лицо его падают последние лучи солнца перед тем, как оно зайдет, и в нем что-то незримо меняется. Мори знает, что сейчас случится. — Ты бы сказал мне, если бы у тебя были проблемы, которые ты сам не можешь решить? — спрашивает Фукудзава. — С чего вдруг вопрос? — Мне не нравится, что ты молчишь. Мори толкает его ступней в плечо и моментально ощущает хватку на лодыжке. — Я могу решить свои проблемы, Юкичи. Я чертов Босс Портовой мафии. Ответ выходит более резкий, чем он планировал. Мори выпутывает ногу из цепких пальцев только потому, что Юкичи не хочет ругаться: освободиться из его настоящего захвата было бы не так просто. Он поднимается с дивана и, дефилируя к месту, куда Фукудзава отбросил покрывало, мажет опускающуюся темноту сумерек белыми бедрами. «Красуется», думает Фукудзава. «Красуюсь», вторит его мыслям Огай. Мягкая ткань снова накрывает плечи. Становится немного тошно. Он оборачивается на все еще сидящего на диване Фукудзаву, ловит его взгляд, подернутый дымкой раздумья. Мори это не нужно. Он спешит рассеять ее, а лучше — нагнать своего собственного «тумана». — Я в душ, — бросает он как бы невзначай и белым призраком скрывается за дверью. Фукудзава прикрывает глаза, мысленно материться. Так же мысленно досчитывает до десяти. Ничего не помогает. Он встает, хватает упавший на пол бутылек лубриканта и следует за Огаем в темноту дома.

***

На следующее утро весь мир расползался по швам. Мори не мог толком ни на чем сосредоточиться: все так сильно давило на него. Уже вскрытые письма о кончине Оочи Фукучи пришли сразу от нескольких информаторов вместе с докладом от командира охранного отряда, курирующего высотки. В нем кратко и по делу излагалось, что этим утром член Исполнительного комитета Портовой мафии Накахара Чуя не прибыл на назначенную им же самим проверку. Ни в кабинете, ни в его конспиративной квартире Накахару не нашли, и на контакт он не выходил ни одним из возможных способов связи. Проверяться якобы должна была готовность отряда работать в условиях чрезвычайной ситуации, что само по себе было необычно, и вместе с пропажей Исполнителя здорово обеспокоило отряд. Рапорт был написан и положен Мори на стол буквально спустя полчаса после происшествия. Причина, которая сподвигла Чую устроить охранникам этот неожиданный экзамен, для Мори, в отличие от всех остальных, была ясна как день, но от этого раздражала не меньше, скорее даже не в пример сильнее всего остального дерьма, происходившего на фоне. Чуя догадывался. Чуя знал, что что-то грядет, и как мафиози, преклонивший колено непосредственно перед Мори и поклявшийся ему служить, делал все в своих силах, чтобы хотя бы понять, с чем ему предстоит столкнуться. Делал, даже если его действия шли вразрез с приказом Босса. Делал, даже если ставил на кон свое положение в организации. Нужно ли было это мафии? Безусловно. Нужно ли это было Мори? Совсем нет. Он отбросил очередной просмотренный по диагонали доклад, закрыл глаза и уронил голову на ладони. Виски горели. Пульсирующая боль свербила его мозг как дрель сверлит стену — настойчиво и неумолимо. Ко всему прочему еще, кажется, добавился жар: вечерние гонки за демонами из прошлого в холодный осенний дождь не пошли на пользу ни его иммунитету, ни его разуму. Вернувшись ночью домой и закинувшись противопростудным, он смог урвать себе всего пару часов сна, да и те прошли в каких-то смазанных кошмарах, которые Мори на утро, к счастью, почти не помнил. Утром в голове и так творился настоящий хаос. Мозг беспрестанно воспроизводил события последних лет в попытках найти если не ответ, то подсказку на вопрос о том, что, где и когда пошло не так, и почему с участниками всех последних событий произошло именно то, что произошло. В этом не было никакой логики, никакой структуры. Огай просто снова и снова перематывал пленку воспоминаний, зачем-то начиная с того самого разговора на Хоккайдо, почему-то прошедшего совершенно мимо него, но все-таки всплывшего в памяти благодаря чертовой открытке, и все больше убеждался, что сходит с ума. По крайней мере, он очень хотел себя убедить в том, что все происходящее — не правда, и он просто сходит с ума, ведь