И дьявол вошел в Голливуд

«– Мы живем в свободной стране.       – Пойди поищи ее, свободу. Мне один говорил: сколько у тебя есть в кармане, на столько у тебя и свободы».

       Джон Стейнбек, «Гроздья гнева»

             ______________________________       

Г Л А В А 2

«Среди садов Эдема»

______________________________ – Да, направьте свет прямо поверх нее. Пусть волосы блестят, словно она сидит на солнце. Мне нравится. И прическу, прическу поправьте, что это справа? Все смялось, блять, как будто парик у трансвестита. Девочки! Рядом с Самантой тут же возникает пара визажистов, не старше двадцати каждая, и, получив строгие указания, убегают к сидящей на небольшой постаменте Эмме, вокруг которой столпилось не менее десятка людей. Подтягивая вверх стремительно уползающую с ее груди шелковистую ткань молочного оттенка, она старается улыбнуться каждому, кто расчесывает ей тщательно уложенные волосы, поправляет макияж, настраивает свет, трогает за лицо, довольно грубо, поднимает подбородок выше, выравнивает линию плеч. Масса людей, колыхавшаяся вокруг, в основном абсолютно безучастна. – Эй, хочешь пить? – Одна из девушек, облаченная в черные кожаные штаны и короткую куртку, с массой волос иссиня-черного, вороного цвета, заплетенных в дреды, пытается найти растерянно блуждающий взгляд Эммы. – Принести тебе воды? Эмма часто кивает, и, когда в ее руках оказывается длинный стеклянный стакан, жадно припадает к живительной влаге. – Боже, спасибо! Ты спасла меня. Я уже и забыла, что под софитами настоящая Долина смерти. – Она откашливается. – Я Эмма. – Я знаю. – Усмехается та. – Я Бин, помощница. – Кому помогаешь? – Да кому придется. Сегодня, вот, тебе. Эмма отдает пустой стакан обратно в руки Бин. Пальцы у нее длинные, худые, украшенные массивными серебряными кольцами и несколькими татуировками. «Жизнь – это война» – написано витиеватым шрифтом прямо на среднем пальце правой руки. – Нравится? Моя свежая. – Хвастается Бин. – У тебя есть татуировки? Эмма качает головой, подтягивая ткань поближе к подбородку. – А они нужны? – Опасливо шепчет она, чем вызывает у Бин смешок. – Не знаю, обычно такое не спрашивают. Это же ты спасительница пингвинов? О тебе на студии говорили недавно. Не то чтобы эти разговоры были приятными, но все же. Умеешь ты заинтересовать толпу. – Девушка подмигивает ей, но Эмма лишь нервически сглатывает. – Почему они говорят плохие вещи? Они ведь даже незнакомы со мной. – А разве это важно? – Равнодушно качает плечом брюнетка. – Чтобы облить человека дерьмом не нужны особые поводы. Твоя история просто смешная, вот и зацепила людей. Но это хорошо, не переживай, плохо, когда вообще не говорят. Ты старательно топи за то, что пингвины лишь предлог, а ты на самом деле спишь с Вудом. – А что за студия? – Запоздало интересуется Эмма. – Лайф Моушен Презент. Это типа лейбл. Мы там все крутимся. Когда-то были дочкой Тод–Пикчерз, но потом отсоединились. – Бин закатывает глаза, видя в лице начинающей актрисы непонимание. – Слушай, надо подтянуть матчасть, так нельзя. Нельзя лезть туда, о чем и понятия не имеешь. Лайф занимается раскручиванием и продюсированием всяких начинающих, нестандартных артистов. Саманта крутится там же – организует съёмки, промоушен, выступления, придумывает инфоповоды для Сети, подкупает папарацци чтобы те сделали снимок погорячее. Так молодые «звезды» начинают раскручиваться, понимаешь? Потом их снимают в сериале, показывают сиськи крупным планом, и завтра они просыпаются знаменитыми. Вот тогда и начинается все самое интересное. Эмма выдыхает, сглатывая. – Я наслышана о работе продюсеров. – Тогда не парься. – Подмигивает ей Бин, и, заметив Саманту, скорчивает испуганную гримасу и быстро исчезает в темноте дальнего зала. – Ты как? – Киноагент что–то быстро строчит в телефоне и жует тяжело пахнувшую мятой жвачку. – С Бин дружи, она давно здесь, много кого знает, и характер неплохой. – Хорошо. Сэм недовольно оглядывает ее. – Взгляд у тебя какой–то не такой, голодный что ли. – Мы тут уже часов пять снимаем. – И? Не все кадры еще сделаны, поешь потом. Куришь? Девушка отрицательно качает головой. – Херово. Сигареты перебивают аппетит. Ладно, не суть, я тут договариваюсь с Дито насчет его нового фильма. У чувака идеи, конечно, что–то. Ни одна киностудия первого эшелона не даст денег под такой нарратив, но сценарий ничего. Знаешь Дито? – Не думаю, что фамилия знакома. Саманта убирает телефон. – Эмма. – Строго начинает она. – Ты за сегодня успела разочаровать меня несколько раз. Это плохо. Это может негативно сказаться на проценте, что ты отчисляешь мне, понимаешь? Если хочешь продолжать сниматься в рекламе спортивных клубов и кредитных карточек, окей, без проблем, но если хочешь карьеру, то будь добра, потрудись выучить пару десятков имен, что хоть каким образом известны в Голливуде. И чтобы я больше не слышала, что помощница объясняет тебе работу продюсерского, нахуй, центра, окей? — Это же не страшно, что я сначала не поняла. Я… просто растерялась. – Часто теряешься, смотри, чтобы находилась. – Смит была раздражена не на шутку. – Милая, я не злюсь на тебя, но, когда я в работе, я жуткая стерва, привыкай. И я хочу добиться от тебя сегодня потрясающих результатов. – Но мы же просто фотосессию снимаем, для портфолио? – Эмма. – Саманта угрожающе понижает тон, и девушка не на шутку пугается. – Ты на редкость недальновидна. Это твои будущие фотографии для соцсетей, для новостей на порталах для задротов, что–то под заголовком: «та самая девочка с хлопьями выросла». – Бин сказала, что в Лайф меня обсуждают, и… – Эмма тупит взгляд. – Не знаю… – Что говорят? – Сэм снова утыкается в смартфон. – Хихикают над моей историей. – Людей бесят истории неожиданного успеха, тут и гадать нечего. О! – Вдруг лицо киноагента озаряется – она откидывает рыжие пряди назад, и кричит имя Бин на всю площадку. – Бин, ты гений! Обожаю тебя, засранка. – Саманта улыбается, когда брюнетка танцующей походкой подходит к ним. – Нам нужна обнаженка с пингвинами. И какой–нибудь пост для соцсетей, что Эмма обещала отдать первый гонорар на помощь пингвинам в защите от белых медведей, не знаю. Придумаешь. – Простите, девочки, это неверно. – Эмма откашливается, свешивая ноги с подиума. – Там, где живут пингвины, не водятся медведи. Медведи на северном полюсе, пингвины на южном. Это известный факт. Саманта смотрит на нее, глубоко и недовольно вздохнув. – Класс, ты проявила чудеса эрудиции, мисс «Я собираюсь провести свою жизнь среди птичьего дерьма и тухлой рыбы». А ты, Эмма, не знала еще десять минут назад, что такое Лайф Моушен Презент, окей, да? Так что попей еще воды и начинаем сниматься дальше. И видя недоуменное лицо девушки, тут же добавляет. – Прости, я говорила, что я жуткая стерва, когда идет рабочий процесс. Но я люблю чтобы все было идеально, это мое кредо. Бин! – Кричит она, хотя помощница стоит от нее в паре шагов. – Никаких медведей, окей? Что–нибудь про потепление задвинь, это сейчас модно. И придумай как использовать птичек так, чтобы на нас не накинулись защитники. И Эмма должна быть нагой, на–го-й ясно? Абсолютно голая, никаких волос, нигде. У тебя лазерная эпиляция? Последний фраза явно адресована Эмме, и та качает головой. – Плохо, но у нас нет времени. Пусть ее отшугарят, как младенца. – Сэм, сейчас это не модно, сама знаешь. Натуральность – наше все. – Бин загадочно улыбается, записывая что–то в крохотном блокноте, вытянутым на свет из заднего кармана брюк. – Насрать мне на натуральность, волос быть не должно, проследи за этим. И, да, Эмма, когда пойдешь красится? – Это обязательно? Мне нравится мой цвет волос… Саманта что–то хочет сказать, но ее перебивает фотограф. – Сэм, моя рыжуля, перерыв окончен, выйди из кадра, дорогуша. Они начинают переговариваться, и Смит делает несколько шагов назад. Бин снова приносит попить, и осторожно подтирает скульптор на скуле Эммы. – Не бойся, никаких медведей, я не тупая. – Смеется она. – Ты нормально относишься к кадрам голышом? Ничего видно не будет, все прилично, просто ради хайпа. – Тогда ничего страшного. Прикроюсь каким–нибудь растерявшимся пингвином. – Улыбается Эмма. – Ты веселая, это хорошо. Без чувства юмора здесь не выжить. Сэм! – Орет она киноагенту. – На какой день ее записать на покраску? – Отмени пока, Дито нужна натуральная шатенка. У него снова какой–то парад ебанистических идей. – Принято, босс! – И она тут же снижает тон, обращаясь к Эмме. – Если пройдешь к Денни, то считай первый круг ада позади. – Ада? – Не успевает спросить девушка, как на нее налетает толпа людей, а Саманта и фотограф, словно пытаясь победить в соревновании «у кого крепче голосовые связки», орут друг на друга, на помощников, осветителей, гримеров и остальных. Вспышки заставляют Эмму моргать чаще. Бин включает камеру на телефоне, показывая ей поднятый вверх большой палец. Она медленно отходит, и в кадре сначала появляется сидящая на постаменте, словно неизвестная древнегреческая статуя, завернутая в молочную блестящую тунику, начинающая актриса, со светящимися от софитов и лака волосами, уложенными крупными волнами, ниспадающими по плечам, затем пара осветителей, что держат длинные подставки ровно над головой девушки, затем, замершие, недвижимые, словно залитые в гипсе, помощники фотографа, помощники помощников фотографа, разносчики кофе, и все остальные, неизвестные, неназванные, безымянные. Тем, кому в жизни посчастливилось чуть меньше, чем полагается в городе Ангелов.

