The Fixer-Upper club

      — Я спрошу тебя еще раз! Где ты взяла этот меч?!              — Пожалуйста, пожалуйста, нет, мы нашли его, я клянусь, это копия, всего лишь копия!              — Что еще ты взяла? Отвечай мне! КРУЦИО!              И Гермиона кричала, и Рон, лежавший у нее под ногами, тоже, и это был миллионный раз, когда она была здесь, тысячный раз, когда ее рука горела, как будто ее облили бензином, сотый раз, когда она умоляла, молила о пощаде, кричала…       Но это был первый раз, когда молодой человек с глазами цвета серебра посмотрел ей прямо в глаза, вместо того чтобы отвернуться, и теперь он тоже кричал…             

***

             — Гермиона!              Ее глаза распахнулись, и вот они, эти две идеальные серые орбиты, светлые ресницы, скулы, рот, приоткрытый в выражении му́ки, которое, должно быть, отражало ее собственное. Драко склонился над ее кроватью, его лицо было в нескольких дюймах от ее собственного, и она тяжело дышала, хватая ртом воздух.       И его пальцы сомкнулись на ее запястье, но она отдернула руку, внезапно осознав, где она находится и что здесь произошло.       Она резко села на кровати. У нее перехватило дыхание.              — Не надо, — выдохнула она, ее дыхание перехватило, но вместо того, чтобы отступить, он наклонился ближе, глядя ей прямо в глаза.              — Ты не должна отталкивать меня, — прорычал он. — Мне не все равно, что тебе снятся кошмары, как бы сильно ты на меня ни злилась!              — Я в ярости, — прошипела она, и он стиснул зубы.              — Прекрати, — нахмурился он. — Блядь! Ты можешь злиться на меня утром, но прямо сейчас у тебя будет гребаная паническая атака, если ты не успокоишься.              И как Драко Малфой узнал, что это такое? Откуда он знает?              Она судорожно втянула в себя воздух, но этого было недостаточно, а затем он положил руки ей на плечи, точно так же, как он сделал это много недель назад в Южном коридоре. Ее глаза расширились.       И она не хотела смотреть на него, не хотела чувствовать на себе успокаивающее давление его ладоней, но он был рядом, и она не могла отвести взгляд.              — Триста, — настойчиво повторил он. — Сколько будет триста минус восемнадцать?              Она изумленно уставилась на него, пульс гулко отдавался в ушах.              — О чем ты говоришь?..              — Просто ответь на этот чертов вопрос! — прошипел он.              — Двести… двести восемьдесят два? — выдохнула она.              — Хорошо. Тридцать раз по двенадцать.              — Я не знаю…!              — Знаешь. Тридцать раз по двенадцать. Считай.              — Триста шестьдесят! — набросилась она на него.              — Каков третий закон Голпалотта?              — Противоядием от смешанного яда не может быть… Почему ты так поступаешь со мной?!              — Грейнджер, клянусь Мерлином…              — Это не может быть смесь противоядий, входящих в его состав! Просто оставь меня в покое…              — Могу я аппарировать отсюда? — настаивал он, не останавливаясь ни на секунду.              — Конечно, нет!              — Скажи мне, почему?              — Потому что нельзя аппарировать ни в замок, ни из него!              — И откуда ты это знаешь?              — Из «Истории Хогвартса»!              — Хорошо.              Она молчала. Она была зла как никогда, и все же ее легкие снова открывались, дыхание успокаивалось, сердцебиение замедлялось.              — Как ты узнал?..              Он шикнул на нее.              — Сколько будет сорок три минус двадцать девять?              Она глубоко вздохнула.              — Четырнадцать.              — Умножить на восемь?              Она моргнула.              — Э-э, сто… восемь? Нет, сто двенадцать…              — Умножить на триста шестьдесят один?              — Я не… — она замолчала, когда поняла, что он ухмыляется. Она издала измученный вздох, ее голова упала обратно на подушку. — Отвали.              — Я не смог устоять, — поддразнил он.              А потом медленно, постепенно он отпустил ее, его руки опустились по бокам. Ее сердце все еще билось часто-часто, но уже не колотилось о ребра с такой бешеной скоростью, легкие не вздымались, она ощущала свежесть воздуха.              — Что это было? — спросила она.              И он потер затылок.              — Техника заземления.              — Где ты научился?..              — Целитель разума, — тихо сказал он. — Это очень похоже на некоторые из моих техник окклюменции. Я, э-э, подумал, что у тебя это тоже может сработать.              И она так отчаянно хотела узнать больше, но всего несколько часов назад он говорил такие мерзкие вещи, такие отвратительные вещи, а теперь этот самый Драко Малфой, очевидно, обращался к целителю и знал, как успокоить человека, когда тот впадает в паническую атаку… Ничего из этого не имело смысла.       Гермиона была логичным человеком. А в Драко все было нелогично.       Последовала пауза.              — Как ты себя чувствуешь? — спросил он.              — Я все еще злюсь на тебя, — тихо сказала она.              — Я знаю, — он присел на корточки. — Что-нибудь еще?              Спасибо.       Ты мне нужен.       Не уходи.              — Нет, — коротко сказала она, откидываясь на одеяло и отодвигаясь от него. — Уходи. Я собираюсь поспать.              Последовала небольшая пауза, а затем она услышала, как он вернулся в свою постель, зашуршав простынями.       