В тени контроля.

Солохин никогда не молился. Слишком грубый для извинений и слишком гордый для просьб, он держал в сердце только свою ярость и боль. Но сейчас, стоя на коленях, он чувствовал нечто похожее на молитву — без слов, без смысла, просто жаркое, животное желание, которое горело между ними. Тимофей Волох, холодный как лёд на поверхности, сжимал его волосы с той же силой, с какой ломают крылья. Руки дрожали, но не от страха — от жажды, от смятения, которое рождалось где-то глубоко внутри и не находило выхода. Илья хотел ненавидеть этого человека, за то как легко тот касался его границ и выжигал их до пепла, как не оставлял пространства ни для мыслей, ни для сопротивления. Тимофей молчал, но тишина говорила за него — глухая, напряжённая, как хрип перед криком. Воздух между ними был тяжёлым и горячим, полным невысказанных чувств, которые прорывались сквозь прикосновения. В комнате стояла тьма, но свет больше ему был не нужен, когда всё его восприятие сосредоточилось на одном — на его коже, на следах чужих рук, которые оставались, даже когда тот отпускал. Илья прикусил губу, чувствуя, как чужие пальцы, казалось, вырывают у него остатки здравого смысла. Каждое движение Волоха было точным и рассчитанным — словно он прекрасно знал, сколько боли и удовольствия нужно смешать, чтобы затмить любую гордость. Он ненавидел это и одновременно жаждал ещё. Взгляд мужчины жёг сильнее прикосновений. Слишком пристальный, слишком проникающий, словно тот видел не только тело, но и все его сломанные части — и всё равно оставался.   — Как всегда сопротивляешься? — голос Тимофея был низким и ровным, но в нём слышалась усмешка. Солохин сжал зубы. Горечь подступала к горлу, но вместо ответа он притянул Тимофея ближе, как будто только касание могло заглушить внутреннюю бурю. Их желания были похожи на битву — не столько о власти, сколько о разрушении и освобождении одновременно. Тимофей был тем, кто держал контроль, а Илья тем, кто пытался вырвать его из рук, не понимая, что сам уже пленён. Ковёр под коленями тёрся о кожу, но боль лишь подчеркивала остроту момента. Желание мешалось с отчаянием — попыткой забыться, сбежать от собственной тени. Волох не давал этой возможности. Каждый его жест напоминал: ты здесь, и ты будешь чувствовать всё. — Смотри на меня, — требование звучало мягко, но безапелляционно. Илья заставил себя поднять голову. Их взгляды столкнулись — тяжёлые и сырые, как раны, которые оба не умели залечить. Солохин смотрел прямо в голубые потемневшие глаза, будто через боль и напряжение пытался найти ответ на вопрос, который сам себе не мог сформулировать. Огонь желания смешивался с ненавистью к тому, как легко Тимофей умел обнажить его слабости. Но именно это делало всё реальным — не театральной страстью, а тяжёлой, обжигающей правдой. — Ты держишься, будто это тебя спасёт, — голос был почти шёпотом, но его сила заставила сердце Ильи сжаться. — Может, и спасёт, — прошипел тот в ответ, не отводя взгляда. В эту минуту всё между ними стало острее: прикосновения болезненнее, дыхание быстрее, а молчание — глубже и невыносимее. Как будто каждое движение было не просто физическим актом, а чем-то большим — вызовом, попыткой доказать, что они могут удержаться на краю пропасти, даже когда их накрывает волна необузданных эмоций. Рука Волоха с силой прошлась по чужой спине, оставляя ощущение следов — меток, которые не исчезнут так просто. Это было больше, чем страсть. Это был вызов и ответ на него, боль и свобода в одном. — Ты хочешь этого, — сказал Тимофей низким голосом. — Но ты боишься, что я буду тем, кого ты не сможешь стереть из памяти.   Илья скривил губы в усмешке, полной горечи и вызова:   — Слишком поздно для страха, Волох. Воздух между ними был густым, насыщенным напряжением, которое не давало дышать. Солохин, не отводя взгляда от Тимофея, опустился ещё ниже, его пальцы скользнули по краю брюк, но сам он оставался безмолвным. Молчание говорило за него — настойчивое, колкое, словно вызов или мольба, которые никто из них не собирался произнести вслух.   Зубы осторожно коснулись ткани, когда Илья потянулся к молнии. Металл обжигал губы холодом, противоречащим жару их тел. В этот момент он чувствовал на себе всё: тяжесть устремлённого взгляда, напряжение каждого мгновения, словно мир вокруг застыл в ожидании.   