𝓐𝓵𝓲𝓿𝓮 𝓟𝓵𝓪𝓽𝓮

Искусный кулинарий, шеф-повар в звании, застыл у окошка своего бистро "La Gueule de Saturne", пристально зря в неприветливые переулки. День начался с измороси, и сквозь плотную завесу воды он все не мог узреть новоприбывшего официанта, Роди Ламори, который, по расписанию, должен уже явиться. Винсент — персона правомерная и взыскательная, особливо когда речь идет о пунктуальности. Он недовольно поджал уста, чуя, как терпение плавится с каждым мигом задержки. — Где этот несносный млад? — вопрошал он, потирая виски, словно бы от того могло рассеяться накопившееся томление. — Отчего же именно сегодня? Винсент не находил оправданий для промедления Роди. Он готовился к тому, что новобранец окажется несовершенен, однако претерпевать запоздания? Нет, подобное уже невмочь. Ему вовсе не по душе, что новоявленный юнец, коего он столь изощренно избирал, уже срывает график в первое же рабочее время. Он сверлил округу своими леденящими черными радужками, и даже повара с кухни съежились, осязая давление, исходящее от него. И вот, спустя несколько минут, Винсент стоял ныне у сервировочной стойки, взирая исподлобья на часы. Время текло, а сотрудника все не видать. — Едва лишь он удосужится здесь высунуться, я ему все выскажу, — грозил он, протирая покрытие, на котором уже заметно осела пыль. Днесь на редкость тихо, что лишь усугубляло досаду. Наконец, дверь распахнулась, и на пороге предстал вожделенный шатен. Винсент прищурился: парень до нитки измокший, с разболтанным галстуком и явно в спешке. Роди буквально влетает внутрь, чуть не рухнув, когда его велосипед скользнул по мокрой мостовой. — Черт возьми, Ламори, где тебя носило? — готов было вскричать Винсент, но вид Роди заставил его все-таки умолкнуть. Бедняга точь-в-точь весь как мокрая курица, дрожащий и с повинной физиономией. — Прошу прощения, шеф, — пролепетал Роди, хватая воздух. — Я опоздал из-за дождя. Пожалуйста, не увольняйте меня! Если понадобится, я охотно понесу любое взыскание. Можете иссушить мое лицо прямо у конфорки, только не прогоняйте... — Ради Бога, Роди, — изрек Винсент, скрестив руки на груди и чуть склонив голову набок, — к чему такая театральность? Увольнять тебя, да еще из-за дождя? Сущий абсурд! Успокойся, ни о каком урезании жалованья и помина быть не может. Но, право слово, твоя мокрая наружность может куда сильнее повлиять на исполнение твоих обязанностей, нежели моя прихоть. Винсент окинул взором пустынный зал бистро, где до сих пор не показались посетители, и продолжил: — Лучше позаботься о себе, негодник мой. Давай-ка я помогу тебе вытереть волосы полотенцем, покуда есть час. Не огласив последнюю думу вслух, Винсент саркастически усмехнулся: этот Роди, похоже, ни угроз, ни пекла не страшится, намерен чуть ли не клеймо до конца дней своих понести. Ах, если бы большинство прислуги было таковым "отважным", как он! Вот только их, трусов, как ни странно, пруд пруди. Обжечься боятся, бедолаги! Но то, как юноша облекал свои изречения в жертвенный тон, все-таки возбуждало у Винсента слабое недоумение. — Довольно, — оборвал он сам себя, решив прекратить сушку этого несчастного. — Все готово, Роди, — молвил он с показным спокойствием, отступая вспять и преподнося рушник. И меж тем, когда взгляд его пал на лик Роди, Винсент приметил нечто диковинное. Око юноши казалось стеклянным, мертвым, утраченная отрада читалась в каждом его телодвижении. Это породило в Винсенте смятение и негодование. Как возможно подобное? Он ведь только что оказал ему содействие, разве не так? Обычно окружным сей подход, напротив, льстит. Заманивает, влечет