Сквиб-Которого-Нельзя-Называть

— З’помни, твоя самая главная задача: попасть в Гисб’ро, — звучал торопливый наказ. — Для этого т’бе нужно сесть… — На поез' д' Мидлсбро, а оттуда на авт’бус, — с раздражённым вздохом закончил Том, передразнивая северный выговор и его проглоченные звуки. — Я помню, не идиот, мам, — закончил он своим обычным голосом. — Конеш', нет, — встала его мать, складывающая на кровати вещи. — Ты мой золотой, самый умный мальчик, — звонко чмокнула она его. — Мамина гордость. Том с лёгким отвращением вытер влажную щеку тыльной стороной ладони: — Почему мне вообще надо тащиться в эту глушь? — закатил он глаза. — Все мои одноклассники останутся на юге. Оттуда, глядишь, пешком можно верн… — Не смей! — громко, несдержанно рявкнула мать. Затем её голос снова привычно смягчился: — Если маглы, — так мать всегда называла людей. Том считал это одним из местных йоркширских словечек, — настольк’ беспокоятся, знач’, есть причина. — Но почему в Йоршкир? — простонал Том. — Разве ты сама мне не рассказывала, какое это отвратительное место? Мать покачала головой, опустив взгляд на обшарпанный деревянный пол. Правда, один из её чёрных глаз всё так же продолжал смотреть на Тома. В уголке уже начали собираться слёзы — скорее всего, она в очередной раз вспоминала, что лишилась мужа, отца Тома, из-за Великой войны. Контузия (Тому нравилось думать, что это произошло на Сомме, где происходило одно из самых кровопролитных сражений. К его большому сожалению, в «верденской мясорубке» британские войска участия не принимали) всё же догнала его в мирной жизни, и они с матерью остались одни. — Та' будет безопаснее всего, — тихо произнесла она, словно сама не желала этого признавать. — Я… Тут раздался стук в прихожей. — Меропа! — кричала соседка из-за двери. — Я принесла тебе чемодан! — Иду, м’сс’c Райт! — поспешила мать ко входу. Раздражённо стиснув зубы, Том сел на кровать, застеленную ветхим, но аккуратно заштопанным и чистым бельём, и продолжил складывать свои немногочисленные пожитки. Распоряжение властей призывало собрать сменную одежду, тёплые вещи и противогаз, который на прошлой неделе раздавали бесплатно в специальных центрах, а каждому ребёнку полагался только один чемодан. На следующее утро ему и миллиону других детей и матерей с младенцами предстоит сесть на поезд в британскую глушь на неопределённый срок и ждать неизвестно чего в неизвестно каком пункте «Б». То ли бомбёжек, то ли уборки навоза — тут уж как повезёт. Он принялся перебирать свои книги, решая, что ему будет нужнее и полезнее всего: «Упражнения в латыни для начинающих» Боттинга, «Книга простейших переводов с греческого» Боттинга-Хилларда, «Введение в древнегреческий» Лидделла или вообще «Размышления» Марка Аврелия. Вдруг в деревенской библиотеке даже не будет и этого? Ходили слухи, что деревенщины будут выбирать детей, как товар на рынке. Том лишь надеялся, что после местной захудалой средней школы он сможет поступить в колледж, как собирался, а оттуда — в университет. Никакая война не помешает ему вырваться из оков нищеты. Мать влачила своё существование в презренном районе Уайтчепел, среди самого жалкого отребья Лондона, а Тому, по причине кровного родства и правил ювенальной системы, приходилось жить вместе с ней. Пьяные моряки, дешёвые шлюхи, потерявшие всякий человеческий облик бомжи — вечные спутники Тома по дороге в школу. Никто не отводил его на уроки, потому что мать, высунув язык, бежала на свою смену на швейной фабрике. Она не жаловалась, ведь ей, в отличие от примерно трети других швей, удалось сохранить свою работу, несмотря на сокращения. Том, в свою очередь, молил всех богов (если они существуют), чтобы ему никогда не пришлось благодарить Судьбу за то, что она позволила и дальше работать по десять часов в сутки ради жалкой подачки. Маминой зарплаты хватало на крошечную квартирку под самой крышей, где они до прошлого года делили кровать, пока Тома в двенадцать лет не настиг отроческий скачок роста. Теперь мать спала на подержанной раскладушке, которую ей удалось купить, скопив денег со своей подработки. Пусть и далеко не блестящего ума, несмотря на своё ужасающее косоглазие, она оказалась довольно искусной швеёй, и вскоре со всего района ей стали приносить вещи на починку и подгонку. За работу она брала сущие гроши, — а другого жители Уайтчепела позволить себе и не могли, — иногда ей платили едой или игрушками для Тома, но всё же это было неплохое подспорье к её окладу в двенадцать пенсов в час. Другим хорошим подспорьем для Тома было мелкое воровство на улицах. Матери об этом знать не требовалось. Она была слишком глупа, чтобы заметить, что у них дома из месяца в месяц лежат одни и те же книги, и в них не хватает библиотечного вкладыша со сроками, да к тому же постоянно появляются новые. Её нос не чуял запах табака от дешёвых сигарет или, если улов не такой удачный, самокруток из бесплатных газет. Однако от взгляда её косых глаз не укрылись новенькие ботинки, которые он выбил у своего товарища в первом классе. Всегда и во всём потворствующая ему мать смиренно кивала перед учительницей — мисс Джонс, — отчитала его на глазах у всех в кабинете директора и даже заставила Тома вернуть лаковые ботинки этому напыщенному выскочке Уиллу Брауну. По крайней мере, разбитый нос отбил у того охоту продолжать ими хвастаться и издеваться над ветхой, со сбитыми носками обувью Тома, доставшейся ему от подросшего внука миссис Райт — соседки снизу. Однако вместо обычной для его сверстников выволочки дома мать Тома лишь со вздохом сказала ему, что нельзя отбирать чужое силой. «Т-ж у меня умненький», — покачала она тогда головой, а затем, как это часто бывало, разрыдалась. Том сделал логичный вывод, что воровать можно, если делать это по-тихому. Главное, чтобы об этом не узнала мать, ведь он терпеть не мог её слёз.

***

Вместо первого учебного дня, первого сентября 1939 года, Том стоял на вокзале «Кингс-кросс». Кованые стрелки больших круглых часов показывали ровно пять утра. На входе солдаты и добровольцы забирали детей у матерей, прикрепляли к ним бирки с пунктом назначения, будто они какие-то посылки, и передавали учителям, которые тоже эвакуировались, чтобы у учеников не было перерыва в занятиях. Всё происходило на удивление быстро и организованно — недели подготовки и репетиций, по всей видимости, не прошли зря. Повсюду раздавались громкие прощания и истеричные рыдания, казалось, маленькие дети в одночасье повзрослели и теперь сами успокаивали своих матерей и пытавшихся держаться отцов. Многие потерянно жались друг к другу, некоторые упирались, малыши плакали, но всё же в них не было того животного страха, отпечатавшегося на лицах их родителей. Его мать тоже судорожно прижимала Тома к своей костлявой груди, а он вдыхал знакомый запах дешёвого мыла и каких-то трав в её мышиного цвета волосах. — Ничё' не бойся, мальчик мой, — всхлипывала она ему на ухо, ведь они уже почти сравнялись в росте. Том ничего боялся, но ничего и не отвечал. Он просто смотрел на стрелку часов в ожидании, когда эти долгие проводы закончатся. Потрёпанный кожаный чемодан был тяжеловат из-за всех сложенных в него контрабандой книг, и Тому лишь оставалось надеяться, что дышащая на ладан ручка выдержит их вес. — Мы скор', — шмыгнула мать, — увидимся. — Да, конечно, скоро