Blood like lemonade

      When it's just a game,

You treat it like a capital crime,

Everybody's doin' their time.

      

Когда это просто игра,

Ты относишься к этому

как к тяжкому преступлению,

Все мотают свой срок.

      

Paradise City — Guns N' Roses

             Когда Маргарита была маленькой, чудовище из её снов смешалось с маревом летней ночи, прочно осев в памяти и сковав дыхание.       Оно следило.       Провалы глазниц его горели лунным светом, стелилось серебро по длинным зубам спицами, торчащим в несколько рядов необъятной пасти.       Благоговейный ужас.       Оно впитало в себя ощущение пространства словно губка, оставив грязные разводы с запахом дыма и зловония разложения. В то время она хорошо знала, как смердят трупы и как зудит под кожей — казалось, разъедало даже кости — от вида струпьев. Ох, эти серые Лярше в блестящих склерах глазниц…       Хр…р…ррр…       Чавкало и фыркало оно. Дышало рвано и грубо, не двигаясь. Не насмехаясь. Чудовище наблюдало, выжидало и…и ничего не хотело. Это холодное безразличие крылось в тени его пасти за дебрями острых, тонких зубов. Невероятно длинных. Казалось, они загребали стыки чёрно-белой плитки, когда оно уходило.       Спустя пять лет Маргарита проснулась посреди ночи, выискивая во мраке грузную тень. Но не нашла.       Спустя ещё год, когда длинная кисть оставила мазоль на пальцах, а тяжёлая необходимость в деньгах нашла прибежище в единственном, что могла Маргарита — рисовании, утренней почтой она получила заказ. Условие размыто, прибыль выходила неплохая, если считать расходы на краску и исходный материал.       Тяжёлая кожа куртки на пуговицах, затёртая до белизны. Искиз мелом на спине получился внушительным. Наверняка, он мог стать её лучшей работой.       Чудовище, бич её детства, словно ожило на огрубевшей коже, вписываясь в крой и свет раскалённой лампы в единственном торшере.       Белый акрил пах иначе. Пах подвальной сыростью и пылью вперемешку с уксусом. Пах уличным бездорожьем. Болью в спине. Резью в глазах.       Ночью.       Впервые чудовище она рисовала белой краской. На детских рисунках оно цвета вулканической пыли. В её воображении сливалось с лунным светом и маревом оттенка фуксии от уличных фонарей.       Лишь глаза, маленькие и безразличные, она оставила чёрными. Те не светились, а потому не затухали.       Получилось что-то среднее между драконом и банши, Маргарита заполнила пустые сколы старой кожи жуткими глазами, вшила в воротник ровно двенадцать блестящих шипов и отправила почтой заказчику.       Но куртку ей возвратили.       Едва примерив, тот разбился на мотоцикле. Кровь с ворота не отмылась, пару шипор слетели, локти разошлись серыми нитями.       Печальный шедевр.       Её лучшая работа на куртке с ширпотреба, латанной и перелатанной, но неизменно — особенной.       Она больше не пыталась её продать. Это чудовище куда лучше пин-апа для дешёвых кинолент, а ведь в те времена она рисовала это чуть-ли не каждый день.       Маргарита вернулась к полуголым женщинам и режущим глаза краскам, пахнущим, как краски — не как ночь или подземный паркинг: резиновой сыростью.       Маргарита сама её не носила. Не то, чтобы суевереная, а так…       Куртка была ей великовата, изначально рассчитанная на своего заказчика — плечистого байкера с тугой косой из бороды. Маргарита бросила её в чемодан до Хогвартса в тот злополучный август по чистой случайности. Свою куртку она исписала черепами, латиницей и костями. Обшила красными нитями и заклёпками. Полюбила и, кажется, забыла о печальном шедевре.       Но тогда грохот заклятия, поразивший зеркала и плитку, вскользь задел подол.       Не проблема, пришьёт заплатку, думала тогда Маргарита, провожая спину девчонки. Странные, смешанные чувства, не похожие на злость или обиду. Она её спасла. От чего или кого — не знала, но спасла. Взяла ответственность — так говорил брат. Понесла ответ за спасённую жизнь, ведь только дурак слепнет от горделивой чести.       Но ткань тлела и чернела, облупливалась краска, сходила кожа. Оседала в носоглотке трупной гнилью.

      Чёрная магия она такая, Деркли, тебе ли не знать.

      Маргарита хорошо знала, как губительна и прожорлива она. Скрепя сердце, она кинула труд многих месяцев в огонь. Нацепила печальный шедевр на плечи, утопая в рукавах, но не жалуясь. Сентябрь в Шотландии неизменно проморзлый, а она падка на ангину.       Но не минуло и ночи. Глубокие внутренние карманы укрыли тяжёлую маску из слоновой кости. Странной девчонке она подошла больше, в этой грузной черной тряпке она походила на призрака.       Маргарита с детства рисовала монстров. Она испишет несколько листов в клеточку, а когда покажет их брату, он, смеясь, обязательно укажет на самого жуткого и свирепого:       — У меня есть такой одноклассник, — а потом скривит губы и погруснеет, — Если начнёшь когда-нибудь рисовать людей, не делай их такими страшными, им оно не понравится.       Маргарита диву давалась: откуда он мог знать, что на тех рисунках его одноклассник или их соседи? Оказывается, сходству не нужны нос с горбинкой или очки, не нужны родинка над губой или пробитый язык. Достаточно одного выражения, тени человека, фантома, что следует за ним в самый солнечный день. Уловишь этот миг, поймаешь привидение, и никакое сходство не нужно, чтобы знать, кто нарисован.       Она поняла это, когда отдала куртку Луизе Оруэлл.              Подошли и карманы для грязного прошлого, и чудовище — они оказались удивительно похожи.

***

      В сонной дрёме и кофейной гуще, в этом ленивом течении серых понедельников, минул сентябрь. Пейзаж за окнами Хогвартса осыпался жёлтыми листьями, оседая холодной дымкой на жухлую траву, потащились стайки перелётных птиц к краю серого неба и, казалось, совсем угасли последние лучи солнца. Нечто рассеялось в сыром пергаменте и толстых учебниках, рухнули пребежище трепета и крепость от унылой повседневности.       Подолгу глядя в свинцовые тучи и изредка выходя на улицу, она всё больше лишалась оставшихся крупиц тоски — последнего, что делало Хогвартс реальным местом, а не причудливой картинкой заматерелого настоящего.       Трещали под подошвою кружева инея, бегали на перегонки по окнам Большого зала дождевые капли, словно проворные, маленькие червяки.       Чирканье спичкой. Красный огонь. Зловонный дым.       Маргарита ненавидела вредные привычки.       От Деркли осталось только название. Выживание кокни на отшибе ветшалых замков туго сплетено с дурманящей разум дрянью. Как же странно, что пока нос к носу не столкнёшься, одна прямая истина так и останется для тебя под грифом чужих фантазий.       Года четыре назад это началось. Все как под копирку с дрянной беллетристики: пустые бутылки, таблетки, стушенные косяки и тернии, тернии, тернии, а за ними не звезды, а постоянная борьба с чужой зависимостью.       Она со злобой комкала подушку, металась по комнате, пиная раскиданные вещи, куняла носом в считанный до дыр Пророк, пытаясь отыскать в нем состыковки. Маргарита заметила только одно: истории в одном выпуске не находили и мельчайших продолжений в следующем, словно их выдумывали на ходу, а колонки пестрили скидками на котлы и дотошным квиддичем.       Так случилось в то утро, когда призрак не появился за столом Гриффиндора. Даже больше: завтра, послезавтра, день, два, три — Маргарита начинала беспокоиться. Вдруг, Дамблдор узнал о том, что случилось в тот первый день?       Вдруг он избавился от Луизы или доложил на неё в Министерство?       Маргарита и думать не хотела, что могло быть в таком случае. Ведь тогда Луиза, чтобы спасти себя, могла выдать и Франческо, и её саму, и тут уж один очевидный вывод — мракоборцы, Визенгамот, Азкабан или департация — выбирай не хочу.       Что ж, если и избавился, то Луиза не могла просто сбежать, не исполнив обещания. А если сдал, то тогда где дяди в белых мантиях и кричащие заголовки в Пророке?       В общем, Маргарита лениво ковырялась в каше вилкой и разглядывала стол Гриффиндора без особого интереса. Что бы там ни было, её это не касалось. Девчонка куда-то пропала.       Её, по правде, как тут и не было. Те же жёлтые лица, бледный свет, белые манжеты, цветастые муравьи и бесконечно много тоски. Луиза Оруэлл стала очередной сплетнью, темой для приятного досуга, развлечением и лекарством от скуки.       На голову не натянешь, что о ней говорят. По крайней мере, не натянула Маргарита. Ей хватило одного разговора и взгляда в затылок, чтобы понять — у сплетен этих нет ни рук ни ног. Как появлялись из воздуха, так и забывались беспечно, стоило придумать какую поинтересней. В основном, ажиотаж крутился вокруг Джеймса Поттера, очкастого охотника с выебонами уровня Николаса Эйхмана. Тот находил какое-то извращенное удовольствие в том, чтобы навязываться к Луизе и жрать всеобщее изумление ложками.       Смешная шутка.       Дурацкое исполнение.       Но оно работало. Впрочем, как и всё дурацкое на бестолковой публике. И пока Луиза откисала под боком мадам Помфри, этот ебаный муравейник в своём маленьком государстве нашёл и свою правду. Маргарита даже представлять не хотела, как обьяснит странные слухи Луизе, когда та соизволит показаться на свет божий.       Впрочем…       Луиза показываться не спешила. Маргарита наивно полагала, что муравьи позабудут вчерашние сплетни, и ровно ничего не делала, кроме самокопаний и сочинения жалоб на саму себя.       В этом искусстве она мастер. Преуспела во всех тонкостях, истязая себя регулярно, отрывая шмат за шматком живой плоти, вгрызаясь в червоточину мыслей когтями. Маргарита ломала собственные кости и бесконечно ненавидела свою беспомощность. И чем сильнее ненависть, тем дальше этот яд растекался по венам.       И единственное противоядие — тупое упрямство. Она шла против ветра, назло, нехотя, и сцепив зубы.       Первым шагом было узнать о Луизе Оруэлл как можно больше. Раз вестей о брате нет, раз идеи, куда он мог деться, закончились, то у Маргариты теперь развязаны руки.

