The Fixer-Upper club

      В этот вечер они встретились в Выручай-комнате.       После того самого происшествия они несколько дней не приходили сюда, явно не желая напоминаний о том, что произошло, когда они в последний раз сидели на том прекрасном диване сливового цвета. Но в этот вечер, в канун Нового года, это место показалось им идеальным.       Они пришли вместе, войдя тем же путем, что и раньше, за небольшим исключением того, что попросили Комнату никого больше не впускать. В этом не было ничего неприличного, убеждала себя Гермиона. Они просто не хотели, чтобы их застукали за выпивкой вдвоем.       Распространители слухов, несомненно, получили бы от этого удовольствие.       Когда они вошли, Гермиона заметила, что комната изменилась. Перед ними простирались деревянные полы, но арки в стенах, казалось, были переставлены таким образом, чтобы придать больше уюта каждой секции. На высоких окнах висели мягкие портьеры, а в комнате было тепло благодаря камину и разнообразным коврам. Вместо одного дивана сливового цвета с высокой спинкой вокруг камина полукругом стояло несколько низких диванчиков.       Это было… Немного более роскошно, чем ожидала Гермиона. Но было теплее, уютнее, и вдобавок, когда они устроились на двух соседних диванах, между ними появилось немного больше пространства, за что Гермиона была весьма благодарна.       Впервые с тех пор как они встретились в День подарков она почувствовала, что ее охватывает робость. Она скинула туфли и, подобрав под себя ноги, устроилась на диване, расправляя сиреневую юбку. Драко, возможно, наблюдал за ней, но к тому времени, как она устроилась поудобнее, он отвернулся, так что она не могла быть уверена. В камине потрескивал огонь. На мгновение между ними повисло неуверенное молчание, они не знали, что именно приготовит им эта ночь.       Сердце Гермионы начало привычно биться быстрее обычного.       И тут откуда-то сверху, из-под сводчатого потолка, заиграла тихая музыка. Она была нежной, мягкой — как волшебный эквивалент вечернего радио для взрослых.       Она улыбнулась ему, и он покраснел.              — Я подумал, что здесь слишком тихо, — пробормотал Драко, и она рассмеялась.              И вот так сразу неловкость исчезла. Драко открыл бутылку огневиски, Гермиона наколдовала два бокала, и они принялись праздновать последний день в году.             

***

             — Ты должно быть шутишь, — Драко выглядел ошеломленным некоторое время спустя, когда алкоголь разогрел их кровь. — Так вот почему Крэбб и Гойл так странно вели себя той ночью?              — Угу, — подтвердила Гермиона, делая еще один радостный глоток из своего бокала. — Жаль, что ты на самом деле не наследник Слизерина, это бы оправдало месяцы, потраченные на приготовление Оборотного зелья.              Он застонал.              — Я чувствую себя полным идиотом. Итак, где ты была в это время?              Она запнулась, румянец залил ее щеки.              — О… э-э… Я все еще была в той туалетной комнате…              Он поднял брови, глядя на нее поверх своего бокала.              — Продолжай…              Она покорно вздохнула.              — …превратившись в кошку Миллисенты Булстроуд.              И тут Драко расхохотался так, как она никогда от него не слышала, и она не смогла удержаться, чтобы не присоединиться к нему, опустив голову и вздрагивая плечами.       Когда они пришли в себя, он смотрел на нее со странным, отсутствующим выражением в глазах.              — Твой бокал пуст, — сказала она, чувствуя, как горят ее щеки.              Он улыбнулся ей, потянулся за бутылкой огневиски и поднес ее к губам.              — Эй! — Гермиона ахнула, размахивая перед ним пустым бокалом. — Это общая бутылка!              