Fault || Вина

Часть Первая: Убеждение

(твердая убежденность или вердикт о виновности)

-Багрянец-

Белые стены через какое-то время наскучили ему. Вот почему Томми старался везде оставлять яркие багряные пятна. Там, на дверной раме, велся счет того, сколько раз он выходил. Что, признаться, случалось не так уж часто, но Томми был доволен, что верхняя часть была неизменно карминового цвета. И ладно, может быть, некоторые стороны рамы имели лишь немного красных отметин - не потому, что он был коротышкой, а потому, что иногда у него не хватало сил для хорошего прыжка. Охранникам нравилось делать вид, что время имело значение, что всегда нужно было куда-то спешить, чтобы уложиться в какое-то расписание. Томми точно знал, что время ничего не значило, о чем свидетельствовала его наименее любимая стена. Когда его впервые поймали, он начал вести счет. Алые отпечатки пальцев насчитывали около тридцати, но потом он сделал что-то не так. Он не мог вспомнить что именно, только то, что не смог продолжить подсчет из-за ограничений. Он сбился со счета, и, когда ему, наконец, доверились, Томми не знал, каким должно было быть следующее число. У него не было мотивации продолжать, да и смысла в том не было, поскольку он понял, что ни "ночь", ни периоды приема пищи не были достаточно последовательными, чтобы можно было отмечать дни, и потому он сдался. Он знал, что ему шестнадцать, но ему уже давно было шестнадцать. Может быть, однажды он просто объявит, что у него наступил день рождения. Возможно, во время визита к Филзе, тогда старик сможет что-нибудь подарить. Ну, не то чтобы у Филзы было что-то, кроме зубной щетки, пластикового стаканчика и одной из этих ужасных бритв с заточкой, но Томми всегда был оптимистом. Может, Филза осыплет его комплиментами и объявит Томми своим самым любимым Собранным. Что, безусловно, было бы правдой. Наверное. Томми не был уверен во всех критериях. В любом случае он не хотел устраивать праздник в собственной камере, даже если бы она выглядела мило. Следующим проектом стала малиновая полоса, которой Томми пометил каждый уголок, какой только мог. Хорошо, что в камере с мягкой обивкой были складки между панелями, что давало ему возможность взбираться по стенам в меру своих возможностей, а отпечатки рук навсегда запечатлевались в яркой краске. До потолка он так и не добрался. Это не имело большого значения, да и лазание было весьма утомительным занятием. Стены были по меньшей мере в два раза выше его роста, и это была единственная доступная ему метрика. Несколько следов все же достигали потолка, но только когда была цель, в основном для прикрытия камер или ради исследования вентиляционного отверстия. Оно было примерно на полпути вверх по стене, и он уже добирался до него однажды, когда отчаянно хотел уйти (первые дни были самыми худшими), поэтому следы его скребущихся ногтей, царапающих винты, должны были остаться там, как в знак позора. Против него не предпринималось особых мер защиты, но даже самая элементарная была эффективной. Это было... неловко, но на самом деле единственным человеком, о котором он беспокоился и которого ему разрешалось видеть, был Филза, а поскольку Томми считался гораздо менее опасным, Томми всегда был единственным, кому позволялось выходить. Филза сказал, что у них была какая-то иерархия угроз, которая структурировала протоколы безопасности. (Это не могло быть настолько точным, если Томми не был на ее вершине, но, эй, они никогда не встречали его в темном переулке. Оооо, если бы у него был нож, кто знает, что бы он сделал. Ну, возможно, случайно уронил бы его или еще что-нибудь, но болтовня была частью его обаяния, Томми знал это). На самом деле это означало лишь то, что никто из тех, о ком он заботился, не увидит его слабую попытку побега, но, к сожалению, также не увидит ни одного из его дизайнерских решений. Ни одного из новых вариантов, во всяком случае. Еще одно скопление отпечатков рук красовалось на смотровом окне. Местные архитекторы по грубости предусмотрели его односторонним. Томми решил сделать его никаким-сторонним, просто чтобы ткнуть им этим в лицо. Они могли мыть его сколько угодно; Томми всегда создавал много пигмента, и у него было столько времени в мире, чтобы тщательно закрасить всю поверхность. Если они начинали часто его мыть - слишком часто, по его мнению - Томми смирялся и оставлял им несколько пробелов - среди различных ругательств и оскорблений, которые он там же калякал. У Томми неплохо получалось писать задом наперед, и он мог бы гордиться своими навыками, если бы только слова оставались такими, какими он их задумывал. Томми не был уверен, в чем было дело, но любое бранное