***

      Полгода назад Маргарита уснула в автобусе. Когда проснулась — тусклый свет цвета охры, пустые сиденья и тьма за большими окнами. Конечная остановка. Вокруг только пустые глазницы заброшенных фабрик и трещины асфальта под подошвами, поросшие бурьяном.       Луиза Оруэлл как та конечная остановка, безлунная мгла, пустой автобус и химозный запах выхлопных газов. Маргарита раз за разом входила в темноту, думая о ней, и совсем не знала дорогу домой. Любой вопрос казался Маргарите ошибкой, как если ехать на большой скорости по кочкам лежачих полицейских.       Она всё шла и шла, врезалась в вопросы без ответов, а пытаясь обойти невидимую преграду, натыкалась на следующую.              И такой преградой оказалась Одри Ларсон, первокурсница с Гриффиндора.              — Почему ты к ней лезишь? — вылетает изо рта прежде, чем Маргарита успевает подумать.       Одри Ларсон озадаченно нахмурила брови. Галстук, лицо, снова галстук, и опять лицо. Девочка присматривалась. Первокурсники вокруг неё вжали головы в плечи, мальчик, что нашёл развороченную стену, опустил днище стакана на салфетку.       Маргарите не нужно уточнять, о ком спрашивает.       Да и, чего удивляться, Луиза — побочный отброс этой хогвартской системы. Не вписывалось, не влазило, не подходило и не нравилось. Луиза стала новостью, сенсацией, вроде бегущей строки каждого «завтра». И как долго ей там оставаться — непонятно.       — А тебе-то что? — Одри выпучила глаза.       Лицо у неё было…как если сильно раскрутить на карусели, а потом заставить постоять на одной ноге. Не получится — свалишься.       Маргарита перекидывает ногу через скамью, садится в пол оборота к столу и скалится. Первокурсники вжимаются друг в друга, уступая ей место.       Одри по прежнему — лицо, галстук. Выражение насмешливое, гадливое, да и сама девчонка до крайности противная. Одно её выделяло — цвет у волос что-то между протухшим яйцом и постоявшей блевотиной, и на носу ссадина.       Маргарита по-птичьи наклоняет голову:       — Пришла разнообразить сплетни.       — Тогда проваливай, — прилетает ей в ответ.       Маргарита пропускает мимо ушей. Девчонка отворачивается и тянется за долькой лимона.       — Ладно, — сдаётся Маргарита, — я подумала, что ты можешь знать, где она.       Сидя среди этих детей и допытываясь одиннадцатилетки, она все больше понимала, что у её предприятия никаких шансов. Людей, рядом с которыми Луиза открывала рот, было двое: Джеймс Поттер и вот эта девчонка. А потому вряд-ли в этой школе есть кто-то, кто знает больше самой Маргариты.       — Отцепитесь уже от неё, — Одри брезгливо морщится, — Пришла присочинить какую-нибудь очередную херню или чего похуже?       Какой-то мальчишка справа от Одри зеленеет. Маргарита вскидывает брови, не ожидая такого. Старшие у первокурсников были чем-то вроде идолов, а не…человечков из пивных банок.       — Начерта тебе знать, где она, что делает, что думает, как выглядит, — продолжала Одри, раскаляясь до бела, — куда ходит и что чувствует, если вы сами можете придумать её, и всякую ту похабную чушь, совсем с ней не связанную?       А ведь действительно. Никто в замке не помнил, как Луиза выглядит, и вряд-ли знал, что она делала до Хогвартса кроме учёбы в Дурмстранге. Хорошо заучили только сплетни о ней, из которых собрали пластиковую манекенщицу.       Маргарита потёрла переносицу.       — Я не из тех, кто такое придумывает.       Одри передёрнула плечами.       — Мне плевать.       — Мы друзья, — самой себе не веря, настаивала Маргарита.       — Она и словом о тебе не заикнулась, — Одри оставалась непреклонна.       Глаза Маргариты превращаются в щёлки. Она наклоняется ближе к девчонке и сквозь зубы отвечает:       — Она и не заикнётся, если не спросишь.       Одри наконец смотрит на Маргариту, пристально и подозрительно. Даже слишком как для одиннадцатилетней.       Маргарита на верном пути.       — А если спросишь, удивишься тому, что расскажет, — пауза, — Я вот не спрашивала, подумала, что, может, ты…       Одри как-то переменилась, смягчилась даже, но не растерялась:       — И чего ты хочешь, а, главное, зачем мне тебе помогать? — с расстановкой спросила она.       Маргарита не умела общаться с детьми, но в этом случае оно и не нужно. Они все, все трое, каждый раз вспоминая о Луизе, помнили о сплошной, тёмной и гремучей неизвестности. Разница только в том, что Джеймс Поттер зачастую думал о себе и не сильно задумывался о других, Маргарита думала о том, что знает достаточно дерьма, и только Одри понимала, что ничего не знает.       — Соберём полученные сведения, объеденимся и поймём, куда она исчезла, да и… — секунду подбирала слова, — ты на первом, а я на седьмом курсе, чувствуешь разницу? У меня возможностей больше.       Сама, по правде говоря, не верила, что делает это. Но взрослые зря не берут в расчёт детей, ведь зачастую дети знают куда больше, чем они думают. И замечают, к слову, тоже.       Они договорились о встрече здесь же, только после ужина. Одри куда более добрей, если воспринимать её всерьёз.       — Красные не любят из-за того, что ты Зелёная, Зелёные не любят, потом что ты не изумрудная, а на фоне всех остальных ты сливаешься. И, по итогу, у тебя нет друзей, и ты сходишь с ума в своём непонятом одиночестве… Но не беспокойся! Я пришла тебя спасти!       Маргарита ничего не отвечает на её монолог.       — А если серьёзно, — отмахивается девчонка, — Ты в таком отчаянии, что прицепилась к ребёнку. Ты в курсе, что это странно?       Вопрос остаётся без ответа.       — Знаешь, что? — вдруг говорит Одри, — я передумала. Почему бы тебе не пойти к этому…очкастому? Он Бог-знает-что-такое, но разговаривать умеет, спроси у него.       — Чем тебя Поттер не устраивает? — Маргарита подыграла ей.       Одри округлила глаза.       — Тем, что он мудак.       Содержательно.       — Он пристал к Луизе, из-за него все эти странные слухи, и такое чувство, что он просто повыёбываться хочет за её счёт, — продолжала Одри, — Смотрите, вот вы все её хаите, а я и плоть и кровь Его, и спаситель во имя всех изгоев, и мать Тереза, приласкавшая заблудшую душу, — парадировала она, понизив голос.       Да… Джеймсу Поттеру оно к лицу. Дети действительно замечают больше, если ещё учесть, что Одри не застала ту эпоху издевательств над Снейпом. И жила в замке меньше месяца.       — Что ты так смотришь? — резко спрашивает она, Маргарита вздрагивает, — Думаешь, такая мелкая, а уже знает, кто и кому задницы лижет?       — Тебя что, на зоне воспитывали? — отзывается Маргарита.       Одри фыркает       — В многодетной неполной семье, — по слогам выговаривает она, — кажется, этот обезьянник теперь так называется.       Ещё около получаса Одри в красках расписывала, как хорошо, что именно она из всех девятерых оказалась волшебницей. Охренеть, но в комнате не воняет грязными носками, я не донашиваю эти чёрные покрывала, мантии, за сопливым Джо (а он вытирал сопли рукавами), который в свою очередь донашивал за Филиппом, а Филипп за Сэмми, и так до бесконечности — старых отцовских трусов, в которых тот прятал от мамки портсигар, пока не отдал Богу душу.       Маргарита молча слушала, подперев щеку кулаком, и кивала, когда Одри ждала её реакцию.       — У меня всего три вопроса, — наконец перебила её Маргарита, — и я иду спать.       До отбоя оставалось меньше часа, в Большом зале догорали последние свечи в торшерах, а темнота ночи скрывала в синем мареве тех, кто все ещё сидел здесь. Маргарита слышала чей-то шёпот, далёкий звон цепей Кровавого Барона, и шелест мантии Одри.       — Раз у тебя вопросы, то у меня тоже, — Маргарита вот-вот взвоет, — Вопрос-ответ. Я спрашиваю, потом ты отвечаешь и спра…       — Я знаю, как это, — процедила Маргарита раздражённо.       — Ладно, тогда я первая, — Одри понизила голос, — Как вы познакомились?       Маргарита ущепнула себа за руку. Она здесь надолго.       — Я отвезла её к доктору.       — К какому?       — Теперь моя очередь. Что ты у неё спрашивала?       — Много чего, — вскинула брови Одри, — надо давать полноценные ответы. Ты отвезла её к доктору: когда, почему, зачем?       — В конце августа, ей было плохо, а я хотела помочь. Этого достаточно?       Вместо ответа Одри вздохнула:       — Всё подряд, я и не запомнила всего. Я спрашивала о любимой еде, книге, предмете в школе — ты знала, что она маглорождённая, как и я?       Её будто окатили холодной водой. Маргарита на мгновение перестала дышать, её лицо побелело во мраке, а глаза заблестели.       — Ты врёшь, — вылетело само собой.       Одри удивилась такой реакции. Она нахмурилась и лицо её стало предельно серьёзным.       — С чего ты…вы друзья, но ты не знала, что она маглорождённая?       Маргарита встряхнула волосами, пытаясь согнать пелену с глаз. Это бред. Как она получила метку, если произошла от маглов? Как Тёмный Лорд не узнал об этом?       — Нет, — сухо ответила Маргарита, — Одри, ты кому-нибудь это рассказывала?       Одри пропустила смешок.       — Что смешного? — резко гаркнула на неё Маргарита.       — Да я ж не настолько дурочка, чтобы бросать сырое мясо крокодилам. Ты им повод дай, вцепятся на раз-два… Вы, волшебники, жрете классовое неравенство ложками, упиваетесь своим статусом, хотя до усрачки боитесь маглов. Скажи мне, что я неправа.       — Ладно, ладно, — Маргарита провела ладонью по щеке, — Моя очередь.       Мысли путались. Заранее подготовленные вопросы вылетели из головы. Было всего три…сейчас их стало куда больше.       — Луиза говорила что-нибудь о своих родителях в таком случае?       — Так я её спросила, — участливо кивнула Одри, — сразу после того, как узнала, что она… В общем, молчит. Делает вид, что не слышит, когдя я про них спрашиваю. Ты же понимаешь, что какую-то часть я не смогу тебе рассказать, потому что это тебя не касается, ведь так?       — Конечно, — Маргарита блуждала взглядом по заколдованному потолку, — Спрашивай.       Сегодня звезды под клеристорием затянуты плотной черной дымкой, одна только луна мрачно светила из угла острым словно бритва месяцем.       — У меня не вопрос, а предложение, — Одри выпятила грудь колесом и важно прокашлялась. Маргарита посмотрела на неё, — В общем, я думаю, что ты ничего стоящего о ней не знаешь…       — Тогда почему согласилась на вопрос-ответ?       — Ты на седьмом курсе, у тебя возможностей больше, — победно ухмыльнулась Одри, повторяя её же слова.       Маргарита в кинула брови.       — Ты что задумала?       — А то, — Одри помахала перед её носом пальцем, — Что от тебя не отделаются словами, что ты ещё не доросла, и что это не твоё дело, и бла-бла-бла… А предложи я тебе сразу, ты бы отказалась.       — И чего ты хочешь? — Маргарита скрестила руки на груди, затея ей уже не нравилась, какой бы она ни была.       — Я знаю, кто точно расскажет нам что-нибудь новенькое, — лукаво подмигнула ей Одри, — Пошли трепать нервы Джеймсу Поттеру.