Гермиона не могла обращать внимания ни на что, кроме абсурдно громкого тиканья часов. В больничном крыле было темно, ее простыни были теплыми, и все же по мере того, как шли минуты, она уже знала, что не может спать.       Тик.       Тик.       Если она сейчас заснет, тот же кошмар повторится снова. Она знала это наверняка.       Рон ушел. А Гарри здесь не было.       И вот она лежала без сна, чувствуя, как колотится сердце под ребрами, ощущая привкус желчи в горле.       Прошли минуты. Может быть, час.       И она больше не могла этого выносить.       Она не имела права просить его об этом, не тогда, когда он и так дал ей так много, не тогда, когда ее сердце все еще было полно гнева, не тогда, когда Рон только что порвал с ней, не тогда, когда Драко был с Пэнси.       Но она была эгоисткой.       Поэтому она спустила ноги с кровати.       Драко уже смотрел на нее, он уже проснулся. Возможно, он тоже не спал.       Она шагнула к его кровати.              — Грейнджер… — предостерег он.              И в горле у нее заклокотало что-то вроде отчаяния.              — Можно мне? — процедила она сквозь зубы.              Последовала пауза.              — Что ты…?              — Я не могу спать одна, — призналась она. — Не сегодня.              — Но ты злишься на меня…              — Злюсь, — выпалила она.              Он молча наблюдал за ней.              — Если бы у меня был хоть какой-то другой выбор, я бы вернулась в спальню, нашла Джинни, или Парвати, или Гарри и осталась с ними. Но я не могу, — резко сказала она. — У меня есть только ты.              Он сглотнул.       Часы тикали.              — Что тебе нужно? — он вздохнул.              — Я хочу спать. Здесь, — она беспомощно указала на его кровать. — С тобой. Пожалуйста.              А потом у него округлились глаза, и он перестал дышать, и все же он начал отчаянно сдвигаться в сторону, чтобы освободить для нее место, как будто был околдован чем-то, как будто не мог сказать «нет». Его грудь судорожно вздымалась, руки так крепко сжимали простыни, что казалось, они вот-вот порвутся, а губы приоткрылись, когда он уставился на нее с выражением, которое Гермиона даже не могла понять.       И она осторожно опустилась на кровать рядом с ним, двигаясь так осторожно, так медленно, чтобы не нарушить непреодолимый барьер пустого пространства между ними. Она натянула одеяло до подбородка поверх своей грязной школьной формы, легла на спину и уставилась в потолок.       В этом не было ничего постыдного. Ничего романтичного. Это был комфорт. Чистый и простой.       Боже, она надеялась, что Пэнси не будет возражать.       Драко все еще лежал лицом к ней, вероятно, в опасной позе примостившись на краю матраса, но не произнес ни слова по этому поводу, затаив дыхание, не осмеливаясь прикоснуться к ней. Его глаза были широко раскрыты и смотрели неуверенно, волосы прилипли к голове и были грязными, кожа была пепельного цвета, губы потрескались, а синяки вокруг глаз были темными и уродливыми.       Он предал ее.       И она все еще хотела его.       Какое-то время они молча смотрели друг на друга.              — Спасибо, — наконец пробормотала она. — За то, что заземлил меня.              Он с трудом сглотнул, и тонкие линии его покрытой синяками шеи чуть заметно дрогнули.              — Не за что.              Повисла тяжелая пауза, и чувство вины подкатило к горлу.              — Я веду себя эгоистично, — прошептала она, — когда говорю, что не могу простить тебя сразу, а потом занимаю место в твоей постели.              И она не была готова встретиться с ним взглядом, но была вынуждена, когда одеяло сдвинулось, а подушка опустилась и вот он был здесь, ближе, чем когда-либо, всего в нескольких миллиметрах.              — Ты действительно не можешь простить меня? — он тихо спросил. — Не можешь? Или просто еще не пробовала?              И Гермиона пожалела, что испытывает к нему такое сильное влечение. Это было похоже на то, что он был чем-то, чего она никогда раньше не видела, чем-то диким и новым, и она не могла удержаться, пытаясь понять его.              — Ты причинил мне боль только для того, чтобы причинить боль Рону, — прошептала она. — Ты говорил обо мне, о моем теле, как о какой-то вещи. Я доверила тебе очень личные вещи из своей жизни, а ты использовал их как оружие.              Его лицо исказилось.              — Я не могу выразить, как мне жаль…              — Ну, может, тебе стоит попробовать, — выдохнула она.              И теперь настала очередь Драко уставиться на нее так, словно она была чем-то чужим и незнакомым.              — Отлично. Ты эгоистка, — прошептал он, и она приготовилась к гневу, ярости, размолвке. — Но ты еще и добрая.              Она почувствовала, как ее губы приоткрылись от удивления, и воздух вырвался наружу.              — Потому что ты защищаешь своих друзей с той же силой, с какой защищаешь себя, — продолжил он.              На мгновение воцарилось потрясенное молчание.              — И ты слишком сильно скрываешь свои чувства, но это значит, что ты действительно хороший слушатель, когда другие люди хотят поговорить о своих чувствах.              Ее глаза на мгновение закрылись.              — Ты часто боишься нового. Ты полагаешься на то, что знаешь, на то, что знакомо, что безопасно. Но ты также очень, очень умна, и объем твоих знаний очень внушителен. Так что твой инстинкт часто оказывается верным. И когда ты принимаешь неверные решения, это обычно происходит потому, что ты ставишь чувства другого человека выше своего инстинкта.              Ее сердце бешено колотилось, пульс участился до невозможности быстро.              — Так что да, — сказал он. — Ты эгоистка. Но правильный человек может увидеть, что именно эти недостатки и делают тебя такой прекрасной, — его голос звучал неуверенно. — И этому человеку не придется игнорировать твои недостатки, просто чтобы любить тебя.              — Драко…              Его имя сорвалось с ее губ, и его глаза последовали за ним, эти нежные серые радужки блуждали по ней, делая ее одновременно уязвимой и защищенной.              Сейчас было бы достаточно легкого движения, чтобы прижаться губами к его губам, обвить руками его тело и уступить всем его прихотям, желаниям и нуждам.       Но они с Роном расстались этой ночью.       Она была сонной, уязвленной и уставшей.       А Пэнси ждала Драко.       И она не могла позволить ему поступить с Пэнси так, как она сделала с Роном.       Поэтому, вместо того чтобы наклониться к нему, запустить дрожащие пальцы в его волосы, отвести поцелуем этот горящий, напряженный взгляд от его лица, она тяжело сглотнула.              — Спасибо, — прошептала она.              И он кивнул, сухо, отстраненно, и что-то в его прекрасных глазах дрогнуло, как будто он выдал какую-то тайну.              — Это было правильно, — мягко сказал он. — Рассказать ему. Ты поступила правильно.              Она почувствовала, как его рука шевельнулась под одеялом, словно желая успокоить ее, и отдернулась, зная, что, если позволит ему, последние остатки гнева, за которые она цеплялась, растают, как сахарная вата, и она пропадет.              — Отвернись, — прошептала она, и он напрягся. — Пожалуйста.              И снова, словно зачарованный, он сделал, как она просила, перевернувшись на другой бок, чтобы больше не смотреть на нее. Каждый мускул его тела был напряжен, словно в ожидании малейшего слова, нежнейшего прикосновения. Ее взгляд скользнул по его затылку, по бледной коже на шее, по испачканной школьной рубашке, по складкам простыни в тех местах, где он так крепко сжимал ее в руках.       И, дрожа, с бьющимся сильнее, чем когда-либо, сердцем, она плотнее завернулась в простыни, прижалась запястьями и лбом к его спине, растворяясь в тепле между его лопатками. Это было нерешительно. Нежно.       И она почувствовала, как он напрягся, как тяжело вздохнул.       О чем он думал? Какое у него было выражение лица? Были ли его глаза закрыты или широко раскрыты от шока? Были ли его брови сведены в жесткую линию от сосредоточенности или они были приподняты, выражая надежду или неуверенность?       Ей отчаянно хотелось увидеть его лицо, и все же она знала, что если сделает это, то может в конечном итоге сделать то, о чем потом пожалеет.       А потом он расслабился, чуть отклонился назад, чтобы прижаться спиной к ее груди, и она, наконец, сдалась, обвившись вокруг него, как кошка. Она была не того роста, у нее были слишком длинные руки, она вся была неправильной, но он позволял ей подстраиваться под него, никогда не давил, никогда не предполагал. Она опустила голову на подушку, обнаружив, что ее губы находятся так близко к его шее, и крепко зажмурилась от всего, что было почти рядом.       От него пахло дымом, теплом и чем-то еще мягким и мужским, чему она не могла дать названия, потому что это был просто Драко, и этот запах она ощущала всего несколько раз до этого — перед камином, за бокалом огневиски, в пустынном коридоре.       Между ними было что-то волшебное, что-то, чего Гермиона совсем не понимала, но это было слишком хорошим. Это было что-то темное и наэлектризованное, какая-то притягательная сила, от которой у нее возникло ощущение, что нить судьбы, распустившаяся столько месяцев назад, теперь привязана прямо к ее сердцу, связывая их воедино. Это было нелогично и необъяснимо, но это имело власть над ее сердцем, разумом и телом, которая была вполне реальной.       Утром она вспомнит все, что он ей наговорил. И ей придется держаться на расстоянии, пока она не сможет простить его за то, как небрежно он отозвался о ее теле, за то, что он выбрал Пэнси, за то, что он смутил ее, задел за живое и оттолкнул, за то, что, несмотря на то, что ее грудь болела от гнева, сердце пылало с тоской.       Ты этого не заслуживаешь.              — Прости, — пробормотал он таким мягким голосом, что она едва не пропустила его.        Ее сердце расцветало, распускалось, распускалось снова. Она была потеряна, и так будет всегда.              — Я не прощаю тебя, — прошептала она, уткнувшись в его кожу, и он задрожал, прижавшись к ней. — …Пока.              И она почувствовала, как напряжение покинуло его тело в удивленном вздохе.               — Все в порядке, — пробормотал он, и что-то в интонации его голоса было такое, словно она преподнесла ему какой-то невероятный, бесценный подарок. — Я буду… Я буду ждать, когда ты сможешь простить меня.              А потом усталость окутала ее тело, словно туман, и ее руки расслабились в ткани его рубашки, а мышцы его широкой спины прижались к ее груди.       А он оставался начеку, осторожный и готовый, как сторож к своим обязанностям, пока сон, наконец, не овладел ею.             