слово всегда превращалось в слово "маффин". Он не знал почему, знал только то, что это раздражало его еще больше, что приводило к более... изобретательным оскорблениям для зрителей. Томми знал, что они это заслуживали. Если они хотели наблюдать за ним, то могли бы, по крайней мере, делать это внутри. Так было бы интереснее, а Томми всегда было скучно. Потому что здесь всегда было оооочень скучно. К счастью, какой-то бог (возможно, Филза или Иисус) даровал ему развлечение на этот день, потому что вместе с его обеденным подносом прибыли два дерганных новых сотрудника. У одного из них (который был выше Томми на целую голову) были широкие испуганные глаза орехового оттенка, спрятанные за круглыми очками, цвет которых Томми одобрял, учитывая его выбор в дизайне интерьера. Бледная и без того кожа побледнела еще сильнее, выделяя веснушки. Его дыхание становилось все более учащенным, ноги были напряжены, готовые отпрянуть от Томми в любой момент. Другая, женщина, держала его обед. Она была невысокой и грузной, с бронзовой кожей и вьющимися волосами, убранными в хвост. Ее лабораторный халат был немного великоват ей, с одной стороны - сильно порван, а нитки истерлись до опасно зеленого цвета. Предположительно, кровь предыдущего владельца, которая была успешно вычищена из ткани, поэтому факт, что там оставался зеленый пигмент, весьма впечатлял. Томми оживился при виде этого зрелища. Давненько он не видел девушек. Она осторожно поставила поднос. Томми нахмурился - и от того, что ему придется его самому забирать, и от того, что сегодня день Бурого. Он предпочитал Серые пищевые блоки, которые хоть немного походили на настоящую еду, в отличие от Бурого. Рядом с ним лежала коробка сока. Томми обрадовался этому. Возможно, он сделал что-то хорошее на этой неделе, и то была награда. Хотя он не знал, за что именно. Какой смысл в обучении, если не показывать взаимосвязь? Пара отступила назад - все еще довольно далеко от двери, но уже на достаточном расстоянии от подноса. Парень стоял чуть дальше, и казалось, его ужас только удвоился. «Теперь можешь есть», - четко, но нерешительно произнесла женщина. Томми подошел и опустился на мягкий белый пол. Поморщив нос, он схватил батончик Бурого и поднес его ко рту, после чего замер. «Вы просто будете смотреть, как я ем, или...» Женщина выглядела удивленной его неожиданному голосу. Мужчина, как ни странно, нахмурился. «Потому что я не собираюсь предлагать вам Бурый... если только... Вы новенькие здесь, верно? Это может быть моим приветственным подарком. Позвольте сказать, что Бурый намного лучше Серого, поверьте мне, так что, если бы вы захотели обменяться со мной, я бы с радостью дал вам немного Бурого. В качестве угощения, за то, что вы новенькие». Он надеялся, что они купятся на это и дадут ему немного Серого. Если дадут, то они будут настоящими дураками; все знали, что Серый намного лучше Бурого. В таком случае они заслужили бы это, правда. Пара стояла неподвижно, прежде чем мужчина, казалось, взвешивал в уме какое-то решение, чтобы наконец принять его. Дверь, как всегда, была заперта снаружи. То, что Фонд использовал его в качестве тренировки, было... раздражающим. Наверное, хуже всего было тем сотрудникам, которые начинали с комнаты Томми. Да, ведь Томми был Большим Мужчиной, Альфа-Самцом, и все такое, но его намеренная смертоносность в Фонде была довольно низкой... нулевой, вообще-то. Не то чтобы намерения Томми действительно что-то значили. В любом случае ослаблять бдительность до такой степени, наверное, было вредно. Как только высшие чины решат, что сотрудники могут обойтись без страховочного троса, вполне вероятно, что следующее задание оставит висеть их головы на этом тросе. Эх. Томми был не в силах помешать плохому руководству убивать новичков. Это было даже забавно, когда он забывал о жалости. Никто, на ком был этот лабораторный халат, не заслуживал сочувствия. Какой бы выбор ни привел тебя к этому, это означало, что ты получил именно то, что тебя ожидало. По крайней мере, он убеждал себя в этом. Мужчина постучал в дверь, но все звуки терялись в плюшевой ткани. Практически единственное, что не было обито, - было окно. Он вцепился когтями в то место, где могла быть дверная ручка, повторяя алые царапины, оставленные Томми в результате той же бесплодной попытки. В конце концов парень выбился из сил и развернулся, прижавшись спиной к стене. Женщина отвернулась в сторону, не сводя глаз со своего напарника, а также с Томми, который грыз бурый кусок пищи. Лучше бы Фонду иметь хорошую стоматологию, поскольку Томми был уверен, что рано или поздно сломает себе зуб. Он точно знал, что здесь была куча "докторов", но