Сквозь года

Как в кино, я оборачиваюсь с усилием и, встав на цыпочки, вижу, что он залез на перила и пытается сохранить равновесие. Не то пьяный, не то обдолбанный, он, закрыв глаза, простирает руки вперед, словно благословляя толпу. Позади него, как и прежде, вспыхивает стробоскопическая лампа. Искусственный дым пыхает как сумасшедший, обволакивая его серым туманом.

<...>

Это - единственный интересный человек из всех моих знакомых.

© Б. И. Эллис, "Американский психопат"

1970 год, 10 лет Битый час Альберт не может уснуть из-за сдавленных звуков на соседней у стенки кровати. Сперва он решил, будто кто-то кого-то душит, бьёт головой о стену или как минимум пинает - однако сонный мозг быстро сообразил, что звуки исходят от одного-единственного человека. От Уилла, который лежал, уткнувшись лицом в подушку, и часто-часто всхлипывал. Слишком часто и слишком громко, по его мнению. Альберт изо всех сил пытается это игнорировать, перечисляя про себя элементы таблицы Менделеева в алфавитном порядке, но назойливые звуки всё не уходят. Резко распахнув глаза, он в ярости поворачивается к приятелю: —Да что с тобой, чёрт возьми, не так?! Ответом ему выступает еще более жалкое всхлипывание. Вескер закатывает глаза. Когда Биркин разворачивается все же к нему лицом, он видит опухшую до состояния неразличимости черт мордашку. Это вызывало бы раздражение, если бы не выглядело так жалко, меланхолично думает про себя Альберт. Терпеливо дожидаясь, пока Уилл соизволит почтить его объяснениями, он сдерживает зевок. Наконец терпение вознаграждается, и его сосед по комнате открывает рот – его и без того тонкий голос из-за долгого плача звучит особенно надтреснуто: —П-помнишь... Помнишь, я подобрал с помойки выводок крысят? Кормил их... Ухаживал... Следил за температурным режимом, чтобы резкая смена условий не вызвала осложнений... —Ну? Вескер в раздражении. Он устал и хочет спать, но нытьё соседа по комнате не даёт ему окончательно отдаться во власть Морфея. —Ну и-и во-о-от... Они... Они в-все... — хныканье становится громче, — Они все у-у-у-умерли!.. Новая волна рыданий накрывает Уильяма с головой. Альберт недоумённо моргает: он почему-то и представить не мог, чтобы Биркин так терзался из-за невинно ушедшей на облачко жизни. Пускай даже и пары десятков этих жизней. Это озадачивает. —И... Что? Это же просто расходный материал. Их сородичей разводят специально, чтобы они умирали под иглами тестируемых нами препаратов. Этот помёт, вероятнее всего, приняли за мёртвых, потому и выкинули на свалку. Перед тем, как ты решил продлить их бесполезную жизнь, разумеется. Спохватившись, Альберт прикусывает язык. Он уже привык, что люди воспринимали мир немного иначе, чем он, поэтому ему каждый раз приходилось напоминать себе о соответствии чужим ожиданиям. Постоянное притворство утомляло, но превратилось со временем во что-то вроде фонового режима на компьютере - необходимость, без которой риск выделиться из толпы чересчур сильно повышался многократно. Как сейчас, например. Откашлившись, он пытается исправить оплошность: —И вообще, они, может, ну... В каком-нибудь крысином раю. Им там хорошо, тепло, вокруг куча сыра... По внезапно стихшим рыданиям Альберт понимает, что, возможно, сказал что-то не то. —Какой, в задницу, крысиный рай?! —Биркин взрывается, поднимая с подушки зарёванное лицо, — Какая куча сыра?! У меня весь опыт из-за этого полетел!.. Весь результат насмарку! Теперь, чтобы отыскать новую партию чёртовых крыс и подготовить к лабораторным условиям, понадобится неделя... Или даже две... Две недели, Альберт, а экзамен послезавтра! Окончание фразы заглушается новым воем, и Уилл отворачивается от товарища, чтобы продолжить сеанс жалости к себе. На попытку окликнуть куда-то в его сторону летит большая подушка. Несмотря на брошенный в него предмет и еще более душераздирающие всхлипы, Вескер все же облегченно вздыхает. Все-таки его друг не сошёл с ума. С этой мыслью он и проваливается в сон, под аккомпанемент из слёз и стенаний. 