Море в секундах.

До ближайшего магазина на пути Гонилю всячески попадались местные обитатели: большие чёрные мусорные пакеты, которые, к сведению, были не всегда с мусором, потрескавшийся от высоких температур тротуар и дороги, выключенные или лопнувшие фонарные столбы, безжизненно глядящие себе под ноги. А вот машин, постоянных хозяев города, не видать. С такой обстановкой становится пусто, слишком просторно на перекрёстках. Шаги Ку слышно ото всюду, распространяюсь звонким эхом. Он будто один на всей планете. Такая глушь зарождает тревогу. Гониль никогда ещё так не пугался улиц. Настолько далёкие, отстранённые — никакие. И это как раз и пугает. Появляются мысли, что эта обманчивая свобода прячет в потёмках всю свою красу. Но Ку не желает её видеть, и, была бы возможность, хотел бы не знать совсем. Через какое-то двадцать минут, тянувшиеся почти в вечность, путешественник был на месте. Автоматические двери были обесточены, что удивляло, ведь с начала «эвакуации» прошёл какой-то жалкий месяц. Но отсутствие рабочих и в принципе душ меж прилавков говорила о другом, но через мутное стекло мало что можно увидеть. На небольшой части крыши восемь лап заплели полупрозрачные кружева, из которых торчали сухие мухи. Гониль с силой смог открыть дверь и зайти внутрь, перешагивая обрушенные балки у входа. Кассы, полки, витрины — ничего нет, только видный слой пыли и людская скупость. Некоторые прилавки были попусту разрыты или сломаны, с какой дикостью покупатели разбирали продукты. Люди хватали всё, не видя, что берут, и не оставили в итоге ничего после себя. Блуждая по маркету, Ку действительно ничего не находит. Достав карманный фонарик из сумки, он колотит по нему ладонью, что бы вправить старые батарейки, но те наудачу всё никак не хотели работать. Гониль решает достать несчастны батарейки и переставить их на новые, в боковом кармане как раз лежали запасные. Руки судорожно лезут в сумку, пытаясь нащупать предметы. Шестое чувство беспощадно мучает нервную систему, но наконец ослабевает хватку, когда кончики пальцев находят батарейки. Маленькая победа неистово радует. Гониль выбрасывает куда-то в сторону старые капсулы, которые, с грохотом о старый пол, падают. Последовал ещё один звук — скрежет и царапание пола кассой, взявшийся ни с того ни с сего. От неожиданности новые батарейки вылетают из рук парня и катятся по полу в разные стороны. Теперь он совсем один среди темноты и чего-то ещё, а фонарик остался совсем без заряда. Хочется свалить от сюда, да поскорее, поэтому надо действовать, Ку и не в такой каше варился. Он решает пойти на склад или в помещение для персонала, чтобы попытаться включить генератор, иначе жить ему не долго осталось. Делать первые шаги было сложно с самого раннего детства, до старости, так и сейчас. Гониль наощупь находит соседний прилавок и двигается вперёд. А больше и некуда, он всё равно не знает, где этот чёртов генератор. Тут его осенила мысль: у него в рюкзаке есть телефон, а на нем и фонарик. Ликующе, он достаёт гаджет и освещает себе дорогу. Это вариант, конечно, похуже, но хотя бы так, чем никак, несмотря на то , что до того момента как телефон сядет, осталось каких-то жалких двадцать процентов. Гониль находит план эвакуации. Как оказалось, он не так далёк от своей цели, что дало ему долю надежды, пока у соседней стены не послышалось тонкое жужжание. Он быстро выключает фонарик, прижимается к стене и движется в угол. Это что-то уже совсем близко, сейчас нельзя терять ни минуты. Он ускорил шаг, переходя на бег. Снова включив телефон, он настигает дверь с надписью «Для персонала». Там он и находит генератор. Опустив железный рычаг, помещение и комната были, наконец, освещены. Гониль заметил, что стоит в свежей вязкой луже. Она