глубже, на долгие лета взаимосвязи. Словно бездушный ломоть плоти, Роди не выказывал и тени аффектов, подобно его господину, лишенному дара вкушать собственные творения. Однако Винсент не испытывал нужды вникать в душевные терзания пособника. Он, человек, лишенный эмпатии, воспринимал визави лишь как еще одно орудие, как нож или котелок. Персты шефа щелкнули перед лакеем, возвращая того из обители химеры к трудовым повинностям. Погляд Роди оживился на мгновение, и он безгласно приступил к деятельности. — Работы невпроворот, основы ты знаешь, отвлекаться нечего, – сухо бросил Винсент, едва удостоив вниманием того, кто стоял перед ним. Владыка наблюдал с недоверием, как соратник, меланхоличный и отрешенный, удаляется вглубь. Сомнения точили кокоро его, ибо опасался он, что непрофессионализм Роди отгонит посетителей, столь драгоценных для заведения. Надзор Винсента шествовал за ним, напоминая образ коршуна, высматривающего добычу в поднебесье. И вот, едва лишь вступили первичные званые, нрав Роди тотчас преобразился: на место мрачной мине воссияла услада, светлая и приветная, аки утренняя заря. Он с благолепием и учтивостью усаживал их за трапезные мебели, осыпая медоточивыми словесами, что чаровали и пленяли нутра посетителей. Сия скоропостижная перемена серчала Винсента до самой сердцевины. Изнутри вскипала почти сдерживаемая лютость, порожденная впечатлением обделенности, ибо лыба та предназначалась не ему, зато лишь случайным пришлым. Между прочим, с какой стати? Залегши в лучистом святилище поварни, яко немой фантом, уязвленный возобновил руководство деяний своих кухарей. Он вяло промаршировал вдоль протяжного стола, заглядывая чрез рамо всякого труженика. На закуску готовили нежнейший пате из фуа-гра с бриошем, украшенный свежей зеленью и ягодами смородины. Основное блюдо – говядина Веллингтон, обернутая в слоеное тесто и запеченная до златой корочки. В качестве гарнира подготавливали гратен из картофеля дофинуа, тонко нарезанного и томленного в сливках с добавлением мускатного ореха и чеснока. И наконец, десерт – суфле Гран Марнье, воздушное и легонькое, созидалось с трепетной ретивостью. Едкость из-за Роди пробивается вовне, так и моля, дабы по малому поводу уцепиться к какому-либо сотворению кухмистерской. Бурлит от ропота из-за Роди, считая его неблагодарным. Тут же припоминается, как в детстве он тоже тщился угодить родичам, дабы снискать их благосклонность, вел себя покорливо и пристойно. Впрочем, они обращали на него внимание и принимали участие в его уделе, лишь когда он намеренно совершал проступки. Те самые провинности, вроде поедания червей и всяких ползучих гадов, ибо ему неведомо наслаждение смаком кушанья. Как и попечения от предков, в конце концов. Винсент, осевший в истые раздумья, вопрошал себя, отчего же он, не ведая истинного образа иноплеменника, возводит данного в ранг родительской фигуры. Стыдя себя за этакую нелепицу, тянулся за сигаретой, намереваясь закурить, дабы рассеять мятежные думы. Вдруг, как из небытия, на кухню высунулся сам лиходей всея эпопеи. Неожиданный приход того причинил испуг Винсенту, но он, замявши сей порыв, токмо воспылал пущим возмущением к Роди и поперхнулся. Роди, зряче узрев, как Винсент пенистою слюною подавляется, воскликнул: — Шеф, да позволите мне по хребту постучать? Винсент всего-навсего отмахнулся рукою, порицавши себя за оное уничижение пред очами своего служивого. Роди, немного постояв в сторонке, словно дожидаясь благословения на дальнейший разговор, смиренно произнес: — В зале опять пустынно, шеф. Сие удручает безмерно, вот и пришел я на