1976 год, 16 лет Иногда, когда Биркин открывал рот, заткнуть его было невыразимо трудно. Почти так же трудно, как и перевести разговор на другую тему - вагончик мыслей гениального ума было уже не остановить. Альберт не жаловался, поскольку в основном это касалось науки в целом и интересующих его исследований в частности... Но не всегда. Иногда Биркин открывал рот, чтобы поведать ему о чём-то, не относящемуся к их непосредственной работе - и вот это было уже в разы тяжелее. Тогда Вескеру оставалось только терпеливо сесть в позу монаха и изо всех сил стараться не потерять нить рассуждений. Он так и не понял, на кой чёрт вообще это делает. Сейчас ему в уши, например, льётся поток восторженной речи: —Отличные новости, Ал! Ну, для меня, во всяком случае. Я покидаю на вечер эту твою обитель перфекционизма и иду в нормальное место, — Уилл делает акцент на последних словах, словно выражая этим все, что он думает по поводу его половины комнаты, —...и не с кем-нибудь, а с девушкой. Настоящей. Её зовут Аннет. Ты её видел, мы встречались пару недель назад на практике... Она еще вылила мне на голову сульфид углерода, когда я сказал, что ее исследовательская работа не котируется в научном сообществе... В общем, я пригласил ее на свидание. Радостный как никогда прежде, Биркин лучится гордостью. Сияет, как солнце в ясный денёк, невероятно довольный собой и собственной обходительностью с противоположным полом. Альберт почти не слушает. Вернее, слушает, но вполуха: он занят структурированием списка литературы, необходимой для защиты их совместной диссертации. Если все пройдет как надо, они станут самыми молодыми учеными во всей стране, получившими докторскую степень по вирусологии. Вескер был бы не против утереть нос идиотам из Стенфорда - однако Уильяма, судя по всему, сейчас занимали несколько иные мысли. —...вот, и мы договорились пойти в "Barney's". Это что-то вроде клуба, понятия не имею, если честно, мы с тобой редко когда выбираемся из школы, но она говорит, там довольно круто. Проблема только в том, что я... Как бы это сказать... Никогда особо не был силен в хореографии. И танцах. Тем более в танцах. Отрываясь от книги, Альберт удивлённо запрокидывает назад голову: так, чтобы хорошенько рассмотреть развалившегося на постели Биркина. Затем смахивает со лба чёлку и непонимающе косит одним глазом на товарища: —Разве ты не хочешь просто заняться с ней сексом? —Что?! Нет! Как... Как ты вообще... Биркин краснеет. Пунцовеет даже, отмечает Вескер, пристально вглядываясь в чужое лицо. Отложив на колени книгу, он уточняет: —Тогда в чём дело? —Не знаю. Может, в чувствах. Романтике. Ну, понимаешь, чтобы ей со мной было комфортно, и всё такое... Мы бы потанцевали, посмотрели вместе фильм... —А потом занялись бы сексом. С противоположного конца комнаты доносится раздраженный стон. —Господи, Вескер... Материалист чёртов, — вздыхает Уильям, — Я ему о возвышенном, видите ли, о любви, а он все в одну плоскость сводит. Если у тебя там зудит, не значит, что у остальных точно так же. Альберт медленно поворачивает голову в его сторону. —Я не девственник, — веско роняет он. Альберт и сам слегка удивлен вырвавшимся словам - не то чтобы ему когда-либо приходилось доказывать свое либидо. Биркин фыркает: —Верю. Не надо демонстрировать мне это на практике. Кажется, если этот пассаж и отвлёк его от самокопаний, то ненадолго; уже через минуту его товарищ уныло поджимает под себя колени. Жуёт нервозно губами, а затем негромкое бормотание возобновляется с удвоенной силой. —Дерьмо. Дерьмо-дерьмо-дерьмо. Вряд ли она сможет воспринимать меня серьёзно... Как думаешь, может, предложить ей еще раз облить меня кислотой? Мне почему-то кажется, что это должно повысить уровень взаимопонимания... Если с танцами не выйдет. Альберту не нравится, что при этих словах голос его приятеля звучит почти задумчиво. Так, словно он действительно обдумывает мысль о потенциальном кислотном душе. Не сказать, что Альберту есть до этого какое-то дело, но все-таки он бы предпочёл, чтобы его напарник не валялся после этого в медпункте. У них слишком много дел для этой чепухи. И то, что Биркин думает сейчас совсем не о том, о чём нужно для защиты докторской, только усугубляет ситуацию. Вескер практически уверен, что Уилл не слезет с этой мысли до конца дня, а то и недели. Придурок был на редкость упёртым. Отчасти, именно за это он ему и нравился. В любом случае, ему нужен небольшой перерыв. Размять мышцы никогда не бывает лишним - правда, Альберт привык делать это за счёт спарринга, а не хореографии... Но на безрыбье сойдет и это. А еще у него ужасно затекла шея. —Боже. Ладно, — он закатывает глаза и свешивает ноги с кровати, — Я тебя научу. Все равно по пути надо