***

      Унылая. Серая, дождливая, холодная осень. Больше всего на свете он не любил осень, дуновения её ветра без запаха солнца, её выцветшие кадры Полароида, дождевые черви, застрявшие в прутьях его метлы, застышее ожидание предновогодней сказки.       Джеймсу Поттеру семнадцать лет.              И он всё также продолжал не любить осень. Осенью всё вдохновение, весь азарт просачивались сквозь пальцы словно песок, и оставались от них лишь крупицы, ничтожные крохи, из которых он выдавливал радость с начала учебного года.       Его последнего учебного года.       Тоска вгрызалась в подкорку и гнула прутья ребёр, когда он заговаривал о новых розыгрышах, когда срывал уроки, бесил Макгонгалл, гонялся по лесу, загребая копытами жуглую лесную подстилку.       Он совсем не знал, что ждёт его за этими стенами, но понимал, что ничего хорошего. Совсем.       Джеймсу Поттеру многое нужно для счастья и это «многое» сидело глубоко и заключалось в крышесноном количестве мелочей, несущественных деталей, которые замечаешь только тогда, когда все счастье растворяется, лопается как мыльные пузыри.       Но и, с другой стороны, если бы счастье не заключалась в мелочах, которых не замечаешь, а только в тех, что замечаешь и видишь перед глазами постоянно, то оно бы утратило — бесспорно утратило — всякий смысл.       А Джеймс жуть как не любил бессмысленные вещи.       И жуть как не любил столько бессмысленного в себе самом.       Даже Эванс… Он ни разу не видел, чтобы она делала какую-нибудь бесполезную работу, чтобы выглядела сама как бесполезная работа, чтобы ела эту бессмысленность или пила с ней чай вместо молока.       Она вставала очень рано, она, как он знал, гладила заклинанием рубашки и юбки перед сном, а по утрам мыла голову даже когда не собиралась на занятия. У неё были такие круглые штуки, они назывались «бигудями», и он знал, как они работают, а всё равно оставались вопросы, почему её волосы выглядят так идеально. Лили Эванс закидывала ногу на ногу и стучала пальцами по столу, когда делала Астрономию, Трансфигурацию и Зельеварение.       И Джеймс не знал, почему она так делает. А спросить…       Боялся.       Не боялся получать по шее за пошлые шутки, не расстраивался, когда слышал «нет», снова и снова, прямиком с пятого курса.       Но боялся испугать её саму, ведь кто-то рассекретил эти её наполненные смыслом мелочи. А если рассекретил, значит заметил. Заметил мелочь — пропало счастье.       

и почему никто этого не понимает?

      