увидимся, — похлопал Том её по спине. Если эвакуация продлится дольше нескольких месяцев, он, конечно, вернётся в Лондон и никого не станет спрашивать. Его мать не протянет одна так долго со своей безалаберностью. Том обязательно что-нибудь придумает, когда сориентируется. — Я напишу тебе, как только найду семью. — Мэм, — раздался мужской голос за его спиной, — пора закругляться. Нам нужно рассадить по поездам ещё тысячи детей. — Д-да, сэр, — в последний раз шмыгнула его мать, крепко стиснула и поцеловала его в щёку. — Д' скор’го, мой Томми! — Береги себя, мам, — вытер он влажное пятно свободной рукой. — Скоро увидимся, — повторил он в очередной раз. Высокий солдат с квадратной челюстью в форме защитного цвета и с коробочкой противогаза на поясе отвёл Тома в сторону и достал клейкий бинт и толстый, мягкий на вид карандаш. — Значит так, малец, — зычно начал вояка. — Поедешь в… — бросил он взгляд на какой-то список. — Бедфорд. Том придал своему лицу одно из самых слащавых выражений Хорошего Мальчика, с помощью которого привык получать от старших почти всё, что захочет: — Простите, сэр, — слегка улыбнулся он. — Я бы хотел попасть в Гисборо. Я видел, что он в списке городов, утверждённых для эвакуации. Солдат нахмурился: — В Йоркшире? — Так точно, сэр, — кротко кивнул он. — Нет, это слишком далеко, туда поедут дети из Йорка или, может, э-э, Манчестера, — отрезал солдат. — Но, сэр, мне нужно попасть именно в Гисборо… — Нет, — отчеканил военный. — Я мог бы сделать исключение, только если ты едешь к своим родственникам… — У меня там семья, — тут же нашёлся Том. Солдат подозрительно приподнял бровь: — Да что ты? — Да! — жарко закивал Том. — Вы разве не слышали акцент моей… мамочки? — после короткой заминки он выбрал наиболее подходящее слово для своей роли Хорошего Мальчика. Вояка изучил его внимательным взглядом, затем вздохнул и окликнул своего товарища — коренастого рыжего солдата, проводящего разметку целой группы поразительно похожих друг на друга детей разного пола: — Эй, Джонс, — второй надзиратель отвлёкся от подписывания маленькой девочки, держащей за руку мальчика примерно возраста Тома. — Мне надо шкета отправить в Гисборо, это, блин, где? — Э-э, — почесал затылок под своей фуражкой его товарищ, — в Йоркшире? Том решил вклиниться в обсуждение: — Мне нужно сесть на поезд до Мидлсбро, сэр, — вежливо подсказал он. — А с ним разве есть прямое сообщение? — в замешательстве спросил Джонс. — Не выдумывай, Хиггинс, не теряй время попусту, отправляй его в Бедфорд или Чаттерис, — он перевёл взгляд на Тома. — Сынок, это эвакуация, а не туристическое бюро, — язвительно добавил он. Только он хотел огрызнуться, что ничей не сынок, как заговорил Хиггинс: — У него там родственники, Джонс, — сверился он со своей памяткой маршрутов. — Тебе нужно сесть на поезд до Йорка, — обратился он к Тому, — он отходит через сорок минут с платформы номер три. Там пересядешь на поезд до Мидлсбро, а оттуда… — На автобус до Гисборо, — закончил за него Том. — Я изучил карту, сэр, — вежливо улыбнулся он. — Молодец, — потрепал он его по голове, чуть не сбив с неё чёрную заношенную кепку. — Какая разумная нам растёт смена. Как тебя зовут? Солдат вывел на его самоклеящемся бинте:

«Том Марволо Риддл,

Гисборо»