***

– Что скажете, Капитан? Джефф замер над раскрытыми папками еще полчаса назад. Принесенный Джиной кофе давно остыл, но он даже не пытался шелохнуться. Глаза режет от сигаретного дыма и пристального вычитывания милей мелкого текста. Описания мест преступления, данные по вскрытиям, опросы свидетелей, фотографии тел, заключения судмедэкспертов и тысячи крохотных записок крутятся у него перед глазами в бесконечно сумасшедшей карусели. – Капитан? Он поднимает взгляд к источнику звуку. Рука, прижатая к скуле, отлепляется с болью, и теперь он пытается размять челюсть, и часто моргает, словно прогоняя песок с глаз. – Да, Джина? – Уже семь вечера, я могу идти домой? Я спрашивала, но вы так и не ответили. Джефф, тут же потеряв всяческий интерес к помощнице, коротко кивает и дверь в его кабинет закрывается. Спустя пару мгновений открывается вновь. – Вы бы тоже шли домой. – Разберусь. – Недовольно ворчит мужчина. – Прошел всего месяц, как вы вернулись, а вам положен отдых. То ранение… Джефф шумно втягивает воздух через нос. – То ранение что? Чуть не отправило меня в могилу? Заставило меня месяц изнывать дома от скуки, пока вы мне участок в балаган превращали? – Макс неплохо справлялся, конечно, это не вы, и… – Не я, Джина. – Строго смотрит на помощницу полицейский. – В этом вся и разница. Это не я. Ты – не я. Макс – не я. Никто не я. Я лучше знаю, как работать, что делать, как расследовать преступления и как вести дела. Благодарю за заботу, но мне не нужны ваши советы. Я справлюсь сам. Девушка слегка поджимает губы, убирая с лица тщательно выпрямленные жесткие черные волосы, что блестят под лампами. Ее темная кожа на руках покрывается едва заметными мурашками, когда из приоткрытого окна доносится порыв ветра. Она инстинктивно обнимает себя, словно пытаясь согреться. – Мы все скучали по вам, сэр. Нам вас очень не хватало. Поэтому мы боимся, что из–за вашей…так сказать, склонности к трудоголизму, с вашим здоровьем, с вами… – Она откашливается, смотря на носки своих туфель. Джефф устало выдыхает, закатывая глаза. Воздух внутри кабинета тяжелый, прокуренный, сигаретный дым, казалось, повисает тягучей пеленой на стены, отделанные панелями из темно–красного дерева и темную, тяжелую мебель. – Спасибо, Джина. Все? Она кивает. – У тебя три секунды, чтобы уйти домой, Джина, иначе заставлю дежурить здесь всю ночь, ясно? Помощница выпрямляется. – Раз, два. Девушка ретируется с невиданной скоростью, оставив от своих движений лишь порыв воздуха, а капитан приподнимается со своего кресла, чтобы размять затекшую спину. Старые раны тут же дают о себе знать хрустом и протяжной болью – мужчина морщится и медленно тянется. Ему нужно сходить на массаж, срочно, иначе усиленные тренировки по боксу и сидячая работа превратят его в инвалида быстрее, чем он закроет это чертово зашедшее в тупик дело. Три трупа. Два молодых актера и одна актриса. Всем не больше двадцати. Ничего особенного – за плечами у одного парочка проходных сериалов по Netflix, вторая была веб–моделью, показывала прелести за деньги богатым дядям, пока один не оказался влиятельным продюсером и не позвал ее в большое кино. Триллер вышел откровенным дерьмом – Джефф был крайне разочарован и актерской игрой, и ходом сюжета, на который под конец положили и сценаристы, и режиссер, но вот сочные груди актриски заставили капитана найти ее страничку на платных сервисах. Это немного скрасило впечатление от плохого кино. Нет, он не стал бы дрочить на мертвую актрису. Черт, это даже звучит отвратительно. Джефф морщится от собственных мыслей –несмотря на его специфические вкусы, мертвечины ему хватало с головой. Тем более что тощая модель с не очень качественно сделанной грудью ничем не отличалась от десятков таких же кукол, как она, но живых. Дрочить на живых было все же приятнее и привычнее. И пусть характер у него отвратительный, он и сам это знает, остатки чести всегда при нем. Третий парень, умерший последним, привлек его внимание сильнее. У всех трех – передозировка фентанилом, но вот у последнего в крови нашли целый букет, словно он был на празднике с наркоманским шведским столом. Экстази, фентанил, амфетамин, бог знает что еще, и нечто совершенно новое, по своим свойствам похожее на ЛСД, но… Джефф чиркает зажигалкой, вдыхая терпкий дым. Но было нечто еще. Он открывает опрос свидетелей, таких же упоротых представителей богемы, как и этот дурачок. По их словам, парень сначала ловил приходы от безобидной марки, триповал, как раньше, смеялся и шутил, лежа на полу, но затем… Опрошенные описали это как нечто совершенно жуткое, словно потустороннее вселилось в их друга. Его ломало и корежило, он кричал от боли в искривленных суставах, он запрокидывал голову, закатывал глаза. Сначала кричал, потом просто бился в агонии на полу. А затем замер. Друзья думали, что уснул и ушли отдыхать дальше, а он, оказывается, медленно задыхался, а парализованное тело не могло подать ни единого сигнала о помощи. Джефф прикрывает глаза, стряхивая пепел, что добирается до его пальцев. Он давно не жалеет тех, кто решил взяться за дурь и превратить ее в смысл своей жизни. В историях, где родственники рыдают над гробом очередного съехавшего с катушек торчка, ему жалко родственников. Живым всегда тяжелее. Это им теперь до самого конца помнить мертвых. И Джефф считает своим долгов сочувствовать тем, кто остался, тем, кто теперь несет крест памяти и горечи от невозможности вернуть время вспять и сделать все правильно, сделать как надо, спасти, вытащить, вырвать из рук шприц. Это живым теперь мучиться от бессонницы и кошмаров, в которых они раз за разом выпускают руку родного человека, и его фигура исчезает во тьме… Но этого парня Джеффу отчего то жаль сильнее, остальных. На фотках кареглазый смуглый красавец, с ровной кожей и переливающимися темными кудрями. Широкая десневая улыбка оголяет верхний ряд белоснежных зубов. Он занимался экстремальной ездой на горном велосипеде и серфингом. Он выглядит как состоявшаяся суперзвезда и ни разу как заядлый наркоман. Джеффу приходит в голову, что, возможно, парень и не хотел так – решил попробовать нечто на вечеринке, а в итоге задохнулся, оказавшись неспособным управлять собственным телом. Это было ужасно. Это должно послужить примером всем тем, кто в следующий раз захочет тащить в рот очередную гадость. Джефф с силой захлопывает папку и откидывается на кресле назад. Джина права – нужно ехать домой, выпить бурбона или пива, лечь спать пораньше. За то время, что прошло с его возвращения в офис, они не приблизились к раскрытию ни на шаг. Новички, черт бы их всех побрал, навязанные в его офис Департаментом, едва ли не свои имена писали с ошибками, зато на стрельбище старались произвести на него впечатление, и испарялись с невиданной скоростью, когда нужно было проехать с патрулем по Бульвару Сансет. Старый состав заметно утомился – рук не хватало катастрофически, его письма с просьбами расширить штат или хотя бы поднять жалованье составу игнорировались свыше, а помимо трех загадочных тел, что лежат в морге, и чьи родственники уже оборвали ему весь телефон, требуя выдать им их для организации похорон и проклявшие Джеффа до пятого колена, все в Голливуде словно сорвались с цепи. Мужчина пару раз всерьез обратил внимание на корреляцию числа распоясавшихся бандитов и новостях о вспышках на Солнце, иначе других объяснений у него просто не было. Или все хулиганы просто сидели на отдыхе, ожидая пока капитан Джефф О’Брайен вернется в свое затертое кожаное кресло после продолжительного больничного. Джефф трет глаза, и на секунду замирает, разглядывая, как в детстве, цветной калейдоскоп под своими веками. «Это будет тяжелый год» – проносится у него в голове. И он решает налить себе еще кофе.