они были не в счет, и о них не стоило вспоминать. Он еще не успел сломать ни одного коренного зуба, но, вероятно, это был лишь вопрос времени. «Я не знала, что ты умеешь говорить», - медленно сказала женщина. Ее слова застали его врасплох, и он неловко поднял голову. Ее акцент не был американским, и это было замечательно. Он также не был британским, но, эй, не могут же все быть победителями в этой жизни. Она возилась с кончиком своего длинного каштанового хвоста, что могло быть проявлением нервозности. Ее произношение было медленным, словно она разговаривала с ребенком, которым Томми определенно не являлся. К сожалению, из-за того, что зубы наполовину погрузились в батончик, он не мог ей ответить. Тишину заполнило ее бормотание, которое он, вероятно, не должен был уловить. «Они не говорили, что здесь будут дети...» И с одних этих слов у Томми появился смертельный враг. Его убийственные мысли были прерваны, когда парень внезапно вскрикнул. «Это не ребенок!» Эй, Томми начал нравиться этот парень! Уважение к его возрасту было отличным способом набрать очки для Томми. «-Это даже не человек! Это монстр, ты знаешь это! Оно только притворяется человеком!» О, ладно, забудем об этом, леди могла быть его вторым заклятым врагом; теперь этот парень был номером один. Томми наконец-то вырвал зубы из бруска Бурого, драматично выплюнув остатки изо рта, приготовившись говорить. Он был прерван серией кашля. Чей-то голос в голове прошептал ему: "Вот почему нужно все как следует прожевывать, м̶͍̫̭̏̓а̸͍͎͓̊ф̴͙̈́ͅф̴̥̱͕̫̀͋̎̕̕и̸̞̇н̴̮͍̲͍̺̈́̿̒͛͝. Подавиться насмерть - отличный способ помереть". Вероятно, это был голос Филзы, и кроме того он, возможно, был прав. Новички, к счастью, замерли, наблюдая за ним, когда он поднял палец в жесте, прося о секунде времени. Секунда прошла, а он все еще кашлял. Когда кашель в конце концов утих, Томми был уже довольно раздражен, а сотрудники просто там. Стояли. Неловко. У парня в глазах была только настороженность, когда у женщины во взгляде читалось нечто вроде обеспокоенности. «Так, во-первых, я НЕ монстр! Это очень грубо, я оскорблен. Я подам на тебя в суд. Во-вторых, иди в ϻ̶̥͇̦̈̀ǎ̷̞͊͆φ̷̻̩̣̐͐́̄ф̶̜̐ϗ̷̖͇͚̓̄ͅн̷̨̻͕͕̰̇̂, парень, а в-третьих...» Мужчина впал в истерику и закричал: «Ты буквально измазал стены кровью! У тебя руки в крови!» Томми, не ожидая такого, скорчил гримасу: «Это не кровь». В настоящее время Красный был примерно на уровне запястья, что было его типичным показателем. Безопасно. Он был в безопасности. Прекрасно. Не о чем было беспокоиться. Пятно слегка приподнялось, бросая вызов гравитации, ползя выше по его руке, и он нахмурился, глядя на петляющие усики жидкости. «О, конечно. Тогда что же это?» - усмехнулся мужчина. «Не знаю», - пожал плечами Томми. Он не был уверен в том, что сможет объяснить про Красный, да и не чувствовал острой необходимости в этом. «Если бы это была кровь, то она была бы засохшей и коричневой, разве нет? Ага, здоровяк? Не подумал об этом?» Честное слово, неужели они никогда не видели, как засохшая кровь покрывает стены и пол, растекается и ползет к вам, вытекая из глоток, туловищ и голов, бесконечно, беспрерывно просачиваясь в пол, в здание, в сны, которые не дают вам спать по ночам? Это не было похоже на стены Томми. Ну, может быть, только в самом начале, но после кровь всегда быстро темнела. Он хорошо знал это явление, знал все оттенки, которые могла иметь кровь, если дать ей время. Его же Красный всегда оставался свежим и ярким. Может, ему стоило продавать его как краску? В сухом виде он не имел никакого эффекта, так что это могло бы сработать. Тогда он заработал бы кучу денег и стал бы очень богатым и успешным. Но краска не должна смываться... конечно, это было бы аферой! Он мог бы стать очень богатым и успешным, продавая людям плохую краску. Если бы он был богат и успешен, то, возможно, он мог бы позволить себе каждый день есть Серый, а не мерзкий Бурый, какой он сейчас грыз. Или, может быть, он смог бы купить настоящую еду. Прошла целая вечность с тех пор, как он пробовал настоящую еду. Когда он закончил есть, женщина что-то обдумывала, дважды поправляя свой хвост. Пауза затянулась, но, на самом деле, у Томми было все время в мире. Она одарила его яркой, хотя и откровенно фальшивой улыбкой. «Нам поручили... пропитание, кажется, они так сказали...» Томми кивнул. Это звучало почти верно. «Есть ли у вас предпочтения относительно того, как мы будем действовать, мистер...» Она опустила взгляд на планшет, сканируя его. Ее брови нахмурились, и через мгновение она начала медленно пробегать по ужасно знакомой строке цифр. Ух. Томми ненавидел свой номер. Женщина поморщилась, встретив его хмурый