      Мог понять Бродяга. Джеймса порой удивляло, как много тот мог понять и заметить, будто то, что сидело глубоко-глубоко и чего Джеймс сам до конца не понимал, он видел также ясно, как и его самого.       Сириус не знал, что такое «заключаться в чём-то одном» и «здравая логика». Он не был противоположностью Лили и не был таким же, как он сам, хотя все так думали. Джеймсу понадобилось семь лет, что бы разобраться, но по сути он просто оставил эту затею.       Джеймс не представлял, как можно бросить читать книгу почти у самого конца, или опустить клап на клавиши на середене симфонии. Джеймс не представлял, по правде говоря, как Бродяга вообще научился играть на фортепиано, если многое, за что бы он ни брался, надоедало ему неприлично быстро. Они точно не были одинаковыми. Джеймс понимал, почему он такой, понимал, что в его голове даже слишком хорошо, чтобы останавливать в нужный момент. Бродяга решал проблемы не так, как стоило бы их решать, как принято решать, а как хотел. И Сириус скорее родился, чем всегда пытался быть таким.       Чего скрывать, но целостность и прочее, что Джеймс так сильно ценил в людях, Сириусу не нужны. Склеенный по кусочкам как папье-маше, он так и не нашёл того, чего искал, и вряд-ли понимал, кем на самом деле был.       Даже взять того же Лунатика. Он казался удивительно похожим на Лили только тем, кто не жил с ним в одной комнате, кто не бадал его рогами в чаще Запретного леса, когда волку срывало крышу, кто не оттаскивал его посреди драки. Казалось удивительным, что он лез в них, даже когда сам двигался как марионетка на шарнирах, весь обмотанный бинтами и разрисованный шрамами.       Лунатик мог, если хотел.       Мог, наверное, что угодно. Он был удивительно наполненным смыслом, полноценным — героем, прописанным настолько хорошо, что каждый его поступок понятен читателю сразу.       Джеймс любил так, чтобы причина — следствие, следствие — конец. Логически завершённый. А он сам логически незавершён, как будто он, словно плохой писатель, начинал и бросал писать книги, не доводя их до конца.       Это трудно объяснить словами, но очень легко показать на практике. На пример, его раздражала несправедливость — ноль причины и следствия, одно сплошное дерьмо.       И нравились стихи, которые как-то прочла ему Лили.       Они назывались хайку. Три строчки и удивительная содержательность, наполненная смыслом и образом.       — Я знала художника… Он рисовал небо, постоянно рисовал только небо, каким бы серым и бесцветным оно ни было. И…понимаешь, суть не в этом. Я как-то увидела, как он это делает, — она вытягивает перед собой руки, — Он натягивал огромный холст, ставил его у окна, и рисовал порой очень-очень долго, затем снимал холст, брал ножницы, крутился вокруг с ними несколько часов — а на холсте том было нарисовано пасмурное, белое небо, — она показала в окно, — Такое, как сейчас. И…просто брал и вырезал дыру посреди холста, и показывал мне шмат размером с мою ладонь. Кусок бесцветного неба, серая дымка без солнца и цвета. И говорил мне: это целость. Ты хочешь изобразить целое, фаршируя его ненужным подробностями. А подробности только отвлекают тебя… из-за этого огромного холста я совсем не видел неба, когда его рисовал. Из-за этой бесполезной ткани, измазанной в краске, я совсем позабыл, что рисую… Видишь кусок? Когда я его рисовал, я точно знал, что это небо. А остальное неважно.       — Но моё счастье состоит в мелочах, — отвечал Джеймс.       — Твои мелочи не позволяют тебе видеть. Ты счастлив, когда не видишь.       Это ему сказал самый бессмысленный, самый поломанный и неполноценный человек из всех, кого он знал. В этом человеке не было ни начала, ни конца, не было определённости и смысла как такового. Он едва ли мог называться человеком, а когда назывался, Джеймс чувствовал, что его обманывают.       Её звали Луиза Оруэлл. Она оказалась второй, кто услышал Джеймса, и первой, кто попрал его представление «целостности» как таковое.       Она никогда не заговаривала первая, никогда не спрашивала и никогда не давала советов. Да и, чего таить, собеседник она не самым лучший. Игнорировала, отворачивалась, бывало уходила посреди разговора, влекомая какой-то идеей. А ты стой и жди, когда она дойдёт до конца коридора, считая шаги, и вернётся, разглядывая тебя пустыми глазами, как будто не понимая, что ты тут делаешь и зачем с ней говоришь.       Она носила байкерскую куртку с шипами и явно не знала, что такое расчёска. Она сидела на другом конце Большого Зала, будто не они вчера разговаривали до глубокой ночи. Она никогда не здоровалась.       Благодаря ей Джеймс узнал, что салями с джемом это очень даже вкусно; что его глаз может буквально «сожрать» комара, если он в нем застрянет, растворив насекомое; что он просто не может схватить магловский пистолет, как в фильмах устроить пальбу и убежать целым и невредимым: ему выбьет плечо от отдачи и лопнут барабанные перепонки, ведь звук выстрела ужасно громкий. Он узнал, что во Вьетнаме едят жареную саранчу и это не так плохо на вкус, как он думает. А ещё Агата Кристи не любила мыть посуду.       И Джон Леннон умрёт через два года.       — Врёшь.       Луиза Оруэлл пожимает плечами.       Она не любила сыр Чеддер и весь период республики в истории Римской Империи, умела делать человечков из пивных банок, и почему-то ненавидела Hej Jude.       Любимая песня — прочерк. На счёт книги она думала долго, будто от ответа что-то зависело. Джеймс заинтересовался, сам он любил Люиса Кэролла «Охоту на Снарка». Но ответ его расстроил.       «Тысячеликий герой» — Джозеф Кэмпбелл.       Он такой книги не знал.       А потом Луиза заболела. Просила к ней не заходить, ее не трогать и вообще о ней забыть — по крайней мере, так это послание звучало со слов мадам Помфри.       Но самая большая бессмыслица — то, что Луиза Оруэлл оборотень.       — Как…как это пришло вам в голову? — он упал на кровать, не снимая экипировки охотника, — Просто…как?       Дело плохо.              — Послушай, у нас нет доказательств, — пытался заверить его Лунатик, — Ну…очевидных доказательств. Но то, что она оборотень, абсолютно всё объясняет!       — Подожди, и что это, черт возьми, объясняет? — темные зрачки Джеймса метались от Ремуса к Сириусу и обратно.       Пока Лунатик пытался объяснить, Бродяга молчал, уставившись в пол пустыми глазами. Лицо бледное, похожее на восковую маску. Кто угодно мог решить, что он просто задумался, но Джеймс не абы-кто…       Сириус просто в ярости.       Когда был зол, Бродяга кричал и ругался, творил бог весть что и начинал драки на глазах деканов, вёл себя как полный кретин — так говорила Эванс. Это-то и настораживало, довести его до такого состояния — нужно хорошо постараться.       — Ладно, — Джеймс отрывает от друга глаза и смотрит перед собой, — Ладно, я хочу знать, что только что произошло.       Сириус запоздало поднимает на него нечитаемый взгляд и склоняет голову набок.       — Ты знаешь, о чем я, — с расстановкой отвечает на этот жест Джеймс, — Я пришёл на поле с Луизой, разве нет? Отвлёкся буквально на пять минут, спускаюсь, а тут уже не она, а ты с вот этим вот лицом, жаждущим крови девчонки, которую ты видишь во второй раз за всю свою жизнь. И…знаете, с моей стороны это именно так и выглядит.       Сириус молчал, глаза его потемнели и посмотрели на Джеймса. Повисла напряжённая тишина.       Ремус устало смежил веки:       — И почему я не додумался тебя остановить? — тихо произнёс он, задумался, а следом поменялся в лице, — Ты спросил у неё!        — Да, спросил, — не отрицал Сириус, — Это был единственный способ…       — Теперь она поймёт, что я оборотень, — Ремус приложил ладонь ко лбу, будто у него была температура.       — Не думаешь, что она подумает на ме… — начал было Сириус.       Ремус резко засмеялся. Выражение лица Сириуса перестало быть таким неподвижным, он вскинул брови. Лунатик подошёл к нему вплотную, вынудив того встать, и обвёл своё лицо пальцем, указывая на светлые нити шрамов, пересекавшие его поперёк.       — Это видишь? — сквозь зубы процедил он, — Конечно видишь, любой человек с глазами прочтёт то, что у меня и так на морде написано, а человек, которого ещё и в это тыкнули, тем более!       Их носы практически соприкасались. Сириус стоически вынес это, глядя Ремусу глаза в глаза, однако Джеймс заметил, как сжались его кулаки. Нужно было прекращать это, пока не начался очередной мордобой, иначе он так ничего и не узнает.       — Ладно. Всё, хватит! — подскачил Джеймс, нацелившись их разнять. Ремус отшатнулся сам, а Сириус продолжал стоять, буравя Лунатика взглядом. Джеймс загородил обзор собой, — Довольно. Я ничерта не понимаю из-за вас. Вы можете объяснить.? Ради Мерлина, сядь, — он вцепился в плечи Сириуса пальцами и вынудил его сесть обратно на кровать, — Что это всё, блять, значит? Когда Луиза стала оборотнем и почему я об этом ничего не знаю?       — Потому что тебя это не касается, — подал голос Лунатик.       Джеймс шумно выпустил воздух из ноздрей. Градус в комнате не опускался.       — Может мне выйти, а вы бейте друг другу ебальники, пока солнце не зайдёт? — ответил он, не скрывая раздражения, — Как я понял, вы оба решили, что она оборотень. Хорошо, я могу с этим смириться и в это поверить. Но это не объясняет, чего вы ведёте себя как полные критины и чего ты, Бродяга, подорвался в шесть утра, только чтобы потрепать Луизе нервы. Это розыгрыш какой? Если да, то мне не смешно.       — Знаешь, что не даёт мне покоя? — Ремус старался звучать спокойно, — Что ты действительно решил спросить у неё это. Я ведь знаю, что она сказала «нет», и ты это знал, не мог не знать. Тогда какой в этом смысл?       Джеймс посмотрел на Сириуса. Тот казался почти безучастным, под глазами серые синяки, губы сжаты в нитку.       — Ты что-то узнал, разве нет? — хмурился Ремус, — Узнал что-то такое, что заставило тебя думать, что нет другого выхода, кроме как спросить у неё самой, — он сделал паузу, — Что-то, что подтвердило мою теорию.       Джеймс нахмурился:       — Ты разве понимаешь, кто оборотень, а кто нет?       Ремус посмотрел на него.       — Я никогда не встречал оборотней, — ответил он, — Кроме Сивого больше никого. Но у меня есть основания думать, что Луиза такая, как я, вот и всё.       — Основания? — сощурился Джеймс.       — Именно.       — И какие же?       Ремус, бросив вопросительный взгляд на Сириуса (от ненависти до любви один шаг, подумал Джеймс), решил всё рассказать. Доводы его, впрочем, не выходили за грань «мне так кажется», «она странная», и «от неё несёт кровью».       — Она могла поцарапаться.       — Я тоже так сказал, — Сириус криво оскалился, — Но Лунатик, солнце моё, говорит, что она скорее искупалась в крови младенцев, чем проткнула палец веретеном и уснула на две недели.       Ремус кивнул. Джеймс начинал разбираться, но смутно и отчасти.       — Странно, что ты не понимаешь, — Сириус встал, подошёл к нему и вытащил из кармана Карту Мародёров, — В вечер на кануне Полнолуния она поняла, что мы под мантией, Сохатый. Никто таких приколов до неё не вытворял.       — Перед полнолунием я слышу, как бьётся твоё сердце, Джеймс, — сиплым голосом сказал Ремус, — Я могу сказать, кто что ел и пил, я слышу дыхание всех в башне, я буквально чувствую, как бежит их кровь по артериям. И если девчонка оборотень, нет ничего удивительного, что она нашла вас под мантией.       Джеймс взлахматил волосы на затылке. Верить в это…не хотелось.       — Она говорила, что у неё хороший слух, — Джеймс вылавливал из памяти всё, что рассказывала Луиза за те считанные вечера, в которые они разговаривали, — У маглов есть школы, где учат музыке, и она говорила, что раньше училась в такой.       — У меня тоже хороший слух, — Сириус победно улыбался — именно улыбался, а не ухмылялся сардонически как обычно, — Я собака, Сохатый, меня раздражает, когда Элли с Когтеврана кормит своего кота лазаньей, или загонщик Зелёных Бофорт: он совершенно не умеет чистить зубы. Я помню, как Мэри рыдала в подушку весь пятый курс, но не слышал, когда Питер прятался под мантией на шестом с поломанным патефоном. Потому что это, Джеймс, мантия. Прячешься под ней и считай это одно и тоже, что совсем исчезнуть. Это чудище могло услышать шорох, могло подумать, что в коридоре кто-то есть. Но она бы нас не нашла, иначе тут два варианта: либо она знала про мантию, либо она слышала, как выразился Лунатик, стук твоего и моего сердца.       Замолчав, Сириус протянул Джеймсу Карту.       Джеймс тупо уставился на пергамент, не в силах выдавить из себя слово против. А ведь действительно… Как он мог забыть тот вечер? Забыть блеск Люмоса в стеклянных глазах человека, который все время казался ему не таким страшным, как все остальные себе придумали.       Что, если не зря придумали?       — Ты знал, что Джон Леннон умрёт через два года? — вырвалось у Джеймса.       Улыбка сошла с лица Сириуса:       — Чего?       — Ничего, — Джеймс взял у него Карту, она не была упрятана под заклинанием, — Зачем ты мне её даёшь?       Лунатик озадаченно покосился на Карту:       — Всё дело в ней?       Сириус украдкой улыбнулся ему то ли победно, то ли облегчённо.       — Найди Луизу Оруэлл на ней.       Джеймс внезапно почувствовал, что ему нечем дышать. Черт, только не это…       — Я знаю, — Джеймс не стал разворачивать пергамент.       — Что не так? — Сириус свёл брови к переносице.       — Сириус, что это значит? — Ремус буравил его висок взглядом, но тот ему не ответил.       Джеймс сделал над собой усилие, он все ещё не знал, насколько хорошо поступает…но раз он уже…       — Я знаю, что не найду её на Карте. Я знаю, что она родилась под другим именем, Бродяга, — ровно выговорил Джеймс.       — Я не понимаю… — Ремус тронул Сириуса за плечо.       Сириус смахнул его ладонь и отвернулся. А это что сейчас было?       — Луиза сама рассказала мне сегодня утром, если тебе интересно, — сказал Джеймс лишь бы хоть что-то сказать, — Но для неё это секрет, Сириус, она просила никому не говорить.       Он отреагировал очень странно. Сильно удивлённый, но не тому, что Луиза назвала свое настоящее имя, а тому, конкретно когда она это сделала, он отвернулся и несколько минут молчал.       — Что с то… — начал было Ремус, но резко замолчал.       Сириус повернулся к ним лицом, обманчиво спокойным и даже беспечным, замер посреди комнаты и любезно поинтересовался:       — А она назвала своё настоящее имя?       Джеймс отвёл глаза к потолку, пытаясь вспомнить:       — Назвала, но я не…       — Разверни Карту.       Он сделал, как просили: сначала посмотрел на Больничное крыло, там только мадам Помфри и мальчик со сломанной челюстью, затем на Большой зал, Луиза всегда сидела возле первокурницы по имени Одри Ларсон, но сейчас с девочкой была Маргарита Деркли. Джеймс не обратил на это внимание. Осталось последнее место — библиотека. Учеников там оказалось предостаточно: сегодня зачёт по Зельеварению.       — Слушай, это как искать иголку в стогу сена, — проговорил Ремус, — Как ты узнал её имя — ума не приложу.       Сириус подошёл ближе, заглянул в Карту и мгновение спустя ткнул пальцем в чернильную пометку в самом конце библиотеки.       — Гермиона Грейнджер? — прочитал Ремус, — Ты уверен?       Сириус его уже не слушал. Он подскочил к Джеймсу и проговорил, плохо скрывая триумф:       — А я-то думал, чего она тебя терпит? — он сгорал от предвкушения чего-то, — Чего носится с тобой, почему ждёт, когда ты закончишь выёбваться на метле в шесть утра, почему постоянно слушает все, что ты ей рассказываешь!       — Ты тоже слушаешь, — хмурился Джеймс.       — Я слушаю, — кивнул Сириус, — но я твой лучший друг, а она ночной кошмар во плоти.       — К чему ты…? — Ремус заглянул ему в лицо.       Сириус забрал Карту, лицо его стало серьёзным.       — Когда я увидел Сохатого на поле и незнакомое имя рядом с ним, то не смог поверить глазам. По сути, она одна и могла там быть…и я решил добиться от неё ответа. Я показал ей Карту и показал её имя на ней, а когда спросил, что всё это значит, оборотень она или нет, — Сириус скривился, — Чудище ответило, что ничего не скажет. Вид у неё…такой, будто она знала и про Карту, и про всё вообще. Она смотрела мне в глаза и издевалась надо мной.       — Ты ей…показал Карту? — На Лунатике лица не было, — Блять, какого чёрта ты…       — Сам подумай, — Сириус понизил голос, — В тот момент я был убежден, что она оборотень. Мы хотели ей помочь, разве нет? — Ремус отшатнулся и прикрыл глаза рукой, — Мне нужно было её доверие, если бы она увидела, что я знаю её имя и раскрываю перед ней свой секрет, то не стала бы скрывать… Ну, будь она адекватным человеком. Вместо этого твоя ручная змея, Сохатый, послала меня к чёрту.       Джеймс не хотел ничего слышать. Всё это свалилось на него разом и сдавило рёбра, мешая дышать свободно.       — Тревога отменяется, — Сириус, кажется, ни о чем не жалел, — Теперь мы поняли, что она знала о Карте и раньше.       — Нет, такого просто быть не может, — отрицательно покачал головой Джеймс, — Или…       — И знала, что Карта у тебя. Вот поэтому она сказала тебе своё настоящее имя, причём сегодня утром.       Занавес. Чего-то абсурднее и придумать нельзя, настолько удивительное и странное, почти как-то, что Луиза действительно инопланетянен и умеет читать мысли.       — И о мантии скорее всего, — Сириус посмотрел на Ремуса после короткой тишины, — И если предполагать худшее, о пушистой проблеме тоже, Лунатик. Я думал раньше, что она знала о мантии, а потому нашла нас под ней, и думал, что она оборотень — хорошо, я мог это понять. Но почему, если это такой большой секрет, она рассказала о своём имени Джеймсу? — с каждым словом все больше и больше надавливая на гласные, Сириус, видно было, с трудом держал себя в руках, — Джеймсу, которого едва знала, Джеймсу, которому не доверяла — я себе хвост откушу, если это чудище считает тебя другом, Сохатый…Послушайте, я знаю, как это звучит, я знаю, что это может быть совпадением, но…я так не думаю. И извини меня, но я, если понадобится, выбью из неё ответы.       И прежде, чем кто-то двинулся с места, Сириус проскочил к двери. Хлопок, быстрые шаги по ступенькам, шорох Портета Полной дамы, отъехавшей в сторону, и тишина. Звенящая тишина. Невыносимая.       Давящая.       Казалось, его голос все ещё отбивался от стен комнаты неровным эхом.       — Надо его остановить, — подорвался следом Ремус.       Он дёрнул на себя дверь, свет коридора обошёл пунцовым ореолом его силуэт.       — Ты тоже так думаешь? — спросил Джеймс в догонку. То, что говорил Сириус, не укладывалось в его голове от слова совсем. Луиза Оруэлл ведь была чем-то, что не вписывалось, не относилось к его серой повседневности словно диссонанс, ошибка в партитуре посреди симфонии, которая определённо сделала её лучше.       Неужели, Джеймс ошибался?       Ремус посмотрел на друга через плечо:       — Я думаю, что если не поспешить, он её придушит.