***

– Готова показать класс? Саманта сегодня как никогда взбудоражена. Если кастинг у Дито пройдет хорошо, то роль у ее новой подопечной уже в кармане. – Да. – Улыбается Эмма, но женщина подмечает, как дергаются ее побледневшие губы. – Что–то не верится. – Хмуро произносит она. – И хватит трястись. Голову ровно, подбородок выше. Эмма тут же принимает заданную позу. – Выучила монолог? – Девушка кивает. – И дополнительный? – Да, решила взять стихотворную форму. Вдруг здесь предпочтут старую школу. – Милая, это не Бродвей. – Смит тянется закурить, но встречается взглядом с высокой и статной блондинкой с уложенными в сложную прическу. Настоящая дива из прошлого, в блузке цвета мокрого песка, длинными пальцами с острыми ногтями державшая длинный мундштук с горящим кончиком. – Видишь? Это Маргарет. Одна из бывших ведущих актрис киностудии. Сейчас она, так сказать, внештатный консультант. Многие режиссеры обращаются именно к ней за помощью – говорят, у нее нюх на таланты. Понравишься ей, и роль почти у тебя в кармане. – Что мне нужно сделать? – Спрашивает Эмма, но Саманта быстро двигается навстречу пожилой женщине, широко раскинув руки. – Маргарет, моя дорогая, прекрасно выглядите! Вы разгадали секрет долголетия? – Громко восклицает киноагент, расплываясь в комплиментах. Эмма прикрывает глаза. А ведь ей казалось, что все это намного проще. В детстве, по крайне мере, было именно так. Кастинги и съемки больше напоминали игру, чем по–настоящему серьезное мероприятие. А сейчас она чувствует, как ее может вырвать от страха. – Все по местам, прослушивание начнется через пять минут. – Высокий, немного писклявый голос одной из многочисленных девушек в черных бейсболках и таких же бесформенных футболках, бегающих по огромному залу, разносится по помещению, и, кажется, понимается высоко наверх, ударяя в потолок. – Пойдем, быстро. – Саманта хватает девушку под руку и заводит за тянущиеся с реек пыльные портьеры, за которыми длинными рядами стоит оборудование. – Повторяй текст и не пытайся смотреть на сцену, поняла? Ты тринадцатая. – Какая? – Откашливается Эмма, не узнавая свой севший голос. – Тринадцатая. Поупражняйся с голосом, ни с кем не общайся. Вопросы? Девушка энергично трясет головой. – Отлично. Я позову тебя заранее. И Эмма остается одна. Кажется, проходит целая вечность, пока ее плеча не касается мягкая рука киноагента. – Твоя очередь. Пол привычно скрипит под ее шагами, когда она выходит на сцену. Софиты бьют по глазам, и за ними не видно никого. Так даже лучше – читать нужно в пустоту, для зала. Так учила бабушка, так учили в театральной студии. Не смотри на первый ряд, проводи взглядом по галерке, справа налево, не ищи зрительного контакта, уходи в персонажа. – Здравствуйте, я Эмма Й… – Девушка сглатывает. – Хоуп. Эмма Хоуп. Лос–Анджелес. Рада принимать участие в прослушивание для картины мистера Дито. Готова начать. Ответом ей была полная электрического трещания ламп тишина. Губы и горло моментально пересыхают. Черт. – Я зачту вам монолог Жанны Дарк из романа Бернарда Шоу «Святая Иоанна». Сцена на суде. Девушка отходит чуть дальше от края сцены. Господи, помоги ей. Глубокий вздох разлепляет сведенные волнением легкие. Это всего лишь шоу. Всего лишь игра. Как в детстве. Ничего страшного. – Вы обещали мне жизнь, монсеньор. – Начинает Эмма. – Но вы солгали. По–вашему жить – это значит только не быть мертвым! Хлеб и вода – это мне не страшно. Я могу питаться одним хлебом; когда я просила большего? И разве плохо пить воду, если она чиста? В хлебе нет для меня скорби и в воде нет горести. Но запрятать меня в каменный мешок, чтобы я не видела солнца, полей, цветов; сковать мне ноги, чтоб никогда уже не пришлось мне проскакать по дороге верхом вместе с солдатами или взбежать на холм; заставить меня в темном углу дышать плесенью и гнилью; отнять у меня все, что помогало мне сохранить в сердце любовь к Богу, когда из–за вашей злобы и глупости я готова была его возненавидеть, – да это хуже, чем та печь в Библии, которую семь раз раскаляли огнем! Пауза не длиннее двух секунд. Набрать кислорода. Замедлить биение сердца. «Дыши животом!» – проносится у нее в памяти. Да, бабуль. – Я согласна, – ее голос как отрывистый шепот в последней молитве. – пусть у меня возьмут боевого коня; пусть я буду путаться в юбках; пусть мимо проедут рыцари и солдаты с трубами и знаменами, а я буду только смотреть им вслед в толпе других женщин! Лишь бы мне слышать, как ветер шумит в верхушках деревьев, как заливается жаворонок в сияющем весеннем небе, как блеют ягнята свежим морозным утром, как звонят мои милые–милые колокола и голоса ангелов доносятся ко мне по ветру. Но без этого я не могу жить. Она чувствует горячие капли на своих щеках, что медленно скатываются вниз. Кажется, еще немного, и она потеряет сознание. – И раз вы способны отнять все это у меня или у другого человеческого существа, то я теперь твердо знаю, что ваш совет от дьявола, а мой – от Бога! Пути Божие – не ваши пути. Он хочет, чтобы я пришла к нему сквозь пламя. Я его дитя, а вы недостойны, чтобы я жила среди вас. Вот вам мое последнее слово. И ее тело громко падает на пол, как и было задумано, а голова склоняется низко к груди. Она тяжело дышит и прикрывает глаза. Затем встает, подходит ближе к первому ряду, утирает слезы и делает легкий кивок, улыбаясь. Она молодец. Точно, молодец, ведь не отметить то, с каким чувством она вжилась в роль святой девы невозможно. Ее пальцы до сих пор подрагивают, а связки напряжены до предела. Руководитель драмкружка в университете уже бы лежал в творческом обмороке, смеясь как сумасшедший. – Полное дерьмо! – Доносится с первого ряда. Софиты выключаются, и перед ней открывается вид на ее комиссию. Девушка растерянно моргает, пытаясь разглядеть их лица. В глазах пляшут цветные круги. – Херня. – Повторяет мужской голос. – Саманта, это херня. Я возлагал куда большие надежды на твой опыт. Эмма шмыгает носом – чуть громче, чем хочет. – Денни, дорогой, моя девочка была неплоха, эти движения, паузы. – Но обычно ты приводила куда более активный материал. Я набираю каст в триллер, в психологический триллер про сексуальные девиации, где будет раскрываться полный букет вожделения, запретной связи, дискриминации чувств мужчины, что умирает в греховном огне сладострастия, высшего желания, ради которого он может сгореть в аду, куда спустится за оброненной салфеткой, за случайно оставленной недокуренной сигаретой. Это будет кино о мести, о похоти, о грехе, затмевающем разум. Мне нужна дьяволица, а ты приводишь мне ту, что читает монолог Иоанны? Что сгорит на костре как еретичка? Как сумасшедшая? Святая дева в огне! Эмма часто моргает и наконец начинает видеть образы. – Денни. – Голос Саманты слегка понижается. Она говорит с крупным мужчиной в черной рубашке, что сдавливает его шею, заставляя красноватые пятнам разливаться по обвисшим щекам. – Ты же сам держишь в секрете свои идеи? Это же твоя прихоть, что актрисы не знают, на что прослушиваются? – И что? – Как–то тупо отвечает режиссер. – Я ищу ту, что почувствует, п–о–ч–у–в–с–т–у–е–т, понимаешь? Поймет меня, мои терзания, мою страсть, мои желания на расстоянии! Придет сюда и скажет мне то, что я хочу услышать! Саманта открывает рот, чтобы спорить, но Дито машет рукой. – Следующая! – Эмма, стоять! – Кричит Саманта. – Нет, Дито, ты дашь ей шанс! Эмма, читай еще! Девушка едва держит себя на ногах – кровь отливает от головы в кончики пальцах, и она слышит всех, словно сквозь шлем, наполненный водой. Сказанное Самантой не сразу доходит до нее. – Эмма, твою мать! Она дергается и лихорадочно пытается вспомнить, что готовила еще. – Эдмон Ростан, «Сирано де Бержерак». – Ее голос трясется и окончательно теряет былую силу и уверенность. Вариант бросить все и позорно сбежать уже не кажется таким глупым. – Монолог Роксаны, разговор с Кристианом. Она откашливается еще и еще, умирая от жажды. – О милый! Не зови Ничтожными слова твоей любви. Ты помнишь ли всю негу ночи лунной, И аромат цветов, и рокот струнный, Когда тебя у моего окна Я слушала, восторгом вся полна? О, эта ночь! Ее я не забуду! Жасмина запах, шелест, блеск повсюду... Дито вскакивает с места. – Нет, стоп! – Он машет руками как в припадке, а багряный цвет полностью заливает его лицо. Кажется, что еще минута, и его ударит инсульт. – Стоп! Саманта, все. Эта девушка не подходит. – Он обращает свое внимание на Эмму. – Ты не можешь читать такие вещи! Ты не влюблена, ты не горишь, не сходишь с ума, не испытываешь этой страсти! И я не верю тебе! Эмма поджимает губы, борясь со слезами. Только не ныть, только не ныть… – Денни, подожди. Присядь, успокойся. – Мягкий спокойный голос Маргарет вдруг разносится по залу. Она рукой трогает за плечо режиссера, когда тот занимает свое