Час волка

      В день, когда умерла мама, она была спокойна. После обеда она как ни в чем не бывало вышла в сад и пошла, чуть слышно ступая по шелестящей дороге. В воздухе стоял насыщенный запах цветения, земли и надвигающегося дождя. Кусты сирени розовели на фоне грозового неба. Она предчувствовала эту смерть ещё за несколько месяцев до случившегося. Знание это одним утром попросту поселилось в её голове, и она тихо вынашивала его, пока загадка не разрешилась сама собой, и не пришла пора разрешиться от мысленного бремени.       Это был первый раз, когда она обнаружила в себе способность предсказывать некоторые события. В дальнейшем подобное стало происходить всё чаще. На переломах собственной судьбы она натыкалась на тайные знаки и символы, и они приводили её за руку к ответам, к которым все другие приходили тернистыми и сложными путями. Подняв взгляд на Томаса, она сразу поняла, что перед ней человек честный и благородный. Поняла также, что однажды он безумно её полюбит, а она в свою очередь сможет полюбить его.       Предсвадебное волнение обошло её стороной. Так или иначе, Анна, помогающая ей собраться, казалось, суетилась куда больше. У них с мужем уже подрастала вторая дочь, и она объясняла таинственным исповедальным голосом, почему не стоит бояться перемен, которым так подвержены молодые женщины в первые месяцы брака.       Были некоторые трогательные предчувствия в течение первых коротких недель их супружеской жизни. Ещё вечером она ложилась с предчувствием того, что наутро у постели будут лежать свежие цветы. Предчувствовала, что напишут в новом письме сёстры. Предчувствовала, что Анна вскоре понесёт третьего. Что отец захочет помириться с Томасом. И всё это, быть может, могло бы остаться занятной и невинной забавой, если бы среди десятков этих мелких предчувствий, не обозначилось ещё одно, мрачной полосой проходящее через все остальные.       Предчувствие смерти приходило к ней несколько раз. Приходило обыкновенно глубокой ночью, между тремя и пятью утра. В то самое время, что суеверные называют часом волка, когда связь между миром живых и мёртвых особенно тонка. И тем мрачнее казалась неразрешимая тайна, что было то предчувствие не столько смерти её собственной, сколько смерти вообще– той смерти, что всегда рядом, идёт рука об руку с родом людским, но остаётся незамеченной в силу человеческой слепоты и чрезмерной увлеченностью жизнью. Вот и тогда она поймала его снова. И оно, точно запах из детства, пробудило какую-то гонимую часть неё самой.       Эллен почувствовала его издалека. С той самой минуты, как он, обретя плоть, ступил через порог их дома– крепости их непорочной с Томасом любви. Она медленно обернулась к закрытой двери и на миг удивилась тому, как затих за окном ветер. Тень от занавески замерла на стене, и такая мертвая тишина вдруг разом опустилась на весь мир, что Эллен показалось, будто она оглохла. В мрачной глубине она услышала скрип лестничной половицы и его шаг– тяжелый, крадущийся, точно бы преодолеваемый с мучительным усилием. В застывшем воздухе ей почудился сладковато-шершавый запах. Он восходил откуда-то из сумрака, из этой рыхлой, зернистой синевы, где предметы казались ближе, чем есть на самом деле, и слепота тревожила воображение. Когда он появился в дверном проёме, все её мысли– все липкие сомнения и опасные чаяния– застыли, как подо льдом. Голову отныне наполнял один только запах, запах, запах сирени и разлагающегося тела. Некоторое время он стоял неподвижно. Когда же она наконец расслышала его слова, то сперва не поняла, взывает ли голос из темноты или же откуда-то из глубин неё самой. Голос, на который она не могла не ответить.       –Ты идешь на это по доброй воле?– спросил он.        –Да,– прошептала она на удивление спокойно.        –В таком случае соглашение заключено. Ты повторила свою клятву.        –Да.       –И так как наш дух отныне един, должна воссоединиться и плоть.          Когда он вышел их тьмы, она почувствовала, как его присутствие заполняет комнату. Как пространство, что ещё недавно служило свидетелем её непритязательного земного счастья, сопротивляется ему– этому постороннему злому духу, что никогда не должен был здесь появиться. Однако сама Эллен чувствовала эту перемену как бы подспудно, интуитивным затылочным чувством. Всё это более не волновало её мысли. Она не спускала глаз с графа.       В длинных восточных одеждах его поступь была тяжела, а движения несколько медлительны. Когда-то такое убранство было признаком статуса, и теперь– немыслимую вечность спустя– он продолжал носить его с достоинством и величавостью. Хозяин забытых богатств. Господарь опустевшего княжества… Когда граф склонился над ней, и луна осветила его отмеченное признаками тления лицо, она увидела, что в тёмных глазах Орлока не разглядеть зрачков. Перед ней возникло увядание. Образ мертвеца, отказывающегося уйти туда, где ему было место. Где он оставил бы попытки сблизиться с ней. Что-то шевельнулось внутри. Эллен сделала робкий вдох и вытянула шею. Ладонь– огромная по сравнению ладонью Томаса, с любой человеческой ладонью– дрогнула у самого её лица. Тень от острых когтей скользнула по глазам. Отчего-то он медлил, и в этой минутной робости Эллен всего на мгновение разглядела отпечаток какого-то уязвимого чувства. Когда тени покачнулись, его страшный предварительный вздох ещё некоторое время звучал у неё в ушах. Пальцы графа сомкнулись на её лице, и он горячо приник к её открытому рту.       Впервые за многие годы Эллен не почувствовала нужды к сопротивлению. Вместо этого она прислушалась к его движениям. К этой безымянной жестокой мании, что направляла его, что по-прежнему держала в мире живых. И, как бы действуя этой силе в такт, пальцы её несмело коснулись меха на его вороте. Всё это было по-новому. Не так, как в её мрачных грёзах в самые сокровенные мгновения перед рассветом, нет. Теперь они оба были равны: равны в своей телесности, в своей красоте и уродстве и этом порочном влечении. А скоро, знала Эллен, станут равны и в смерти.        Когда Орлок отпрянул, вид у него был такой, точно с зубов вот-вот начнет капать слюна. Безумный и неподвижный, он ждал. И ожидание это, почувствовала она, было ничем иным, как просьбой. Немой просьбой сделать встречный жест, прикоснуться в ответ. Чем он был? Чумой, древнем демоном или гиперболизированным воплощением её собственных стремлений? Странный жар вспыхнул где-то в солнечном сплетении, и она впервые за ночь вдруг ощутила волнение.        Заведя руки за голову, Эллен с некоторой методичностью– так, чтобы унять неуместное чувство– сняла увенчанную цветами вуаль и уронила её на пол. Прохладные пряди осыпались на плечи, и запах сирени распустился с новой силой. Затем руки её коснулась пуговиц на платье. И хотя болезненный жар заставлял кожу покрыться испариной, пальцы у неё оставались совершенно ледяными. Блестящая сатиновая юбка облаком распушилась у её ног, и она выступила из неё, точно рожденная из пены Венера. Простоволосая, без корсета, в одной лишь исподней рубашке– она была совсем такой, как в их первую встречу. В ту юную весеннюю ночь их юной страсти. Орлок оставался неподвижен. Слишком долгое время он провёл в компании ночных существ, слишком отвык ходить среди людей. Ни то зверь, ни то призрак. Впрочем, и звери, изнывая от голода, порою сами выходят к охотничьему костру.        