забрать данные анализов из 113-ой… Пошли в тренировочный зал, там сейчас должно быть пусто. —Ты умеешь танцевать?! — Уилл таращит на него глаза. Так, что они вот-вот, кажется, вылезут из орбит. —Некоторые виды парных. В частности, фокстрот и сальсу. Он спиной чувствует озадаченность Уильяма такой неожиданной для него информацией. Не оборачиваясь, Альберт направляется к выходу из комнаты, однако Уилл почему-то медлит. Сопит как-то по-особенному напряжно, и Вескер вдруг понимает с некоторым весельем первопричину. Вероятнее всего, в голове у Биркина сейчас застыла картина двух кружащихся в ритме вальса молодых людей: если кто-нибудь в этот момент зайдет в зал, объяснить происходящее консервативно настроенной ячейке общества будет тяжеловато. Впрочем, какая ему разница, хмыкает Вескер - вести-то все равно будет он. По-другому быть не может. Однако его друг по-прежнему неуверен. Смущенное покашливание из-за стола только подтверждает его догадки: —Как-то это... Ну... Немного... —Не хочешь - твое дело, — Вескер пожимает плечами и берётся за дверную ручку, — Как будто это мне нужно. Когда он уже собирается выйти в коридор, его останавливает громкий (почти отчаянный) окрик: —Стой! Подожди. Ладно... Только обещай, что никому не скажешь. Биркин глядит на него со всей серьезностью. Видимо, пытаясь имитировать сурово нахмуренные брови, но выходит скорее как неудачная пародия на Элвиса Пресли. Альберт не может не фыркнуть: —Не скажу, если ты не слишком сильно отдавишь мне ноги. —По рукам, — ему в ответ ухмыляются. Перед тем, однако, как соскочить с кровати и пойти наконец с ним, Уилл пробирается к своему столу. Лавируя сквозь наваленную на полу груду полустухшей еды и документов (Альберт слегка морщится. Он так и не смог к этому привыкнуть). Его друг тем временем достигает пункта назначения: —Ох. Чёрт... Чуть не забыл, — он бормочет, лихорадочно роясь в ящиках - и игнорируя вывалившиеся оттуда горы мусора, объедков и бог знает еще какой дряни. Вескер с некоторым любопытством наблюдает: ему интересно, чем все закончится. Через пару секунд Биркин выпрямляет спину, зажав в победно вскинутой руке какой-то предмет: —Нашёл! Это тебе. На День Рождения. Я помню, что он сегодня, ха. Старый ты ублюдок... От неожиданности Вескер теряется, когда ему протягивают небольшую коробочку с ладонь размером. Попеременно он смотрит то на неё, то на товарища, и никак не может отыскать подвох. По правде говоря, он даже не был уверен, что это настоящая дата его появления на свет. Может быть, люди Спенсера выставили её в документах по своему усмотрению, не удосужившись заглянуть в настоящее свидетельство о рождении. Даже если бы оно у них было. Однако вероятнее всего, все доказательства о существовании его прежнего "я" канули в лету вместе с его истинной личностью, уничтоженные и намеренно забытые. Альберт отрешённо понимает, что не испытывает по этому поводу ровным счётом ничего. Моргнув, он разворачивает подарок. Часы. Широкие, матовые, с эластичным ремешком, они приятно облегают запястье. Идеально, будто влитые. Циферблат на них отсчитывает секунды с точностью до миллиметра, и эти размеренные движения словно намеренно приковывают внимание своей слаженностью. Людям стоило бы поучиться работе у простейших механизмов... Неплохо. Вескер всё глядит на аксессуар, яркими бликами поблёскивающий в свете ламп. А затем переводит взгляд на Биркина. —Спасибо, — в этот раз эта фраза звучит куда искреннее, чем все, что он когда-либо говорил до этого. 1986 год, 26 лет В палате клиники душно. Даже слишком. Настолько, что персоналу приходится открывать нараспашку окна, лишь бы впустить туда свежий воздух; в принципе, Вескер не против – ему нравился влажновато-терпкий сентябрьский смог, дымкой наступающих холодов покрывавший улицы. С едва заметным удовольствием он втягивает носом воздух. Свежий и по-осеннему тёплый, он проникал в самую глубь организма, заставляя легкие работать с удвоенной силой. Альберт всегда любил осень. Никогда и никому бы в этом не признался, но время от времени прогуливался по улицам, наслаждаясь бликами солнца на лужах и спокойствием прохожих. Или - их мельтешением; так даже лучше. Мышцы в такие моменты в одночасье теряли свое напряжение, а на губах против воли расплывалась улыбка. Как бы ему не претил этот факт, но он по-прежнему был человеком. Со всеми их слабостями, страхами