место обратно, и поворачивается к Саманте. – Сэм, ты обещала Денни профессиональную актрису? – Денни в своих пожеланиях крайне разносторонен, Маргарет. Он трижды меня запрос. – Но, но! – Продолжает возмущаться режиссер. – И ни в одном из них не было сказано, что я ищу уличных бездарностей. – Денни, ты перегибаешь. Девушка обладает опытом, это видно. Она ориентировалась на классические, пусть и избитые, но проверенные приемы. Ты хотел нечто экстраординарного, но у тебя есть Кристи! – Мы ищем тебе сейчас не главную актрису, Денни! – Саманта трясет волосами и блокнотом в руках. – Нахер тебе две истерички в кадре? Какой в этом режиссёрский замысел? Это бред! – Это искусство! – Переходит на громыхающий бас режиссер. – Это задумка! – Это идиотизм! Нам нужна та, что будет оттенять, мать твою, порочность главной героини, молчаливо упрекать ее в грехе, Денни! Тебе как раз таки нужна нежная святоша! Вот! – Саманта грубо хватает несколько листов бумаги, сминая им края. – Вот твой, с позволения сказать, сценарий! Кристи на главную роль, хорошо, я согласна, но остальные девушки? Разве не ты пишешь про то, чтобы показать этот узкий и порочный мирок церковного прихода многогранно? – Саманта, тихо! Я не хочу раскрывать сюжет! – Какой сюжет?! Мы сейчас ищем тебе остальных героинь, чертов ты творец, ебись оно все на четыре стороны! Сколько уже длятся твои кастинги?! – Какая тебе разница? – Я убью тебя, Денни, вот увидишь, придушу тебя ночью, помяни мое слово. От криков у девушки на сцене начинает кружиться голова. – Эмма, что у тебя есть еще?! – Саманта, красная от гнева, с лицом, едва ли не мокрым от духоты внутри зала, с лихорадочно горящими глазами, поворачивается к ней. Девушка панически пытается придумать ответ. – Я…я…. Готовила только это. И… Это звучит настолько жалко, что ее начинает тошнить от самой себя. Теперь она видит в ряду с остальными еще одну женщину с высокими точеными скулами, что закатывает глаза. Это провал. – Все? Услышала? – Дито выдает на своем лице невероятную смесь эмоций. – Следующая! Маргарет убирает от губ мундштук, едва ли не ласково заглядывая в глаза Саманте. – Может быть, твоя девушка прочитает нам что–нибудь из Уильяма Гибсона или Эдварда Олби? М? – Пусть прочитает «Мечтательницу». Это все и решит. – Блондинка с высокими скулами даже не поднимает взгляд на девушку, увлеченно читая экран мобильного телефона. – Да откуда ей знать «Мечтательницу», Карен? – Усмехается Маргарет. – Боже, это классика! – Мисс Хоуп не похожа на знатока драматургии, уж простите великодушно! Мечтательница! – Вскидывает руки наверх режиссер. Эмма скромно откашливается, чем обращает на себя внимание всех собравшихся. – Я… я знаю «Мечтательницу». В школе я адаптировала сценарий «Счетной Машины» Элмера Райса и… читала другие его пьесы. Карен, высокая худощавая строгая женщина лет пятидесяти пяти, медленно спускает небольшие очки в черной оправе на край тонкого, слегка крючковатого носа. – Делали что, дорогая? – Адаптировала сценарий. Чтобы ученики смогли сыграть мистера Зеро и его жену так, чтобы это не было слишком жутко или не по возрасту утомительно. – И что же вы придумали? – Вместо загробной жизни у меня был пустой класс после уроков, а вместо суда – собрание одноклассников. – Эмма улыбается. – Порой и не знаешь, что хуже. По мне, так одинаково. Собравшиеся пару секунд смотрят на девушку внимательно, неотрывно, а затем едва слышно смеются. – Так что я знаю «Мечтательницу». Бетти Хаттон была просто великолепна в той старой экранизации. Очки блондинки сползают еще ниже. – Простите, вы смотрели фильм 49–го года? Эмма кивает, чертя носком белого кеда непонятный узор на полу. – Да, и «Давайте потанцуем», и «Злоключения Полины». «Чудо в Морган–Крик» я смотрела каждое Рождество в своем детстве. – Фильм презабавнейший! – Подпрыгивает Саманта, едва ли не хлопая в ладоши. – Труди просто прелесть, а этот сюжет –проводить жениха на войну, пойти на вечеринку и потом не помнить ни своего имени, ни то, каким образом она вышла замуж и забеременела! – Престон Стёрджес гений. Все его фильмы так наивно смешны и интеллектуальны одновременно. – Приступайте. – Нетерпеливо бросает режиссер. Девушка еще раз обводит собравшихся взглядом и прикрывает глаза. Слова сами всплывают в ее памяти, чистые, свободные от налета времени, готовые сорваться с ее губ. – Море, пляж, солнце… И это при том, что на улице дождливая и хмурая осенняя погода. Для Мечтательницы возможно всё! Она создала свой мир, и теперь живёт лишь в нём, потому что ей надоела обыденность, в которой желания никогда не исполняются, а найти своего принца – почти невозможно. Поэтому она спряталась в мире, где нет ничего невозможного, позабыв о настоящей реальности. Многие говорили Мечтательнице, что нельзя вечно жить фантазией, но ей плевать! Это её жизнь, и она будет делать с ней всё, что хочет! Она делает короткую паузу на вдох, и прикрывает глаза, слегка подаваясь вперед – руки она прижимает к груди, улыбаясь и кружась. – И пусть мечты растают, оставив после себя лишь обрывки эмоций и недопитый чай, но находиться в забвении, не зная катастроф и войн, происходящих в мире, лучше, чем переживать за то, чего исправить уже нельзя. Мечтательница никогда и не думала, что нет большего счастья, чем радоваться жизни, или проводить вот такие дождливые осенние вечера в тёплой компании самых близких друзей, весело болтая обо всём на свете. Да, пусть иногда случаются ужасные вещи, которые мы не в силах исправить, но всё это пройдёт, и снова можно будет радоваться каждому дню, не думая о грядущем и не вспоминая прошлое… Девушка роняет голову и тут же поднимает ее, делая легкий реверанс перед слушателями. Лица их, хоть и остаются предвзято–сдержанными, но на губах мелькают легкие улыбки. – Что же. – Первой откашливает Маргарет. – Что же, Эмма, недурно. Мне нравиться твоя экспрессия и вхождение в образ, хоть, конечно, есть над чем работать. – Я бы сказала, есть миллион вещей, над которыми стоит работать. – Голос худощавой Карен звучит строго. – Но ты выдаешь довольно свежий материал. Мне нравится, что я вижу перед собой хороший образ, зрелый. Саманта! Почему ты до сих пор не привела ко мне ее? – Карен, милая, я знаю, с какими людьми ты работаешь, и при всем моем почтении… – Саманта! – Повторяет Карен. – Я чувствую. Талант есть, и девушка должна научиться раскрывать его, как следует. Стать известной за счет подписчиков в интернете она сумеет всегда. – Она поворачивается к Эмме. – Ты же с улицы, без студии, верно? Хочу, чтобы ты занималась актерским мастерством под моим покровительством. Давненько я не встречала начинающих актрис, готовых говорить со мной о Стёрджесе и старом Голливуде не по бумажке, а от сердца. Денни Дито тут же всплескивает руками, поправляя край рубашки. – Это было неплохо. – Его взгляд вновь скользит по Эмме так, словно он только замечает ее. – Зрело. – Да, согласна. Зрело. Сколько тебе лет, дорогая? – Карен поправляет очки. Эмма сглатывает. – Двадцать…. – Три! – Вмешивается Саманта. – Эмме двадцать три. Она совсем недавно вернулась после большого перерыва в сьемках. – Так вы снимались? – Ахает Маргарет. – Подскажите, где? – Эм… – Девушка растерянно обводит присутствующих взглядом. – В детстве была девочкой из рекламы молока…. И хлопьев. – Она смотрит на Саманту, что закатывает глаза в немом укоре. – Ферма мистера Му–Му. Карен и Маргарет переглядываются и о чем–то заговорщицки и снисходительно улыбаются. – Точно, а то мне знакомо ваше лицо. – Маргарет кивает. – А сейчас, кажется, именно вы предлагаете очень выгодную кредитную карточку? Эмме вдруг кажется, что ее последняя реклама – просто ужасна. Как и та, где она улыбалась, крутя педали велотренажера на фоне нового фитнес–зала в Пасадене. И тот клип в детстве был отвратительно дешевым. И реклама молока… Господи, сотри ей память. – В любом случае, у вас чувствуются наработки – речь поставлена хорошо, держитесь вы тоже неплохо. И самое главное, не пытаетесь жестикулировать, как надувной человечек с автозаправки, очередной такой гимнастки я бы не выдержала. – Карен многозначительно смотрит на Саманту, и та откашливается. – Господин Дито, что вы скажете? Режиссер теперь всем своим видом демонстрирует явную скуку. Его тяжёлое лицо с широкими черными бровями и бородкой–эспаньолкой выглядит старым и суровым, но его взгляд – темно–карих, почти черных глаз – был нездорово блестящим, возбужденным. Его зрачки так и скользят по девушке вниз–вверх, отчего ей начинает казаться, что он раздевает его. Девушка разминает плечи, словно пытается сбросить с себя невидимый груз. – Да, в принципе, неплохо. В любом случае, приезжайте послезавтра, к семи утра. Саманта даст адрес. Вручим текст и устроим прогон с другими претендентками. Должно быть весело. Весело.