Он закатил глаза и протянул ей бутылку.              — Я могу наложить Скорджифай для тебя, если ты действительно так переживаешь.              — Я могу наложить Скорджифай сама, если захочу, — упрямо сказала она, и он ухмыльнулся. — Но нет, ты прав, меня это не волнует.              Она поднесла бутылку ко рту и сделала большой глоток, она почувствовала на губах легкое покалывание, словно она могла ощутить, где он только что касался бутылки своими губами, и что-то в ее груди подпрыгнуло, когда алкоголь обжег ей горло. Драко наблюдал за ней, не отрывая взгляда от ее шеи, и она покраснела.              — Ты слишком громко думаешь, — сказала она. — Выкладывай.              Он прочистил горло.              — Я хочу тебе кое-что показать, — тихо сказал он.              — Это часть твоей сделки? — спросила она, и он кивнул. — Ну что ж. Я покажу тебе свое, если ты покажешь мне свое.              Он фыркнул.              — Продолжай в том же духе. Ты… Ты помнишь тот день, когда мы вместе читали учебник в библиотеке? Я имею в виду, в первый раз, — сказал он.              Она рассмеялась, опустила бутылку и вернула ее ему.              — Конечно. Ты все время твердил мне, чтобы я убрала волосы, потому что они закрывают тебе обзор.              — Они мне мешали, — заметил он, ухмыляясь. — Ну, ты помнишь, о чем ты меня просила в обмен на то, что я поделился с тобой учебником?              Гермиона напрягла мозги, но смогла вспомнить только, как они спорили о том, кто первым увидит учебник. Она усмехнулась.              — Нет. Продолжай, что я говорила?              И он вытащил из нагрудного кармана листок пергамента.              — Ты просила посмотреть мое эссе на тему «Если бы я был магглом». Я… — он запнулся, его взгляд упал на пергамент в его руке. — Я отказался. Но теперь я бы хотел, чтобы ты его прочитала. Если хочешь.              Ее глаза округлились до размеров блюдец.       Это было то самое эссе, из-за которого он попросил ее о помощи в библиотеке много месяцев назад.       Это было то самое эссе, которое вызвало замешательство и гнев, когда он получил блестящую оценку «П».       С этого эссе все и началось.       И если она тогда думала, что хочет это прочитать… это было ничто по сравнению с тем, что она чувствовала сейчас.              — Ты уверен? — она вздохнула.              — Я уверен, — тихо сказал он, но еще какое-то время вертел в руках эссе, как будто не мог представить, что действительно отдаст его Грейнджер.       Гермиона спрыгнула с дивана и уселась, скрестив ноги, на полу перед Драко, сократив расстояние между ними.              — Знаешь, — тихо рассмеялась она. — Это, наверное, жульничество, если исходить из правил игры. На самом деле это не секрет, если ты все равно хотел мне это показать.              Он посмотрел на нее.              — Если ты не хочешь это читать, не надо.              — Хочу, — по-детски сказала она и выхватила у него бумагу, а он ухмыльнулся.              Виноватая улыбка, проблеск понимания, и затем она осторожно развернула его. Драко соскользнул с дивана, чтобы присоединиться к ней на полу, и она расположила пергамент так, чтобы он тоже мог видеть.              — Это… больше похоже на рассказ, чем на эссе, — признался он. — И это не очень хорошо, не совсем. Это глупо, знаешь, ты, наверное, даже не захочешь…              Гермиона нежно положила ладонь ему на руку.              — Я хочу это прочитать, — тихо сказала она.              Он смотрел на нее, прикусив губу, на щеках у него были розовые пятна. И она повернулась к листу пергамента, исписанному неровным почерком, испещренному зачеркиваниями.       Она глубоко вздохнула.             