сколько бы он ни копал в прошлое, каждый раз приходилось признавать: все шло своим чередом. Все было закономерно. У всех принятых решений была своя весомая причина, просто в просчитанный план где-то снова вклинилась жизнь, точно так же, как тогда, в битве против Мимик, в уже написанный сценарий кто-то решил добавить эмоций, словно подлил масла в огонь, и сжег всех, кто у этого огня стоял. Огай вспоминал, думал и сравнивал, и все равно вычислительная машина его мозга каждый раз попросту сбивалась, и Огай оставался ни с чем. С другой стороны, какое-то внутреннее чувство шептало ему на ухо, что это он был тем, кто распалил огонь. Огай не мог дать ни одного весомого аргумента, чтобы доказать правдивость предположения, но подозрения глухо и болезненно скреблись внутри. Он продолжал рыться в себе дальше и с удивлением осознавал, что это чувство люди, кажется, называли виной. Он провел так все утро, пока в дверь не постучали, коротко, будто нехотя. — Входите, — бросил Мори так же сдержано. Он сделал вид, что занят документами, но не ощутив, как рядом разрезали воздух, все-таки вскинул голову, чтобы взглянуть на вошедшего. Человек в строгом костюме коротко поклонился и остался стоять в дверях. — Сегодня Вы не излучаете самодостаточность, Куросава-сан, — хмыкнул Мори. — Проходите, я не кусаюсь. Командир отряда зачистки бесшумно пересек кабинет и опустился в кресло напротив Босса. — Ну и что Вы мне расскажете? Слабость, тошнота, головокружение? — начал напевно перечислять Мори. — Или Вы не из пугливых? Отделались учащенным пульсом? — О чем Вы? — непонимающе моргнул Куросава. — О Вашем разговоре с Чуей Накахарой сегодня утром, — с лица Мори резко слезла сладкая улыбка, а тон сменился с мурлыкающего на стальной. От личины странного доктора, которую он было по привычке надел в первые секунды разговора, не осталось ничего. — Должно быть, жутко висеть на крыше высотки, надеясь только на его кулак и крепкость собственной рубашки? Разве нет? — Мори-сама… — Нет, — Мори хлестко разрезал воздух всего одним словом, не дав Куросаве ни секунды. На то, чтобы долго ходить вокруг да около, у него не было ни сил, ни желания, ни возможности. — Не унижайте себя объяснениями. Достаньте свой профессионализм, куда бы Вы его не запрятали, и отвечайте четко. Почему вас с Накахарой видели выходящими на крышу? О чем Вы говорили? Слова упали в тишину комнаты, будто камни в глубину реки. Мори увидел, как Куросава поежился, но темнота кабинета скрасила отпечаток страха на его лице. — Накахара-сан попросил меня о некоторой услуге, — голос Куросавы не смотря ни на что остался ровным. — О какой же? — Мори нервно дернул кистью с зажатой в ней тонкой металлической ручкой, явно выражая нетерпение. Наверное, ручка блеснула в тусклом свете лампы, потому что сразу привлекла внимание Куросавы. Взгляд его метнулся от лица Мори к его руке и, не найдя в ней ничего опасного, вернулся назад. Куросава выдержал пять секунд прямого взгляда прежде, чем отвел глаза. Он глубоко вздохнул, будто решаясь. — Мори-сама, Накахара-сан интересовался делом двухгодичной давности. Конкретно моей ролью в его выздоровлении, — выдал он на выдохе, и, кажется, сам удивился тому, что все-таки ответил Мори. Хоть теперь хода назад уже не было, он все же остановился, чтобы взглянуть на Босса. Тот напряженно ждал. Куросава продолжил. — Его беспокоил тот факт, что Вы выдали мне доступ в его палату, хотя к тому моменту я еще даже не был полноправным членом Портовой мафии. Я был вынужден приоткрыть карты. Я рассказал ему, что вирус чудовищно быстро распространялся по нервной системе, поэтому Вы, Мори-сама, решили прибегнуть к моей способности, чтобы замедлить все процессы организма. Рассказал про то, что способность основана на принципе анабиоза, и про то, что он, по какой-то причине просыпался быстрее, чем остальные, поэтому приходилось вводить его в сон чаще. Отсюда и мои частые посещения… — Это все? Вы говорили только о вирусе? — грубо прервал его Мори. Куросава покачал головой. — Он также спрашивал о том, как я вообще попал в мафию, — сказал он. Мори устало отбросил ручку и отвернулся. Нужно было срочно переключить