исходила от стального ящика в углу комнаты, из-под крышки торчит чья-то поломанная пополам голень, с выдернутыми явно вручную ногтями. Тело запихнули в этот ящик настолько неуклюже, брезгливо ломая сухие полые кости, что смотреть становится до невозможности тошно. Он выбежал пулей за дверь, не вытерпев ещё одной волны отвращения. Ку дрожью подобрал с пола выроненные батарейки и направился на склад, в надежде найти хоть что-нибудь. Он бормочет вслух и молит, чтобы весь этот нестерпимый ужас не был насмарку прожит. Тяжёлая дверь склада со стоном поддалась Гонилю, открывая вид на коридоры из коробок, а в коробках, к счастью, оставшиеся продукты. Он хватал всё, что выглядело съедобно, почти даже не смотрел на срок годности, насколько он хотел есть. Рассудок требует оставить про запас, подумать об остальных гражданах, но Ку уже ничего не слышит. Явно не человеческие инстинкты берут над ним верх, будто расширяя зрачки от голода. За спиной, по-моему, снова что-то трещит, скребётся, но всё это отходит на задний фон. Пальцы разрывают хлипкие коробки и скотч; на коже остаются незначительные ранки, от чего руки чешутся только больше. Белки глаз точно выкатятся вместе с чревоугодием, набирающее бóльшие обороты. — Эй, ты, — произносит голос из-за спины, — Ты чего это тут делаешь? Из леса сбежал? Ку в смятении поворачивается к источнику звука. Перед ним стоит невысокий человек в ярко-жёлтом защитном костюме, лицо которого закрывает такой же небольшой изолирующий противогаз. — Я... — Гониль толком и не знает, что ответить. — Вам прийдётся пройти со мной! За кражу со взломом, порчу имущества... Начал перечислять ярко-жёлтый человек, видимо загибая по очереди пальцы, пока Ку уже со всех ног пустился бежать с заполненным рюкзаком. Ярко-жёлтый вслед за нам, перепрыгивая ограждения, пока Гониль их легко перешагивал, — Ало, а ну стоять! Я тебя ещё никуда не отпускал! Улицы дёргают за руки и колени, будто в сговоре с тем человеком, но мужчина уже плевать хотел на них и это тревожное чувство. Сейчас в приоритете само сохранность и ещё четверо таких же голодных ртов. Сквозь больные стопы и сушёное горло, наконец, виднелся дом. Этот малявка явно не рассчитывал на то, что Ку бегает намного быстрее. Отдышка понемногу проходит, сменяясь на обыкновенное утомление. *** Гониль видит странного человека в окне. Он улыбается ослепительно белыми зубами и кривыми выпирающими суставами. Человек, наверняка, болен. Он медленно поворачивает голову в сторону почти на девяносто градусов, и, кажется, Гониль слышит хруст. Всё бы ничего, но он всё ещё снаружи дома. Это чудовище сейчас в его квартире. Ку срывается с места к двери, с двери к лестнице, плевать он хотел на лифт. Он перешагивает через четыре ступени на верх. Оно в его квартире. Поднявшись на свой этаж, дверь была открыта настежь. Он забегает внутрь и его коробит дежавю: он стоит в луже тёмной крови. Она исходила из коридора и тянулась до самой прихожей. Из проёма торчит чья-то тонкая рука, которая потом исчезла в комнате. Это съело их. Каждого, кто был здесь, пока Гониль шлялся незнамо где. Он не может, нет, не в силах сделать и шагу внутрь. Он — статуя, монумент, не восхваляющий ни одну достойную светлую душу. А в квартире настолько сыро и холодно, что костный мозг задерживается в позвоночнике, стынет. Гониль чувствует, как покрывается мрамором времен, как студятся ноги к полу. Но тут из коридора показалась уже знакомая фигура в жёлтом. На нём не было привычного противогаза, только лишь большая царапина, которая начиналась от мочки уха и заканчивалась у разреза рта. Парень тащил за собой голое порубленное тело, мало похожее на человеческое. Оно-то и источало эту тёмную липкую жидкость, но она была гуще, нежели в том