***

             Гермиона снова была в ванной старост.       Мадам Помфри, которая обнаружила Гермиону мирно спящей в своей постели в субботу утром (после того, как она в панике убежала от Драко ни свет ни заря), была достаточно удовлетворена их состоянием, чтобы выписать их на следующее утро.       Они хранили молчание, когда покидали больничное крыло, направляясь каждый в свою спальню, их языки и сердца были отягощены событиями последних двадцати четырех часов. Гермиона не могла заставить себя заговорить, потому что это только напомнило бы ей обо всех тех способах, которыми он помогал ей, а также обо всех тех способах, которыми он причинял ей боль.       Высокие оценки и логический склад ума — все это было замечательно, но она понятия не имела, что делать теперь, когда пришло время решать будущее дружбы с человеком, которого она отчаянно хотела видеть чем-то большим, но который в последнее время относился к ней гораздо хуже.       Одно дело — испытывать к нему непреодолимое влечение, настолько сильное, что ей было страшно об этом думать, и совсем другое — простить его за одну ночь, как бы нежно он ни лежал рядом с ней, какие бы чудесные слова ни говорил, как бы надежно она ни чувствовала себя обнимая его и прижимаясь к его спине.       Каждое ее действие было окрашено чувством вины за то, что она сделала с Роном. И поэтому, едва кивнув на прощание, она направилась прямиком в ванную старост.       Этот кивок не говорил о многомесячной работе по восстановлению.       В нем не говорилось о ссорах шепотом или предательстве доверия.       В нем не говорилось о ночи, проведенной в одной постели.       Это было просто… пусто.       И Гермиона ненавидела это.       Она наклонилась к кранам в ванной для старост и включила три наугад, прежде чем снять с волос резинку. А потом снять уродливую, грязную мантию и швырнуть в угол, вместе с туфлями и носками, школьной рубашкой, брюками и нижним бельем.       И наконец, обнаженная и дрожащая, с растрепанными волосами, рассыпавшимися по перепачканным грязью плечам, она забралась в ванну, доверху наполненную пеной с ароматом роз. Каждая мышца, сухожилие и связка в ее теле болели, словно она пробежала марафон. Но болело не только физически, но и морально.       Она была слишком измучена, чтобы сделать что-то еще, кроме как опуститься на ступеньки, вмонтированные в борт ванны, и чувствительная кожа ее бедер прижалась к рифленому камню. И она откинула голову на край ванны, чувствуя, как вода щекочет ее ключицы, закрыла глаза и дала волю слезам.       Это не было так отвратительно, как в Комнате с артефактами.       В ней не было гнева, как прошлой ночью.       Оно было тихим, уязвимым и одиноким.       Это было горе.       Вода успокаивала ее измученное тело, обволакивая его, как ласка любовника. И если она закрывала глаза, слезы смешивались с водой в ванне, она могла представить, как они проникают в каждую клеточку ее тела, освежая и очищая каждую пору, каждый капилляр, каждое мышечное волокно. Оно поднималось от пальцев ног к икрам, бедрам, тазу, животу, груди, плечам, шее, предплечьям, ладоням, кончикам пальцев. И она выдохнула, как будто это был выдох от напряжения, которое накапливалось в течение нескольких месяцев.       Это было тело, о котором мечтал Рон, тело, которое отчаянно хотело его вернуть. Это было тело, которое всегда было слишком недоступным для него, кожа, которую покалывало от его прикосновений. Это были губы, которые всегда стеснялись поцеловать его, язык, который месяцами скрывал правду. Это были руки, которые исцеляли его, любили его и заботились о нем, но были предназначены только для платонической привязанности. Это было тело, которое предало его.       Это было тело, которое тянулось к Драко, несмотря на все его резкие высказывания. Это было тело, которое таяло от его прикосновений, это тело, которое хотело вернуться и сказать ему, что хочет его, прежде чем он откажется от нее, прежде чем выберет Пэнси. Это были руки, которые восхищались мягкостью его волос, губы, которые касались его затылка, пока она лежала, прижимаясь к нему. Это было тело, которое вздрагивало, загоралось и изгибалось от желания, когда она была рядом с ним, чего она никогда не испытывала с Роном. Это было тело, которое он предал.       