и привычками. Не он один, к слову: Уильям в метре от него хватается трясущимися руками за краешек подоконника. Смотрит невидящим взглядом за окно, а потом вновь хищным зверем ходит туда-сюда по палате. Как верный сторожевой пёс, Альберт следует за ним. Вместе они останавливаются возле кровати, склоняясь над чем-то не очень большим и слабо попискивающим, и Уильям заглядывает ему через плечо. —Никогда не думал, что у меня будет ребёнок... Биркин озадаченно разглядывает новорождённого, словно микроб под микроскопом. Вескер скептически скрашивает на него глаза: —Я тоже. Заинтересованный, он касается кончиком пальца младенца - и тут же его отдергивает. Ощущение сухой сморщеннной кожицы было на редкость неприятным. Пожалуй, самым неприятным из всего, что ему доводилось трогать, с брезгливостью уверяется Альберт, вытирая руку о брюки. —Аннет хочет назвать ее "Шерри". В честь какого-то из политиков, — Биркин задумчиво теребит рукав лабораторного халата, который находился на его теле сутками и, судя по всему, врос в это тело полностью. Вескер с интересом глядит на него. —А ты? —А я согласен на все, лишь бы мне не выливали больше на голову токсичные реагенты. К тому же, Шерри - красивое имя... Но первое условие все же важнее. —Справедливо. Вдвоём они продолжают рассматривать со всех сторон новое существо, пока подоспевшая с дневной прогулки Аннет не отбирает у них свою дочь. "Идиоты", — раздражённое бухтение. Вескер бы поспорил насчет такого обобщения, но Биркин вдруг неуверенно, по-глупому совсем улыбается. Не Альберту, разумеется - последний бы как минимум этому удивился. Аннет Биркин поднимает на мужа взгляд. А затем отвечает такой же усталой, но искренней улыбкой, после чего его друг с ошалевшим от восторга лицом оборачивается к нему. Вескер решает, что от него сейчас требуется что-то вроде дружеской поддержки (что бы она ни значила). Он не придумывает ничего лучше, кроме как хлопнуть Уилла по плечу. Логика его взаимодействия с людьми иногда по-прежнему разбивалась о непонимание, чего от него вообще ждут - но, в целом, его это не то чтобы сильно заботило. Тонкости межличностной коммуникации были единственным навыком, который не дал ему Спенсер, так что приходилось учиться самому. Не считая отдельных казусов, выходило вполне сносно. По его мнению. Глаза Биркина сияют ярче стробоскопических ламп, и Вескер даже на мгновение - на какой-то чёртов миг, позорный и жалкий - пытается прочувствовать его радость. Правда пытается, со всеми вытекающими в виде чужих переживаний и последующего на них отклика. Если даже что-то и выходит, то слабо; примерно как попытки шевелить культёй вместо полноценной руки. Он никогда не сможет его понять. Он просто не способен этого сделать, на всех мыслимых уровнях человеческого естества. Может быть, Уильям догадывался об этом сам... В конце концов, он был одним из немногих умных людей в его окружении. В таком случае, однако, вставал вопрос о том, почему он по-прежнему рядом с ним? После секундных раздумий Вескер приходит к выводу, что одиночество толкает людей даже на такие рискованные мероприятия. Позже, много позже, Альберт выкинет эту давнюю слабость из головы, окончательно и бесповоротно. У него слишком колоссальный потенциал для того, чтобы растрачивать его на бесплодные попытки понять других людей. Но это будет потом. Пока что его хватают за руку, неожиданно крепко и с усилием. А затем тащат к выходу, потому что, как понял Вескер из сбивчивого бормотания, "Аннет нужен отдых и уединение, и вообще давай не будем ей мешать от греха, бога ради". Альберт не против. Для того, чтобы родить от такого, как Уилл, нужна была изрядная доля мужества, которая восполнялась лишь хорошим отдыхом. Пожав плечами, он позволяет себя увлечь. Куда-то, по его представлениям, в район бара: отпраздновать продолжение рода Биркиных, а заодно своё назначение на роль крёстного отца. 1998 год, 38 лет Подвал на подступах к Арклейским лабораториям кажется почти инфернальным в свете тускло мигающих мониторов. Неторопливо Вескер меряет комнату шагами, пока его коллеги из S.T.A.R.S. умирали один за одним в пасти зловещего особняка. Альберт чувствует легкое разочарование от того, что не может делать ставки на то, кто из них продержится дольше всех. В основном потому, что делать это было не с кем - Уилл не знал никого из его подчинённых, а потому не мог рационально