***

Путь до Йорка занял четыре часа. В окнах проносились бескрайние английские луга сочной изумрудной зелени, на которых паслись коровы и овцы, клубящиеся белые облака на лазурном небе, а в ушах звенело от гомона других овец — бесконечных детей, набившихся в вагоны, как сельди в бочку. Из-за них даже первая поездка потеряла для Тома всё своё очарование. От лёгкого воодушевления, любопытства, с которым он её ждал — единственный плюс необходимости эвакуации в какую-то глушь, — не осталось и следа. Питерборо, Грантем, Ньюарк-он-Трент, Донкастер — с такой гудящей головой у него не было ни сил, ни желания рассмотреть все эти города, так сильно отличающиеся и в то же время так сильно похожие на Лондон, в котором он провёл каждый день своей жизни. Том старался отвлекаться от шума и гама книгами, но на самом деле ему хотелось покурить или свернуть кому-нибудь шею. Чтобы гвалт и рыдание сменились приятными сердцу булькающими звуками и хрипами. По крайней мере бóльшая часть крикунов сошла где-то в середине пути. Йорк встретил Тома пробирающим до костей прохладным ветерком позднего утра и тяжёлыми серыми облаками. Воздух в глуши, как ни странно, оказался даже хуже лондонского смога. Как будто микроскопическая угольная пыль стала такой же его частью, как кислород, углекислый газ и озон. Том бесцельно шатался по станции в ожидании поезда до Мидлсбро. Предстояло убить почти два часа, а руки так и чесались покурить. Но в этой деревне ему никто не продал табак, сославшись на его юный возраст. С раздражённым вздохом Том инвестировал один из украденных пенни в газету, плюхнулся на свой чемодан и принялся ждать, листая чёрно-белые дешёвые страницы. «ВСЕОБЩАЯ МОБИЛИЗАЦИЯ БРИТАНИИ. Призваны солдаты территориальной армии и все виды войск» — гласил верхний заголовок «Дейли Мейл», а все новости первой полосы сообщали о вторжении Германии в Польшу. Приезжали поезда, по перрону сновали сотни ног в спущенных шерстяных гольфах, сопровождаемые плачем и улюлюканьем. Том читал газету, стараясь отвлечься от раздражающих звуков. Часы над платформой издевательски сообщили ему, что ждать предстояло ещё полтора часа. Когда очередной поезд уехал, увозя за собой полчища детей, и станция погрузилась в редкие, бесценные, короткие минуты тишины, Том краем уха услышал тихий писк, а за ним — быстрый шорох. Он повернулся и увидел всполох голого розового хвоста крысы, скрывшейся в трещине фундамента вокзала. Нащупав в кармане остаток утренней булочки с колбасой, у Тома тут же созрел план. Может, ему не удастся покурить, но всё же есть способ избавиться от плохого настроения и навязчивых, зудящих мыслей. Он развязал верёвку, которая предотвращала чемодан от случайного раскрытия, и нашёл свои потрёпанные, но толстые зимние перчатки. Подойдя поближе к трещине, Том осмотрелся по сторонам, чтобы убедиться, что на перроне никого нет. Затем он поставил перед дырой наполовину раскрытый чемодан, положив посреди вещей остатки булки, подложил под сгиб большой камень, найденный на перроне, чтобы тяжёлая крышка оставалась открытой, а сам аккуратно растянул теперь уже привязанную к ручке верёвку и сел на корточки как можно дальше. Крысы — это не мыши, они умны и хитры, но ни одно животное не устоит перед запахом жирного свиного фарша, если ничто не скажет о близости человека. Том затаил дыхание и принялся ждать, надеясь, что ветер, сейчас относящий его запах прочь от дыры, не сменит своего направления. Через некоторое время из трещины показался розовый нос, а следом — тёмно-серая острая морда и чёрные глаза-бусинки. Трепещущие ноздри быстро дышали, судорожно вбирая в себя запах холодного мясного жира и дешёвого сдобного теста. Наконец крыса прошмыгнула к вожделенному куску, но стоило её лапке коснуться булки, Том дёрнул за верёвку, и чемодан захлопнулся. Следом послышался сдавленный, но всё же различимый писк. Насвистывая под нос, Том застегнул чемодан и поднял его от земли, прижимая к себе. Лучше эту ручку лишний раз не трогать. Взглянув на часы, он убедился, что у него ещё полно