***

На выходе из павильона Эмма решается на вопрос Саманте. – А что мне делать с работой? Та отвлекается от мобильного. – А что с твоей работой? – Мой отпуск скоро подойдет к концу, а я… пока даже не утверждена ни на одну роль. – Это Голливуд, милая. Люди порой десятилетиями ждут своего звездного часа. – Но мне нужны деньги, ведь я не могу все бросить в один момент. Саманта качает острым плечиком. – Так пусть это и послужит тебе хорошую службу. Будет твоей мотивацией, стараться и стараться дальше. Тебя сегодня ждала такая удача! Сама Карен пригласила тебя к себе. – Да, но… – Эмма изо всех пытается скрыть волнение. – Ведь ее услуги не дешевы, совсем не дешевы. Киноагент резко останавливается, разворачиваясь на острых шпильках. – Эмма. – Перестает тотчас улыбаться она. – Поверь, если бы все зависело только от меня, я бы тут же отправила тебя к Тарино или Вуду, но так не работает. Есть правила игры, которые следует соблюдать, и которые соблюдают все. Жизнь в Голливуде – война, ее успехи зависят от качества связей, которые ты найдешь здесь, а ее ресурс – время и деньги. Деньги и слава – вещи, которые должны интересовать тебя в первую очередь, а вот твои взаимоотношения с коллегами – в последнюю. Если ты так боишься подставить кого–то в вашем пингвиньем детском саду – валяй. Возвращайся обратно и работай там, где работала, со стабильной зарплатой и полной уверенностью в завтрашнем дне. Но если хочешь получить свой кусок пирога, если хочешь, чтобы люди, которые еще вчера смеялись над тобой, завтра видели тебя на большом экране – дерзай. Работай до изнеможения, ходи на тысячи кастингов, пресмыкайся, делай то, что говорят и трудись так, чтобы изойти кровавым потом. И тогда через год твоя прошлая жизнь будет таким сущим пустяком по сравнению с теми перспективами, что могут перед тобой открыться, что ты будешь хохотать во все горло, если кто–то заикнется о том, что все было зря. Саманта схлопывает пузырь жевательной резинки, смотря сверху вниз на растерянную девушку. – И поверь, я видела столько талантливых людей, которые хоронили свою искру под тоннами сомнений и сожалений, разворачиваясь и уходя, когда им оставалось пройти всего пару шагов. – Смит наклоняется над актрисой ниже, обдавая запахом винограда. – Не позволь никому и ничему встать у тебя на пути. Груз сожалений – самый тяжелый. Эмма оборачивается назад – фасад Тод–Пикчерз украшен многочисленными баннерами с разными новинками и рекламой стриминговых сервисом. – Ну, что? Ты готова пойти до конца? Однажды на нем будет и ее фотография, думает она. Возможно, не скоро. Скорей всего, ей придется много и упорно работать над этим, и она прольет два моря слез на пути к этому. Но, как и далеком детстве, когда родители затягивали платье поуже, подталкивая вперед, прямо под ослепляющий блеск софитов, так и сейчас, у нее есть ответ. Она готова.