взгляд, и вернулась к информации. «Значит, вы предпочитаете, чтобы вас называли Подстрекателем?» Томми не нравилось ни одно из обозначений, которые давал ему Фонд. Числовое прозвище всегда казалось ему таким обесчеловечивающим. Или обезличивающим, учитывая, что он не считался для них человеком как таковым. Но другое имя... оно заставляло его чувствовать себя человеком. Плохим человеком. «Вообще-то, я зовусь Томми, поскольку это, знаете ли, мое имя», - коротко сказал он. «Ох», - вздохнула сотрудница. «Хорошо. Два других казались такими неудобными в использовании и трудными для запоминания. Хм. Хорошее имя, оно тебе подходит». Томми позволил себе смягчиться. В конце концов, она была права, поскольку его номер и прозвище были отстойными, а Томми, очевидно, было лучшим именем на свете. «Не хотите назвать свои имена?» Он мог бы ответить вежливостью на вежливость. Леди почти было ответила, но парень быстро вмешался: «Не надо! Это уловка! Это как у фей!» Томми надулся на это: «Я не какая-то фея! Я не маленький, крылатый и блестящий! Оооо, если бы я был таким, я бы летал повсюду - зум, зум - прямо в чьи-нибудь глазницы. Я был бы таким сильным. Никто бы не ожидал, что я попаду им в глаза. Они бы просто шли-шли по лесу и БАМ! Ну и кто теперь слепой, м̶̡̹̙͒͒̽а̴͈͙̳̔φ̴̢̟̘̬̈́́̎φ̶̼̯̥̳̩̉и̶̡̣͕̐̂͠ͅͅн̸̗̪̘̳͖͂̀̔͘?» Рабочие обменялись взглядами, которые Томми не стал разгадывать. Рыжий мужчина, казалось, был в ярости, а женщина неловко перевела взгляд на свой отчет. Это заинтересовало подростка. «О, можно мне посмотреть? Я люблю читать о себе». Женщина задумалась, вероятно, оценивая вероятность того, что ее могут убить, но потом осторожно подошла и наклонила планшет, дав ему взглянуть. Томми выхватил его, рухнув вниз, чтобы использовать пол в качестве стола. Вопиющая ошибка попалась ему в глаза, и он снова посмотрел на сотрудницу. «Могу я одолжить твою ручку?» «Зачем?» «Внести правки». «Я не знала, что данные были ошибочными, это все, что они мне дали... У меня даже не было достаточно времени, чтобы тщательно...» - замялась она, но передала пишущий инструмент. Томми сразу же вычеркнул очень неправильное значение в разделе "Рост", написав вместо него "6'3". «Они всегда пишут неправильно, сколько бы я им ни говорил», - сообщил он ей. Он бегло просмотрел остальную информацию. Уровень Красного, факторы раздражительности, связи с Клинком, раздел с кратким изложением "Завета" Филзы... Честно говоря, все это было довольно скучно, поэтому Томми перевернул одну из страниц и начал рисовать. Женщина наклонилась, не решаясь сесть и ограничить свои возможности для побега. «Что ты рисуешь?» «Бумажную девушку... ϻ̶̥͇̦̈̀ǎ̷̞͊͆φ̷̻̩̣̐͐́̄ф̶̜̐ϗ̷̖͇͚̓̄ͅн̷̨̻͕͕̰̇̂, только не снова», - простонал Томми, наблюдая, как испортилось его искусство, когда большое малиновое пятно сползло с его руки на страницу. «Это, э-э, выглядит красиво», - предложила леди, и мужчина хмуро зыркнул на нее. Томми решил, что будет гораздо веселее проигнорировать его. Если ему повезет, это еще больше раззадорит очкарика. «Спасибо. Могу я... оставить это себе? Твой планшет? У меня здесь не так уж много вещей». Томми отчаянно пытался сохранить нейтральное выражение лица. Это просто должно было сработать. Следующим вариантом было бы заставить пару подраться, а затем украсть вещь, но тогда они могли бы отобрать ее снова, поскольку у него не было бы разрешения. А еще он будет наказан, но это было само собой разумеющимся. «Наверное, да... знаешь, что, в следующий раз я принесу тебе больше бумаги, хорошо?» Теперь у него были белые стены, багряный пигмент, зубная щетка, чашка, бритва и планшет. Это было немного, но все это принадлежало Томми. Он практически ликовал, радуясь пополнению к своему имуществу. «Да! Теперь я смогу написать "Как заниматься м̶̧̡̛̙̦̣̏͆͝а̸̩͌ф̴̩̈́̑͋͝ф̵̖̘̈́̆̈́̒и̷̛͓̓͋͗͘н̵̡͑͊о̷̪̒м̸̨̛̎̈̊"!»* «Ты действительно так любишь маффины?» Настроение Томми упало. «Попробуй ругнуться, увидишь, что будет. Я заперт здесь уже целую вечность и даже не могу ругаться. Я в полной м̶̡̹̙͒͒̽а̴͈͙̳̔φ̴̢̟̘̬̈́́̎φ̶̼̯̥̳̩̉- О, да ладно! М̶̦̥̿̃̎͝а̴͈͙̳̔φ̴̢̟̘̬̈́́̎φ̶̼̯̥̳̩̉и̶̡̣͕̐̂͠ͅͅн̸̗̪̘̳͖͂̀̔͘ даже не ругательство!» Женщина улыбнулась. «Уверена, это просто настоящий маффин, не так ли?» «Я знаю, как это работает, ты сейчас просто сказала "маффин"», - нахмурился Томми. Она выглядела немного смущенной тем, что ее поймали, и снова принялась возиться с волосами. «Я вообще не так часто ругаюсь», - призналась она. «M̷̢̒̈́͝а̸̩͌ф̴̩̈́̑͋͝ф̵̖̘̈́̆̈́̒и̷̛͓̓͋͗͘н̵̡͑͊.. M̷̢̒̈́͝ǎ̷̞͊͆φ̷̻̩̣̐͐́̄ф̶̜̐ϗ̷̖͇͚̓̄ͅн̷̨̻͕͕̰̇̂ сын. М̶̦̥̿̃̎͝а̸͍͎͓̊ф̴͙̈́ͅф̴̥̱͕̫̀͋̎̕̕и̸̞̇н̴̮͍̲͍̺̈́̿̒͛͝ ϻ̶̥͇̦̈̀ǎ̷̞͊͆φ̷̻̩̣̐͐́̄ф̶̜̐ϗ̷̖͇͚̓̄ͅн̷̨̻͕͕̰̇̂». Томми так бы и продолжил сыпать