времени, и отправился прочь с вокзала. Нужно было найти какой-нибудь пустырь или парк, вряд ли это будет трудно в этой деревне. Дорогу ему преградил очередной солдат с кривыми жёлтыми зубами: — А ты куд' намылилс'? — впервые Тому попался человек, который разговаривал с ещё более отвратительным выговором, чем его мать. Том снова надел на себя лицо Хорошего Мальчика: — Прогуляться, — слегка пожал он плечами. — Н’положено, — отчеканил военный. — Сэр, — «ебучий ты гондон», — мысленно добавил Том, — мне так скучно, а до моего поезда ещё больше часа… — принялся канючить он. — Н’положено, ты должен оставаться н' станции. Ещё сбежишь 'братно в г’род! — рявкнул солдат. — Но сэр… — Нет, я ск’зал, — отмахнулся от него кривозубый. — Куда т'… Ах да, Гисб’ро. Поез' д' Мидлсбро скоро пр’будет. Ст’упай. Стиснув зубы и мысленно выругавшись, Том вернулся на платформу. Он прикинул свои варианты. На перроне или станции его обязательно увидят, и проблем не оберёшься. Можно, наверное, пойти в уборную. Но всё же его план сжечь крысу заживо придётся отложить. Что ж. Убедившись, что дверь туалета надёжно заперта, Том положил чемодан на сомнительной чистоты кафельный пол и достал из кармана перчатки. Натянув их, он расстегнул крышку. Булочка размазалась по одежде, оставляя на ткани жирные пятна от слоёного теста и колбасного фарша и месиво крошек. Зажатая между книгами и толстой тканью крыса уже едва дышала, а потому у неё не было сил на побег. Даже как-то скучно, но это лучше, чем ничего. Том взял в руку вялое, судорожно дыщащее тельце. Даже сквозь крупную вязку он чувствал тепло и быстро бьющееся сердце. Можно было бы сломать крысе лапки, одну за другой, отрезать хвост перочинным ножом, который он украл у одного из опустившихся пьянчуг, но если крыса запищит, это привлечёт лишее внимание. Хотя… Он выкрутил оба крана, позволяя шуму воды заполнить комнату. Затем он левой рукой прижал крысу к краю раковины, а правой крепко обхватил одну из её передних лап. Хрясь! Раздался приятный сердцу звук ломающихся костей. Крыса истошно запищала и принялась извиваться. Она выворачивалась, пытаясь укусить Тома за руку, но он уже отлично знал, как нужно их держать, чтобы они не могли дотянуться. Хрясь! Следом отправилась одна из задних лап. Агония крысы усиливалась, но на писк уже едва хватало сил. Хрясь! Хрясь! Тело грызуна дёргалось в конвульсиях боли, хвост дрожал, а бешено вращающаяся голова на последнем издыхании пыталась укусить обидчика длинными, острыми зубами. Подумав, Том решил не доставать нож из заднего кармана. Вода текла уже достаточно долго, чтобы привлечь внимание, если кто-то ждёт под дверью. В качестве финально аккорда он привычным движением свернул крысе шею, наслаждаясь задыхающимися, булькающими звуками. Пара посмертных, рефлекторных конвульсий — и больше зверёк никогда не будет ни двигаться, ни пищать. Том почувствовал, как по его телу пробегает привычный ток, заставлявший его чувствовать себя поистине всемогущим. Жизнь этого животного была в его руках — во всех смыслах, — и он захотел и забрал её. Чувство окрыляло, пьянило сильнее любого алкоголя, который он пробовал в порту, дурманило больше, чем клей, который он однажды нюхал с мальчишками на улице. В первый и последний раз. Ему не нужны были все эти дешёвые, химические заменители эйфории, ведь он позволял себе брать то, о чём другие не решались даже помыслить. Том сложил обмякшее тело в карман, очистил туалетной бумагой одежду от остатков булки, насколько мог, сложил перчатки и закрыл чемодан. Оставалось лишь незаметно подбросить крысу на рельсы и дождаться своего поезда. Но поездка больше не будет такой мучительной.