Стягивая рубашку, Эллен казалось, что она стягивает с себя человеческую кожу. Открытый воздух несколько охладил мучавший её жар, и она вдруг почувствовала себя совершенно новой, чистой и пустой. Она больше не принадлежала этому дому, не принадлежала этому миру, и страшное чувство этой ни к чему непричастности заставило её искать то, с чем можно было слиться. Того, на чей зов можно было прийти. Преодолевая тьму, она метнулась к графу и, прильнув к нему всем телом, коснулась щекой пуговиц на его груди. Её ладони обвили его шею, и она почувствовала под пальцами бугорки влажных язв. Почувствовала сквозь одежду его тело– крупное, выносливое и противоестественно живучее. Орлок снова сжал её в хватке, но на этот раз куда сильнее, исступлённее. Его дыхание коснулось её волос, и сама она бессознательно выдохнула вместе с ним. Они были едины. А потому, более не опасаясь показаться испуганной, торопливой или неуклюжей, она ослабла всем телом, и её босые стопы тут же оторвались от пола. Граф опустил голову к её шее, но вместо укуса оставил неосторожный мазаный поцелуй. Дыхание у него было сиплое и мокрое, как у собаки, а объятие ласковое и удушающее, как у змеи. В своих фантазиях Эллен не могла перестать сравнивать его с животным.       Разлепив тяжелеющие веки, она заглянула за его плечо, и взгляд её не нарочно упал на темнеющую со стены фотографию. Внутри сорвалась какая-то давно натянутая струна. Тот мир, от которого она успела отказаться несколько мгновений тому назад, вдруг сделал попытку притянуть её обратно. Эллен дрогнула. Орлок, почувствовавший перемену, осторожно спустил её обратно на пол, и чудовищная пустота его взгляда едва не заставила её попятиться назад. Нет, вовсе не так всё было задумано. Она была спокойна и уверена ровно до того момента, пока не увидела фотографию. Пока не вспомнила, кому принадлежали эти стены. Пока чувство стыда не отрезвило её.        –Его для тебя больше нет,– проговорил Орлок, и потревоженная его голосом тьма боязливо шелохнулась,– желай меня.        –Не гневайся, мой мрачный ангел,– внезапно для себя ответила она,– сегодня тебя зову наречённым моим.        Граф недоверчиво отступил назад, и его внушительная фигура двинулась вдоль стены. Не спуская с него взгляда, Эллен сделала осторожный шаг врозь. Затем ещё и ещё, и вот уже, бедром касаясь постели, она опустилась на прохладные подушки, и тело её прямо растянулось на кровати, точно на погребальном ложе. Косматым пятном Орлок чернел на противоположной стороне комнаты. Ужас сковал тело Эллен, и она предприняла немалое усилие, чтобы позвать как можно ласковее:        –Приди ко мне.        «Приди ко мне»,– эхом гудело в воздухе. «Приди ко мне», и грозовые тучи сгущались над морем. «Приди ко мне», и чумной смрад наполнял улицы. «Приди ко мне», и время поворачивалось вспять. Когда граф медленно подался в её сторону, Эллен почувствовала, точно с груди сдвигается тяжелая каменная плита, и сама она снова может вздохнуть. Однако вместе со способностью дышать к ней вернулся и тот жуткий сладкий запах– напоминание о близости к смерти. Орлок остановился у изголовья, и с большим изумлением Эллен вдруг поймала на коже нечто вроде легкого прикосновения ветра; движения воздуха, напоминающего о том, что она по-прежнему жива. В то же мгновение она вдруг как бы увидела себя его взглядом. Ощутила всю красоту и свежесть своего молодого тела, напор бегущей по венам крови и мягкую белую плоть. Ощутила биение жизни– звонкое и торопливое, как птица. Ощутила свойственный живому телу голод и тоску по утраченной целостности.       