ругательствами, но тут с другой стороны двери раздался громкий металлический стук. Женщина встала, пытаясь поправить свой лабораторный халат (что было невозможно, учитывая такую дырку в нем). «В следующий раз я принесу перчатки, чтобы твое искусство осталось нетронутым, хорошо?» - бросила она, оглянувшись через плечо. Она чувствовала себя слишком бодро, чтобы понять какую угрозу сейчас пообещала. Или, может быть, она просто была садисткой. Томми почувствовал, как участилось сердцебиение, а вместе с ним и его Красный. Пигмент пополз вверх по рукам, извиваясь по локтям змеиными усиками. Паника, как тиски, сомкнулась вокруг его сердца. «Прости, я не хотел, пожалуйста, я был хорошим, правда же?» Его слова вылетали так быстро, что спотыкались друг о друга, и страх окрашивал их. «Пожалуйста, не заставляй меня, я не хочу перчаток, я ничего не сделал, прости меня...» У Томми не было выбора, когда дело касалось перчаток. Это было излюбленным наказанием докторов. Их не волновало, что лишение Томми способности чувствовать вещи приводило его в панику; что сенсорные ограничения были почти пыткой. Перчатки всегда были гарантией того, что дело пойдет только хуже, потому что они не хотели, чтобы у него была возможность сопротивляться. Он даже не сделал ничего, чтобы заслужить наказание... или сделал? Неужели он опять все испортил? Томми думал, что они с этой женщиной хорошо ладили, но узнать, что она была такой же, как и все остальные... Дверь открылась, и мужчина проскользнул внутрь. Женщина почти последовала за ним, но, на миг поколебавшись, подошла обратно к нему. Томми попытался спрятать руки, упершись ими в грудь и отстраняясь от нее. Она остановилась, подняв ладони в успокаивающем жесте. Ее улыбка была растерянной, такой, какую используют, чтобы попытаться быть вежливым, когда не знают, как ответить. «Это было просто предложение, ты не обязан их использовать, хорошо? Ты можешь отказаться». «Нет, нет, нет, нет, я хороший, видишь? Я был хорошим, я не хочу их, спасибо». «Тогда я не буду их приносить», - сказала она мягко. И с этими словами она исчезла за дверью с красным косяком. И Томми остался наедине со своими мыслями, планшетом и гарантией того, что сегодняшнюю ночь он проведет с кошмарами.

***

Выхода не было. Томми было известно несколько неоспоримых фактов. Ему было шестнадцать. Его рост составлял 6'3 фута, несмотря на то, что Фонд настаивал на другом. Его глаза обычно были голубого цвета - ярко-голубого, если он правильно помнил. Одностороннее зеркало, когда оно не было покрыто малиновым налетом, всегда искажало цвет и форму, поэтому невозможно было определить, как он выглядел сейчас. Он видел, что он невероятно сексапилен и очень привлекателен, разумеется, но не более того, что он мог иногда углядеть в одностороннем стекле. Его прическа была просто кошмаром. Он был блондином и очень кудрявым, и он знал это наверняка, потому что иногда просыпался, обнаруживая, что его волосы снова подстригли, а золотые локоны разбросаны по полу. Они не хотели, чтобы он измерял время по скорости роста волос, что было нелепо, поскольку откуда было Томми знать, как быстро растут его волосы? Это было странно. Он знал, что его руки покрыты Красным, потому что это было очевидно, и он также окрасил больничный халат в гранатовый цвет, просто для стиля. Так он выглядел круче. (А еще однажды он покрасил свою кожу в цвет смотрового окна и оставил промежуток, в котором мог поместиться. Он не мог видеть реакцию наблюдателей, когда он внезапно напугал их, но отчетливо слышал приглушенный вскрик, который дал понять, что его камуфляж сработал). Он знал, что Фонд на самом деле не мог его видеть, поскольку он закрывал камеры и окно, а значит, наблюдение должно было вестись лично. Томми также понимал, что иногда это могло доставить неудобства, но он уже давно осознал, что уединение будет одним из немногих его прав, которое он будет бережно хранить. Время от времени наступал день уборки, и на короткое мгновение, пока он не мог нанести краску заново, он чувствовал себя уязвимым, поскольку без цвета как еще он мог чувствовать себя в безопасности? Не то чтобы его комната считалась оплотом безопасности, но рубиновый слой заставлял его чувствовать себя более защищенным. Ближе всего к настоящей безопасности он подбирался, когда находился рядом с Филзой, но это происходило весьма ограничено, и в остальное время ему нужна была любая другая защита, которую он только мог себе позволить. Еще одним фактом было то, что Серый был гораздо лучше Бурого - и по вкусу, и по текстуре. А его любимым знанием было то, что Филза Собрал его. От этого знания ему всегда становилось тепло на душе. Меньше всего ему