Тимофей не шелохнулся, лишь сильнее сжал пальцы в волосах Ильи, как будто контролируя не только того, кто стоял перед ним, но и самого себя. Его дыхание стало хриплым, но он держался — из принципа или из желания оставить контроль за собой до самого конца. — Ты знаешь, что делаешь? — прохрипел тот, его голос звучал как смесь угрозы и предостережения. Илья приподнял бровь, но не остановился. Ответ был в каждом его движении — дерзком и бесстрашном, почти отчаянном. Он не искал лёгкости и комфорта в этом контакте. Им двигала другая сила — яростное желание доказать себе и ему, что ни боль, ни удовольствие не смогут сломать его до конца. Когда ткань наконец поддалась, в комнате стало ещё тише. Всё вокруг сузилось до одной точки — тепла, боли, прикосновений и невысказанных слов, от которых оба были слишком усталыми или слишком гордыми, чтобы произнести их вслух. Парень ощущал, как вся его жизнь сводится к этому моменту. Не к самой ситуации, не к движениям, а к тому, что стояло за ними: борьба, зависимость, напряжение, которое невозможно было разрезать, как бы сильно он ни старался. Тимофей был его противоречием — человеком, которого он ненавидел бы, если бы мог, и желал, если бы позволял себе.   Волох выдохнул, напряжённо и прерывисто. Его рука скользнула ниже, заставляя Илью остановиться. Пальцы впились в подбородок, приподняли его лицо так, чтобы их взгляды снова встретились.   — Ты думаешь, что можешь играть со мной? — проговорил он тихо, но в его голосе звенела угроза.   Солохин лишь усмехнулся. Он чувствовал кровь, пульсирующую в висках, чувствовал, как напряжение разливается по его телу, затопляет разум, делая его смелее, чем он когда-либо был.   — Ты боишься, что проиграешь, Тимофей? — бросил он с вызовом, его голос был хриплым, почти сорванным.   Мужчина усмехнулся, но это не была настоящая улыбка. Его пальцы скользнули к  чужому горлу, на мгновение задержались там, как будто проверяя, насколько далеко тот готов зайти.   — Проиграть тебе? — он чуть наклонился ближе, его дыхание обжигало кожу Ильи. — Это не про игру. Это про то, сколько ты выдержишь.   Слова повисли в воздухе, как что-то неизбежное. Солохин почувствовал, как в груди разрастается что-то похожее на злость, но это было не совсем то. Это было желание, отравленное болью и вызовом. Илья медленно провёл пальцами вдоль пояса брюк, играя с краем ткани, но не спеша идти дальше. Его движения были намеренно ленивыми, почти ленительными, как будто у него была вечность, чтобы довести Тимофея до грани.   — Ты думаешь, что всё контролируешь, да? — произнёс Солохин, его голос был низким и насмешливым, с той ноткой дерзости, которая неизбежно раздражала и притягивала одновременно.   Волох смотрел на него сверху вниз, его взгляд был тяжёлым, неподвижным, как перед ударом. Но тот не торопился, позволяя напряжению между ними накаляться. Его пальцы скользнули ниже, зацепив пояс трусов, слегка потянули ткань, но тут же отпустили, не давая даже доли того, чего ждал Тимофей.   — Что, молчишь? — продолжал Илья, улыбаясь уголками губ, где читалась наглость и что-то ещё, более уязвимое. — Думал, что только ты можешь дразнить?   Мужчина резко схватил его за запястье, сжимающе сильно, и их взгляды встретились снова. В этом столкновении было всё: злость, вожделение, борьба за власть, от которой оба не могли отказаться.   — Хочешь проверить мои нервы, Солохин? — Волох произнёс это почти шёпотом, но его голос звучал, как сталь.   Илья наклонился ближе, его дыхание коснулось кожи Тимофея.   — Может, хочу, — ответил он, с вызовом проводя ногтями по его бедру, едва касаясь, но достаточно, чтобы это ощущение прострелило нервы. — А может, хочу посмотреть, как ты ломаешься.   На мгновение всё застыло. Тимофей чуть прищурил глаза, его дыхание стало резче, но он не отступал. Илья чувствовал, что ещё немного — и он перешагнёт ту черту, за которой не будет пути назад. Он больше не сдерживался — его пальцы смело скользнули под ткань, обжигая кожу Тимофея своим прикосновением. Он двигался медленно, нарочно растягивая каждый миг, будто наслаждаясь этим актом власти, который балансировал на грани соблазна и насмешки. Жар их тел заполнял комнату, смешиваясь с короткими, прерывистыми вдохами.   Тимофей стиснул зубы, но напряжение в его теле выдавалось с головой. Руки, которые ещё мгновение назад сжимали Илью с силой, теперь скользнули вниз, оставляя на коже раскалённые следы.   — Ты играешь с огнём, — прохрипел он, наклонившись ближе к уху. Его голос был низким, почти рычащим, полным сдержанного желания.   