оценить их шансы на выживание. Хотя Альберт и рассказывал о них в редких письмах: об упёртом и нагловатом Редфилде, бойкой Валентайн и раздражающем до зубного скрежета Айронсе (о последнем - особенно ёмко и не стесняясь в выражениях). На самом деле, лениво вспоминает Вескер, письма были хоть и редкими, но регулярными; пожалуй, кроме времени, проведённого в армии. Там не было возможности связаться чисто физически. Внезапный вопрос отрывает его от размышлений: —Уверен, что получится? Биркин хмурится. Одергивает в нерешительности халат, и нервозность, словно наэлектризованный заряд, явственно ощущается в воздухе тесной комнаты. Откликом ему выступает взгляд (пока еще) синих глаз. Перед тем, как ответить, Вескер протирает тёмные линзы очков: —Мне напомнить, сколько раз ты рисковал нашими жизнями ради своих экспериментов? —Это другое! — протестует Уилл, — Обычно мы не делаем что-то за спиной у руководства... И тем более не отсиживаемся в этом клоповнике, полном крыс и зомби. А ты не идёшь прямиком на самоубийство. Альберт ведёт плечом: —Не самоубийство. Перерождение. Есть разница, Уильям. —Угу... Очень большая, я бы сказал. Огромная прямо, — ему в ответ бурчат, приглушенно из-за зажатой в зубах пробирки с Т-штаммом. Тем самым, который он разработал специально под своего товарища - и который последний намеревался использовать для своих загадочных целей по сохранению мира. Ну, так ему сказали, во всяком случае. Если бы кто-то решил спросить Уилла, он бы со всей ответственностью заявил, что Ал чокнутый. Впрочем, не заметить это было и так довольно трудно, поэтому этот факт не особенно тревожит. Беспокоит его разве что неопределенность касательно его дальнейших планов. Не глядя на него, он спрашивает: —Что будешь делать потом? Давно ожидаемый вопрос заставляет Вескера сощуриться. —Полагаю, пришло время попрощаться с "Umbrella". —Это безумие, — Биркин бормочет, напряженно качая головой из стороны в сторону; смотреть ему в лицо он избегает, — Ты и правда решил это сделать. Сумасшедший ты сукин сын, Вескер... Губы последнего от такой трогательной характеристики кривит еле заметная ухмылка. Неясно, чего в голосе Уилла больше - испуга или восхищения. И совсем чуть-чуть обиды: может быть, Уильям расстроен, что вместе с компанией он решил разорвать все связи не только со Спенсером, но и с ним. Альберту всё равно. Он игнорирует это так же, как комариный писк под ухом; до тех пор, пока к нему не подходят и не кладут руку на плечо, заставляя повернуться лицом: —Альберт. Он замедляет шаг. Биркин с непонятым выражением глядит ему прямо в глаза (Вескер уже не впервые успел порадоваться, что они скрыты за темными линзами). Замешкавшись с секунду, Уилл все же вздыхает и протягивает ему шприц с инъекцией. Когда Альберт, кивнув, уходит прочь, его догоняет хрипловатый окрик: —Просто... Осторожней, ради всего святого. Секунда промедления, не та область вены - и ты покойник. Вескер даже не оборачивается, уверенным шагом следуя к выходу. Мысли целиком и полностью поглощает то, чем он займется после своего небольшого перформанса со смертью. Только брошенная через плечо фраза равнодушным эхом гремит в пустоте подвала: —Я знаю, что делаю. 2000 год, 40 лет Рация в руке потрескивает статическим шумом. И мигает трижды лампочкой: признак установленной связи. —Приём. Мне удалось собрать кое-какую информацию по поводу произошедшего в Раккун-сити несколько лет назад. Человек, который поспособствовал смерти твоего... Э-э-э... Приятеля, — голос на другом конце линии запинается; по-видимому, в замешательстве, как охарактеризовать это взаимоотношение, — Мне удалось выяснить, что он заражён "Лас-Плагас" и сейчас находится Южной Америке. Леон Скотт Кеннеди, двадцать три года, холост, блестяще обращается с винтовкой. Голос замолкает. Альберт молчит. Смотрит задумчиво на свои мониторы, и молчит, пока наконец вопрос не прерывает повисшую тишину: —Что скажешь, Вескер? Мне убить его? Или ты хочешь, чтобы я преподнесла тебе его на золотом подносе лично? Женщина по ту сторону совсем немного насмехается, к чему Вескер, в принципе, уже привык. Он готов терпеть небольшие заскоки подчинённых, если те профессионально выполняют свои обязанности. —Нет необходимости, — он наконец отвечает, совершенно спокойный, — Планы меняются. Просто наблюдай за ним. Любые изменения в поведении, организме, всё, на что