Непрерывным движением руки граф скинул тяжёлый охабень и распустил пояс. Когда же они оба сравнялись в своей наготе, Эллен не почувствовала ни отвращения, ни испуга. Опустившись у самых её стоп, Орлок забрался на постель и на четвереньках подался навстречу. Всего на мгновение она поймала его в пятне яркого лунного света. Стало видно, как скользят под истончившейся кожей кости, а по всему телу чернеют кровоподтёки и нарывы. Стало видно, что движется он при этом с удивительной гибкостью и силой привыкшего к охоте существа. Что неполноценность умирающей плоти направлялась вместе с тем какой-то неистовой, поистине нечеловеческой тоской по всему живому. Голодным поцелуем он впился ей в шею, и, прижимаясь грудью к её нагой груди, больно придавил к кровати. Тела их, как бы привыкая, вытянулись друг против друга, и всё это казалось теперь почти… естественным. В конце концов, не было в мире ничего таинственнее и проще, чем соитие.       Эллен оторвала руки от постели и совершила несмелую попытку к ласке. Её ладони обняли его за плечи, и там, где закономерно должно было возникнуть омерзение, в ней вдруг проснулось любопытство. Орлок тем временем спустился ниже, и она увидела, как вздымаются его острые позвонки. В темноте кожа у него источала бледное свечение. Когда его рука с длинными когтями опустилась ей на живот, Эллен непроизвольно дрогнула. Ещё не совсем умолкли прежние опасения и страхи, в которых эти самые руки разрывали ей кожу и ползали по нутру. Впрочем, охватившее их обоих состояние, относилось к голоду несколько иного рода. Голова графа оказалась промеж её бедер, и он не помедлил, чтобы тотчас совершить пробу. Удивленный вздох покинул грудь Эллен. Первым её побуждением стало желание как можно скорее отпрянуть и трусливо сомкнуть ноги, но вместо этого она лишь отвернула лицо. Слишком многое стояло теперь на кону, и слишком старательно она сама приручала его, чтобы теперь позволить стыду подчинить себя снова. Орлок подхватил её под бедра, и её затылок соскользнул по подушке вниз. В животе снова вспыхнуло, и поток крови ударил в сторону её раскрывающегося лона. Эллен зажмурила глаза и, накрыв своей мягкой ладонью его сухую, широко лежащую у неё вдоль живота, сделала движение бедрами. Не отрывая лица, граф издал тихий звук, и его язык снова прижался к её тёплому месту. И вот уже сама она подавалась к нему навстречу, и всё это было так понятно, так правильно. Чувствуя скорое разрешение, она схватила его за запястье, и он, чувствуя её состояния как собственные, совершил встречный толчок. На мгновение Эллен испугалась собственного голоса, тихо и жалобно взметнувшегося над мёртвым пространством. Всё её тело выпрямилось, дрогнуло и ослабло. Дыхание стало шумно и глубоко, и сама она почувствовала охватившую её на полминуты сонливость. Когда она вновь раскрыла глаза, граф целовал её грудь. На усах блестела влага– следы недавней трапезы. Его влекло нежное живое биение, доносившееся из глубины. Влекла её пахнущая свежей испариной кожа, густота крови и живительная сила человеческого прикосновения.       –Ещё не время, ангел мой,– позвала она, как зовут возлюбленных, и погладила его по груди.       Орлок поднял голову, и в его гниющей безобразности всего на миг ей почудилась самая подлинная красота.        –Воссоединишься ли ты со мной в бездне?– болезненно дыша, спросил он. И она ответила, хотя все клятвы уже были даны.        –Да.       Его руки оказались на её талии, и её поясница оторвалась от кровати. Граф уложил её ноги себе на бёдра, и теперь, когда они были плоть к плоти, его жажда точно бы заговорила в ней самой. Её жизнь– в нём, его разрушение– в ней. Сытая белая луна восходила над Висборгом. Бросив быстрый взгляд на их скользящие по полу тени, Эллен поймала себя на мысли, что со стороны зрелище, должно быть, открывалось ужасное. Она представила, как совсем скоро Томас найдёт её здесь, на их супружеском ложе– нагую, обескровленную, в объятиях поверженного зверя. Непременно найдёт. И осознание это прожгло в её сердце дыру, как если бы сама она вдруг потеряла того, кого любила так трепетно и с кем была так недолго. Но горе рано или поздно отступит, он начнёт забывать, и, быть может, тогда к нему наконец придёт понимание. Быть может.       