нравилось то, что выхода отсюда не было. Он знал, что все остальные факты могут измениться: что он станет старше, выше, сможет перекрасить волосы. Он не знал, будут ли его руки когда-нибудь снова телесного цвета, но доктора, конечно, принимали попытки, и они были умны и, вероятно, были на верном пути, даже если еще не понимали, как это сделать. Может быть, когда-нибудь они улучшат вкус Бурого, хоть он сомневался в этом. И, как он полагал, Филза мог отказаться от него. Отказаться от Томми. Решить, что, возможно, ему наплевать на него, и тогда Томми больше никогда не увидит доброго лица, разве что в самых тяжелых обстоятельствах, и останется предоставленный самому себе и, конечно, наблюдателям. Это не был один из его типичных ночных кошмаров, но иногда он появлялся, обычно из-за того, что во сне Филза узнавал, что именно доктора заставляли Томми делать. ...Да. Предположительно, другие факты могли измениться, но он знал наверняка, что побег был невозможен. Однажды, когда он убедился, что визиты к Филзе будут гарантированы по Коллективному Завету, он попытался сбежать, пока охранники перевозили его. Он не успел далеко уйти, когда звук выстрела (предупредительного выстрела), раздавшийся в коридоре, заморозил его с багрянцем, сжавшим его грудь. Томми позволил им затащить себя обратно в камеру, потому что оказался не в состоянии ни идти, ни двигаться, окаменев точно так же, как если бы пуля перемешала его внутренние органы. Иногда звук эхом отдавался в его голове, и он громко кричал в пустоту комнаты, чтобы он прекратился, или перечислял все, что он ненавидел в американцах. (Эти американцы и их дурацкие пушки. Ну… если он вообще был в Америке. Он не был уверен, но Королева Англии определенно положила бы этому конец, если б узнала). Заглушить это во сне не получалось, но ночь могла считаться удачной, если один звонкий выстрел был единственным, что беспокоило его в кошмарах. Ему не всегда так везло. Иногда недели спустя все повторялось. Ему не разрешали видеться с Филзой, да и вообще с кем бы то ни было. Они выключали свет каждый раз, когда кто-нибудь приносил еду, а иногда и просто так, на несколько часов. В его кошмарах свет никогда не включался, и он оказывался в ловушке темноты и тишины, обреченный больше никогда никого не увидеть. Существование угасало. Бездна раскрывалась под ним, но он даже не мог понять, падал ли он. Это было стандартное наказание, когда он вел себя плохо. Он просто не привык к этому тогда. Или сейчас. Да и вообще никогда. …Если ему действительно не везло, он вспоминал, как отреагировал тогда Филза. Томми был прав: по закону он имел право на посещение. Они откладывали его на слишком много циклов, чтобы это можно было считать наказанием. Фонд поступил неразумно, нарушив соглашение. На самом деле, единственной причиной, по которой они вообще могли держать Филзу в заключении, была эта сделка и тот факт, что у них были все Собранные Фила, которых они использовали в качестве разменной монеты. С этим он становился Евклидом, что было смехотворной идеей, если вы знали, о ком идет речь. Но тревожить уверенность Филзы в безопасности его товарищей дорого стоило. Томми до сих пор помнил, как вместе с его ужасом нарастали звуки выстрелов и воплей. Как колотилось его сердце, почти заглушая вопли смерти, когда он был почти уверен, что оно вот-вот разорвется, когда каждый удар отдавался болью. Как дверь разлетелась вдребезги, и появился Филза, острый зубастый оскал пересекал лицо, и странная эмоция, похожая на облегчение, наполнила Томми, но не затмила его страх. Как Филза притянул окаменевшего Томми к себе в крепкие объятия. Как запах дыма и крови поглотил его вместе с объятиями его Коллекционера. Разговор был односторонним, Филзе не удалось вытянуть из Томми что-то большее, чем односложные ответы (Как дела? Хорошо. Ты скучал по мне? Да). Томми отрешенно глядел через сломанную дверь в коридор. Филза пробыл с ним ровно час, согласно контракту, после чего вернулся в свою камеру. Его последний вопрос, повисший в воздухе (Ты в порядке?), остался без ответа. Перед уходом Филза взъерошил волосы Томми, оставив горячую жидкость стекать по его глазам, которая остыла к тому моменту, когда капля дошла до нижней части его челюсти и упала, испачкав воротник и без того красного халата. Томми оцепенело смотрел ему вслед через то место, где когда-то стояла дверь. Взор преследовали коридоры. Ему было наплевать на сотрудников, но видеть... останки было ужасно. На протяжении часов он оставался там, один, прячась в своей комнате, глядя через дверной проем на куски и внутренности, оставленные Филзой. Внутренности и кровь растекались, освещенные вечным