указывает влияние вируса. Мне нужен полный отчёт о воздействии "Лас-Плагас" на центральную нервную систему, Ада. Абсолютно все изменения. Каждая. Мельчайшая. Подробность. Многозначительная пауза. — Не разочаруй меня... На этот раз. Я плачу тебе не за то, чтобы самостоятельно вытаскивать твою задницу из дерьма. —Принято. До связи. Светодиод на рации гаснет. Откидываясь на спинку кресла, он смотрит на то, что осталось от Биркина. Небольшая пробирка с клетками зараженной G-вирусом ДНК, приятно-прохладная на его ладони, и от таких мыслей Вескер усмехается. Погибнуть от рук собственного творения - что может быть ироничнее. Какое-то время Альберт внимательно рассматривает образец. Даже после своей смерти Уильям мог принести пользу научному миру: следовало лишь изучить частичку существа, в которое его превратил созданный им вирус. Вероятнее всего, думает он, Биркин не был бы сильно против, будь он жив. Не исключено, что он поступил бы так же. Задумчивый, он чуть склоняет голову; ненадолго. На пару секунд, не больше. Ровно столько он может уделить, отдавая молчаливую дань уважения одному из лучших учёных - единственному, кого он готов был считать равным себе. Спустя эти отмеренные на часах пару секунд он вновь возвращается к работе. "Уроборос" полностью пригоден для использования, не хватает лишь полевых испытаний, однако с помощью Tricell это поправимо. Гораздо важнее - то, что будет после. Он почти в шаге от того, чтобы помочь планете с тем, что в эпигенетике принято называть "синтетической эволюцией". С каждым днем люди все ближе к собственному самоуничтожению, деструктивная и изжившая себя форма жизни, и он просто не может оставить все это на произвол судьбы. Он обязан что-то сделать - не ради них, так ради всего человечества. Миллионы умрут, чтобы смогли жить тысячи. Лучших. Совершенных. Ему ни к чему уничтожать этот мир. Он всего лишь желает его спасти. Точно того же хотел и Биркин - он уверен, в этом они с ним были совершенно точно солидарны. Он бы его понял. Возможно, единственный из всех людей. 2009 год, 48 лет Человек в инвалидном кресле перед ним выглядит совсем не так, каким он его запомнил. Не утончённо-высокомерный аристократ, с острым проницательным взглядом и таким же острым умом. Даже не монстр, каким, по его представлениям, должны пугать маленьких детей. Теперь это просто старик, жалкий и немощный под воздействием естественных сил природы. Отвратительно. У Альберта присутствует сильное подозрение, что ничего в сущности не поменялось – ублюдок был таким всегда. Лорд Озвелл Спенсер заходится хриплым кашлем, и он глядит на него сверху вниз. Надменно. С чувством тотального контроля. Наслаждаясь собственным превосходством так же, как когда-то наслаждался этим человек, из-под крыла которого в свое время вышли тысячи смертоносных штаммов. Тринадцать объектов. Тринадцать будущих образцов сверхсущества. Только один из них выжил. Вескер чуть поворачивает вбок голову, заинтересованный. Ты. Даже сейчас – спустя полгода и на палубе корабля Tricell - Альберт чувствует замешательство вкупе с гневом. Лучшее биологическое оружие, когда-либо созданное корпорацией - это он. Правда о том, что он является продуктом сумасшедших представлений старого ублюдка об идеальном человеке, слегка сбивала с толку, вспоминает Вескер. Ненамного; точно не до такой степени, чтобы поколебать уверенность. Теперь это уже не имеет абсолютно никакого значения. Он так близок. Я единственный должен был стать Богом... Голос Спенсера призрачной тенью оседает на стенах особняка. Он ухмыляется. Теперь это право моё. Шприц с разовой дозой «Уробороса» входит в основание лучевой вены. Сжимая-разжимая пальцы, чувствуя, как тело постепенно берет под контроль чужеродную силу, он все еще ощущает биение сердца, вырванного из груди вместе с никчёмной жизнью. Любопытно, что сказал бы Биркин, увидь он смерть самогó серого кардинала всея "Umbrella"? Альберт полагает, что как минимум позлорадствовал бы вместе с ним. Как максимум - попросил бы его сделать пару фото на фоне изувеченного трупа. У его друга всегда было несколько кровожадное чувство юмора. Совершенно неожиданно радио в метре от него барахлит какими-то своими, низкими частотами; Альберт слегка удивлен, что оно еще способно воспроизводить из себя звуки. Очень искаженные и невнятные, но, если прислушаться, различить слова все же можно.

