Дракон Синий, дракон Черный

Месяц назад

Эхо шагов Эймонда гулко разносились под невысокими сводами коридора, в то время как поступь его спутника была почти не слышна. Таргариен предположил, что служители этого необычного во всех отношениях места покрывали свою подошву каким-то мягким материалом, делавшим их приближение совершенно не слышным. Он покосился на сухопарого, чуть сутулого мужчину, завернутого в темно-серого цвета мантию, отдаленно напоминавшую рясу септонов. Длинный скрюченный нос, холодные, пронизывающие глаза, тонкие, упрямо поджатые губы, взъерошенная седая шевелюра, густые бакенбарды и кривая трость, на которую мужчина опирался при ходьбе, в совокупности создавали немного отталкивающее впечатление. В этом месте, навевающем мысли об отречении, таинстве, глубинных знаниях и отшельничестве, Эймонду довелось находиться впервые. Непримечательный снаружи, Дом Гильдии алхимиков изнутри представлял собой настоящий лабиринт. Когда с час назад Эймонд постучался в чугунную дверь, его сперва встретил худощавый прислужник, с нездоровым желтушного цвета лицом. Признав в нем гостя высокого происхождения, паренек засуетился, едва не сбил с подставки древнюю, судя по виду, вазу, затем все же сумел провести его в просторную, но аскетично обставленную гостиную и попросил обождать немного, чтобы сообщить о визите принца Его Мудрейшеству, Главному алхимику Дома, Рожару Бенноку. К его чести, старик не заставил себя долго ждать, несмотря на почтенный возраст. А когда Эймонд вежливо объяснил, что пришел по крайне важному и деликатному делу, без лишних разглагольствований и набившего оскомину придворного этикета, требующего перво-наперво подать гостю вина и завести светскую беседу, просто велел следовать за ним. Хотя, вероятнее всего, подобная понятливость алхимика объяснялась элементарной практичностью — чем быстрее выслушать незваного гостя, тем быстрее он уберется восвояси. Спустившись по закругленной каменной лестнице, они оказались в широком коридоре с неоригинальным названием — Галерея Железных Факелов. Уникальным его делали именно эти факелы, ярко-зеленое диковинное пламя которых отражалось от черного мрамора стен, создавая бледноватое зеленое свечение по всему коридору. Происхождение этого огня оставалось неясным, о чем Эймонд, с любопытством разглядывавший факелы, не преминул спросить. — Это особый состав, Ваше высочество, — скрипучим голосом и с заметной неохотой принялся пояснять Его Мудрейшество Беннок. — В слишком больших концентрациях и нерадивых руках он может быть смертельно опасен, потому мы храним секрет его изготовления в тайне от мира. — Однако это не мешает вам освещать этим смертельно опасным составом вашу знаменитую Галерею, — не удержался от ремарки Эймонд. — Только при встрече важных гостей, вроде вас, — без улыбки отозвался старик. — В остальное время она освещена так же, как и вся остальная часть здания. Впереди показалась развилка, а посередине вся стена от пола до потолка была выложена разноцветной мозаикой, изображавшей во весь рост пухлощекого мужчину средних лет, с вьющимися волосами, отливавшими рыжим, маленькими, вдумчивыми глазами и небольшой черной шапочкой на голове. В одной руке мужчина, облаченный в темно-красную, почти бордовую тунику и черную накидку, застегнутую на правом плече брошью, держал скипетр, верхний конец которого был выполнен в форме золотого, пылающего шара, а в другой — ветхий фолиант. Мозаика была столь ювелирно выполнена, что Эймонд, бывший большим ценителем изобразительного искусства, невольно залюбовался качеством работы. Надпись внизу была сделана на незнакомом Таргариену языке. Заметив, что гость замешкался, Беннок проследил за его взглядом. — «Все есть яд, и все есть лекарство», — прочитал он надпись. — Это изображение великого алхимика, которого мы считаем основателем нашей Гильдии, Его Мудрости Парациллана. — Что это за язык? — Это древнегискарская письменность, мой принц. Парациллан был родом из Астапора, — Беннок кивнул на удивленный взгляд принца. — Сейчас древнегискарская письменность почти утеряна, но в годы жизни Парациллана Гискарская Империя была в самом расцвете своего могущества. Его Мудрость вел свои записи именно на этом языке, и с тех пор древнегискарский является единым языком всех алхимиков, с помощью которого мы можем понимать друг друга, даже будучи родом из другого конца света. О том, что древнегискарская письменность сохранена и используется алхимиками Эймонд слышал впервые. В нем тут же пробудился алчный до знаний