***

             Если бы я был магглом.       Если бы я был магглом, мне было бы семнадцать. Если бы я был магглом, во мне было бы шесть футов два дюйма роста, светлые волосы, серые глаза и название созвездия. Если бы я был магглом, я бы просыпался каждое утро в доме в Уилтшире, где мои родители встречали бы меня за завтраком, а мужчина в шляпе почтальона приносил бы утреннюю газету. И я бы не боялся.       Я бы учился в последнем классе старшей школы, прежде чем поступить в университет. Я думаю, что хотел бы изучать там химию, узнать, как взаимодействуют различные вещества, как все сочетается друг с другом. Насколько я подхожу для этого. Я бы провел большую часть своей юности в средней школе, в окружении других магглов, изучая математику, литературу и естественные науки, и я бы не был одинок.       Если бы я был магглом, я бы каждое утро ездил в школу на автобусе, или на машине, или на велосипеде. На переменах я мог бы заниматься спортом со своими друзьями, например, футболом, регби или крикетом. Чем-то, во что играют на земле. Я мог бы вступить в клуб. Я слышал, что маггловские шахматы не так уж сильно отличаются. Я бы покупал еду в столовой, слушал радио, писал ручкой и носил бы форму, возможно, блейзер с галстуком. И не знал бы про мантии. Если бы мне было холодно, мне пришлось бы надеть пальто, а если бы мне было слишком жарко, я бы ничего не смог с этим поделать, и если бы я что-то оставил дома, мне бы просто пришлось обойтись без этого. И это было бы нормально.       Меня бы не учили судить о других по чистоте их происхождения, по чистоте крови в их жилах. Я бы не следовал слепо тому, что говорили мне мои родители. Я бы не потерял друзей в безумной войне, которая, в конечном счете, не имела никакого смысла.       Если бы я и совершал ошибки, то только из-за того, что сказал что-то не то, провалил промежуточный или выпускной экзамен, или из-за того, что опозорился перед девушкой.       Если бы мне снились кошмары… Я бы проснулся и понял, что то, что мне снилось, на самом деле не было тем, что я видел в реальной жизни.       Если бы у меня на руке была отметина, это было бы потому, что я заплатил татуировщику, чтобы он нанес ее иглой и чернилами. И это было бы больно, но не так сильно.       А главное, я был бы свободен. Свободен от ожиданий. От сожалений. От тех предрассудков, над исправлением которых я сейчас так усердно работаю. Я был бы свободен от того, что меня заставляют делать что-то против моей воли.       Если бы я был магглом, я бы остался самим собой. Но у меня был бы выбор.       И я бы сделал правильный выбор.             

***

             Гермиона не осознавала, что плачет, пока слеза не скатилась по ее щеке и не упала на пергамент.              — Драко… — пробормотала она.              Он смотрел на нее, все еще тревожно краснея.              — Это… хорошо?              Потеряв дар речи, она уткнулась лицом ему в плечо. Его напряженная поза вскоре смягчилась от ее прикосновения, а руки обвились вокруг ее талии.              — Это прекрасно, — сказала она ему, прижимаясь к его коже, ее сердце бешено колотилось. — Мерлин, если бы ты показал мне это, когда я просила тебя… Не думаю, что я могла бы поверить, что это ты написал.              Она выпрямилась, ослабив хватку, но не в силах выпустить из рук эссе.              — Неудивительно, что Макгонагалл поставила тебе чертово Превосходно! — рассмеялась она, вытирая глаза. — Не могу поверить, что ты заставил меня плакать в канун Нового года.              — Это был дерьмовый год, — тихо сказал Малфой. Он потянулся вперед и таким интимным жестом, что Гермиона только и смогла, что уставиться на него, как завороженная, смахнул слезинку с ее нижних ресниц. — По-моему, тебе лучше закончить со всеми своими слезами до полуночи, — пробормотал он.              Она шмыгнула носом и попыталась вернуть ему эссе, но он отмахнулся.              — Оставь его себе, — сказал он. — У меня есть еще один экземпляр.              Ее губы задрожали.              — Спасибо, что поделился этим со мной.              Она не была уверена, как оправиться от эмоционального удара. Читать такой личный рассказ о его переживаниях, написанный в такой непривычной форме… Это была такая близость, какую Гермиона никогда раньше не испытывала, и ей вдруг показалось неправильным не обнимать его. Казалось, что нить связи, которая становилась глубже и крепче день ото дня, вот-вот соединит их, и просто невозможно держаться на расстоянии. Это было слишком. Этого было… недостаточно.              — Ты не обязана раскрывать мне свой секрет, если не хочешь, — в конце концов сказал Драко, неверно истолковав выражение ее лица.              О, боже. Как она могла забыть?       Драко, должно быть, заметил, как вытянулось ее лицо, потому что он осторожно протянул руку и коснулся ее запястья.              — Честно. Ты не обязана, — мягко сказал он. — Я был готов поделиться с тобой этим эссе, я не хочу давить, заставляя раскрывать то, чего ты не…              — Я хочу рассказать тебе, — призналась она, и это признание вырвалось у нее как вздох облегчения.              И это было правдой. Она расскажет. Независимо от того, было ли это правильным решением или нет, она чувствовала себя обязанной рассказать Драко о том, что на самом деле произошло в Норе. Она не знала почему, и не знала, как это выразить словами, но ее отношения с Драко были честными с самого начала, и этот момент, вероятно, был более значительным, чем она думала.       Она хотела рассказать ему все.       Полено в камине зашипело и затрещало в пламени.       Один глубокий вдох. Выдох.       Она могла это сделать. Она выхватила у него бутылку огневиски и сделала большой глоток, прежде чем повернуться к нему лицом.              — Я знаю, я обещала рассказать тебе, что произошло на Рождество, но это началось задолго до этого, — призналась она.              Драко молчал, не сводя с нее глаз, отблески огня играли на его коже танцующими тенями.              — Ты помнишь, что я сказала тебе после вечеринки в Хаффлпаффе? — тихо спросила она. — Насчет… зуда?              Он утвердительно кивнул, опустив веки, как будто слишком хорошо все помнил.              — Да, — неуверенно сказал он.              — Ну что ж… Я помню, как это случилось в первый раз, — сказала она. — Война закончилась, и мы вернулись в Нору. Я помню, как все это ощущалось… это так разочаровывало. Ради всего святого, мы провели год в палатке, охотясь за частичками души Темного Лорда, а потом нам просто пришлось… отправиться домой?              Он засмеялся, рассеянно постукивая ногтями по бокалу.              — Но когда мы вернулись и все легли спать, Рон остался со мной. Мы вышли на улицу, нашли скамейку и поговорили. Я думаю, это был своего рода разговор о «нас двоих». Но в итоге мы поговорили обо всем, что произошло за этот год, о его брате, о моих родителях… И я помню, что плакала. Я не знала, что сделать, чтобы восстановить их воспоминания, и я вроде как… нуждалась в утешении. Но…… Рон поцеловал меня. И, э-э, появилось это… покалывание. Как будто мурашки по коже, но не очень приятные.              Его глаза были такими темными, когда он сделал глоток огневиски, пристально глядя на нее.              — Это началось тогда. И, понимаешь, такое случалось не каждый раз. Это было достаточно незаметно и нечасто, чтобы я могла не обращать на это внимания. Но с тех пор, как я вернулась в Хогвартс… Становилось все хуже и хуже. И к Рождеству, каждый раз, когда он просто брал меня за руку… это происходило. Я чувствовала себя так ужасно. Это моя проблема, ты же знаешь, это не его вина. И он всегда был таким терпеливым, он действительно был таким, он был таким добрым… — она замолчала, уставившись в свой стакан. — Это разбило бы ему сердце. А потом это случилось на Рождество, — продолжила она. — И я не знаю, может быть, он устал, может быть, мы слишком много выпили, или, может быть, это просто продолжалось слишком долго. Но в конце концов он спросил меня об этом, и я… не очень хорошо ответила. Я думаю, он пытался удержать меня, я не уверена, — продолжила она. — Все как в тумане. Но я знаю, что потеряла контроль. И я сказала ему, что возвращаюсь в школу, потому что нам нужен перерыв. А потом…              Она замолчала, смущение заглушило ее чувства.              — Гермиона? — позвал Малфой.              Она глубоко вздохнула. Вот оно. Точка невозврата. Тревога разлилась по ее венам.              — Он спросил меня, имеет ли это какое-то отношение к… тебе.              Он моргнул, пораженный пониманием.              — Оу…              — Я накричала на него за это, — призналась она. — Это было примерно в то время, когда Джордж услышал твое имя. А потом я убежала и, вероятно, навсегда травмировала Гарри и Джинни, ворвавшись в их комнату, но я… — она покачала головой. — Это было ужасно. Я даже не уверена, что мы все еще вместе, — её голос упал до шепота. — И я больше не знаю, чего хочу.              