искусственным светом. Иногда ему действительно казалось, что он сидел там целую вечность, не моргая, не смея даже дышать, словно сам акт его жизни был недопустим. Томми имел возможность наблюдать все оттенки, которые могла иметь кровь: яркая и свежая, затем остывающая и темнеющая до почти черного цвета. Брызги покрывали весь коридор, и на стенах они тяжелели, образуя резкие линии, похожие на следы когтей, только настоящие следы когтей были гораздо более явными - трещины, раскалывающие бетон, кровь, вдавленная в каньоны. В конце концов, прибыло больше сотрудников. К Томми был приставлен охранник, пока они восстанавливали дверь. Мысль о том, что Томми мог попытаться уйти, была почти смешной (до истерии, которую порождал огромный, непреодолимый страх). Физически он мог убежать в любой момент за те часы, что он провел в одиночестве, уставившись в коридор. Не то чтобы там был кто-то, кто мог бы его остановить. Выход охранялся лишь мертвыми - дозорными даже после смерти. Верные старым привычкам, призраки ушедших блокировали выход так же полно, как и при жизни. Иногда, оставив очередной отпечаток руки на дверной раме, Томми замирал в коридоре прямо у выхода, вспоминая трупы. Свеже-серые пятна обводили самые страшные участки. Запах горелой плоти не исчезал. Несколько недель спустя Томми сопротивлялся порыву стереть воспоминания о крови из своей головы. Это привело лишь к тому, что его волосы снова покрылись липкой бордовой жидкостью. Он не мог отличить свой собственный багрянец от красок, оставленных Филзой. Было трудно сопротивляться, поскольку кожа его покрывалась мурашками и зудела от воспоминаний о человеческой крови, что впитывалась в его кожу, когда острые когти ласково гладили его по волосам. Иногда Томми представлял, как руки Филзы замирали в успокаивающем движении, а потом когти впивались в его плоть, прокалывая поверхность. Толстые линии, очерченные ярко-красным цветом, когда когти Филзы опускались ниже по его лицу, пробираясь к знакомому месту на его шее, где уже побывало столько рук. Когти сжимались вокруг его горла, еще одна легкая смерть от рук его Коллекционера. Но нет. Это были глупые мысли. Плохие. Филза сказал, что никогда, никогда, никогда не причинит вред Томми, а Фил всегда выполнял свои обещания. И все же. Это не избавляло его от кошмаров, и уж тем более не означало, что Филза был против причинить вред кому-то еще. Он знал, что они заслужили это. Они были Фондом, наблюдателями, тюремщиками. Во всем была их вина. Филза должен был убить их по какой-то причине, так что, несомненно, жестокое обращение было справедливым. Томми знал это. Томми многое знал. Бегство было невозможно и попытка его только усугубляла положение. Этот факт был запечатлен в его памяти, впечатан в сетчатку, выжжен в самом его существе вместе с останками обугленных людей. Выхода не было. Это определенно означало, что также не было и входа, если только, как он предполагал, Филза действительно не захочет этого, или если Томми случайно не вызовет Клинка. И все же, каким-то образом, в его комнате оказался незваный гость. Ну, сотрудники, наблюдатели, охранники и доктора тоже были незваными гостями, но они были уполномочены. А маленькая медоносная пчела, жужжащая вокруг его головы, вероятно, не имела прав здесь находиться. Ее движения казались вялыми, но он уже давно не видел... вообще никаких других существ, кроме людей, Фила и, иногда, когда дела были совсем плохи, Клинка. Может быть, петлять вверх-вниз, дрейфовать все ближе и ближе к полу, прежде чем рухнуть, было нормально для жуков. Томми огляделся вокруг, прежде чем опуститься на колени, чтобы понаблюдать за происходящим. Окно и камеры уже давно были покрашены в багровый цвет, но все же. Что, если они подумают, что он сошел с ума? Доктора, возможно, заинтересуются им, и тогда он снова начнет привлекать их внимание. Он изо всех сил старался быть неинтересным для них, что было очень трудно, поскольку он был самым интересным человеком из всех, кого он знал. Однако нахождение в центре внимания вполне могло стать смертным приговором, и Томми хватало самосохранения, чтобы справиться с этим. Маленькая пчела начала ползти к нему. Она издавала милые жужжащие звуки, мерцала антеннками и трепетала маленькими сегментированными крылышками. Она направлялась прямо к нему. Может быть, она атаковала? Нет, насколько он помнил, животные не поступали так под действием его провокации. Хм. Может, ему стоило обеспокоиться? Провокация была как бы определением всего его существования. Он попытался вспомнить о тестах и о том, действовала ли его способность на животных. В его голове возникла еще одна мысль, и он сжал кончики пальцев в