мальчишка, пожелавший во что бы то ни стало выучить этот язык. — Ваша Гильдия довольно древняя, насколько я могу судить? — предположил он, скорее из желания наладить контакт с хмурым алхимиком, нежели из искреннего любопытства. — Она древнее Ордена мейстеров, — с легким пренебрежением хмыкнул Беннок. Эймонд вспомнил, как однажды мейстер Орвиль, отличавшийся сдержанностью в высказываниях, весьма нелестно отозвался о Гильдии алхимиков, сравнив их с шарлатанами и колдунами, ничего не смыслящими в науке. Похоже, неприязнь и презрение мейстеров к алхимикам были полностью взаимны. — Во всем мире существуют три Дома Гильдии алхимиков, — продолжил Беннок, зашагав дальше по одному из коридоров. — Первый и самый древний находится на родине Парациллана — Астапоре. Второй — в Кварте, и, наконец, третий здесь, в Королевской Гавани. Этот Дом самый молодой из трех, но даже он был создан намного раньше рождения Перемора Хайтауэра. Таргариен поморщил лоб, безуспешно пытаясь вспомнить этого Перемора, но чертовых Хайтауэров было что собак нерезаных. Так и не вспомнив, он на всякий случай нацепил умный вид. Тем временем они успели дважды свернуть налево. Коридоры, по которым они шли, были самыми заурядными — каменные стены, каменный пол и обычные факелы с самым обыкновенным огнем, разве что на стенах Эймонд заметил высеченные надписи на том же древнегискарском языке. Проходя мимо одной из приоткрытых дверей, Эймонд заметил распространявшийся из помещения густой фиолетовый дым со сладковатым запахом. В коридорах они пару раз натыкались на небольшие группы мужчины в схожих одеяниях, с важным и серьезным видом обсуждавших что-то. При виде них мужчины сдержанно кланялись, приветствуя спутника Эймонда словами «Ваша Мудрость». На самого принца особого внимания не обращали, только скользили не слишком заинтересованными взглядами по его лицу и вновь отворачивались. Мимо них спешно пробежал юный ученик, что-то бормоча себе под нос. Едва не врезавшись в Беннока, он в последний момент затормозил, быстро поклонился, пробормотав «Ваша Мудрость» и помчался дальше, никак не обозначив, что узнал принца. Эймонд нахмурился. — Похоже, ваша Гильдия не отличается гостеприимством, — едко заметил он. — В нашей Гильдии не принято отвлекать людей, занятых делом или важной беседой, как и навязываться гостям, прибывшим не к ним, ибо это считается проявлением дурного тона и невежества. Мои братья, безусловно, узнали вас, Ваше высочество, однако свое почтение они выразят чуть позже, когда мы обсудим ваше дело, — бесцветным голосом пояснил старик. И тут Эймонд осознал, сколь мало ему было известно об алхимиках и их загадочном обществе. Причина собственного посещения этого закрытого общества ненадолго отошла на задний план, уступив место естественному любопытству. — Кхм, прошу простить мне мое невежество, — чуть не подавившись последним словом, промолвил он, — но чем именно занимается ваша Гильдия? О вашем обществе известно крайне мало, ведь, в отличие от упомянутой вами Цитадели, вы не делитесь даже обрывками своих знаний. Несмотря на скромное начало, таргариенское нахальство все-таки дало о себе знать. Ну, не умел принц, выросший в замке, быть деликатным или избирательным в словах. — Позвольте сперва уточнить, — Беннок остановился. — Вы прибыли сюда ради наших тайных знаний? — Да, — кивнул Эймонд. — И нет. Я не собираюсь красть ваши ценные тайны, однако ваши знания мне пригодятся. Но прежде, чем раскрывать вам суть своей проблемы, я бы хотел быть уверенным, что пришел в правильное место. Беннок хмыкнул, смерив его изучающим взглядом, а затем вновь продолжил путь. Если и было что-то общее между архимейстерами Цитадели и алхимиками, так это этот снисходительно-уничижительный взгляд, как бы говорящий, что собеседник — неуч, которого эти великие умы вынуждены терпеть в силу досадных обстоятельств. Непочтительная, даже изрядно надменная манера этого человека себя вести крайне раздражала Эймонда. Однако стоило набраться терпения, раз он желает получить здесь помощь. Гильдия алхимиков славилась своей замкнутостью и скрытностью, ревностно, словно девица свою девственность, хранившей свои секреты. Самое то, что ему было сейчас нужно. — Алхимия — это древнее искусство, мой принц, — старческий голос Беннока впервые с момента их знакомства прозвучал не скучающе, а вдохновенно. — Оно изучает глубинную природу веществ, их состав, их свойства. Из чего состоит обычный камень? Что будет, если смешать кислоту с щелочью? Какие болезни можно излечить