***

Ожидание, поезд, снова ожидание и тряска в автобусе — и вот, спустя ещё несколько часов, Том оказался в Гисборо. Непонятно зачем. Он вышел из автобуса вслед за небольшой кучкой детей, кивнул на прощание солдату, проверившему его бирку, и встал как вкопанный. Зрелище было потрясающим. В плохом смысле слова. На небольшой деревенской площади детей выстраивали по росту и наказывали стоять смирно. Некоторым поправляли гольфы и заставляли высморкать нос в сомнительной чистоты платок. Мимо проходили семьи, в основном старичьё, и пристально оглядывали детей, как куриные тушки в мясной лавке. Каких-то детей забирали сразу. Другие продолжали стоять в ожидании следующих «благодетелей». Том так и замер, недоумевая, зачем его мать отправила его в тмутаракань ради этого, но уже в следующую минуту получил в спину тычок от солдата, заставившего его следовать за одной из учительниц, ведущих свежую партию детей на площадь. — Томми! — раздался голос его матери за спиной. Пришло время замереть как истукан ещё один раз: — Мама?! — у Тома отвисла челюсть. — Как ты здесь оказалась?! — Р’сскажу п’том, — отмахнулась мать, будто это вовсе не она каким-то волшебным образом оказалась в йоркширской дыре, хотя всего девять часов назад он попрощался с ней в Лондоне на неопределённый срок. — Надо торопиться на авт’бус. От всего происходящего у Тома мысли смешались в кучу. В голове роилось множество перекрикивающих друг друга вопросов. Не зная, с какого начать, он брякнул: — Ещё один? — Ага, последний, д’рогой, — причитала мать. — Если мы 'го пропустим, следующий пр’дёт только завтра, пошли. Том следовал за ней, как в трансе. Возможно, этого дня не существует, и это всё ему только снится: эвакуация сопляков, вторжение в Польшу, телепортирующаяся мать и, прости господи, Йоркшир. Это было бы самым логичным объяснением. Так он думал на протяжении всех двух часов тряски в очередном — «последнем» — автобусе. Мать не объясняла, что происходит, и нервно теребила свою длинную юбку. Том всё больше свыкался с реальностью, всё твёрже убеждаясь, что это сон. Наконец, автобус в очередной раз остановился посреди каких-то полей, и мать сказала, что это их остановка. Том даже не стал задавать вопросов. Во сне остановка вполне может находиться посреди ничего, засаженного высокими живыми изгородями ежевики. Тут и там всё ещё оставались последние тёмно-фиолетовые ягоды этого сезона, а погода, несмотря на то, что они находились севернее Йорка, была гораздо более тёплая: светило яркое, мягкое солнце, какое бывает только осенью. Мать всё более заметно нервничала, но всё же шла по просёлочной дороге. Том следовал за ней. Наконец, они подошли к деревянному, побитому ветрами и снежными бурями, указателю с двумя стрелками: «Литтл-Хэнглтон, 1 миля», «Грейт-Хэнглтон, 5 миль» — и шли они явно в Литтл-Хэнглтон. Мать продолжала продвигаться вдоль живых изгородей, а Том всё гадал, почему из двух равноценно забытых Богом деревень даже во сне нельзя было хотя бы выбрать ту, что побольше. Внезапно дорога повернула влево и пошла в крутой уклон. Подниматься с чемоданом, полным книг, было непросто, и Том даже стянул свой свитер, оставшись в лёгкой летней рубашке. Мать же не снимала своей кофты с длинными рукавами, несмотря на румянец на её бледных впалых щеках, говоривший о том, что ей жарко, — наоборот, она лишь сильнее натянула рукава и прижала края пальцами к ладоням, будто ей зябко. Идти они продолжали молча, глаза матери нервно бегали из стороны в сторону, и она явно старалась дышать более размеренно, чем ей на самом деле хотелось. Перед ними открылся вид на долину, где между двумя холмами виднелась какая-то засратая деревенька — однозначно, Литтл-Хэнглтон. Мать специально подобрала место погаже. Они начали спускаться вниз под горку. Том следовал за своей ссутлившейся, словно от невидимой угрозы, матерью, но тут, вместо того, чтобы отправиться в деревню, она резко свернула направо, в какие-то кусты. Дорога становилась всё хуже, полная валунов, рытвин — одна из тех тропинок, что прокладывают коровы, когда хаотично пасутся на холмах. Они спускались всё