***

– Как прошло у Денни? Бин сегодня как никогда весела. Она нацепляет на пояс сумку визажиста и кружится вокруг Эммы, поправляя той макияж. Съемки для лукбука студии подходили к концу. – Неплохо. – Качает плечом Эмма. – Знаешь, я думала, все будет намного хуже, особенно после того прослушивания. Но в первый же день мистер Дито словно потерял интерес всех донимать. Бин тихо смеется в кулачок. – О чем фильм то хоть? – Я еще не дочитала сценарий до конца. Главный герой – священник небольшой церкви в самом сердце Бруклина, и к нему каждый день идут десятки желающих замолить собственные грехи. А он ставит диктофон на каждую исповедь, а потом, уже дома прослушивая записи, мастурбирует и делает другие странные вещи. И со временем его мания усугубляется, становится нечто контролирующем, тем, что хочет вырваться наружу. И как раз к нему начинают ходить на службу три девушки – экскортница, домохозяйка, и воспитательница в детском саду. Все трое – совсем не те, кем кажутся. И священник начинает наблюдать за ними, следить, красть их вещи, в общем, полная жесть. А чем закончится, я пока не знаю. Конец сценария все равно никто не даст. Нас держат в неведении. – Охренеть, какая жесть. – Бин машет кистями, ловко перебрасывая их между пальцами. – Всех троих уже утвердили? – Да, меня на роль воспитательницы. По сути, меня меньше всего в сценарии. – Да уже неплохо. Главную роль играет Кристи? Эмма кивает. – Я еще с ней не знакома. – Не торопись. – Прыскает брюнетка и закатывает глаза. – Такая штучка, тебе мало не покажется. Закрой глаза. Девушка слушается. – Она же тоже молодая актриса, верно? Почему ее так бояться? – Кристи из непростых. Пара громких романов, прямо на съёмочной площадке. Говорят, она увела парня, что снимался с ней, от жены, с которой он прожил десять лет. И переспала в ту ночь, когда та рожала ребенка, их первенца, прикинь? Да и все знают, что у нее супербогатый отец, владелец нескольких гостиниц для звезд и целой развлекательной площадки, где проходит церемония Золотого Адама. – О, черт возьми. Я даже не знала. – Эмма пытается открыть глаза, за что получает концом кисточки по носу. – Ты вообще, как с Луны свалилась. Подпишись на рассылку новостей про слухи Голливуда, и держи руку на пульсе. Иначе попадешь в просак. – Теперь времени на это точно не будет. – Девушка качает головой. – Дито собирает всех на площадке к 7 утра, и не дай бог опоздаешь. Но только до десяти пьет кофе и заряжается атмосферой. – Так ты готовься в это время. Повторяй сценарий. Продумывай образ героини. Пусть она запомнится чем–то необычным. – Я хотела подумать над этим в выходной день, но он занят. Иду в мастерскую Карен, буду осваивать глубину творческого процесса. – Работай, пингвинья мама, работай. – Смеется Бин. И, в противовес к ее жесткому, темному образу, с массивной кипой черных дредов и темно–вишневой помады, смех у нее заливистый и тонкий, как быстрый ручеек. – Бин, ты все? – Их окликает фотограф. – Пара кадров, и я думаю, можно заканчивать. – Да! – Звонко откликается помощница и подмигивает Эмме. – Кстати, что делаешь после фотосессии? Я иду на вечеринку в новый клуб, если хочешь, пойдем вместе. – А можно? – Шепчет девушка, словно они говорят о чем–то запретном. – Конечно! Там вроде как будет Тарино, и еще парочка лиц из А–листа. Можешь завести полезные связи. Как закончите, набери мне, пока пойду найду тебе наряд. Надеюсь, в гримерках есть хоть одно приличное платье. Эмма кивает, благодарит и медленно провожает брюнетку взглядом, пока ее маленькая фигурка не исчезает во тьме длинных коридоров со множеством комнат, в которых начинающая актриса еще боится заблудиться. Знакомый фотограф вновь окликает ее, и она нацепляет на лицо профессиональную улыбку, в уме считая то количество часов, которое ей останется на сон, чтобы к семи утра завтрашнего дня она уже была на съёмочной площадке. Цифра заставляет ее мысленно поморщиться. Впору запасаться термосом с кофе.