при помощи трав и почему одна и та же трава в одном случае лекарство, в другом яд? Тысячи комбинаций веществ, способных дать тысячи и тысячи лекарств. Можно ли один металл превратить в другой? И множество подобных вопросов, которые мы изучаем веками, однажды помогут людям жить дольше, творить невиданные доселе чудеса и обрести могущество Богов. Они, наконец, добрались до кабинета алхимика. Открыв скрипучую дверь, Беннок пропустил вперед гостя, а затем вошел сам. Это оказалось небольшое помещение, в котором мог обитать только ученый. Эймонд с интересом принялся рассматривать убранство комнаты. Три стены из четырех были сверху донизу забиты полками. На некоторых из них были книги разной степени ветхости и толщины, на других — огромное количество склянок, пузырьков, флаконов. В некоторых из них хранились высушенные и измельченные травы, в других жидкости разных цветов и густоты. В кабинете было три стола: один рабочий, на котором Главный алхимик писал и читал, другой, длинный и узкий, был заставлен колбами и котлами, мензурками, деревянными ложками и прочими принадлежностями, предназначение которых Эймонд не знал. Ну, а третий стол был завален книгами, которыми алхимик пользовался чаще остальных. Эймонд успел разглядеть в них необычные рисунки и записи на все том же древнегискарском. Беннок уселся за письменный стол, предложив гостю одно из двух видавших лучшие времена кресел. Когда юноша уселся, старик продолжил: — Цитадель кичится своими знаниями, не признавая никого и ничего, кроме себя, однако их мышление слишком узко, слишком закостенело. Они живут в прошлом и настоящем, но страшатся заглядывать в будущее, ибо боятся своих Богов. Что же это за милосердные Боги, раз их так легко прогневить обычной любознательностью? — Кто-то может грешным делом решить, что это богохульство, Ваша Мудрость, — без тени упрека усмехнулся Эймонд, скрестив руки. — Однако ж, это правда, — качнул старческой головой алхимик. — Вот скажите мне, мой принц, почему Цитадель до сих пор подчиняется Септе, запрещающей вскрывать трупы? Представьте себе человека, в самом расцвете сил умершего от разрыва кишок, как ваш дед, покойный принц Бейлон. Если бы ученые умы начали изучать человека изнутри, они обнаружили бы много интересного, я уверен. Они бы уже давно научились проводить операции, способные спасать жизни людей. Знаете ли вы, что в древности в И-Ти проводили некоторые подобные процедуры. Сохранились даже письмена с описанными ими наблюдениями. — Даже не знаю, что вам ответить, — слегка обескураженно проговорил Эймонд, не ожидавший, что беседа завернет в подобном русле. — Быть может, есть вещи, в естественное течение которых не стоит вмешиваться. Принцу Бейлону суждено было умереть, ибо такого было веление Богов. Таргариен запнулся, заметив, что Беннок искренне веселится, слушая его. Этот старикашка, что, насмехается над ним?! — Это не ваши мысли, мой принц. Весь этот бред вам внушили ваши септоны и септы. Если Богам было неугодно познание, зачем они наделили нас разумом? Зачем возвысили над остальными животными? Это были весьма крамольные вопросы, о которых Эймонд никогда не задумывался в силу своего образа жизни, не включавшего ни глубокое погружение в дебри веры, ни постижение тайн науки. — И вы занимаетесь этим? — медленно промолвил Эймонд, внимательно глядя на алхимика. — Тем, что Септа запрещает? — О, нет. Трупы мы не вскрываем, — хмыкнул Беннок. — Мы изучаем более глубокие материи, некоторые из которых невежественные глупцы из Цитадели сочтут магией и колдовством. Но, уверяю вас, Ваше высочество, у всего есть разумное объяснение. Он перевел взгляд на стену позади Эймонда и указал рукой на висевший там портрет: — Это портрет одного из великих алхимиков, жившего три сотни лет назад, Джабио Геры. Его книгу вы можете увидеть на полке. В ней он описал лечебные свойства множества растений, их употребление и дозу, превысив которую, вы превратите лекарство в яд. Он изучал концепцию элементов, трансмутацию металлов. Ему принадлежит теория, что сухие испарения, конденсируясь в земле, дают серу и ртуть, а те, в свою очередь, соединяясь в различных соотношениях, образуют семь металлов: олово, железо, свинец, медь, ртуть, серебро и золото. А рядом лежит труд другого ученого, который изобрел бумагу, с помощью которой можно отличить щелочь от кислоты. Множество алхимиков изучали и продолжают изучать природу материи и первоматерии, их преемственность и изменчивость их субстанций. Мы ищем возможность превращать любой металл