супермаркете. Неестественно длинные конечности волоклись по сырому полу, размазывая вязкость. Он сбросил существо с открытого окна, в котором Ку и увидел его. — Фух, — устало тянет жёлтый и смотрит на Гониля, растопыривая и так большие глаза, — Что смотришь? Убирай давай то, что тут по полу размазали, твоя же квартира. — Как ты... — Попал сюда? Да ты пока бежал, удостоверение личности выронил, так я его и взял, вернуть хотел, заодно и тебя задержать, — говорил тот непринуждённо, — А ты ещё, зараза, медленный такой. Я тебя жду, жду, а тут к тебе вот это наяривает. Так я его и зарубил. Ку роняет челюсть на пол. Мальчуган, который выглядит на лет шестнадцать, смог... Слов не находится, чтобы описать, насколько этот малый шокировал его своей... силой. Из комнаты показались остальные. Джуён с перебинтованными ногами, Хёнджун с повязкой на правой руке и с перевязанным животом, Чонсу с аптечкой, пластырем под глазом и гематомой на шее. Сынмин же вылез из разбитого деревянного шкафа с бледным лицом. Врач встревоженно подбегает к нему и осматривает на наличие болячек или ран. Гониль чуть ли не валится на пол. Все целы. Голова будто стала чуть легче, почти невесома, и остальное уже больше не так сильно тревожит. Он ставит рюкзак на кухню и раскладывает «купленное», сначала заполняя холодильник, затем верхние шкафчики. Ким уже спешит к нему помогать опустошать рюкзак, ничего толком не сказав. Хёнджун где-то сзади моет пол от черноты. Гониль чувствует себя как странно. Вроде руки, ноги на месте, у остальных тоже, как может быть что-то не так, если ничего плохого не произошло? Нет, определённо что-то есть. И это чувство Ку никогда не назовёт вслух. — Так! Мины кислые убираем. Все живы здоровы? Так и нечего тут носы развешивать, — преследователь Гониля подходит к ним и с улыбкой до ушей, — Меня, если что, Гаоном зовите. С дальнего угла квартиры слышен топот хромых ног. Из комнаты показывается длинноволосая лохматя макушка с перевязанными ногами, стремящиеся к яркому пятну, — Квакушка, ты, что ли? — восторженно произносит тот и освещает другого зубастой улыбкой. Гаон глядит на лыбящегося Джуёна и отвечает тем же, заключая его в крепкие объятья, — Джуён-и! Дружище, так давно не виделись! — он лохматит спутанные пряди друга и сжимает в своих руках до хруста костей. Они обнимаются, щекочутся и дурачатся, словно те маленькие дети, понарошку подравшиеся во дворе. Они путаются в собственных ногах и едва не спотыкаются о них. Эта даже если это детская радость, то она — чистая искренность, без ненависти и козни. — Давайте вы закончите эти нежности, смотреть не могу, — Ку скрещивает руки на груди и вздыхает. Чонсу кладёт большую ладонь ему на плечо, — Всё хорошо, дай им время, — он грустно приподнимает уголки губ и уходит к Сынмину и Хёнджуну, которые уже давным-давно закончили с уборкой и лупили глаза на двух друзей. Джуён с Гаоном вскоре сами подошли к ребятам. Эти двое будто оживили дом: нескончаемая энергия и суета так и вертелась вокруг них и этим они заражали остальных. Ли уже успел рассказать другу о всех в квартире, а Гаон рассказал о себе. — На самом деле моё имя не «Гаон» — это лишь псевдоним на работе. Просто моё настоящее имя, ну... оно дурацкое. — Да не дурацкое оно! Смешное, может, слегка. — Ага, поэтому ты называешь меня Квакушкой! Так и закончилась эта довольно короткая беседа. Ребята разошлись по делам: Чонсу и Хёнджун отправились разгребать поломанные вещи, разгромленную мебель и остатки липкой кровной жидкости. Сынмин и Гониль остались сидеть на кухне. Молчание сжимало рёбрами лёгкие и черепом виски до жужжащей боли. Сидеть на одном месте было колко, неловко, будто это бомба замедленного действия. Людей становится всё больше и больше, а места всё меньше и