But...

...n your hea...

in ...our head...

..o...bie...

Вескер чуть подается вперёд, заинтригованный. Вытягивает вперед руку, чтобы подкрутить громкость, и из динамиков доносится обрывки женского голоса.

But in your head - Zombie... Zombie...

Не выдержав такой насмешки, Альберт слегка ухмыляется. Уголок губ ползёт вверх, в молчаливом веселье от такого совпадения. Посмеяться было над чем: любимой песней Уильяма еще с юных времён была "Zombie" Cranberries. Какая ирония. Чувствуя, как по венам течёт мощнейший из вирусов, краем глаза он смотрит на медленно приближающиеся к полуночи стрелки наручных часов; тех самых, со школьных лет. По какой-то странной причине он так и не сменил их на что-то более современное. Привычка, может быть. Или банальное удобство эксплуатации: Биркин прекрасно угадал тогда с подарком, подобрав минималистичный, но интуитивно понятный дизайн. Кинув последний взгляд на циферблат, он прикидывает, что пришло время разобраться с Крисом. А затем завершить наконец то, ради чего он прошёл весь этот долгий путь. 2021 год Закатное солнце огненно-ярким диском зависает над полоской неба. Опередив на пару шагов своего спутника, Шерри первая достигает ворот кладбища. Слегка поколебавшись, встряхивает головой и решительно направляется к единственному огороженному участку справа, на самом дальнем его конце; туда, где в отдалении от прочих мертвецов навсегда упокоились два человека. Шерри глубоко вздыхает - и проводит рукой по каменной поверхности надгробной плиты. Несмотря на сопротивление местных властей, она все же добилась отдельного места для захоронения, взамен предложенной изначально могилы на отшибе. Инициативу, не удивительно, не приняли с распростёртыми объятиями. Скорее наоборот; оспорить это дикое для жителей решение пытались столько раз, сколько она себя с того времени помнит. Шерри не могла их за это винить - но она тоже могла быть очень упёртой. Качество, доставшееся ей от отца. В чём-то она была ему благодарна, невзирая на проблемы, которые это порой проносило: только за счет ее непоколебимости два надгробия теперь стояли бок о бок на самом краю городского кладбища. Это была её идея. Вдвоём с Джейком они замерли в паре шагов от ограждения; каждый напротив одной из плит с высеченной эпитафией. Уильям Биркин, 1962-1998 гг. Альберт Вескер, 1960-2009 гг. —Я... — Шерри чуть прикрывает глаза; возможно, она взволнована, — Я не очень хорошо его знала. Папа все время проводил время на работе. За исследованиями. И мама тоже. Мне практически никогда не уделяли времени, особенно когда дела шли не так гладко, как хотелось бы. Мрачноватый, Джек кидает на нее мимолетный взгляд. Но ничего не говорит. Шерри стряхивает с каменной резьбы пыль, прежде чем продолжить. —Прозвучит странно, наверное... Но все же они не были... Плохими людьми. Не настолько, по крайней мере. Даже отец. Джейк отвечает невеселой усмешкой: —Это не помешало ему перед смертью подселить в твоё тело собственноручно выращенного паразита. —Он не желал мне зла! — Шерри противится, защищаясь, — Я в этом практически уверена. Он не стал бы намеренно причинять мне вред... Он думал, так будет лучше. Молчание красноречиво показывает, что её доводам не слишком поверили. Чуть покривив душой, она отводит от него взгляд: —Это сложно. Свыкнуться со всем этим дерьмом. Даже спустя столько лет. Щелчок молнии. В руках у Джейка оказывается вытащенная из сумки пачка Кэмэла. —Понимаю. Я вообще вот только недавно узнал, что мой отец - едва не уничтоживший половину населения Земли психопат. Новые знания так поднимают самооценку. Советую. Скривившись в какой-то болезненной гримасе, он