в золото, и, возможно, однажды нам удастся проникнуть так глубоко в эти материи, заглянуть в них до самых мельчайших частичек, невидимых человеческому глазу, и найти там секрет бессмертия. Эймонд слушал старика, борясь с желанием прямо сейчас покинуть это место. Чем больше он слышал, тем больше Беннок казался ему чудаковатым фанатиком, а его речи откровенным бредом. Половина из сказанного и вовсе пронеслась мимо его ушей, так и не достигнув мозга. А уж слова, которые алхимик использовал, напоминали абракадабру. Его сомнения слишком явственно отразились на лице, отчего Главный алхимик криво усмехнулся. — Теперь вы считаете меня сумасшедшим, не так ли? Что ж, нашему брату не впервой сталкиваться с неверием. — Быть может, мне будет проще поверить, если вы продемонстрируете мне что-то из ваших утверждений. — Таргариен постарался вложить в свои слова всю вежливость, на которую был способен. Беннок покачал головой. — Все, что я вам покажу, будет воспринято вами за фокус или магию при отсутствии веры. К тому же, мы, алхимики Гильдии не занимаемся ярмарочным фиглярством и демонстрацией своих умений. Это удел уличных шарлатанов, называющих себя алхимиками и которыми наводнены улицы залива Работорговцев. — Он серьезно посмотрел на Эймонда. — Вы прибыли сюда за советом или помощью. Мы готовы вам помочь по мере своих сил, но ежели вас терзают сомнения, вы вольны передумать, Ваше высочество. Эймонд оценивающе посмотрел на старика. Хоть речи его и звучали достаточно эксцентрично, но взгляд не был лишен здравомыслия. В конце концов, ему нужна была помощь, а обратиться с такой просьбой он мог либо к Орвилю, либо к алхимикам. И если первый тут же разболтал бы все Эйгону или матери, то о молчании последних можно было не беспокоиться. Решившись, Эймонд выудил из внутреннего кармана дуплета небольшой белый платок и протянул его алхимику. Тот, взяв его в руки, осторожно развернул, пока на свет не явились самые обычные черно-белые четки с небольшой семиконечной звездой на конце. — Эта вещь была привезена из Эссоса, — пояснил Эймонд. — Она долгое время находилась у молодой женщины, носившей под сердцем ребенка. Не так давно эта женщина разрешилась от бремени, однако дитя… родилось мертвым. У меня есть опасения, что эта вещь могла быть проклята или заговорена. Вы сказали, что не занимаетесь магией, тогда, может, вы сможете подсказать мне того, кто способен помочь в этом деликатном деле? Эти проклятые четки лишили его покоя. Никто не обратил на них внимания, кроме него. Даже мать. И, может оказаться, что они все были правы. Но Эймонд не смог бы спать спокойно, не убедившись в правильности или ошибочности своих догадок. Элейна была лживой, двуличной дрянью, что сумела одурачить весь двор, кроме него и королевы-матери. Они упустили момент, когда эта змея пробралась под кожу Эйгона, и теперь вынуждены были наблюдать, как она филигранно вила из него веревки. Но даже столь хитроумная змея однажды может оступиться. Интуиция подсказывала Эймонду, что их так называемая королева не стала бы просто так дарить подарки Рейне. А уж после родов сестры он окончательно уверовал в свои суждения. Но прийти со своими подозрениями без твердых доказательств к Эйгону он не мог, с брата-короля сталось бы наказать его за клевету на королеву. Вмешивать мать он также не желал, не разобравшись сперва сам. Старый алхимик ответил не сразу. Сперва он принюхался к четкам, держа их через платок, затем, взяв лупу, начал изучать каждый камешек по отдельности, не притрагиваясь к ним. — Грань между магией и наукой очень тонка, мой принц. Все может быть куда проще, — Беннок поднял седую голову. — Эта вещь может быть отравлена. А может, это обычные четки, никак не причастные к печальной трагедии вашей сестры. Эймонд сжал зубы. Какой бы замкнутый образ жизни эти алхимики или чернокнижники не вели, слухи о Рейне не обошли стороной и их Гильдию. — Если Ваше высочество согласится оставить эту вещь у нас на некоторое время, я и мои братья изучим ее, чтобы после сказать вам точно, имеет ли злая рука отношение к смерти вашего племянника. — Сколько вам потребуется времени? — деловито поинтересовался Эймонд. — Сказать сложно, скорее всего, несколько дней или даже недель. — Хорошо, — с ноткой недовольство согласился Эймонд, рассчитывавший в глубине души, что ему в тот же день дадут ответ. — Думаю, вы понимаете, что о нашем разговоре не должна знать ни одна живая душа? — добавил он жестко, поднимаясь. — Ваше предупреждение излишне, — алхимик поднялся следом. — