Падший бог расправляет крылья

Ты сорвиголова, ты о страхе не слышал,

И осенними ливнями разум твой дышит.

Под рубахой душа, и ты спорить готов,

Что храним древней верой мудрых отцов…

Блуждающие огни «Ангел дорог»

В жизни нужно быть тем,

Кто может повернуть дорогу,

Исправить сюжет.

Сложно ли совершить невозможное?

Скоро мир узнает ответ!

Рок-опера «Орфей» «Решение»

Время на горе Чанмин давно прекратило свой бег — оно замерло, застыло в своем движении, замкнулось в круг из вечно повторяющегося здесь и сейчас, будто отрезанное от остального мира. Изредка случайные гости вторгались в этот бесконечный миг осколками внешней реальности — и тогда время просыпалось от долгого сна, напоминало о себе громкими именами и звоном стали, реками крови у подножия — чтобы после вновь заснуть опять. Но близящийся Рагнарек пробудил его окончательно — даже вечная Чанминшань, такая же незыблемая и древняя, как ее обитатель, услышала отчаянный стон земли и завывания вьюги. Топот множества мертвых копыт сотряс гору, огласили окрестные леса крики воинов и хрипы умирающих, а солнце окрасилось в алый. Добротный дом на вершине временами ходил ходуном, дрожали и дребезжали стекла — и только отшельник был спокоен. Он знал, что этот день придет, и ждал его, как ждут смерть дряхлые старики, взявшие от жизни и отдавшие ей все до капли. После первой сотни перестаешь считать десятки, после первой тысячи — сотни, а на второй тысяче перестаешь считать вовсе. Он устал. И ждал краха мира как избавления. Вдруг на полянке перед домом показался сокол — радостно курлыча, он сделал круг над отшельником, будто приветствуя, — как внезапно сложил крылья и стремительно ринулся вниз, грянулся оземь. Коротко вспыхнуло зелено-золотым, и на снегу показался Локи: босой и нечесаный, неожиданно вымахавший с последней встречи, он стоял на одном колене, оперевшись на другое, и явно не собирался вставать. Секундное промедление — и он поднял на учителя лукавый смеющийся взгляд — и Байи вдруг почувствовал, как его словно ударило под дых невидимой волной. Он был стар, очень стар, он наблюдал за свою жизнь то, что не каждый бог видел, — но сейчас изумрудными глазами ученика на него смотрела вечность. Та вечность, которая могла разрушить мир, не шевельнув и пальцем, одним только словом, просто рассказав историю до конца, — и все же сейчас она стояла перед ним на одном колене, как верный слуга, и весело смотрела на него, явно забавляясь. Вот паршивец. Справился-таки. Впрочем, кто бы сомневался. Бровь непроизвольно взметнулась вверх, Байи фыркнул, скрывая удивление и что-то еще, теплой волной согревшее бессмертное сердце. — Вставай, показушник, — отшельник привычно ворчал, но Локи по глазам видел, что его жест оценили по достоинству. И — приняли, не могли не принять. — Что, пришел проводить своего старого учителя? По юному лицу пробежала неясная тень и тут же скрылась, бог плавно поднялся и все с той же беспечной улыбкой приблизился к наставнику. — Если учитель того пожелает, — нарочито легко согласился он. — Однако, — эффектная пауза, отчетливо отдающая неуверенностью, — я мог бы взять тебя с собой. Байи снова вскинул бровь, как-то почти заинтересованно глядя на ученика, который давно вышел за все возможные пределы и теперь стоял на совершенно иной ступени. — Куда? Тут конец света на носу, если ты не заметил, — он красноречивым жестом обвел окружающее пространство. — Куда-то, — Локи пожал плечами, будто речь шла о чем-то незначительном. — Мир обречен, но я — бог историй, а истории на редкость живучи, — губы растянулись в самодовольной ухмылке, а в непривычно низком голосе сквозило веселье. — Я мог бы сделать тебя, твою историю частью своей… Если ты захочешь. И тогда тебе не придется исчезать. Байи хотел отказаться, уже открыл было рот для привычного усталого ворчания — и не смог. Слишком много надежды, робкой, как придорожный цветок, было в этих вечных глазах. Ему не было нужды спрашивать, зачем это Локи: его паршивец всегда отличался излишней сентиментальностью. И, несмотря на это, Байи все еще хотел отказаться, потому что, видят норны, он устал. Устал так, как никто другой, устал от бессмысленного нежеланного бессмертия, устал от череды потерь, устал от бесконечного одиночества и холода: снаружи, внутри — везде, этот холод будто окутывал его непроницаемым коконом почти всю его жизнь. Но сейчас этот кокон треснул. Локи вырос, обрел себя и давно уже в нем не нуждался — но теперь, при виде него такого, в сердце отшельника крохотным коготком поскребся позабытый интерес и азарт: а что будет дальше? Чего еще добьется этот паршивец, какой мир создаст на руинах старого, на какие высоты заберется в своей неуемной жажде проверить себя и реальность на прочность? А умереть… Байи невольно покачал головой. Умереть, исчезнуть всегда успеется. — Куда ж я от тебя, бестолочи, денусь, — пробурчал он наконец, отводя взгляд, старательно делая вид, что не замечает, как тонкие губы тронула непривычно мягкая благодарная улыбка, а в глазах напротив ярко вспыхнул огонек надежды. — Натворишь еще делов — а разгребать кто будет? — он легко поднялся, замер рядом с учеником. — Веди уже, паршивец. Губы разъехались шире, превращаясь в полную предвкушения ухмылку, Локи прищурился и щелкнул пальцами, мгновенно перенося их на тесную кухоньку. Еще один щелчок, игнорируя грозный взгляд не ожидавшего такого резкого перехода отшельника, и перед ними задымились чашки, а звуки и зарева за окном разом стихли, словно гору окутал тугой непроницаемый кокон безмолвия. — Что ж, учитель, — бог переплел пальцы перед собой, с лукавым весельем глядя на старого наставника, — в таком случае поведай же мне свою историю, — велел он тоном опытного сказителя и приглашающе повел рукой. Байи привычно закатил глаза. — А ты не обнаглел ли, паршивец? Приказывать мне тут вздумал! Дерзкая многообещающая ухмылка была ему ответом.

***

Время дрогнуло и возобновило свой ход, лязгом, скрежетом и стонами ворвалось в незыблемую тишину горы, а на полу изломанной куклой остался лежать бессмертный отшельник. Локи аккуратно перенес безвольное тело на кровать, сложил на груди сильные мозолистые руки, которые некогда учили его обращаться с мечом, бережно коснулся вечно юного лица, закрывая тусклые глаза, затянутые смертной пеленой. Гора Чанмин, долгие века бывшая для Байи домом, стала его могилой — все как и хотел учитель. И, бросив напоследок прощальный взгляд на дом, который никогда больше не увидит, бог исчез в зеленой дымке, и только голубой браслет на запястье светился ярче обычного, бережно охраняя еще одну бесценную историю. Рагнарек близился.