смотрит на соседнюю с Биркиным могилу. Тлеющий между пальцев огонек сигареты практически сливается с вечерним солнцем. Проследив направление его взгляда, Шерри вдруг задумчиво произносит: —Он иногда приходил к нам домой - к папе, в основном, но мы с мамой не возражали. Пару раз я даже была у него в квартире. —Каким он был? Неожиданный вопрос заставляет Шерри удивленно скосить на спутника глаза. Сурово сдвинутые брови (до боли знакомые) показывают, что тот абсолютно серьёзен. Повисает неловкое молчание. —Не знаю... Не помню, — она мнётся, — Мне тогда было не больше четырёх. Наверное... Эм... Холодный? Отстранённый. Как-то раз, когда мама с папой обсуждали у него на кухне свои проекты, он посадил меня к себе на плечи, чтобы показать дом. На мне тогда еще был хэллоуинский костюм енота, и хвост постоянно болтался у него перед лицом... А еще я все время пыталась попробовать на вкус его очки. Удивительно, что меня тогда не скинули в обрыв. Откуда-то из глубины груди вырывается небольшой смешок. Сам собой, автоматически - Шерри действительно весело от этих воспоминаний. —Как мило. Идеальный кандидат в добрые дядюшки, — иронично приподнятая бровь. —Угу. Может, сменишь фамилию на "Вескер"? — Шерри фыркает, окончательно развеселившись несмотря на траурные обстоятельства. Её усмешку копируют. —Меня вполне устраивает фамилия матери. В противном случае я рискую привлечь к себе чересчур много внимания. Люди, видишь ли, не очень жалуют отпрысков биотеррористов... Смех резко обрывается. Шерри серьёзнеет; внимательно, пристально-зорко вглядывается ему в глаза. Джейк с трудом удерживается от вздрагивания, когда она наклоняется к его лицу. —Я - не копия своего отца, — ему шепчут на ухо, тихо, как будто сообщают страшный секрет, — А ты не такой, как он. Джейк смотрит куда-то вдаль, сквозь ровные ряды из надгробий. Отводит глаза от одного-единственного, но оно все равно ядовитым пятном притягивает внимание. Как смертельный цветок, жестокий и навсегда отравивший душу след. —Может быть. Но Кристофер Редфилд ответит за то, что с ним сделал. Слова зависают в воздухе, неозвученные. Джейк плотно сжимает губы, вместо этого отворачиваясь от каменной плиты прочь. Но - тут же вновь поворачивается обратно. Высеченная на камне табличка приковывала к себе словно магнит, сколько бы он не пытался этому противиться, и Джейк в ярости стискивает зубы. Эта ярость, однако, мигом пропадает, стоит Шерри мягко притянуть его ближе. Прикоснуться застенчивым каким-то, но удивительно волевым поцелуем к его губам, отчего он вначале теряется. А потом пододвигается ближе, руками хрупкое тело обхватывая - вставая так, чтобы оказаться лицом к надгробиям. Взгляд Джейка направлен на две могилы. Завороженная отблесками солнца на поверхности плит, Шерри не видит, как глаза другого человека сверкают в полутьме янтарно-резким пламенем. На краткий миг зрачки в них почти что приобретают вертикальные очертания: хищные, ледяные в своей жестокости глаза. Глаза не человека. В следующий миг иллюзия рассеивается, и на месте желтой звериной оболочки уже обычная, темно-каряя радужка. Ее спутник молча отстраняется. Одарив короткой, но искренней улыбкой, берёт её за руку. И смотрит - точно так же, как это делает и она. Шерри Биркин и Джейк Мюллер-Вескер наблюдают, как две могилы дюйм за дюймом скрывает закатное солнце. Неумолимо, безжалостно и равнодушно. То единственное, чего человеку, возомнившему себя Богом, никогда не повернуть вспять. Очень скоро тьма скрывает надгробия полностью, поглощая собой всё, что скрывалось глубоко-глубоко под землей - ...а вместе с ними и двух замерших напротив людей.