Какое-то время они сидели в оглушительной тишине. Гермиона повернула голову, чтобы посмотреть, как языки пламени лижут нижнюю сторону поленьев в камине, её сердце бешено колотилось в груди.              — Почему… — Драко оборвал себя, облизнул губы и попытался еще раз. — Почему… С чего бы ему думать, что я имею к этому какое-то отношение? — прошептал он.              Напряжение усилилось так мгновенно, что ей показалось, будто она пытается дышать через патоку, а сердце замирает под давлением.              — Я… Я не думаю, что смогу ответить на этот вопрос, — сказала она, затаив дыхание.              Она беспомощно посмотрела на него снизу вверх. Прядь его волос упала на один глаз, и ей захотелось откинуть ее назад.              — Пожалуйста, не заставляй меня отвечать на этот вопрос, — прошептала она.              И он не стал. Он просто продолжал наблюдать за ней своими серыми глазами, глазами, которые видели и худшее, и лучшее в ней, и бесконечное множество другого между этими крайностями.              — Я жестокий человек, — выдохнула она, не в силах отвести взгляд. — Рон был добр ко мне. Он замечательный. Но я не могу быть такой, какой он хочет меня видеть. А вместо этого я отталкиваю его, кричу на него, требую, чтобы мы сделали перерыв, и говорю ему не связываться со мной, и…              Он был так близко.              — Я просто не понимаю, — выдохнула она, и внезапная ясность поразила ее до глубины души. — Почему я не могу… почему я не могу хотеть его… так, как я… я хочу, чтобы т…              Глаза Драко расширились, и он так сильно сжал ее запястье, что у нее перехватило дыхание.              — Пожалуйста, не говори этого, — выдавил он.              Она беспомощно уставилась на него. Казалось, что воздух вокруг них стал еще тяжелее, еще более тягучим, с каждым вдохом заполняя ее легкие, как прилив. Она не могла отвести взгляд и вдруг поймала себя на том, что задается вопросом, как давно у него появились эти две крошечные бледные веснушки на переносице, и почему она никогда раньше не замечала эту крошечную голубую искорку в его глазах, и когда именно она оказалась достаточно близко, чтобы заметить.              — Почему нет? — отрывисто произнесла она, чувствуя, как адреналин бурлит в ее жилах. У нее кружилась голова, она не могла себя контролировать.              — Потому что я… — он с трудом сглотнул, и его горло дрогнуло. — Я не думаю, что ты знаешь, что это со мной сделает, — прошептал он так тихо, что она едва не пропустила его слова.              Ее сердце бешено колотилось, готовое выпрыгнуть из груди. Огневиски обжигал ее рот, горло, живот и почему-то еще ниже.       И его глаза горели точно так же.       Ее взгляд непрошено и неизбежно упал на его губы.              — Драко, — выдохнула она.              А потом его рука оказалась в ее волосах, и эти прекрасные, полные отчаяния губы прижались к ее губам.       И там, на полу Выручай-комнаты, перед пылающим камином, когда часы пробили полночь последнего дня самого бурного года в ее жизни, обвив руками шею парня, которого она должна была ненавидеть, Гермиона поняла, что было так много всего… чего она не знала.       Потому что этот момент содержал в себе целый мир, нет, к черту это, целую вселенную вещей, которые она никогда раньше не испытывала.       Это было прикосновение, и это был жар, и это было чистое, необузданное ощущение, когда сильные руки Драко касались ее кожи, а его тело прижималось к ее собственному, давление, которое поднимало ее выше воздушного змея и вызывало такое же головокружение. Ее руки вцепились в его рубашку, притягивая его еще ближе, отчаянные и непримиримые, они как будто синхронизировались с ее прерывистым дыханием и яростными поцелуями. Его губы были такими же мягкими, какими казались на вид, но в скольжении его языка и в том, как он запустил руку в ее волосы, была какая-то наэлектризованная твердость, которую она чувствовала всем телом, вплоть до кончиков пальцев на ногах, что-то вроде бесконечного статического разряда, от которого с ее губ срывались предательские звуки, а пальцы впивались в его мягкие, мягкие волосы, ее тело отчаянно прижималось к нему.       Это было так горячо, еще более обжигающим, чем алкоголь, и Гермиона была поглощена им немедленно и безвозвратно.       