Превратности бессмертия

Агата никогда не любила проигрывать. Не любила и не хотела, будучи бессмертным вампиром, быть и казаться хоть для кого-то слабой. Она любила боль, считая её самым прекрасным видом искусства на земле. Остальное не признавала. Боль всегда была тем, с чем Агата жила всю свою бессмертную жизнь, навсегда перестав бояться чего бы то ни было. Способность причинять нестерпимую боль одним только прикосновением она считала лучшим даром из всех только возможных. До сладкой дрожи в коленях она любила причинять боль, наблюдая за бесконечными страданиями жертвы. Любила мучать, по малюсеньким фрагментам выпытывать нужную информацию, растягивая удовольствие до максимума, причиняя как можно больше боли. Любила видеть чужой страх. Можно было тратить всю свою вечность только на это, только на боль и необходимое чувство страха, чувство полной власти. Она же никого не боялась. А зачем ей, бессмертной, кого-то бояться? Разве что обманчиво-ласкового голоса Бориса, что вызывал неуёмную дрожь. Его голос в моменты гнева шелестел как осенняя листва на сломанной, сухой ветке. Это было как затишье перед бурей. От него было никуда не спрятаться и не укрыться, как от самого страха, что был навсегда заточён в облик первородного вампира. Он карал и наказывал за каждый отступок от плана, за каждую, даже малейшую, ошибку. Не терпел в своих кругах тех, кто посмел ослушаться и пойти против системы, кара была неизбежна. И всегда оставалась только бесконечная боль и чувство подавленного страха, что в этой дикой смеси тупым ножом резал изнутри, дробил кости, разрывал жилы и проникал в плоть. В тайне даже от самой себя ей хотелось убить Бориса. Воткнуть этот самый нож под рёбра и провернуть до сладкого хруста, причинять боль, оторвать ему голову. Редкие размышления об этой неосуществимой мечте кружили голову, приятно затуманив разум. Но это было невозможно, никогда. И за всей пеленой мрачного ужаса, ослепительного ужаса, оставалось только валяться у него в ногах, каждый раз судорожно извиняться, мучительно долго ждать наказания. И боли. Такой острой и пронзительной, как молния в майскую грозу. Именно такие моменты могли чётко и навсегда выдолбить на внутренней стороне черепа правила, по которым стоит жить. И проявление слабости всегда было главным пороком, отмечающим финальную точку на пути к абсолютному пониманию своей бессмертной сущности. Многие не понимали этого, почти все не хотели полностью осозновать свои возможности. Ты – вампир. Существо, которое природа наградило бессмертием, ты можешь всё, тебя должны и обязаны бояться. Не понимал до конца конкретно этого никто. Может быть Борис, но тоже не факт. Тот, кто возможно мог понять, был в глазах Агаты самым интересным за последнее время. Понимал и держался своих целей, плевал на закон, карал предателей. Знал как приятно ощущается чужой страх. И в душе всё ещё проявляя невероятный интерес, выцарапывая ножом своё имя на деревянной дощечке, Агата представляла, как когда-нибудь они обязательно пересекутся. Не известно при каких обстоятельствах, но это будет, она это знает наверняка. Как только она почувствует возможно единственную родственную душу, среди слабых и недостойных увидит теперь чем-то подобного себе, с любопытством посмотрит на него, понимая, что такие как они ещё долго будут жить. Ещё вернутся за местью, болью и чужим страхом. И именно это была её последняя мысль перед неменуемой смертью. – Встретимся в аду, Клим.