И это было ее тело, тело, которое росло вместе с ней, поддерживало ее, двигало вперед по жизни, в любви и в утратах. Это было тело, которое пережило войну, уничтожило частичку души Волдеморта, сидело на спине дракона, плакало и бушевало, жило и ревело. Это было тело, которое могло испытывать зуд и желание, тело, которое не было сломлено только потому, что она не хотела парня, которого должна была. Это были волосы, с которыми ей никогда не удастся совладать, это были зубы, которые все еще были слишком большими, это были руки, которые могли воспроизвести зелье по памяти, руки, которые могли написать эссе за пять минут, руки, которые знали, как взмахнуть, чтобы добиться идеального результата. Это был разум, который всегда понимал книги намного лучше, чем ее собственные эмоции.       Это было тело, которое она безумно любила.       И перед этим телом она была обязана взять на себя ответственность за то, что произошло.       Она причинила боль Рону, оттягивая неизбежное. И теперь их отношениям, а может, и дружбе, пришел конец.       Она причинила боль Драко, оттолкнув его после поцелуя так, словно от этого зависела ее жизнь. И теперь он был с Пэнси.       Она причинила боль Парвати, ожидая, что та будет хранить ее секреты, не предполагая, что это тайна, и набросилась на нее, когда правда всплыла наружу.       Она причинила боль Пэнси, желая Драко.       И она причинила боль себе.       Она скользнула ниже, опуская голову под воду, откидывая волосы с лица. Мыло слегка жалило веки, пузырьки щекотали нос, но теплая, приглушенная тишина была восхитительна.       Снова вынырнув на поверхность, она словно попала в новый мир. Воздух был свежим и прохладным, по коже стекали струйки воды, она смаргивала с век капельки, прилипшие к ресницам, а сердце успокаивающе стучало у диафрагмы.       Она не могла вернуть то, что сделала.       Но она могла признать это и взять на себя ответственность за это.       Именно это она и собиралась сделать.             

***

             Гермиона внезапно очнулась от своих мыслей.       Сначала она не поняла, что это было, но когда расплывчатая серебристая фигура приблизилась, она с удивлением поняла, что это был Патронус, появившийся из стены и летящий прямо к ней.       Это был павлин, переливающийся перламутром сквозь волшебный пар, поднимающийся из ванны. У нее перехватило дыхание, когда он присел на край ванны, а затем открыл рот и заговорил голосом Парвати Патил.              — Гермиона? Все в порядке? Мы вообще не видели тебя вчера вечером, и после того, что случилось за ужином, мы не были уверены — а потом Гриффиндор потерял кучу очков, а Рон, очевидно, в спальне, весь избитый, и — в любом случае, я просто хотела убедиться, что с тобой все в порядке. Я знаю, что вчера наговорила лишнего, и ты, наверное, не хочешь со мной разговаривать, но, пожалуйста, дай мне знать, как у тебя дела.              Патронус моргнул, затем повернулся и растворился в тумане.       Ей нужно извиниться.       Она схватилась за свою палочку, но знала, что не сможет вызвать Патронуса в ответ.       Вылезая из ванны и наколдовывая полотенце, она оборачивала его вокруг себя. Она одевалась, собираясь вернуться в спальню и провести остаток субботы, пытаясь наладить отношения с Парвати.       Она как раз потянулась за лифчиком, когда раздался стук в дверь.       И тут снова раздался голос Парвати.              — Гермиона, ты здесь?              Она крепче вцепилась в полотенце.              — Как ты узнала, где я?              — Я последовала за своим Патронусом, — пробормотала Парвати снаружи. — Извини, ты, наверное, хочешь побыть в тишине, я оставлю тебя одну…              — Нет! — быстро воскликнула Гермиона. — Я в полотенце, все в порядке. Входи.              Она быстро произнесла Алохомора и побрела обратно в ванную. Она заколдовала полотенце, чтобы оно оставалось на месте, и осторожно присела на край ванны, свесив ноги в воду. Позади себя она услышала звук открывающейся двери, а затем осторожные шаги в ее сторону.       Короткая пауза, возня, пока Парвати снимала туфли и носки, а затем плюхнулась рядом с ней, погрузив ступни в воду. Пальцы их ног описывали параллельные водовороты в пузырьках.              — Я так рада, что ты нашла меня, — тихо сказала Гермиона. — Мне правда жаль. Я не должна была так ужасно вести себя с тобой вчера вечером.              Парвати взяла ее за руку и крепко сжала.              — Спасибо, Гермиона. Мне тоже жаль.              Последовала пауза.              — Но у тебя все в порядке? Я беспокоилась о тебе.              Гермиона моргнула. Ей так повезло, что у нее есть такой человек.              — Я в порядке, — пробормотала она.              Снова воцарилось молчание.              — Я должна спросить, — пробормотала Парвати. — Что происходит в этом году? С тобой, Роном, Драко и… да, со всем этим. Конечно, ты не обязана мне рассказывать, если не хочешь, но… Я здесь, и я выслушаю, и я не буду осуждать тебя, несмотря ни на что. Если ты хочешь.              Гермиона крепко зажмурилась.              — Я тебя не заслуживаю, — прошептала она.              — Ты заслуживаешь, — мягко сказала Парвати, усмехнувшись. — Даже если вчера ты была немного груба.              Гермиона опустила голову.              — Эй, — продолжила Парвати, подталкивая ее локтем. — Ты просто сорвалась. Мы все так поступаем. И ты извинилась. У нас все в порядке. Вот для чего нужны друзья.              Гермиона надеялась, что переполняющая ее благодарность прозвучала в ее улыбке так же громко, как и в груди.              — Ты уверена, что готова к этому? — уточнила она. — Это долгая история.              Парвати пошевелила ногами в воде.               — Мне удобно, — улыбнулась она.              И вот Гермиона сделала глубокий вдох, чувствуя, как наполняется ее грудь, как воздух проникает в каждую клеточку. А потом она расслабилась.       И она рассказала Парвати обо всем.       О зуде.       О клубе FUC.       Завязавшаяся дружба на публике в библиотеке и личная в Южном коридоре.       Ссора с Роном.       Поцелуй.       Осознание того, что Драко интересуется Пэнси.       То, как она убежала от боли прямо в объятия Рона.       Тот роковой день в библиотеке с Пэнси, Драко и Роном.       То, как она пошла к Драко.       Объятия.       Ссора.       Предательство.       Взрыв.       Правда.       Расставание.       Приступ паники.       И ночь в постели Драко.       А Парвати молчала, слушала, смотрела, как ее ноги кружатся в воде, периодически кивая и издавая горлом сочувственные звуки.       К тому времени, как она закончила, капли на плечах Гермионы высохли, волосы превратились в неаккуратные пряди, а пальцы на ногах сморщились.       Воцарилось молчание.       И Парвати вздохнула.              — Так много всего, — тихо сказала она.              Гермиона чуть не рассмеялась.              — Да.              — Мне так жаль слышать о вас с Роном, — пробормотала она. — Не потому, что я думала, что вы идеально подходите друг другу, или что-то в этом роде, а потому, что… Я знаю, как много он для тебя значит.              И Гермионе пришлось крепко зажмуриться.              — Спасибо, — прошептала она.              — Я должна была понять это на рождественской вечеринке, — сказала Парвати. — То, что ты сказала о том, что находишь Драко привлекательным, я должна была догадаться, что это означает, ну, знаешь… нечто большее. Что ты чего-то не чувствовала к Рону.              — Я действительно не хотела признаваться в этом самой себе, — пробормотала Гермиона. — Я была такой идиоткой. Знаешь, я действительно думала, что если проигнорирую это, то эти чувства исчезнут и я вдруг захочу Рона.              Парвати тихо фыркнула.              — Все было бы намного проще, если бы мы могли контролировать, кого хотим.              Несколько мгновений они сидели молча.              — Так что ты собираешься делать? — спросила она, накручивая прядь волос на палец.              Гермиона прикусила губу и уставилась на пузырьки на своих икрах.              — Я не знаю, — пробормотала она.              — Как ты думаешь… с Драко может что-нибудь получиться?              Гермиона вздохнула.              — Я действительно не знаю. Я… я очень, очень беспокоюсь о нем, но я также злюсь на него. Из-за того, что он сказал. И в любом случае, после всего, что произошло прошлой ночью, еще слишком рано, не говоря уже о том, что он… Я действительно думаю, что ему нравится Пэнси.              Парвати слегка поджала губы.              — Я не уверена, что он во вкусе Пэнси.              — Я не знаю, Парвати. В библиотеке она сказала мне, что заинтересовалась им.              Рука Парвати, которая до этого гладила ее волосы, замерла.              — Правда?              — Ну, — призналась Гермиона. — Она спросила меня, как ей следует поступить. Она не назвала его имени, но сказала, что я знаю его лучше всех. Я имею в виду, кто еще это мог быть? Гарри?              — Верно, — сказала Парвати, и в уголках ее губ появилась легкая улыбка. — Что ты сказала?              Гермиона съежилась.              — Я сказала ей, чтобы она просто сделала это.              — Что ж, — продолжила Парвати, и теперь было трудно не заметить улыбку на ее лице. — В таком случае, тебе не кажется странным, что они до сих пор не вместе?              Гермиона нахмурила брови.              — О чем ты говоришь?              — Ни о чем, — быстро ответила Парвати. — Я просто… Я думаю, у тебя больше шансов, чем ты думаешь.              Гермиона не знала, что с этим делать, поэтому вместо этого она вызвала свою школьную рубашку, очистила ее и натянула поверх полотенца. Парвати любезно отвела глаза.              — Я просто не знаю, — вздохнула Гермиона. — Прежде чем я во всем этом разберусь, мне нужно смириться с тем фактом, что мы с Роном… больше ничего не значим. Прошлой ночью многое произошло… И я не знаю, сколько времени мне потребуется, чтобы привыкнуть.              Парвати нежно положила руку ей на запястье и сжала, одарив грустной улыбкой.              — Ты сможешь это сделать, — тепло сказала она. — Я всегда рядом, когда тебе захочется выплеснуть свои чувства, или поплакать, или… что угодно еще.              Сердце Гермионы наполнилось радостью.              — Спасибо, — сказала она. — Я очень, очень благодарна тебе. Не знаю, что бы я без тебя делала.              И тут ей в голову пришла мысль, и у нее отвисла челюсть.              — Боже, прости, я была так занята всем этим, что даже не подумала спросить, как у тебя дела!              Парвати улыбнулась, ее теплые карие глаза лучились нежностью.              — Все в порядке, — рассмеялась она. — У меня нет ничего такого захватывающего, как то, что два парня дерутся из-за меня.              — Они дрались не из-за меня!              И Парвати рассмеялась.              — Я знаю, я знаю. Но даже незначительная дискуссия все равно была бы более захватывающей, чем все, что я делаю. Большую часть времени здесь только я, мои конспекты по Ж.А.Б.А., и, знаешь, то одно, то другое утро, когда моя голова оказывается в камине профессора Макгонагалл.              — Как проходят занятия с целителем?              На лице Парвати медленно расплылась улыбка.              — Действительно хорошо, — ответила она. — Я так многому научилась. И все становится проще. Очевидно, что я ничуть не меньше скучаю по Лаванде. Нисколько. Но я… я смогла позволить тоске по ней стать… приятным чувством. Как приятное воспоминание. Так что вместо того, чтобы чувствовать боль, каждый раз, когда я думаю о ней, я просто посылаю легкую волну к звездам со словами «Я думаю о тебе». И это… хорошо.              — Ей бы это понравилось, — тихо сказала Гермиона.              — Да, понравилось, — Парвати просияла, и ее глаза устремились к небу. — И ей было бы приятно видеть, что я усердно работаю, завожу новых друзей и… ну, в общем. Что я счастлива.              — Держу пари. Она бы так гордилась тобой.              Рука Парвати накрыла ее ладонь.              — Спасибо, Гермиона.              Они посидели в тишине еще несколько минут, прежде чем Гермиона, наконец, вытащила ноги из воды и с довольным вздохом обхватила колени руками.              — Когда я буду готова, — сказала она, — я извинюсь перед Роном. И я разберусь в своих чувствах к Драко. А потом, может быть, я во всем признаюсь и расскажу им обоим… всё. Что произошло, и почему, и… Да. Это будет трудно, я знаю, но я думаю… может быть, мне стоит принять это, а не все время искать легкий выход. Я усвоила свой урок. Может быть, стоит сделать трудный шаг и рассказать им, что я чувствую, и это того стоит.              Она не могла видеть лица Парвати, девушка задумчиво смотрела в ванну, но в ее позе было что-то твердое и пылающее.              — Ты права, — решительно сказала Парвати. — Даже если ты думаешь, что не должна так себя чувствовать.              Гермиона замолчала.              — С тобой что-то происходит?              И Парвати молча покачала головой.              — Нет, — прошептала она. — Я в порядке, просто замечательно.              Гермиона протянула ей руку, помогая подняться на ноги, и заключила в объятия.              — Ты такая сильная, — прошептала она в волосы Парвати.              И ее сила проникла в каждую клеточку тела Гермионы, когда она крепко обняла ее.       