Он судорожно выдохнул и прильнул к ее губам, как будто она была его единственной надеждой на кислород. Его рука, рука Драко, лежала на ее бедре, тепло от нее проникало сквозь юбку, и каждая крошечная клеточка его тела, словно электрический провод, посылала разряды тока в ее кости. Казалось, он ждал этого самого момента и был полон решимости вложить все свои силы в этот поцелуй, в этот единственный, идеальный поцелуй.       Так ли это должно было ощущаться всегда?       А потом кончики пальцев Драко скользнули по ее талии, коснулись нежной нижней части ребер, и у нее перехватило дыхание, и она не могла думать ни о чем другом, кроме как о продолжении.       Она вцепилась в него, царапая ногтями по голове, и он издал стон, как раненый, прижимая ее спиной к сиденью дивана, прерывисто дыша между отчаянными, всепоглощающими поцелуями. Гермиона ощущала его желание как нечто осязаемое, и это вызвало в ней ответное странное чувство, словно ей вдруг захотелось обладать им и быть принадлежащей ему, снова, и снова, и снова, пока она не перестала понимать, где заканчивается она и начинается он.       И, возможно, именно отсюда проистекала ее непоколебимая смелость, когда пальцы Драко потянулись к верхней пуговице ее рубашки, и все, что она могла сделать, это прошептать «да» ему в губы, полностью поддавшись опьяняющему прикосновению его рук к ее коже и пульсации сердца в ее венах.       Впервые в жизни ее мозг не понимал слов. Было только отчаянное, примитивное желание, страстное желание прикасаться, пробовать на вкус, чувствовать… И когда она выгнулась навстречу ему, ощущая, как его твердое тело соприкасается с каждым дюймом ее тела, она поняла, что может ощущать неоспоримую физическую силу его возбуждения у своего бедра. Но это не наполнило ее ужасом. Вместо этого не было ничего, кроме предвкушения, нет, желания увидеть его и почувствовать его рядом с собой, внутри себя…       И затем он наклонился, чтобы поцеловать ее в шею, прижавшись губами прямо к тому месту, к которому всегда прикасался Рон, и…       Рон.       О боже.       Ее тело напряглось от шока, и Драко замер в тревоге.              — Ты в порядке? — спросил он, задыхаясь, его зрачки расширились, кожа покраснела.              В ушах Гермионы стоял шум, как будто она изо всех сил пыталась расслышать собственные мысли. Блядь. Как она могла…       Она отпрянула от него, дрожащими руками пытаясь застегнуть верхнюю пуговицу на рубашке, грудь тяжело вздымалась.              — Мне так жаль, Драко, я не… я не должна была, я имею в виду — ты… я… я не могу, не с Роном, я просто…              — Гермиона, — взмолился он, но она уже схватила мантию и палочку, изо всех сил пытаясь успокоиться.              — Мне очень жаль, — сказала она, стараясь сохранять самообладание, на какое была способна, несмотря на бешеный пульс и дрожащий голос. — Я… Это не должно повториться, — выдохнула она.              И прежде чем она успела передумать, увидев в его глазах боль и замешательство, она развернулась на каблуках и убежала.       

      ***

             Жизнь Гермионы начинала казаться ей облупившейся картиной маслом.       Как раз в тот момент, когда ей казалось, что она понимает, что происходит вокруг, отслаивался еще один слой краски, и она оказывалась лицом к лицу с тем, что на самом деле скрывалось под ней.       Зуд — признак того, что что-то не так. Ее дружба с Драко — несомненное влечение. И ее отношения с Роном — дружба, которая значила так много, что, если назвать ее чем-то меньшим, чем любовь, это могло бы привести к полному прекращению.       И Гермиона начала беспокоиться, что была трусихой из-за того, что вечно убегала от этих истин.       После тех роковых событий в Выручай-комнате она полностью поддалась своему страху, помчалась обратно в Гриффиндорскую башню и укрылась за надежными занавесками своей кровати с балдахином. В какой-то момент она перестала бы драматизировать, и в какой-то момент она составила бы план, и в какой-то момент она поняла бы, как вести свою повседневную жизнь, зная, что ее безудержно влечет к Драко Малфою, и что поцелуй с ним был самым волнующим событием в ее жизни опытом…       Стоп.       Сейчас… ей нужно было в равной степени оценить и радость, и ужас от того, что только что произошло. И то, как она убежала.       Она зарылась под одеяло, чувствуя себя трусихой, но, по крайней мере, в тепле и безопасности.       Она не плакала.       Слава богу, до начала семестра оставалось совсем немного времени.             