***

      На следующее утро Маргарита проснулась с мыслью, что предприятие откровенно фатальное. В любом случае, никакой интерес не стоил такого наглого вторжения в жизнь незнакомого ей человека.       Но фантазия переставала работать, когда Маргарита спрашивала себя, что ответит на это сама Луиза. Только размытые силуэты, отрывки слов и попытки представить, как будет звучать её голос, если она рассердится.       А рассердится ли?       Маргарита бы рассердилась. Маргарите стало бы тошно, неприятно, будто под кожу запустили маленьких червяков отвращения, изъедающих плоть и оставляющих после себя зловонную слизь. Маргарита навсегда бы разорвала связи с кем-то, вроде неё самой…но, с другой стороны, пускай это прозвучит глупо и наивно, Маргарита не была таким кладезем странностей, не прятала за пазухой куртки столько скелетов, и не уходила в молчании, когда дело доходило до серьёзного разговора.       Луиза сама всё это начала своим бездействием и откровенным безразичием.       Или Маргарита оправдывалась. Придумала себе, что Луиза должна ей что-то объяснять, хотя по сути всё совсем наоборот. Маргарита толком не дала информации о Франческо, Маргарита опасалась и не доверяла Луизе достаточно, чтобы вверить поиск брата полностью в её руки, и эта недосказанность между ними оказалась выше и прочней Берлинской стены.       Самое правильное — это первой сделать шаг в её сторону, достать из памяти каждую мелочь о Франческо, включить голову и действительно заняться поиском если не вместе, то хотя бы в скупом сотрудничестве.       Но когда Маргарита поступала правильно?       Луиза Оруэлл на своём насесте по-настоящему просвященного безразличия вряд-ли обидется.       — Почему он?       — Потому что я нагло пристала к ней, ты оставила её в долгу, когда спасла, — отвечала Одри по пути из Большого зала, — И только этот… В общем, не попробуем, не узнаем.       Маргарита неопределённое махнула головой.              — Мы спросим только, где она, — пытаясь умолить свою совесть, обронила Маргарита, — У меня есть, что ей сказать. Я больше не хочу ничего знать…       Она продолжала идти, не заметив, как первокурсница замерла позади неподвижно.       — Это был минутный порыв, наваждение, призрак…а ты просто оказалась в ненужном месте и не в тот момент, Од… — Маргарита не договорила и огляделась.       Девчонка исчезла. Коридор пуст, залит утренним светом и абсолютно безмолвен. Молчали даже портреты на стенах. Что странно.       Маргарита подошла к одному из них поближе. Женщина на полотне спала. Похожа на актрису из тех любительских театров на Рю-берже в Париже, коих было полно в её детстве. Лицо какое-то дряблое, фигура долговязая, покатые плечи, на них голубое платье с буффами, изрядно потрёпанное. Какое-то прямоугольное, жёлтое лицо с мушкой на щеке, над запудренным лбом возвышалась высокая прическа из всколоченных волос, они казались пластмассовыми из-за количества лака на них. Она сидела на грубо сколоченном стуле среди пустых каменных стен.       Морщинистые веки плотно сомкнуты.       — Я знаю, что вы не спите, — Маргарита подошла ещё ближе, — Где девочка?       Женщина сделала вид, что её нагло разбудили, и что она глубоко этим оскроблена. Она задрала подбородок, по очереди размяла плечи и вскинула такую же, «никакую» ладонь в сторону лестницы. Маргарита скривилась от вида её серых, обломанных ногтей.       — Не смотри так, — ядовито выплюнула женщина на портрете, — Когда была живой, я выглядела не так. Всё этот подонок, Гимли, который решил, что это, — она оттянула платье у своей шеи пальцами, — смешно: нарисовать меня такой уродиной.       Маргарита спешно двинулась вдоль стен к лестнице. Было около семи утра, ученики ещё спали, по крайней мере должны.       — Я долго не могла поверить, что оказалась здесь в таком виде! — продолжала возмущаться женщина за её спиной, — Это он из ревности, бесспорно. Сначала он обвинял меня, что я настроила его жену против него — всё не мог взять в толк, что она сама была с ним только из-за денег, — тут её голос стал громче, — А потом и вовсе придумал, что я увела у него Мэрил! Бестолковый кабель!       Должны спать, но не спали. Близок тест по Зельеварению, поворот за лестницей вёл к библиотеке, а от стен отбивалось эхо множества голосов. Но даже из этого множества Маргарита выловила громкий и противный как скрип мела по доске голос Одри:       — Да что происходит?!       — Тише ты! — гаркнула Маргарита на портрет псевдоактриссы, — Одри!       Она сбежала по лестнице, задевая идущих на встречу учеников и пропуская по несколько ступенек.       Красный свитер Одри в жёлтую полоску мелькал среди гранитных стен и чёрных мантий ярким пятном. Маргарита шла, не теряя этот суетливый огонёк из виду. Шла и не понимала, почему девчонка так быстро сюда убежала и ничего ей не сказала.       Она не обращала внимания даже на некоторых однокашников из Подземелий, забывших кружева и рюшечки где-то в начале года, суетливых в тисках долга учиться лучше и усерднее всех. Одри по мере её приближения отдалялась словно горизонт, Маргарита думала, что стоит на месте, хотя ноги бесспорно волочили её тело на автомате, без команды мозга. Внезапно у яркого бельма появилось лицо — девчонка обернулась, заметила Маргариту и описала рукой широкую дугу: быстрее сюда!       Бам!       Маргарита врезалась в тупую, застрявшую посреди коридора преграду. Сосредоточенность сознания рассыпалась, яркий свитер пропал из виду, она остановилась, и преграда обернулась к ней.       — Деркли!       Гриффиндорец со шрамами. Маргарита отвлеченно подумала, что тональный крем скроет их лучше заклинания. Тут же она дёрнулась как от пощёчины, осознав, что снова потеряла Одри из виду, и обошла его.       — Уйди, мешаешь! — брякнула она себе под нос, когда он попытался её задержать.       — Да нет, ты же её знаешь! — его голос стал каким-то радостным, облегчённым.       Маргарита озадаченно остановилась и посмотрела на него. Он в ответ был таким же озадаченным и выпалил лишь бы что-то сказать:       — Луиза…она разве не к тебе пошла?       Маргарита взбодрилась.       — Она уже здорова?       — Вроде того, — махнул головой гриффиндорец, — Мы должны её найти, сейчас же.       Теперь Маргарита его остановила, схватив за локоть и не дав её обойти:       — Что такое? Ты думал, она со мной? И зачем она тебе вообще? — пулемётной дробью сорвались с её языка вопросы, — Постой, Люпин, куда бежишь?       Ремус вырвал свой локоть и, глядя ей в глаза, сказал:       — Давай быстро её отыщем и я всё тебе расскажу.       Минутное облегчение при виде Маргариты спало с его лица, он снова выглядел напряжённо и не пытался это скрыть. Маргарита не воспротивилась прямой просьбе и кивнула.       — Ты в библиотеку, я по лестнице, — Ремус развернулся на пятках и исчез за поворотом.       — Я только от туда, никого там не… — сказала Маргарита ему в догонку, но никто её уже не слышал.       Луиза лучше кого бы то ни было умела расстворяться в пространстве, а в толпе учеников и подавно. Маргарита знала это, а потому замерла под куполом тяжёлых дверей, опустив руки. Библиотека была огромной, как никогда шумной и заполненной чёрными мантиями, а запахи духов и старого пергамента сбивались в один сплошной дурман, нависший тяжёлым облаком над ней.       Что забыла Луиза в библиотеке? Да, она часто читала поперёк того кресла с высокой спинкой, на котором сейчас громаздились сумки и учебники, но читала ночью или рано утром, и ни под каким предлогом не пошла бы сюда сейчас, когда тут так много народа.       Уж точно не к тесту та готовилась. Просто картинка того, как Луиза корпит над учебниками и пачкает пальцы в чернилах, казалась Маргарите абсурдом.       Она честно дошла до конца, проходясь по головам быстрым взглядом, даже остановилась пару раз при виде растрёпанного кудрявого валежника. Но все они не были ею. Маргарита в скорости пересекла библиотеку обратно к дверям, ноги болели, а от шороха и шёпота уже закладывало в ушах.       — Маргарита!       Этот визг она не спутает ни с чем.       Маргарита пулей вылетела в коридор и заозиралась, Одри уцепила её за рукав куртки и куда-то настойчиво повела.       — Да пошли, я тебе говорю! — Маргарита и так не упиралась, — Этот очкастый мне ничего не объяснил, но выглядел он честно, вроде не прикалывается!       Они поднялись вверх по лестнице, где уже стоял Ремус.       — Джеймс сказал, что портреты её видели.       Проходя мимо портета псевдоактриссы, Маргарита встретилась глазами с её, и женщина снова обиженно вздёрнула нос.       — Когда вы уже успели поссориться? — упустила Одри смешок.       — Когда я искала тебя, — Маргарита обернулась, чтобы видеть её лицо, — Куда ты делась и почему ничего не сказала?       Одри тут же оправдалась:       — Я увидела очкастого, — весело сказала она, — Он бегал по коридору и всё спрашивал, не заметил ли кто девчонку из Дурмстранга. И Дилл бы понял, что речь про Луизу. Я тут же подбежала к нему, сказала, что тоже её ищу, и мы пошли искать вместе в другой стороне, там развилка в два коридора. Тут он понял, что спрашивать надо портреты, мы допытывались, допытывались — ужасно гордые олухи они, даже слишком — какая-то дама с пуделем указала нам сюда, мол её подружка тут недавно видела кого-то, похожего по описанию на Луизу. Поттер пошёл вперёд, а я как раз встретила тебя.       Судя по тонну её голоса, сама Одри видела в этом какую-то интересную игру. Её не смущало, что Люпин искал Луизу, которую даже и не знал толком, и причем был бледен словно мел. Часть его настроя передалась и Маргарите, в животе начало крутить. Перед глазами — чёрная тень посреди автострады, развороченная плоть, блестящая в искусственном белом свете, чёрная метка на безвольно свисавшей с кушетки Страуда руке.       Шанс найти Франческо.       Возможно, последний.       — Люпин, что произошло? — голос Маргариты надорвался.       Он повернул к ней лицо, и в глазах читалось неподдельное «мне жаль». У Маргариты глухо ёкнуло сердце.       — Что ты знаешь? — не выдержала она.       — Что… — не останавливая быстрого шага, он обернулся и на секунду задержал взгляд на Одри, — Что она оборотень, Маргарита.       Маргарита поражённо застыла, Одри врезалась ей в спину.       — Как это — оборотень? — голос Маргариты осип, — Как это пришло вам в голову?       Ремус тоже остановился, тяжело дыша.       — Как давно ты её знаешь?       — Да это тут причём? — вскинулась Маргарита, — Блять, да что за хуйня? Где она, и почему на тебе лица нет? Почему ты и Поттер ищите её, вам то до неё какое дело? Даже если и оборотень, тебе то чт…       Стоп.       А если подумать?              Маргарита отпрянула. Внезапная догадка отразилось на лице Ремуса Люпина самым красноречивым подтверждением.       Маргарита Деркли никогда не считала Хогвартс своим домом, а учеников — семьёй. Никогда не поддерживала всеобщей ненависти или обожания к Поттеру и его трём друзьям, никогда не запоминала имён и сплетен. Маргарита Деркли проводила в школе каждый день так, будто завтра дядя снова возьмёт свой сакфояж, усеянный марками, и она с ним и братом отправится в другой, более интересный уголок света. День за днём, неделя за неделей — ожидание растянулось на два года, но Маргарита всё ещё жила с мыслью, что она здесь лишняя.       И никогда не думала, что кто-то втянет её сюда по самое горло.       — Так вот, откуда твои шрамы…       Ремус Люпин прочитал эти слова по её губам, Маргарита не сказала этого в слух при Одри, вовремя одумавшись, и смотрела, смотрела, смотрела в его лицо, удушая одним своим взглядом.       — Вы чего замерли?       Они подскочили. Джеймс Поттер появился из-за поворота, раскрасневшийся и взбудараженный. И так нечёсанные волосы стояли торчком как у ежа с длинными иглами.       — Я наконец допытался этих придурков, нам в западное крыло, обратно! — говорил он на ходу, уже чуть-ли не бежа.       Он поменялся в лице и остановился рядом с ними тремя, тяжело дыша.       — Ремус, — он пихнул друга в плечо, тот не отреагировал, — Ремус, я знаю его шесть лет, и в третий раз вижу его таким. Может хватит мять булки, мы вроде уже знаем, где она! Ты сам сказал, что надо торо…       — Она знает.       Маргарита наблюдала, как мертвеют глаза Ремуса Люпина, как понимание заставляет всю кровь отлить от лица Джеймс Поттера, и вдруг какая-то невидимая сила толкнула её к ним и заставила тихо прошептать:       — Я никому не скажу.       — Не скажешь…как это не скажешь? — не веряще, Ремус задержал дыхание. Словно боясь, что даже сделав вздох, он изменит её решение.       — Если ты проучился здесь шесть лет и до сих пор никого не сожрал, то это не моё дело, — Маргарита быстро взяла себя в руки, — Значит, вы решили, что Луиза оборотень и может быть для кого-то опасна…но разве оборотнем становишься не под полной луной? Вчера…вчера же было новолуние, я точно помню.       Ночной потолок в Большом зале и то, как Одри уверяла её, что пойти к Джеймсу Поттеру — лучшее решение.       — Нет, оборотень может быть волком только под полной луной, — Ремус внезапно закашлялся, — Где эта девочка?       Маргарита скосила глаза вправо, где недавно стояла Одри. Дрянная девчонка снова куда-то испарилась. Хотя, возможно, оно и к лучшему — она могла не слышать междуметий и теперь точно не будет гадать, что они значили.       — Напомни мне, как открыть дверь этой штукой!       Она кричала из конца коридора потерявшись в тени от высокой статуи рыцаря в латах и доспехах, и махала палочкой над головой, явно не догадываясь, что так делать стоит.       Джеймс первый зашагал к ней. Под конец он сорвался на бег, подлетел к запертой двери и вцепился в ручку, не отыскав в униформе палочку.       — Мне просто показалось, что за ней кому-то вышибают мозги, — сказала девочка, когда Маргарита и Ремус приблизились.       — Какого чёрта? — Ремус вытащил палочку из кармана мантии.       — Да шучу я! — улыбка слетела с её лица, — Чего вы такие все нашуганные? Ну бродит где-то она, не сожрёт же Луизу Цербер по пути на завтрак!       — С чего ты вообще взяла, что она здесь?       Джеймс бросил попытки открыть дверь.       — Там вон дед на портете, ему послышалось, как эта дверь хлопнула, — Одри указала на дряблого старика шагах в пяти от места, где они стояли.       Оттуда донёсся слабое, больше похожее на шорох мышей в винном погребе, кряхтение:       — Я не мог ошибиться! Ею лет так двадцать назад тут постоянно хлопали, спать мне не давали. Я проснулся, ибо, опять же, услышал этот противный моим ушам звук!       — Он ничего не видел и спал, можете не спрашивать, — Одри пожала плечами, — Но раз портреты указали тебе сюда, значит…       Ремус не слушал. Он сказал Одри и Джеймсу отойти от двери, сделал шаг назад и замахнулся палочкой. Заклинание произнести не успел.       Бабах!              Дальше по коридору, где не сновал даже Филч со своей кошкой, потому что там никто не ходил, появилась Луиза.       Маргарита почти соскучилась.       Луиза быстро вышла из-за повор0ота, как-то то ли боком, то ли ещё как, будто не могла повернуться к кому-то спиной. Палочка на вытянутой руке, скашивает глаза на чужое заклятие, влетевшее в угол и раздробившее гранит в щепки, что разлетелись по полу.       Держала палочку, изготовившись в затхлый мрак заброшенного коридора, и не сразу заметила их. Маргарита почему-то знала, что будет дальше. И почему-то, в глубине души, хотела этого, надеясь, что так всё прояснится.       А не добавит больше загадок, как оказалось позже.       Даже видя её с десяти шагов, Маргарита ощущала от девчонки то, что ощутила в тот вечер, когда Луиза чуть её не убила. Проблеск эмпатии в тот миг был мимолётный, почти неуловимый, если бы Маргарита не прокручивала синюю вспышку и запах гари в своей голове снова и снова, будто записанный на кассету, плёнку в которой заело. Сейчас это ощущение при виде палочки, ходящей ходуном в её кулаке, и устойчивых сквозь дрожь коленей шагах, усилилось и накрыло Маргариту с головой.       

дикий, животный ужас.

             В тот вечер Луиза просто сняла его с предохранителя, сейчас её палец словно на курке в лёгком давлении, в тот самый миг, когда порох вспыхнет, убойная сила придёт в ход, но пуля пока ещё не попадёт в цель, а лишь замрет на кончике дула.       И Маргарита знала одно — процесс этот необратимый.       Тяжёлым шагами, следом из-за поворота вышел Сириус Блэк. Что-то в его бледном обескровленном лице, может, тоже в палочке, вскинутой прямиком на Луизу, или в разорванной, потемневшей на шее коже — совсем близко у сонной артерии — подсказало Маргарите, что драка неизбежна с обоих сторон.       Дальше всё произошло как под сильным опъянением — смазано и сумбурно, словно Маргарита лишь смотрела какой-то абсурдный сюрреалистичный фильм.       Джеймс Поттер кидается к Блэку, учуяв запах керосина, Одри не на шутку испугавшись, виснет на Люпине, допытываясь у него, что случилось, а сам Люпин бегает блестящими зрачками между двух враждующих сторон, прекрасно понимая, что если полезет — только под руку попадёт, но дуэль не остановит.       — То, что девчонка послала тебя к чёрту, ещё не повод для др… — Джеймс уставился на его шею и рубашку, залитые кровью, и вытаращил глаза на Луизу.        Маргарита не знала, зачем пошла к ней. Луиза на неё не посмотрела, она вообще ни на кого не смотрела, если такое возможно с распахнутыми веками. Глаза стеклянные, как у куклы, которой всадили вместо динамика в голову дробовик в руки с автоматическим перезарядом. И бесконечным набором патронов в обойме.       — Да я бы и слова тебе не сказал, — Блэк проговорил сквозь зубы между шёпотом и рычанием, — Я пытался у тебя спросить, я пытался сделать всё, чтобы никому не пришлось…       Тот будто и не заметил Джеймса.       — Ты думаешь, что ничего не сделала для этого, думаешь, что нигде не промахнулась, а если и промахнулась, то плевать, абсолютно похуй тебе, Гермиона на это, потому что ты чёртов смертник, готовый потянуть всех за собой. И скажи мне, что я не прав. Подойди и скажи мне в лицо, что я ошибаюсь…ты не скажешь этого.       По мере того, как он приближался к ней, Гермиона в мыслях отходила и отходила все дальше, пробивая стену, потолок, всё выше и выше к стратосфере, где его не будет, где не будет её самой, где её мозги сплющет от давления, кровь застынет от низкой температуры и этот кошмар закончится.       Но в реальности она не сдвинулась с места.       — Я абсолютно прав и ты ничерта мне не скажешь, потому что ВЗЯТЬ ОГНЕМЁТ И СПАЛИТЬ ВСЕХ ДО ТЛА ДЛЯ ТЕБЯ ЛУШИЙ ВЫХОД!       Он сорвался на крик, врезавшийся в стены и потолок громовой волной. И замахнулся палочкой.       — Стой! — Джеймс, совсем безоружный, бросился к нему.       — Не лезь, Джеймс!       Сириус лишь на секунду отвлёкся, чтобы крикнуть, и ей хватило его заминки. Гермиона внезапно почувствовала, что нутро перестаёт дрожать от страха, мощь заклятия проходит сквозь кости, отдаваясь болью в плече.       Гермиона снова вернулась к единственному, что помогало ей выживать в рядах Его приспешников.       

меня больше никто не тронет.

             И это выбило из головы всякую мысль о том, кто теперь перед ней.

***

      Пространство сжалось в одну точку, в которую Маргарита впилась пальцами и выдрала из цепких лап случая будто от этого зависело всё, что было и будет на свете.       Красная униформа Джеймса Поттера.       Они повалились на холодный мраморный пол, не сразу осознав, что вокруг вовсе не тишина — просто уши заложило от грохота заклятия. Поттер тут же вцепился в её локоть — осознание, что его могло задеть, отразилось на его вечно весёлом лице неподдельным страхом. Никто из нас не храбрец, когда смерть пахнет собственным мясом.       — Сука!              Шорох подошвы ботинок, какой-то блеск неясного цвета, что стал ярче, когда воздух дрогнул. Пол под ними завибрировал, Маргарита слышала, как со свистом палочка Блэка рассекла пространство.              Луиза уклонилась как-то совсем нехотя, будто не боясь, что он в неё попадёт. Теперь, кажется, она не боялась совсем. Не смотря на то, что он больше не отдавал отчёта тому, какие заклятия применяет, Сириус не переставал думать, как бить и куда бить.       — Какого чёрта ты творишь? — кричал он ей, а она в ответ ничего не отвечала.       Со стороны казалось, что они играли в пинг понг светящимся мячом. Блэк молча кидался в нее пучками света, Луиза ловила все до единой чем-то, похожим на Протего, отчего окна сотрясала сильная дрожь. Если не тяжёлый дурман чёрной магии, повисший в воздухе, можно подумать, что оба просто развлекались.       Маргарита вскочила на ноги и потянула за собой Джеймса. Луиза сдерживалась, не отвечая заклятиями, но это пока. Маргарита не знала, как, но видела, что Блэк переступил ту черту, которую она лишь задела в тот вечер, едва не умерев.       — Луиза, перестань! — завопила Маргарита не своим голосом, — Включи голову, что скажет Макгонагалл или Дамблдор?       Самое правильное оттащить их друг от друга к чёртовой матери. В отблесках заклятий лицо Одри то загоралось, то потухало, в глазах замер испуг, восхищение и ещё куча несвязных между собой эмоций. Люпин держал её за плечо, опасаясь больше, что она кинется к Луизе или чего-то вроде того.              — Она могла тебя убить, Деркли! — внезапно сказал ей Сириус, — Она тебя почти убила, а ты боишься, что скажет ей Дамблдор!       Маргарита проглотила следующие слова. Он не мог никак узнать, только если…сама Луиза ему об этом не сообщила. Зачем? Что произошло перед этим?       В какой-то момент, это произошло слишком быстро, Луиза наискось взмахнула палочкой, ударила её тупыми концом в ладонь и что-то прошептала себе под нос, забывшись напрочь. В следующие пять секунд дыхание Маргариты сковало, рёбра сжались, сильно заболели зубы. Ещё пять, и Блэк огругляет глаза, замерев неподвижно.       Эта дрянь, что она применила — Сириус и думать не хотел, как — обращает все заклятия, в неё брошенные, в чистую энергию, совсем без контроля и направления. Если бы она не выкинула это молча, он мог бы догадаться, успеть выбить палочку у неё из рук. Сириус оклемался до того, как пол пошёл трещинами, но не успел сделать чего-то больше, чем бросить в чудище Инсендио.       Газовые рожки на стенах начали гнуться с отвратительным скрежетом, первый слой гранита откалывался от стен.       Огонь распластался по полу, придавленный тёмным заклятием, и вгрызся в ногу Гермионы, взвившись языками пламени по подолу длинной юбки, выедая кожу её ноги.       В лучах солнца заблестели осколки стёкол — окна вылетели мгновение спустя, оставляя на коже маленькие царапины.       Такое нельзя использовать в коридоре, где кроме них находились ещё четверо. Луиза вовремя одумалась и прервала заклятие, бросив что-то невразумительное испуганно, лишь бы отбиться. Инсендио потухло, у Сириуса кончилось терпение следом.       Он обрушил на неё шквал всего подряд, листая в голове бесчисленные страницы отвратительных книжек из библиотеки его семьи. Когда-то Сириус зарёкся даже думать о том дерьме, что в них написано. Но она переступила границу, выход теперь действительно один — выбить палочку у чудища, пока она не зашла ещё дальше.       Обгоревшая до черноты нога никак её не беспокоила, как будто девчонка не чувствовала боли. Чем хуже заклятия он использовал — они искрись и извались ехидными змеями, их никак не обойти, если не знать о них заранее — тем виднее было, что чудище наконец в своём родном болоте среди гнили и трясины.       И тем сильнее он сомневался, что действительно выбьет у неё палочку.       Он ловил её заклятия и каждый раз его пальцы холодели, стоило чужому импульсу пройти, казалось, через все его кости.       Будь они одни…как же он будет мечтать о том, чтобы оказаться с ней один на один. Потому что сейчас Сириус чувствовал, что вместо злости его начинает охватывать ужас. Джеймс и Ремус, даже Деркли и эта девчонка — он просто не мог о них не думать.       А чудище могло. Только сейчас, посреди дуэли с ней, он осознал, насколько нелепыми были его слова. Конечно, ей плевать. Она ни о чём не думает, потому что у неё ничего нет.       Драться с кем-то вроде неё весело до того момента, пока не вспоминаешь, что ты в замке и рядом с тобой куча народа.              — Да вы чёртовы придурки! — кричал Джеймс на фоне.       — Экспеллиармус! — Деркли появилась из-за её спины и на секунду Сириусу показалось, что она не промахнется. До того момента, пока палочка не вылетела у Маргариты из рук. Она закричала, — Стой, прекрати!       Гермиона отпрянула на несколько шагов, её глаза бездумно бегали по их лицам.       Чудище не понимало, на кого напасть. Чудище привыкло нападать на всех. Лучший момент, чтобы обеззоружить — это её замешательство — мог он подумать минут пятнадцать назад. Но не сейчас. Не лучший, а худший.       Чудище не в замешательстве, чудище в своём родном болоте, и чудище очень быстро плавает и слышит стук чужого сердца. Если она так дерётся, то нет ничего удивительного в том, что она тогда нашла их под мантией.       Сириус продолжал держать её шею на острие палочки. Руки откровенно не слушались, пальцы подрагивали. Кожа с них сошла давно, он просто не заметил — настолько сильно ладони онемели.       Пора было Маргарите поступить правильно. Она опустила ладонь на запястье Луизы, девчонка дёрнулась и отскочила от неё, убрав палочку минуту спустя с большим сомнением. Маргарита сухо ей улыбнулась, не зная, на что рассчитывать.       Это была не честная дуэль, думала Маргарита, её загнали в угол.