ниже, к какой-то небольшой тёмной роще, что уже вовсе не удивляло Тома. В этом сне, несомненно, он в итоге окажется в какой-то яме. Возможно, в окружении стаи бешеных собак, почему бы и нет. Хорошо, что это всего лишь сон. Продвигаясь по тёмной, перекрывающей весь солнечный свет роще, Том вскоре заметил очертания какой-то лачуги. «А вот и убежище, где безопаснее всего», — мысленно хмыкнул, ничуть не смутившись, он, припоминая мамины слова накануне. Мать, в свою очередь, всё медленнее волочила ноги, шаркая ботинками об утрамбованную заросшую тропинку, всё больше сутулилась, вжимая голову в плечи. Обстановка, прямо сказать, была поистине зловещей, но во сне может привидеться и не такое. Ветхая, будто бы разваливающаяся на глазах, ошарпанная, покосившаяся лачуга встретила их тяжёлой деревянной дверью с прибитой к ней гвоздём тушей змеи. Том лишь пусто моргнул. Если подумать, не ему судить о подобном декоре. Всё же вскользь ему пришла мысль, что он мог бы сохранить свою крысу, чтобы составить рептилии компанию. Мать толкнула дверь без стука. Их встретила неимоверно грязная гостиная, где единственным источником света был засаженный, слабо горевший очаг. Окна были такими грязными, что через них уже не проникал тот немногий свет, что оставался в лесу. В углах и с балок потолка свисали гроздья паутины. Стены были серого цвета, будто в разводах от сажи. У огня в замызганном кресле спиной к ним сидел какой-то человек, но Том не видел его лица, лишь торчащие во все стороны волосы. — А, явилась, — хрипло гаркнул мужчина. Человек в кресле привстал и обернулся. Его волосы свалялись в колтуны, переходя в спутанную бороду, в сальных прядях отражалось тусклое пламя очага. На бесформенном лице с впалыми щеками и запавшими глазницами выделялись лишь крошечные тёмные глазки-бусинки, косившие в разные стороны. Желтоватого оттенка кожа обвисла, будто он резко потерял много веса, а, может, и от старости — было невозможно прикинуть, сколько существу лет. Глазёнки сузились: — Кто это с тобой? — Морфин, это мой сын, Том… — еле слышно начала его мать, внезапно растеряв весь свой акцент. Её голос звучал несколько шепеляво, но Том не мог до конца уловить, что именно в нём было не так. Разумеется, кроме испарившегося йоркширского выговора. — Ты посмела привести этого выродка в дом?! — взревело существо, одним прыжком вскакивая с кресла и подлетая ко входу. — Осквернить дом наследников Слизерина ГРЯЗНОЙ КРОВЬЮ?! В следующую секунду он схватил мать Тома за горло так, что она начала хрипеть. Не успел Том что-то сделать, как охуйлос ударил её в плечо. Рукав кофты закатался, и всеобщему обозрению открылась тонкая бледная рука матери, с огромным чёрно-фиолетовым синяком. — А-ах! — не то выдохнула, не то вскрикнула от боли мама, изо всех сил пытаясь ослабить хватку крючковатых пальцев на своём горле. Не задумываясь, Том бросился на это нечто — язык не поворачивался назвать его ни мужчиной, ни даже человеком, — с кулаками, но уёбище отвесило ему такую звонкую пощёчину, что Том едва не упал на пол. Краем глаза он заметил, что хотя бы оно отпустило мать, видимо, застигнутое врасплох. «Что ж, вот тебе и яма, и бешеный пёс», — промелькнуло у Тома в голове. — Флиппендо! — раздался крик матери. В следующую секунду Том почувствовал, как мимо его носа пролетела мощная ударная волна, и мудака отшвырнуло в противоположную стену. Лачуга сотряслась, а сбоку раздался дрожащий стук посуды о дерево, и следом звон разбивающейся керамики. Чмо громко простонало, но не успело подняться на ноги, как мать произнесла: — Петрификус Тоталус, — уже гораздо тише и не так уверенно. Бесноватое уёбище замерло, будто каменный истукан. Том резко обернулся и увидел, как мать держит перед собой какую-то палку. — Томми, прости, прости, мне давно надо было тебе рассказать… Я… волшебница. Из его рта не вырвалось ни слова. Казалось, Том забыл вообще все слова и как их произносить. Он лишь пусто таращился на свою мать, всё ещё убеждая себя, что это сон. — А это твой дядя — Морфин, — добавила она своим новым, слегка шипящим голосом, махнув головой в сторону образины.