***

             Следующие несколько дней Гермиона не выходила на связь с Драко, и он тоже не пытался с ней заговорить. Они вращались в пределах одной солнечной системы, но только на некотором расстоянии, как будто были спутниками, решительно устремившими свои взоры в другое место.       Несмотря на это, при каждом взгляде на него у нее пробегали мурашки до кончиков пальцев, и она слишком хорошо помнила то чистое волшебство, которым были те мгновения, когда ее руки касались его тела, а губы прижимались к его губам. Ее сердце учащенно билось при малейшем воспоминании, и все же оно ухало в груди при неизбежном напоминании о выражении его лица, когда она убегала.       Даже после того, как прошел первоначальный шок, масштабы того, что произошло между ними, повергли ее в ужас. Казалось, что влечение к нему охватило ее совершенно внезапно, и теперь это было навсегда, превращая даже самые обычные мысли или действия в пучину смятения и неуверенности. И за всем этим стояло чувство вины из–за того, что она рассталась с Роном, — страх не знать, где они сейчас и какими их отношения будут…       Она была в таком эмоциональном смятении, что не могла даже начать во всем этом разбираться. Вместо этого она проводила ночи, уставившись на занавеси над своей кроватью, и воспоминания и страхи текли из ее широко раскрытых глаз вместо слез, прокручиваясь снова и снова, пока они не пересыхали и не начинали болеть, и единственное, что она могла слышать, был стук собственного сердца. Оцепенение. Вот что это было.       Она не плакала.       Единственное, что она могла сделать, чтобы восстановить хоть какое-то подобие равновесия, — это дать себе немного пространства. Немного времени и отстраненности помогут ей вернуться к той Гермионе, которую она знала лучше всего, к Гермионе, которая была вполне счастлива с парнем, к которому не хотела прикасаться, к Гермионе, которой она могла доверять и которая не стала бы пить слишком много огневиски и целоваться с красивым, опасным парнем, неважно, какие красивые, опасные слова он говорил.       И вот в последние несколько дней перед началом семестра она с головой ушла в учебу, начав готовиться к выпускным экзаменам. К счастью, Драко, казалось, избегал библиотеки, так что она могла каждое утро садиться за их стол, не опасаясь, что ее побеспокоят, и работать до поздней ночи, прерываясь только для того, чтобы прокрасться на кухню за едой. Какой бы продуктивной она ни была, она не могла не скучать по тому, что он был рядом, отпускал замечания по поводу ее прически или пытался задавать вопросы о ее домашнем задании, не подавая виду, что ему нужна ее помощь.       Она уже скучала по нему.       Прошло три дня.       И что было хуже всего, только тогда она поняла, что совсем не скучала по Рону.             

***

             Слишком скоро наступил последний день каникул.       Предвкушение возвращения Рона в школу и предстоящий разговор о том, что именно произошло с их отношениями и куда они должны были двигаться дальше, весь день заставляли Гермиону чувствовать себя так, словно она была в состоянии повышенной готовности.       К сожалению, закат солнца абсолютно не повлиял на это положение вещей, и поэтому, наконец, в час ночи, после нескольких часов беспокойного ворочания с боку на бок, Гермиона спустила ноги с кровати и решила прогуляться.       В коридорах замка было очень холодно, когда она была одета только в вязаный кардиган поверх пижамы, но, к счастью, согревающие чары сделали свое дело. Хорошо, что в замке работает такой ограниченный штат, подумала она, потому что это дает ей повод не разочаровывать окружающих. Какой бы бесстыдной она себя ни считала, ей было все равно. Оцепенение убедило ее в этом.       Портреты пытались заговорить с ней, как они это часто делали, но она была не в настроении развлекать их, не сегодня вечером. Когда она, скорее намеренно, повернула за угол и приблизилась к главной лестнице, ее осенило, что ей нужно что-то сделать.       Не успела она опомниться, как оказалась на третьем этаже, свернула в коридор, повернула налево и…       Да, сюда.       Комната артефактов для изучения маггловедения.       В горле у нее образовался комок ваты, но она постаралась не расплакаться. Она не хотела плакать.       