внимание уставшего, начинавшего походить на сломанную пластинку сознания на что-то другое. За окнами стоял плотный туман, в котором тонули очертания города. Мори хотелось утопить в нем и себя — вряд ли бы это было мучительнее, чем каждую ночь проваливаться сквозь паутину полуснов, полустертых воспоминаний и недодуманых мыслей, которые проносились в голове так быстро, что их никак не удавалось поймать и уложить во что-то здравое. Он охватил лоб пальцами одной руки, слегка потер виски. — Мори-сама, не думаю, что те немногие факты о Фукучи, которые он получил, как-то помогут ему воссоздать события. Даже если память Накахары-сана начала восстанавливаться, этого все равно слишком мало, чтобы уличить Вас в… — Фукучи мертв, — бросил Мори, и в кабинете сразу повисла тишина. — Убит ночью. Чуя уже об этом знает. Уверен, что его сейчас нет на месте как раз потому, что он переворачивает Йокогаму в поисках связи между мафией и Фукучи. Мори неспешно нащупал на столе новенькую пачку сигарет — прошлым вечером выложил за нее двойную цену едва успевшей закрыть ларек женщине — вытянул одну, закурил прямо в кабинете. — Вы серьезно считаете, что я не хочу участия Накахары, потому что он может меня в чем-то уличить? И в чем же это? В том, что я предпочел организацию собственным интересам? Он с опозданием рассмеялся, откашливая неудачно пущенный из легких дым. Вышло как-то горько, особенно после проглоченной мысли о том, что единственный, у кого все еще осталось возможность хоть в чем-то его уличить, очень скоро придет за его головой. Мори покрутил сигарету в пальцах, затянулся поглубже, задержал горечь на языке подольше. Ядовитый хохот продолжал лезть наружу, но он подавил его одним единственным смешком. Эта привычка, доставшаяся ему от Дазая, прицепилась незаметно, но крепко — привычка зло и жестко высмеивать себя и все, что было дорого, обесценивать, втаптывать в грязь просто чтобы позже, когда настанет время это потерять, было легче. Было не так больно. Ужасная, мучительная привычка, которая не раз спасала его. Интересно, спасла ли она Дазая? Мори потушил сигарету о конверт, в котором пришли фотографии с места случившейся ночью бойни. Плотная молочная бумага с черным кругляшом ожога посередине в скудном утреннем свете выглядела абсолютно серой. Мори еще раз взглянул на окна. Чертов туман все густел и приближался. Тянулся к последним этажам высотки своими серыми руками, как мертвецы Стикса, цепляющиеся за лодку Харона. По ощущениям, стены его кабинета начали понемногу сжиматься. — Куросава-сан, Вам не кажется, что решение Фукучи отдать Вас мафии в качестве платы и сделать двойным агентом по-хорошему было бестолковым? Вы попали на игровое поле без каких-либо знаний о темной стороне Йокогамы, а уже играли в двух командах-соперниках одновременно. Фукучи просто хотел избавиться от Вас. Думал, даже Ваш талант к политике Вам не поможет, когда мафия казнит Вас как предателя. А Вы — вот. Цветете и пахнете. Как же он так просчитался? Куросава пожал плечами. — По правде говоря, он был хорошим тактиком только на поле боя. В остальном, его взгляд был довольно ограничен. Мори хмыкнул и, развернув кресло назад к подчиненному, сложил руки перед собой в замок. — Ну, раз он теперь мертв, у Вас остался ровно один Босс и ровно ноль причин молчать о том, что конкретно произошло тогда во время казни. Я знаю, что что-то тогда пошло не по плану, что это было как-то связано со способностями. И я знаю, что Вы уже рассказали об этом Чуе. Не могли не рассказать. Я хочу услышать подробности. Он впился глазами в лицо напротив. Лицо почти незаметно изменилось, и по нему пробежала тень недоумения. В нахмурившейся брови и дернувшейся носогубной складке Мори отчетливо прочил сомнение и вопрос: «Зачем?» — Не думаю, что могу что-то добавить к тому, что Вы уже знаете. Повторюсь, я был всего лишь… — Я не собираюсь ходить с Вами вокруг да около все утро, — Мори в очередной раз прервал назревающую сцену. Рука его нырнула под стол и, будто кролика из шляпы, достала оттуда бумажную папку. — Узнаете ее? — поинтересовался Мори, с наслаждением наблюдая за зарождающейся на лице подчиненного паникой. — Это