***

Тут шумно и ярко, и глаза начинают наливаться ядерной усталостью. Разговоры всех вокруг превращаются в длинную неразборчивую тягомотину, словно кассету зажевало в проигрывателе. Эмма зевает, пытаясь прикрыть рот рукой. Ноги начинают ныть в туфлях на высоком каблуке. – Эй, юное дарование, не спать. – Бин словно проснулась пару часов назад, а не провела весь день за работой. Она ставит два коктейля перед девушкой, рукой пододвигая к ней левый. – Вот, это тебе, безалкогольный, как просила. Ты бы видела глаза бармена! – Она хихикает и чокается. – Ну, за твой будущий успех, и за силы для того, чтобы терпеть выходки Дито. – Почему меня все пугают им и Кристи? – Девушка берет губами трубочку, стараясь не размазать помаду. – Потому что одна конченая сука, хоть и талантливая, да, этого не отнять, а второй – конченый извращенец. – Хоть и талантливый? – Побойся бога. – Закатывает ярко накрашенные глаза Бин и девушки смеются. – Пойдем, познакомлю тебя кое с кем. Кое–кто – это высокая девушка с блестящим пирсингом ровно под нижней губок, огромными голубыми глазами и развитой мускулатурой. Она одна в клубе одета в скромные джинсы и простую белую футболку, и все равно выглядит, как настоящая звезда. Ровная загорелая кожа, густые натуральные волосы пшеничного цвета, собранные в высокий хвост, слегка завивающийся на конце. Эмма думает о том, что, если бы она была мужчиной, она обязательно угостила ее коктейлем. И не безалкогольным. – Алекс, это Эмма, Эмма – Алекс. – Алекс жмет протянутую руку, и Эмма восхищается ее силой. – Алекс – каскадерша и дублерша почти всех топовых актрис. Все сложные трюки в блокбастерах – ее рук дело. – Точнее, не только рук. – Смеется Алекс. Голос у нее грубоватый, с приятной хрипотцой. – Привет, а ты, кажется, та самая протеже Вуда? В рекламе спортзала орех у тебя, что надо. Занимаешься? – По возможности, но в общем, да. Отсутствием физической активности не страдаю. – Алекс, это же биолог из морской лаборатории, который Вуд снял на заднем плане в «Лето на сдачу». Алекс открывает рот, демонстрируя идеально ровные блестящие зубы. – Точно! А я думаю, кого у нас все обсуждают. Не бойся, – улыбается она Эмме, – ничего особенного, бабский трёп. В основном про то, что ты новая любовница Энтони. Но по тебе сразу скажешь, что это не так. Снимаешься сейчас у Дито? – Мой агент, Саманта Смит, предложила меня на роль. – Дито прикольный. Со своими тараканами, но фильмы у него раньше брали награды. У Голливуда память короткая, да и потом он начал снимать откровенное дерьмо, но его работы обсуждают. Умеет он попасть в живое, что ли. Последняя его картина, хоть и была не очень, зато все соцсети разорвала. Шумиху точно наводит. Это хороший старт. – Согласна. – Бин тянет коктейль и осматривает присутствующих. – Первая работа, на которой твое лицо появляется больше, чем на две минуты, должна вызвать хайп. Снимись ты хоть в гениальной экранизации Диккенса или Шекспира, но вывалишь сиськи – и люди тебя запомнят надолго. – Это хуево, но это так. – Качает накаченным плечом Алекс. – Масса искусства не ценят, а агенты и продюсеры любят тех, кто на волне. Интересен зрителю. – Она точно будет! – Брюнетка чуть хмелеет и теперь говорит громче положенного. – Такая история! Да ты посмотри на нее, красотка же. И фигура что надо! Алекс загадочно улыбается, и смотрит куда–то поверх головы Эммы. – О, это к нам. – Быстро говорит она и отставляет бокал. – Дэвид! Эмма оборачивается и застывает. Среди подошедших к ним был сам мистер Тарино. Акула, режиссер номер 1 на весь Голливуд, творец и гений. И… И Эмма онемевает, оставаясь стоять с открытым ртом. – Алекс, девочка моя, цветок этой пустыни. Рад видеть. –Режиссер целует девушку в обе щеки. – Веселитесь? – Как обычно. – Усмехается Бин. – Хорошее открытие, не так ли? Тарино жмет плечами. – Но тот, кто выбирал названия, полный профан. «Сады Эдема»! Им бы твоей оригинальности, Бин. Брюнетка едва ли не алеет от комплимента именитого режиссера. – Дэвид, познакомься, это Эмма. – Алекс перехватывает инициативу. – Она помогла Энтони с его пингвином, и он пригласил ее в мир большого кино. Эта та девочка из старой рекламы фермы мистера Му–Му. – Не знаю такой. – Лениво отзывается Тарино и руку не протягивает, убирая в карман. Его скучающий взгляд быстро скользит по фигуре девушке, обтянутой в длинное серебристо–серое платье–лапшу с максимально высоким вырезом на правой ноге. На идеально гладкой после всех запланированных Самантой процедур у косметологов смуглой ноге. – Где–то снимаетесь сейчас? Эмма наконец отмирает, облизывая губы. – Да, в новом психологическом триллере у Денни Дито. Про грехопадение священника. – Ну, удачи. – Хмыкает Тарино и, потеряв всяческий интерес, залпом отпивает свой «черный русский», собираясь уходить. – Рада познакомиться. Ваша крайняя работа, «Безобразная семерка», настоящий клондайк совершенной композиционной структуры. Этот выстрел посередине хронометража, что делит картину на две части, это напряжение, это игра света и тьмы, вынуждающая героев словно обнажиться перед камерой, продемонстрировать все пороки, это ожидание крови в сценах между насилием. Вы мастерски водили зрителей за нос весь хронометраж. – На одном дыхании выдает актриса и Тарино пару раз моргает, замерев. Девушки молчат, удивленно таращась на Эмму. – Интересно. – Режиссер поднимает на девушку темно–карие глаза, взявшись рукой за подбородок. – А как вам юмор в картине? – Признаться, я искренне смеялась над некоторыми сценами. Настолько они гипертрофированы и скандальны, настолько эта летящая кровь выглядит театральщиной и банальностью, что спрашиваешь себя: «а это вообще нормально, что мне так смешно?». И думаю, этого вы и добивались. – Да, именно этого. Насилие — это весело, не так ли? – Да, Дэвид! – Отзываются девушки и смеются. – Приятно, что мои работы оказываются понятыми юными умами, засранными соцсетями. Хорошего вечера, дамы! Его высокая фигура в черном кожаном пиджаке исчезает среди спин других людей, и Алекс размашисто бьет Эмму по плечу, да так, что у той чуть бокал не вылетает из рук. – Ну, молодец, девочка с хлопьями! А ты не промах! – Искренне радуется каскадерша. – Нравятся его фильмы? – Ухмыляется Бин. Эмма завороженно провожает режиссера немигающим взглядом. – Да. – Тихо говорит она. – Очень. Боже, меня сейчас стошнит от волнения! Это же сам Тарино. И он разговаривал со мной! Девушки взрываются смехом. – И это только начало, Эмма. Пройдет не так много времени, и он будет умолять тебя сняться в его кино. Алекс хочет сказать что–то еще, как ее перебивает шум и суета, доносившаяся от главного входа. – Всем оставаться на своих местах! Полиция! – Громко кричат налетевшие валькириями внутрь клуба копы, и, ломанувшаяся прочь толпа сбивает девушку с ног. Все вокруг растворяются так быстро, словно никогда и не появлялись здесь. Лишь осколки разбитых бокалов на полу и разлитый липкий алкоголь говорят об обратном. Девушка пытается встать, но шатается на каблуках. Натертые пальцы горят огнем. – Эй, не спеши–ка! – Худой полицейский с некрасивым, угловатым лицом, хватает ее за руки, ловко заворачивая их за спину и застегивая наручники. – Мне зачитать тебе речь или так пойдешь? – Но я ничего не сделала, вы не имеете права. – Пытается вырваться девушка. – А вот и сопротивление при аресте. – Он грубо пихает Эмму в спину, выволакивая из клуба прямо к черно–белым машинам у входа, ослепляющими ее яркими мигалками. – В участке разберутся. – Да хоть за что? – Испуганно дышит девушка, оказавшись на заднем сидении с бугаем–охранником. Тот сильно пахнет потом и табаком. Но ответа не следует. Кажется, вместо нескольких часов на сон у нее теперь не будет их вовсе.