кухню, чтобы с Вами поболтать, раз оба мы свободны ныне. — Пффф, таких трактирных слуг, как ты, Роди, должно радовать, коли в зале никого нет! — Винсент, со скрытой желчью и презрением в гласе, огрызнулся. — Одначе, да, поговорим. — А почему Вы так считаете, шеф? — воздел брови в изумлении рыжик. — Каков неразумный вопрос, Роди! Уж неужели тебе неясно? Так или иначе, коли ты пришел побеседовать, переходи к делу. Что у тебя на уме? Роди, багрянея, аки наивный отрок, поник главой, но вскоре поднял взор и, засунув ладонь в карман жилетки, извлек горсть измятых бумажек. — Смотрите, шеф, — молвил он, не скрывая эфирного замешательства. — Сии бумажки с номерами телефонов вручили мне вместе с чаевыми, коих даже не просил. Вижу, что дамы не прочь познать меня ближе. Внемлющий напротив едва удержался от язвительного острословия. Подумалось ему, что Роди намерен похвастать своими успехами на любовном поприще, да только смекнул он, что речь как раз таки об ином. — Вижу, Роди, что ты способен пленить сердца незнакомок. Однако, как я разумею, не напрасно ты мне это изъявляешь? Роди, понурив созерцание, вспыхнул краской еще пуще прежнего. Тем не менее, не отведал избежать ответа. — Шеф, — взялся он, и нотки его трепетали, — хоть эти дамы и облагодетельствовали меня амурным вниманием, однако сущность моя уж давно занята. И потому сии номера мне ни к чему. — О, так значит, ты уже связан узами привязанности? А кто же та, что пленила твое сердечко? — поддел он, пытаясь выведать больше. — Не в этом суть, шеф. Я лишь хочу, чтобы Вы знали: к неким дамам у меня нет ни малейшей интриги. Не стоит им питать ложные упования. Винсент сощурился, пытаясь угадать, кого же так бережно скрадывает от него Роди. И все же, сообразив, что его рабочий не намерен раскрывать подоплеку сосудистого ядра, он лишь мотнул. — Что ж, Роди, коль так, выдай им обратно их бумажки. Пусть наводят фортуну где-нибудь еще, — объявил он вердикт наконец. — Шеф, не покажется ли чрезмерно жестоким с нашей стороны столь безжалостное... — Роди! — Винсент внезапно возопил, и его зеницы сверкнули, точно хладные острия. — Хватит уже этих сентиментальных разглагольствований! Ты здесь не для того, чтобы жалеть кого-то, а чтобы исполнять свои обязанности! — Да, шеф, — смиренно отозвался он, опустив сглаз. — Вот и прекрасно, — Винсент стремительно обернулся, готовясь удалиться. — Исполняй свое дело и не растрачивай время на пустяки. Винсент направился к своему кабинету, как вдруг Роди вновь окликнул его: — Шеф... Винсент, переплетши кисти, недовольно обернулся и импульсивно вперился в подчиненного. — Что опять? На что ты тратишь мой срок, Роди? Лицо Роди исказилось зловещей гримасой, радужки пламенели безумством, а уста разверзлись в радостном оскале. С диким упоением, до краев налитым багрянцем. Будто взирает на агнца непорочного, готового пасть под тесаком безжалостного мясника. — У Вас есть... кто-то из половинки? Винсент ощутил, как сердце замерло и болезненно затрепетало в груди. Его персты невольно стиснулись в кулаки, а взгляд помрачнел. Он исторг из себя единственное слово, тихо, но твердо: — Нет.

***

Винсент едва доплелся до спальни. Голова невыносимо пульсировала болью. И нет, это скорее следствие бессонницы, нежели того происшествия. Ах, эта знакомая истома, когда ты начистую выдран, так и верится, что провалишься сквозь глубокий сон. А в итоге ворочаешься всю ночь, с одного бока на другой. И гадаешь, будет ли это последней сумрачной безотрадной нощью. Или все-таки к рассвету удастся услышать пронзительный звон будильника. Может, даже узреть Роди под окном?