папка Фукучи с компроматом на Вас. Да не дергайтесь Вы так: это оригинал. К счастью, из-за случившегося ночью в военной части поднялся такой шум, что проникнуть туда было проще простого. У меня было несколько свободных минут утром, чтобы пролистать ее. Узнал много интересных вещей. Мори небрежно открыл папку, взял первый же лист и принялся зачитывать основные заинтересовавшие его пункты. — Вы работали в военном госпитале и преподавали в Токийском медицинском университете, но Вас поймали на том, что Вы ставили эксперименты над трупами одаренных. Все бы ничего, дело можно было бы замять, если бы во время войны на Вас уже не написали рапорт. Ровно по той же причине. После такого найти работу в Токио уже не представлялось возможным, и Вы переехали в Йокогаму, смогли переучиться и устроится патологоанатомом в больницу, но и тут санитарка больницы увидела, как вы ковыряетесь в уже зашитом теле в нерабочие часы. Мори поднял взгляд на посеревшего, почти слившегося с комнатой, Куросаву. Тот застыл в кресле, будто кто-то прилюдно зачитывал список его самых тайных, самых темных, самых преступных и бесстыдных желаний. — Жизнь ничему не учит, да? — позлорадствовал он. — Лучше наступить десять раз на одни и те же грабли, чем не делать ничего. Что ж, в каком-то смысле это даже похвально. Вы исследователь по натуре. Вы изучаете способности, поэтому и работа в отряде зачистки кажется Вам раем. Где же еще найти столько одаренных, мертвых одаренных, как не в Портовой мафии, правда? Мори с той же небрежностью захлопнул папку, очевидно поставив в списке грехов Куросавы точку. — К чему это? — кивком головы указал на папку Куросава. — Я и так у мафии на привязи. — Я готов подумать о том, чтобы дать Вам больше свободы в этом направлении. И больше ресурсов. Но Вы и сами знаете, что здесь ничего не дается бесплатно, — медленно, делая ударение на каждом слове, завершил Мори и расплылся в улыбке. Одно из любимейших занятий — вербальное насилие — слегка оживило его. Он спрятал папку в ящик стола и снова сложил руки в замок перед абсолютно неподвижным лицом. За белыми перчатками остались видны только буравящие плоть глаза. Они следили за тем, как на лице Куросавы чистая паника переродилась в метание между двух огней. Мори решил дожать. — От правительства Вы теперь оторваны: вряд ли кто-то, кроме Фукучи, про Вас помнит. Поверьте, лучше поговорить сейчас со мной, чем позже с людьми Коё. Они не столь приятные собеседники. В смиренно разгладившейся складке на лбу доктора Мори прочитал согласие. Можно было приступать к делу. — Меня интересуют две конкретные детали, которые упоминаются в самом первом отчете, что мафия получила от Вас сразу после казни. Первая — это всплеск энергии, якобы вызванный использованием нескольких способностей, что странно, ведь в условиях тюрьмы способности приговоренных и военных не могли контактировать между собой. Вторая — это внезапная смерть палача от неустановленных причин. Можете прояснить эти моменты? — Мори-сама, Вы забываете, что казнь проводилась с использованием особого газа, — отрицательно замахал головой Куросава, явно собираясь опровергнуть слова Босса. — Вы хотить сказать, что …? — Да, газ сам по себе являлся способностью. Он распространялся по камерам и попадал в организм приговоренных. Обычных людей этот газ просто усыпил бы, но практически все из приговоренных были одаренными, так что газ вступал во взаимодействие с их дарами. Я предполагаю, что реакция на это зависела от характера и силы способностей, а также от умений их носителей их контролировать: например, один из заключенных потерял контроль над своей способностью и начал бессознательно превращаться в какое-то животное. Другой обладал такой силой, что, вдохнув газ, начал крушить камеру и чуть не пробил в ней стены. Оба были еще детьми. — Вы думаете, способности пытались защитить своих носителей? Куросава кивнул. — Возможно. Но у меня есть и другое предположение. Или, скорее, продолжение уже сказанного. Я допускаю, что в условиях сильного стресса, в которых находились те одаренные, их способности, так сказать, пытались переродиться. — Как это? — приподнял бровь Мори. — Что Вы