Нетерпеливо дёрнув бедрами, она призвала Орлока к совершению. Его тень– угловатая и разросшаяся– заслонила ей глаза, грудь сдавило от тяжести. Эллен вытянулась ему навстречу, и они снова разделили один выдох на двоих. С ее губ сорвался безобразный задушенный писк. И хотя граф по-прежнему держал её крепко прижатой к себе, на несколько мгновений он замер, чтобы мягко– почти успокаивающе– захватить её рот своим. Когда же тело Эллен, разбуженное новым толчком, слабо подскочило на постели, она уподобилась ему ответным движением, которое всякий порядочный мужчина нашёл бы для первой ночи признаком необузданного нрава. Но Орлок был не совсем мужчина. Да и она больше не была той женщиной. В равнодушной пустоте теперь уже чужой комнаты она сама стала существом. Евой и змеем одновременно.       Когда хватка графа ослабла, и он выпрямился, чтобы взглянуть на неё, Эллен поднялась от постели, метнулась вперёд и оказалась с ним лицом к лицу. Ей нравилась высота и вызванное ею головокружение, нравилась вовлечённость и ритуальная цикличность незамысловатого движения вверх-вниз. Когтистые лапы сомкнулись на её спине, спутались в волосах. Голова Орлока упала ей на плечо, и он потёрся о её шею в бессильном собачьем жесте. Зубы, не смыкаясь, выводили на шее влажный след. Никто не проронил ни слова, но в сбитом дыхании, в непрерывной возне между чувственностью и безумием, в тошнотворном воздухе, где плавали безо всякого ориентира их слитые воедино тела– во всём этом открывалась какая-то заветная тайна. Освобождение. Чувствуя скорое истощение своего возлюбленного, Эллен обняла его за голову. Её тёплая щека припала к его прохладному виску, и пальцы погрузились в его открытые раны, как в мягкий воск. Зверь зашипел, поднял плечи и содрогнулся. В жарком месте, где они становились едины, Эллен ощутила вязкость его семени– не способного к созданию жизни. Пустого и мёртвого, как он сам. Опустившись на подушки, она увлекла его за собой, и он обрёл недолгой покой на её размеренно вздымающейся груди.        Вопреки совершённому грехопадению, необычайная благодать сошла на душу Эллен. Неистовое побуждение, сводившее её с ума последние несколько лет, наконец было удовлетворено. Она снова была чиста. Она снова была собой.       Однако сердце по-прежнему сводило от вины. Эллен чувствовала, что покуда в ней оставалось это биение, подлинная свобода, как горизонт, всегда будет отдаляться. Взглянув в окно, она увидела, что начинает светать. Ещё совсем блеклая, печальная голубизна на востоке в течение часа должна была превратиться в кровавое зарево. Орлок дремал рядом. Нельзя было сказать точно, дышит он или нет, но чувствовалось в нём какая-то затаённая хищная сила, которую ей на короткое время удалось усыпить. Он не спешил. Он по-прежнему думал, что успеет укрыться. Она же, доверяя роковому предчувствию, знала, что укрыться не суждено будет никому из них. Тронув его за плечо, Эллен подала голос.        –Пей,– сказала она так тихо и так сладко, как говорят о приближении весны или первой любви.       Когда Орлок обратил к ней лицо, она обнаружила, что в нём теперь было куда больше от бесплотного приведения, чем от настоящего чудовища. Глаза, едва подёрнутые дымкой, сосредоточились на ней с суровой преданностью. В раннем зимнем сумраке он даже напоминал человека, и Эллен ненадолго вообразила, каким он мог быть при жизни. Орлок мягко придавил её сверху, и она заключила его лицо в свои ладони. Ни то от страха, ни то от нежности, с головы до ног всю её колотила ужасная дрожь. Едва тошнило. Когда зверь обнажил клыки, сердце Эллен непроизвольно скакнуло, однако затаённое счастье было столь велико и лучезарно, что она с готовностью прикрыла веки– как в ожидании прекрасного сна.       Солнце зрело на горизонте. Вскоре должен был вернуться Томас.