В комнате с артефактами царил тот же беспорядок, что и в начале года. Очевидно, это не считалось приоритетом. Ущерб, разрушения, ненависть, жестокость — все это было по-прежнему здесь, записанное алфавитом из битого стекла, искореженного металла и обожженного пластика.       Ноги понесли ее вперед, прежде чем разум успел запротестовать.       Снова стало холодно.       Она подняла внезапно задрожавшую руку и направила волшебную палочку на единственную узнаваемую вещь в комнате. Отломанный уголок номерного знака лондонского такси.       — Р-репаро, — дрожащим голосом прошептала она.       Ничего.       Она не заплачет.       Но по мере того, как она опускалась, чтобы сесть, внезапно став такой маленькой по сравнению с пейзажем разрушения, ей становилось все труднее повторять эту мантру.       Ее пальцы скользили по пыли.       Маггловская комната с артефактами была уничтожена кем-то, кто хотел вычеркнуть из истории существование таких людей, как она. Которым здесь не место. Комната с артефактами была стерта с лица земли.       И она все еще не была признана достаточно важной, чтобы сделать ремонт. Пока нет.       И это знание засело в ее сердце, как один из тысяч осколков стекла вокруг нее. Гермиона не могла оставить все как есть. Она умела все уладить.       Так почему же тогда, она не могла не задуматься, неужели она не хотела наладить отношения между собой и Роном?       Был ли шанс, что их отношения расцвели из-за трудностей, близости, отчаяния? Она знала, что никогда еще не чувствовала себя такой близкой к нему, как в той палатке в прошлом году, такой нужной ему, так нуждающейся в нем. И вот теперь напряжение спало, их горизонты расширились, бетонные стены рухнули…       Распустились и другие цветы.       Это больше не казалось… особенным.       Это ощущалось, как будто Рон был…       Таким, каким он всегда должен был быть…       Друг.       Зарождающееся осознание разрасталось в ее груди, как боль, заставляя ее плечи опуститься, а руки обхватить себя за плечи, как будто она пыталась удержать саму себя.       Она не могла отказаться от своей решимости отремонтировать замок.       Она не могла отказаться от своей привязанности к Драко.       Она не могла избавиться от своей скорби по родителям.       Но расстаться с Роном было жестоко, убийственно легко.       Ее сердце дрогнуло.       О Боже, ее родители.       Где бы они были сейчас? Гермиона изменила их имена, внушила им эту ложную мечту, это желание сбежать в Австралию… Она стерла само свое существование из памяти людей, которые произвели ее на свет. Даже после всего этого не было никакой реальной гарантии, что они выбрались. И даже если бы они это сделали…       Хорошо. Гермиона разбиралась в магии. Она знала, что владеет смертоносным оружием.       Если, каким-то чудом, ей удастся их разыскать… Если, еще одним чудом, они уделят ей достаточно времени, чтобы выслушать ее объяснения, и позволят ей попытаться вернуть воспоминания… И если, самым большим чудом из всех, ущерб окажется обратимым…       Был шанс, что они никогда не захотят иметь с ней ничего общего после того, что она с ними сделала.       Она так сильно по ним скучала.       И именно там, в помещении, которое когда-то было Комнатой артефактов, демонстрирующей чудеса мира, в котором Гермиона выросла и который так горячо любила, она наконец-то позволила себе развалиться на куски.       Она словно забыла, как приятно плакать.       На несколько минут она смогла полностью отдаться страху, что она одинока, сломлена и непонята, и выплакать все это, прежде чем ее логический ум снова возьмет верх и уговорит ее взять себя в руки.       И вот она сидела посреди грязи, обломков и кровавой бойни и рыдала.       Это было трогательно, жалко и уродливо, но в то же время это был тот самый катарсис, которого она так отчаянно жаждала. Несколько минут побыть одной, несколько минут, когда не нужно будет держать себя в руках. Она могла просто позволить себе почувствовать одиночество и горе, которые струились по ее венам, так, как им и полагалось ощущаться — сильно, кратко и мимолетно.       Она прислонилась головой к остаткам того, что, возможно, когда-то было деревянной витриной, и позволила слезам течь по ее лицу, дыхание вырывалось с отвратительными хрипами.       И это было чудесно.