      ***

             К сожалению, не все были такими понимающими, как Парвати.       Хотя Рон, к счастью, сохранил подробности случившегося при себе, новость о том, что они с Гермионой расстались, обсуждалась в школе в течение дня. Казалось, что подавляющее большинство людей были уверены в долговечности их отношений, и эта новость была встречена со смесью шока, отрицания и насмешек. Возможно, это было как-то связано с вниманием прессы, которое было приковано к началу их отношений в прошлом году, но, очевидно, все знали, что они встречались, большинство людей были убеждены, что они будут продолжать встречаться в обозримом будущем, и появилось большое количество людей, с которыми Гермиона даже не сталкивалась раньше, которые были опечаленным окончанием ее отношений.       В коридорах, куда бы ни пошла Гермиона, повсюду слышались перешептывания и любопытные взгляды, студенты обсуждали теории о том, что могло произойти. Она думала, что дни, когда ее личная жизнь была достоянием общественности, закончились после Турнира трех волшебников, но, очевидно, это не так. Она не могла и шагу ступить в Большой зал, чтобы не услышать, как какой-нибудь незнакомый третьекурсник сморкается, сдерживая слезы, как будто она была близким другом.       В гостиной Гриффиндора было еще хуже, потому что люди чувствовали, что знают ее достаточно хорошо, чтобы спросить, что случилось. После нескольких неудачных попыток уклониться от ответа фразой «это просто не сработало», Гермиона дошла до предела и в конце концов огрызнулась на маленькую пятикурсницу с широко раскрытыми глазами, заявив, что это не ее дело, в то время как ее такие же маленькие друзья с широко раскрытыми глазами в ужасе наблюдали за происходящим.       Если она и думала, что новость о расставании распространилась быстро, то это было ничто по сравнению с новостью о том, что Гермиона, по-видимому, «обезумела» от этого. И вскоре все говорили об этом.       Хуже всего пришлось Джинни. Она явно разрывалась между желанием поддержать Гермиону и необходимостью быть рядом с братом. Это привело к болезненной неловкости, когда Джинни отказалась с ней разговаривать, но в ее глазах светилось сожаление, на которое Гермиона не могла смотреть.       Она думала, что ей больше нравятся язвительные комментарии о том, что «Рон заслуживает лучшего», которые она иногда слышала в коридорах. По крайней мере, с этим она могла согласиться.       Гарри чувствовал себя ненамного лучше. Он тоже предпочитал избегать ее, но, по крайней мере, это было потому, что его часто видели в компании Рона, который, по мнению Гермионы, скорее всего, воспламенился бы, если бы Гарри заговорил с ней в его присутствии. В тех редких случаях, когда она ловила взгляд Гарри, в нем было что-то незнакомое и настороженное, и она не могла не задаться вопросом, решил ли Рон рассказать ему о том, что произошло на самом деле, и каждый раз, когда Гарри видел ее, он видел только девушку, которая изменила его лучшему другу.       Вместо этого Гермиона тайком спускалась на обед в неурочное время, чтобы избежать любых следов присутствия Рона и Гарри, она работала в своей спальне, а не в библиотеке, и избегала общей Гостиной как чумы.       Впервые она была безмерно благодарна за то, что они с Роном не часто посещали одни и те же занятия.       На уроках маггловедения она как никогда остро чувствовала взгляд Драко, устремленный ей в затылок, и ей требовалась почти вся сила воли, чтобы не посмотреть на него. Даже если бы ей удалось разобраться в своих бурлящих эмоциях после пятничного вечера (чего она не сделала), меньше всего ей хотелось бы подпитывать слухи о том, что она бросила Рона ради Драко.       Крошечный фрагмент правды, который в них бы содержался, был как раз того размера, чтобы сделать эту идею ужасающей.       Гермионе пришлось перестать притворяться, что она его не хочет. Казалось, у нее развилось особое чутье, которое предупреждало ее о его присутствии, будь то в классе, когда он бесшумно проходил по коридорам или сидел за слизеринским столом спиной к ней. Это было постоянное и всепоглощающее чувство, и все же, даже когда она заставила себя отвести взгляд, словно песок, ей очень хотелось поговорить с ним, хотелось его внимания, его улыбки.       Она и не подозревала, как много значил для нее клуб F.U.C., пока он не закрылся. Она скучала по тому, как они работали бок о бок, как разговаривали и как хранили молчание. Она скучала по тому, как он заставлял ее смеяться, по тому, как он заставлял ее чувствовать, что ее слушают, по тому, как их беседа текла так же естественно, как река. Она скучала по его улыбке, по тому, как он произносил заклинание, пока его палочка источала магию, по тому, как он смотрел на нее.       Она скучала по нему.       Поскольку ее незанятые мысли так часто возвращались к Драко, она попыталась снова сосредоточить свое внимание на учебе и постоянно вырисовывающейся перспективе поиска работы после окончания учебы. Правда заключалась в том, что она просто не чувствовала себя готовой выйти в мир и начать свою карьеру, как бы сильно она ни старалась увлечься идеей стать целительницей, или присоединиться к работе в Министрестве, или любым другим из миллионов вариантов, которые она рассматривала. Большую часть последних трех лет она была сосредоточена на том, чтобы помогать Гарри, и мысль о том, что школа закончится и ей внезапно придется стать взрослой, казалась ей практически аморальной.       Она не была готова.       По мере того как дни изоляции превращались в недели, а держаться подальше от Драко становилось все труднее и труднее, Парвати постоянно находилась рядом с Гермионой, уравновешенная, позитивно настроенная союзница, которая, казалось, всегда точно знала, что сказать. Она была явно поглощена учебой и исчезала по нескольку вечеров в неделю, чтобы провести дополнительное время в библиотеке, куда Гермиона по-прежнему отказывалась ходить, но ее дружба никогда не ослабевала, даже когда Гермиона, по сути, изолировала себя от остальных учеников.       Она была полна решимости сделать так, что никто не узнает, что произошло между ней и Роном, никто не узнает, что произошло между ней и Драко, и никто не узнает, что, несмотря на взаимную боль со всех сторон, именно по Драко она скучала больше всего.       Так сильно, что это причиняло боль.