знаете о природе даров, Мори-сама? — Не многое. Они редки и как правило индивидуальны для каждого одаренного, хотя мне встречались случаи, когда никак не связанные люди обладали одинаковыми дарами. Судя по одной известной мне истории, их можно передавать от человека к человеку. — Хм, Вам это уже известно, — чему-то, только ему одному известному, кивнул Куросава. Кивнул глубоко, будто отдал поклон. — Если способность можно передать, соответственно, она должна как-то отделяться от своего носителя. Ни мне, ни, думаю, Вам, не известен ни один случай, когда способность отделялась от человека в полном здравии. Я более чем уверен, что знакомая Вам история произошла, когда человек, передающий дар, был при смерти. Мори ничего не ответил, лишь рукой дал знак продолжать. — Моя теория состоит в том, что дар можно передать, только если донор находиться в пограничном состоянии. У меня не было возможности подтвердить это экспериментально, но все же я уверен, что когда носитель больше не способен контролировать дар, он как бы выходит наружу. Со стороны это должно выглядеть так, будто способность беснуется, но по факту она лишь выходит из тела, получает больше свободы. Тогда с ней можно взаимодействовать. А если со способностью можно взаимодействовать, значит, как и любая другая часть организма, она может мутировать или даже эволюционировать под воздействием окружающей среды. Конечно, при условии, что носитель дара может пережить этот процесс. — То есть, способности, не контролируемые носителями, просто начали изменяться под влиянием стрессовой ситуации? То, что Вы говорите, имеет смысл, но тогда мы бы наблюдали подобное «освобождение» чаще. — Возможно, нужно время для того, чтобы дар мог выйти. Чаще всего, слава ками, одаренные умирают быстрее, чем теряют способность контролировать свои дары. — Интересная теория … Хорошо, тогда как Вы объясните смерть палача? — На этот счет у меня есть только одно предположение: на его теле не было никаких явных следов, но сравнивая его случай с тем, что я видел в камерах, я бы сказал, что он отравился собственным дымом. Куросава ощутил, как Босс, с каждым его словом становившийся все мрачней, совсем затих, и поспешил добавить: — Дело в том, что он умер не сразу: в течении нескольких минут еще бредил. Это было очень похоже на то, что я слышал о действии его способности. Понимаю, Вас скорее интересует, как и почему это произошло, но на эти вопросы у меня нет даже предположений, не то, что полноценных ответов, — прозвучало его последнее неуверенное слово, и тишина повисла так же густо, как уже достигший вершины башни туман. Мори, застыв в кресле, молчал, только его пальцы крепко сжимались в замок и разжимались после. Жест этот был характерен для него в моменты глубокой задумчивости. Куросава проглотил свой вопрос о том, почему вся эта информация стала важна лишь сейчас, и перестал даже шевелиться: отмолчаться было безопаснее, чем нарушать будто поставленный на паузу в границах кабинета мир. Прошло несколько минут прежде, чем Мори отмер и вдруг властно сказал: — Я Вас понял. Вы свободны. Это произошло так резко, что Куросава, тоже успевший погрузиться в свои мысли, вздрогнул. Оглушенный внезапным приказом, он встал, нервно отдернул пиджак, но, кажется, сделал это недостаточно быстро, так как уже в следующую секунду услышал нетерпеливое «идите». Он быстрым шагом покинул комнату, уже на выходе выдохнув и мысленно поблагодарив всех ками за то, что остался жив. Как только за ним захлопнулась дверь, Мори от души выругался. В отличие от ушедшего командира, у него появилась своя версия ответа на вопрос о смерти палача. При сопоставлении услышанного с уже известными фактами, все становилось совершенно очевидно. Ведь суть способности Фукудзавы состояла в управлении другими способностями, так? Но для этого ему нужно было создавать связи с подчиненными. Должно быть, газ попал в его тело в тот момент, когда связи начали рваться, а на фоне происходящего Фукудзава не мог это контролировать. Мори откинулся в кресле, закрыл глаза и прошелся по цепочке предположений еще раз. Из нее напрашивался страшный вопрос: мог ли дар Фукудзавы мутировать и