Илья выдохнул с усмешкой, не останавливаясь ни на секунду.  — Может, я и есть огонь.   Его губы коснулись обнажённой кожи Волох— коротко, горячо, с вызовом и страстью, которые уже невозможно было удержать. Каждое движение становилось всё жёстче, всё смелее. Пальцы Тимофея снова зарылись в мягкие волосы, а их тела будто боролись не только друг с другом, но и с собственными страхами и границами.   — Ты хочешь контролировать это, — шептал Илья, его голос был рваным и хриплым. — Но это уже вышло из-под твоего контроля, Тимофей.   Ответом ему был лишь резкий толчок вперёд — жёсткий, требовательный, как и всё между ними. Медленно, но уверенно, Илья провел языком по всей длине, наслаждаясь  процессом и предвкушением того, что должно последовать. Он почувствовал, как член пульсирует и твердеет под его прикосновением, и это только подстегнуло его желание. Обхватив губами головку, его язык продолжал ласкать чувствительную кожу. Он плавно, однако целенаправленно принимал член все глубже и глубже, пока тот не коснулся его горла. Солохин начал двигаться вверх и вниз, плотно обхватывая член и впиваясь ногтями в оголённые бедра. Он почувствовал, как мужчина запустил пальцы в его волосы, сжимая их и прижимая к себе. Это только подбивало Илью продолжать, двигаться быстрее и усерднее. Хотелось ощутить, как, казалось бы, человек, полностью контролирующий ситуацию, трясется от обычных ощущений, услышать его стоны и крики наслаждения. Движения ускорялись, его голова поднималась и опускалась с ускоренным темпом. Илья чувствовал, что вкус предсемени стал более ярким на языке. Он знал, что Волох был близок к пику наслаждения, и это только усилило его желание довести его до подобного состояния. Солохин искуснее ласкал каждый миллиметр нежной плоти, упиваясь этой властью и возможностью так легко контролировать чужое тело и чувства. Его рука двигалась в такт движениям головы, сжимая и массируя основание члена. Тимофей глубже и чаще задышал, ноги слегка напряглись и задрожали. Илья знал, что тот близок к грани, и это только возбудило его ещё больше. С хриплым стоном Волох кончил, сильнее потянув парня за волосы. Тёплая и густая сперма заполнила его рот, и он с особым удовольствием проглотил каждую каплю, всё ещё не переставая водить языком по ставшей ещё более чувствительной плоти. Илья посмотрел на Тимофея с довольной и немного зверской улыбкой, его глаза блестели от только что испытанного наслаждения и удовлетворения. В воздухе всё ещё витало напряжение, густое и насыщенное, как грозовая туча перед ливнем. Их дыхание сливалось в хаотичном ритме — тяжёлое, прерывистое, смешанное с остатками жара, который не спешил угасать.   Солохин откинулся назад, опираясь на руки и встречаясь взглядом с Тимофеем. В его глазах читалась смесь гордости и вызова, но вместе с этим — нечто более глубокое, тщательно спрятанное за маской хищной уверенности.   Волох смотрел на него сверху вниз, его губы были приоткрыты, на коже блестели капли пота. Он выглядел так, будто всё ещё боролся с тем, чтобы вернуть контроль, который тот успел у него забрать. Но ни слова не было сказано — вместо них звучало молчание, в котором обоим уже не нужно было объяснять ничего.   — Доволен собой? — наконец прорычал мужчина, стирая остатки напряжения жестом по своему лицу.   Илья усмехнулся, лениво проведя языком по нижней губе. — А как ты думаешь?   Тимофей не ответил сразу. Вместо этого он наклонился, прижимая Илью к полу своим присутствием. Их дыхания снова смешались в этом интимном пространстве, но теперь в них чувствовалась не столько страсть, сколько усталое понимание того, что произошло и что это значило для каждого из них.   — Ты чертовски упрямый, — прошептал Волох, но в его голосе уже не было злости, только тихое признание.   — Ты любишь это, — бросил Солохин без паузы, его голос звучал уверенно, но с ноткой мягкости, которая редко вырывалась наружу.   Где-то за пределами этой комнаты мир продолжал своё движение — холодный, жёсткий, равнодушный к их личным битвам и примирениям. Но здесь, внутри этого пространства, была своя правда, которую они делили на двоих, даже если ещё не понимали, как жить с ней дальше. Тимофей наконец отпустил его и выпрямился, поправляя одежду, взгляд оставался спокойным, но настороженным, как у хищника, который знает — игра ещё не закончена. — Что теперь? — спросил Илья, не отводя глаз. Волох усмехнулся уголком губ и прошептал: — Посмотрим.