кулак, отстраняясь от пчелы в тот момент, когда она попыталась переползти на его руку. Она посмотрела на него, наклонив голову. Он что, проецировал на пчелу человеческие качества? Ну, возможно, но на самом деле он уже долго не общался с существами, отличными от людей, так что, вероятно, в этом не было ничего необычного. «Если на тебя попадет Красный, ты можешь стать слишком тяжелой, чтобы летать», - объяснил Томми. Ну, согласно всем известным законам авиации, пчела все равно не должна была уметь летать... Она снова зажужжала. Ох. Он сказал это вслух. Отлично, теперь пчела осуждала его. Ему нужно было заткнуться, у него и так было немного друзей. «Если хочешь, можешь сесть мне на руку», - сказал Томми, переминаясь на месте. Как ни странно, пчела подчинилась, вскарабкавшись на голую кожу. «О! Ты понимаешь человеческий язык! Это так круто!» Жужжание повторилось. «Привет! Я Томми! Я не понимаю пчелиный язык. Если бы я только понимал его, я был бы таким могущественным. Я мог бы говорить со всеми пчелами на свете. Захватить весь мир. Эй! А что, если мы сделаем одно жужжание для "да", а два - для "нет"! Мы сможем использовать код! Как секретные агенты!» Пчела прожужжала очередную ноту. «Так как ты сюда попала?» Пчела молчала, подергивая антенной. «О... значит, ты не понимаешь...» Две гулких трели, крылья разом завибрировали вместе. «О, точно, это не был вопрос на "да" и "нет", не так ли? Хм. Ты здесь в заключении? Давно ты здесь?» Да. «Как долго? Месяцы?» Нет. «Годы?» Нет. В животе Томми зародился глубокий ужас. «Десятилетия?» Нет. «Даже дольше, чем десятилетия??» Нет. Облегчение охватило его. «Оооо, я думал, ты сказала, что ты здесь уже давно», - сказал Томми. Да. «Ладно, прожужжи один раз на каждую неделю». Раздался один длинный, печальный аккорд. «Видишь! Одна неделя! Это совсем немного! Я был здесь...» - его взгляд старательно избегал заброшенной стены со счетными отметинами. Прошло... довольно много времени с тех пор, как он прекратил счет. Но это не могло быть слишком много, в конце концов, ему все еще было шестнадцать. «...Я был здесь дольше. Подожди». Мысли прошептали полузабытый факт. «Разве ты не живешь всего три дня?» Нет. «Тогда сколько дней?» Пчела сделала паузу, а затем послушно прожужжала несколько нот. Томми быстро остановил ее. «Сколько недель?» Четыре жужжания. «А сколько тебе уже?» Опять четыре. «О. Значит ты скоро умрешь. Э-э. Мои извинения». Предполагаемые два гудка. Нет. «Значит, ты особенная? Потому что ты можешь понимать людей? У тебя больше срок жизни?» Нет. Ответ казался более тихим. «Ты хочешь... наверное, остаться здесь? Я могу сделать искусственное дыхание. Пчелиная Реанимация! Эй, если ты продержишься достаточно долго, я отведу тебя к Филу! Это будет здорово!» Пчела кивнула - что маленькая ϻ̶̥͇̦̈̀ǎ̷̞͊͆φ̷̻̩̣̐͐́̄ф̶̜̐ϗ̷̖͇͚̓̄ͅн̷̨̻͕͕̰̇̂ могла бы сделать с самого начала - но она казалась медленной. В начале разговора она ползла по его руке, странное щекочущее ощущение, которое было не то чтобы неприятным. Но, похоже, процесс замедлился, паузы между ответами стали тише и дольше. «Не волнуйся», - пообещал ей Томми. «Я спасу тебя». Она долго смотрела на него. А затем начала тихонько жужжать, постепенно увеличивая громкость, пока это не стало самым громким звуком, на который была способна маленькая пчела. Но на этом она не остановилась. Гул становился все громче и громче, заполняя всю комнату. Звук проникал в его голову, как звук миллионов пчел, роящихся в его черепе. И как только Томми подумал, что его барабанные перепонки вот-вот лопнут, все разом оборвалось, и осталось лишь одно гудение медоносной пчелы, стоявшей перед ним. Но оно отдавалось странным эхом, как будто весь шум был ненастоящим. Томми представил, что если бы он оглох или, может быть, слушал очень громкую музыку, то все равно бы слышал ее жужжание. Как будто он слышал звук еще до того, как он возник. Намерение до того, как оно было реализовано. «Какого м̸̧̧̲̗̙̉̇͠а̸̩̲̝̎̒̏̍͝ͅφ̷̬̺͍̉̃φ̵̳̃̐и̸̱͐̓̽̐н̵̦̋̒̈́̿а̵̫͒̌̍̾͜ это было!?» Пчела не смогла ответить, а может, просто отказалась. Она полностью остановилась, сидя на его руке. «...ты умираешь? Прямо сейчас?» На то, что только что произошло, можно было пока не обращать внимания. Возможно, было немного жалко, что он уже боится неизбежной кончины пчелы, но... кто мог упрекнуть Томми в том, что он обладал такой небольшой горсткой друзей? Он мог сосчитать их количество по пальцам одной руки, а число, с которым ему разрешалось регулярно видеться, - по одному пальцу. Мягкий двойной гул. От этого звука у него заложило уши. Облегчение. «Тогда может спать?» Один гудок. «Спокойной ночи». Остаток ночи Томми провел, придумывая имена.