***

– Джина, что у нас с ежемесячными отчетами? – В правой стопке, сэр. Я разложила их в алфавитном порядке по фамилиям офицеров. – Что известно по обыскам в доме той мексиканской семейки, на которую мы вышли на прошлой неделе? – Ничего, сэр. Пусто. Из возможных обвинений только ненадлежащий уход за младшим ребенком. Они обещали исправиться, так как на штраф у них нет денег. Я передала данные в социальную службу. – То есть, офицеры не нашли ничего в доме, который нам сдали как склад наркоты? Помощница прикрывает глаза, качая головой. – Замечательно. Просто замечательно. И за пустой адрес я пообещал гонщику с Маллхоланд–Драйва закрыть глаза на пятьдесят нарушений скоростного режима?! – Сэр, но там даже образцы краски со стен сняли… Джефф обхватывает голову массивными ладонями. – Мы ходим по кругу, опрашивая всю эту уличную шушеру. Проститутки со Скид–Роу, сутенеры с Родео–Драйва… Это не то, все не то. Джина молчит, лишь коротко и неглубоко дышит. Она знает, что, когда капитан не орет – жди большей беды. – Есть предложения? – Сегодня направили патруль в новый клуб, на открытие. Там должно было быть большинство молодых актеров, желающих познакомиться с элитой. Возможно, это принесет свои плоды. – Нам нужен кто–то посерьезнее, фигура, увесистее юных торчков. Кто–то, кто знает организаторов карнавала новой дури. – Пока все глухо. – Это и злит, Джина! – Рявкает Джефф. – Куда бы мы не сунулись, не происходит ровным счетом ни хрена, понимаешь?! Джина открывает рот, чтобы ответить, как в щелку двери засовывается голова молодого офицера. – Капитан, разрешите доложить. Два патруля прибыло в участок. Один с открытия «Садов Эдема». Есть задержанные. Джефф пару раз моргает и его лицо тут же украшает известная в бюро хищная улыбка–оскал. – Интересно. Кто там? Офицер шелестит листами рабочего блокнота. – Цыганка с золотым зубом, что принимает на Тридцать четвертой и Вайн, пара проституток с Розвуд–авеню, охранник из «Садов», фотограф, и… – Он пытается прочитать неразборчиво набросанный текст. – Какая–то молодая актриса. Она уже час сидит в камере, ругается. Кричит, что это ошибка, что она ни в чем не виновата. При ней была сумочка. Офицер быстрым шагом передает небольшой черный клатч, плотно упакованный в пакет для улик Джеффу, и снова отбегает на безопасное расстояние к двери. – За что ее взяли? – Сейчас… хм, сопротивление при аресте, оскорбления полицейских. Странно, она не выглядит опасно. – Это твои коллеги в конец растеряли всю форму. – Цедит Джефф. – Пьяная? – Никак нет, сэр. Даже запаха нет. Она просит поговорить с начальством. Привести ее? – Да. – И Джефф бросает многозначительный взгляд на двоих молодых людей в кабинете. – Ну? Джина, займись цыганкой, а ты… – Муди, сэр. – А ты, Муди, готовь протокол задержания. И приведи мне барышню. – Есть, сэр. Джефф тушит сигарету и ловким движением посылает ее в полет в окно. Появившаяся через несколько минут в его кабинете девушка, сопровождаемая Муди, заходит сама, аккуратно отбрасывает ногой подол длинного платья, садится на одно из отставленных от стола кресел. Джефф не сразу замечает, что ее руки сцеплены за спиной. – Муди, твою мать, она что, в наручниках? Вы тут без меня совсем ошалели? Она, что, ебаный оружейный барон?! Немедленно освободить. Муди, дергаясь и подпрыгивая, пытается открыть браслеты, и когда у него это получается, получает в спину крик «пошел вон!» и ретируется из кабинета, громко хлопнув дверью. – Спасибо. – Девушка потирает запястья, болезненно морщась. Макияж у нее слегка осыпался под уставшие карие глаза, а помада чуть размазалась в уголках губ. Она ровно держит спину и старается не смотреть на капитана. – Мисс Хоуп, верно? – Джефф медленно перелистывает протокольные листы. – Зачем пытались сопротивляться? – Я просто спросила, за что меня задерживают. Я ничего не сделала, когда ваши люди ворвались в клуб. Просто не успела убежать, как остальные. – Жмет плечами актриса и шмыгает носом. – Убежать? Тогда бы к вам вопросом было бы больше. – Но вы взяли тех, кто как раз таки не успел среагировать. – И все ваши друзья бросили вас? – С усмешкой замечает мужчина. Девушка бросает на него резкий и недовольный взгляд, а затем снова опускает голову. – Они мне … не друзья. Я мало кого знаю тут. – Что ж так? – Недавно в городе. Приехала сниматься, строить карьеру. – Откуда, если не секрет? – Филадельфия, сэр. – Давно промышляете наркотиками? Актриса хлопает глазами, приоткрывая рот. – Я… не понимаю, о чем вы. И Джефф, не убирая с лица ухмылку, кладет перед ней заготовленный пакетик с белым содержимом. – Да? А это было у вас в сумочке. – Нет, не может быть! Там этого не было! – То есть, вам это подкинули? – Конечно! – И кто же? Актриса теряется. Она сводит брови на переносице, растерянно открывая рот, как выброшенная на берег рыбка, хватается за запястья с красными полосками от браслетов. – Не знаю, наверное…вы. – Она в упор смотрит на Джеффа и тот теряется от непосредственности девушки. – Повторите. Тон его не предвещает ничего хорошего. Желваки на его челюстях вздуваются, а взгляд холодных как сталь серых глаз пригвождает девушку к креслу. Черт. – Ваши подчиненные меня скрутили, словно я представляла опасность. А я даже толком объяснить ничего не смогла. У меня есть права! – Актриса переходит в активную фазу нападения. – У наркоторговцев в этом городе нет прав, мисс Хоуп. – Ровным, ледяным тоном продолжает полицейский, поправляя коричневую кобуру на облегающей черной футболке. Он складывает руки с угрожающе надутыми мышцами на широкой груди. – Думаете, ваша молодость – это надолго? Ваша безнаказанность? В тюрьме это быстро проходит. – Так если вы проведете экспертизу, вы обнаружите, что на пакете нет моих отпечатков, а на всем остальном содержимом – их навалом. И они будут свежие. Это что получается, надевала перчатки каждый раз, стоило мне дотронуться до пакетика? А потом их куда–то загадочно дела? При том, что у меня на урках не будет следов латекса? Она осторожно показывает ладони Джеффу. – А руки я не мыла. Хотя хотелось бы, после той ужасной грязной камеры. Полицейский едва сдерживает смешок. Актриса, на удивление, не раздражает его, хотя и ведет себя не умно. Пытается спорить, доказывает правоту. Он знает, что в чем–то она и права, но даже это не разжигает привычный огонь гнева в его груди. Однако, роль есть роль. И он сжимает шариковую ручку с такой силой, что та ломается пополам. – Ты, девочка, мне тут н придуряйся. Ты моих методов не знаешь. Пока не знаешь. Не думаю, что ты останешься такой же уверенной после пары суток в той камере. У меня есть все основания для ареста. Он медленно поднимается с места, медленно обходит стол, медленно приближается к побледневшей актрисе и низко наклоняется к ней, встав почти вплотную. Его нос тут же улавливает легкий запах кокоса и персика. – Твой фотограф сдал тебя, кажется, Томас. Он же педик, да? Испугался ночи в камере с нашими здоровяками, да и правильно. Они столько задниц порвали, что твоему блондинчику точно живым не уйти. Он сказал, что видел в туалете именно тебя, покупающей дозу. Ну, что скажешь? Актриса, кажется, перестает дышать. Она пытается не смотреть на полицейского, что занимает почти все свободное место рядом с ней, но сопротивляться его изучающему, проникающему под кожу взгляду не может. – Это тоже неправда. Потому что в туалете я так и не была, и, если честно, очень туда хочу. Я просила у ваших подчиненных, но они только посмеялись. Так что, если хотите допрашивать меня хоть всю ночь, я согласна, только можно я пописаю? Могу даже в баночку, сделаете анализ и увидите, что я даже алкоголь не употребляла. Джефф глубоко вздыхает и сжимает переносицу. Наконец он снова садится на свое место за широким столом и прикрывает глаза. Лампа над ним начинает мигать. Тишину прерывает звук мобильного полицейского. – Да? –Устало отвечает он. – О, какие люди. Да, сидит. Он переводит взгляд на Эмму, и та подскакивает на месте. – Что сказать? О, ты так заговорила, я понял. Хорошо, хорошо мисс Смит, – он делает акцент на фамилии киноагента Эммы. – Пока что, действительно ни в чем. Да хоть самому президенту! И тебе хорошего одинокого вечера. «Сука». – проносится у него в голове. – Это Саманта вам звонила? Она мой агент, она… И Эмма осекается, встречаясь с тяжелым и суровым взглядом капитана. – Идите, мисс Хоуп. Внизу подпишите бумаги и вам отдадут ваши вещи. Возможно, не все. Девушка встает, быстро, едва не зацепившись каблуками за ножку кресла. – До скорых встреч, мисс Хоуп. – Смеясь, прощается Джефф. Правда, слова его ударяются в закрывающуюся дверь. Он разминает плечи, принюхавшись. Сладкий персик до сих пор витает в воздухе рядом с ним, прогоняя даже въевшийся запах курева. – Джина. – Нажимает он кнопку на небольшом переговорном устройстве на столе. – Зови цыганку с золотым зубом. И откинувшись в кресле, пятерней убирает густые темные волосы назад. Ночь будет чертовски длинной.