меньше и мысль о том, что Од должен покинуть его стены. Он на моральном уровне не может воспринимать Сынмина как человека, которого впустил в свою квартиру. В затылке ещё покоится еле глушащая злость. Но тут Мин начинает говорить первый. — Мне неловко. И это не простая неловкость, — он переминается на стуле и хрустит костяшками пальцев. — К чему ты клонишь? — с долей раздражения отвечает другой. Собственные мысли о том, что этот женоподобный хочет подлизаться, лишь бы сохранить свою душеньку в тепле и в сохранности, но не перебивает его. — Я понимаю, что вылечу от сюда при любой возможности, но кое-что я должен тебе рассказать, — его тон становится тише, будто шелест травы из открытого окна идёт ему аккомпанементом. Пожелтевший тюль облаком развивался на слабом ветру и заполнял пространство вокруг, словно духи свыше пришли поглазеть на их подобных, но мучеников. Од болюче закусывает губу, — Твоя жена, когда узнала, что ты на гране бедности, свалила ко мне, постоянно говоря, какой ты мудак и терпила, — он сглатывает цепкую накопившуюся слюну, — Мне это, честно, так надоедало, но я любил её, так же как и ты. Слова прокрутили в мясорубке в отвратительное подобие текста. Слога застревали в её механизме и лезвиях, что делало речь похожую на ложь. — Но если б я знал, что эта любовь односторонняя. Как оказалось, она искала богатенького и глупенького. Здорово я так подхожу под описание, да? Когда Сынмин говорит что-то подобное, всё встаёт на свои места. Ку верил ему. Он прекрасно знал, что она была до мозга костей меркантильной и помешанной на этих бумажках. И Мёнгиль из той же оперы. Ребёнок лишь как крепкий мост доступа к кошельку и причины всяческих манипуляций. Од не хотел оправдывать свой поступок. Он всё и так знает. — Я впустил пришедшего в дом, — продолжал О, пока его голосовые связки дрожали смычком по струнам, — Он в диком голоде набросился на них, сдирал кожу, пока я в страхе прятался за дверью. Я видел как он с силой разрывал их на части. Слышал, как они кричали, как плакал Мёнгиль и... — голос срывается на высокие ноты от поступающего валуна попрёк связок. Произнести что-либо даётся ему тяжко. — Я знаю, что я тысячу раз говнюк и немощный человек, но если бы я не рассказал тебе, меня бы сожрало чувство вины. Да, чёрт, как я вообще могу говорить о подобном, если оно и сейчас жрёт меня! Да, я тряпло последнее и признаю это! Если я бы тогда не сдал назад в страхе перед смертью, может, они бы сейчас были бы здесь, с тобой! Но нет, я просто прогнулся под всем этим дерьмом и ничего не сделал! — он срывается и стучит по столу в безысходности. Ненависть к самому себе расщепляет тело, кровь в сосудах и кожу с ожогами. Сынмин хватается за голову, за цветные волосы, преломляя иссохшие пряди. С волос пальцы спускаются к мокрым глазам. Не смеет пустить предательских слёз. Он быстро опускает лоб в столешницу, ударившись об неё. Стало стыдно только больше. — Я был таким же, я тоже боялся, — Гониль слишком спокоен в противовес тому, что излучает Од. Злость, она есть и не уйдёт больше никогда, но сейчас она отступает на задний план, пока чистое понимание доминирует. Он вспоминает себя вначале этого кошмара: запуганный больной параноик, который шугался любого подозрительного звука, не доверял каждому, кто хоть как-то пытался связаться с ним. Сейчас, конечно, Ку смеётся над самим собой тогдашним. Но увидев, как другие проживают подобное, мелкие морщины сглаживаются. Сынмин чувствует сильные руки. Они заключают его в большие объятья. Эта неловкость снова сковывает, заставляя уткнуться в плечо и прятать искривлённое лицо, в попытках проглотить слезливость. Пальцы вжимаются в рубашку Сынмина, сминая ткань в кулак. Гониль его не простит, и Од себя не простит. Никогда.