научиться контролировать другие дары без создания связей, только физически взаимодействуя с ними? Но тогда она бы стала невероятно мощной, он бы сказал, дьявольски мощной для одного человека. Способна ли природа даров на такой скачок? С другой стороны, Чуя с самого детства носит в себе буквально бога … Да и Элис — что тогда случилось вчера с ней, если ей никто не управлял? Ведь все сходится: Огай потерял Элис ни с того ни с сего, потому что Фукудзава так хотел. Он специально дотронулся до нее в толпе, чтобы увести ее, чтобы поиграть с ним, посмотреть на его реакцию. И предупредить, что смерть идет за Огаем по пятам. Мори встал с места, налил полный стакан и опрокинул в себя залпом, даже не разбирая, что пьет. Сейчас ближайшее будущее представало еще более уродливо, чем в самых худших просчитанных им вариантах исхода. Неблагоприятные вероятности и тяжелые мысли давили ему на голову, и самая острая из них теперь кромсала его мозг вопросом: каков шанс, что Чуя, если он очутится рядом, когда Юкичи придет, будет вынужден использовать Порчу? — Черт! — Мори, не сдерживаясь, запустил пустой стакан в бронированное окно. Хрусталь посыпался на ковер мелким дождем осколков. Сразу после его восстановления, Мори настрого запретил Чуе пользоваться Порчей, но что если? Что, если придется? Сможет ли мафия остановить безумие Арахабаки, и, самое главное, согласится ли Йосано потом лечить Накахару, если Мори станет на колени, чтобы попросить ее об этом? Потеря Накахары будет большим ударом по мафии, и если когда-то Мори был готов пойти на это в качестве крайней меры, то теперь, когда вся верхушка и он сам видел в Чуе негласного наследника, такой ход стал бы для мафии самоубийством. Подступала паника. Огай глубоко вдохнул — заставил себя вдохнуть — оглядел кабинет, зачесал упавшие на лицо волосы назад и пошарил ладонью по столу в поисках резинки. Бившиеся о черепную коробку мысли нужно было разложить по полочкам. Он перевел взгляд в окно и, начав собирать волосы в хвост, вдруг остановился, поняв, что ведь все же есть и другой вариант. Всегда есть другой вариант. Больная усмешка прорезала его лицо. Руководитель организации — ее раб. Эти слова будут написаны на его могиле, если ему посчастливиться таковую иметь. Огай туго затянул резинку, сел за стол, взял бумагу и принялся писать. Закончив текст, он положил его в светонепроницаемый черный конверт и поставил свою печать, после чего вызвал в кабинет уборщика, но покинул его еще до того, как кто-либо пришел. Темными коридорами он прошел в тайную личную комнату, о которой знали лишь несколько приближенных, открыл единственный в ней сейф и положил туда конверт. Когда замок сейфа щелкнул, Мори вздохнул. Основное, что он должен был сделать, было сделано. Теперь оставалось только ждать. Оставшийся день он провел, завершая дела, до которых никак не доходили руки: читал рапорты, проверял отчеты о прибыли и тратах за последний месяц, распределял несрочные задачи между работниками. Объяснения появившегося ближе к полудню Накахары Мори выслушал в полуха и отправил его на совершенно несложное, но долгое и муторное задание на другом конце Йокогамы. Когда дела закончились, время шло к полуночи. Мори спустился на несколько этажей, чтобы размяться и сварить себе кофе на небольшой кухне в комнате отдыха. Кухня была оборудована для сотрудников, но сейчас в ней не было ни одной души: все офисные работники уже должны были разойтись, а охрана на постах только-только сменилась. В здании было мертвенно тихо. Мори засыпал в турку кофе, налил воды и поставил на плиту. Турка стукнулась о ее поверхность, и Огай слегка поморщился от слишком громкого звука. Он дождался момента, когда начнет подниматься пена, снял турку, перелил содержимое в кружку. Готовый кофе тоже лился слишком громко. Чтобы он теперь не делал, в тишине комнаты все звучало слишком громко. Огай решил никуда не уходить и остался на кухне, пока не осилил кружку до конца. Он помыл ее и поставил около раковины, слишком сильно стукнув ею об алюминиевый край. Раздался звон. Но и усиленный в десять раз, он не был бы насколько же ужасающим, как визг заревевшей по всей высотке сирены.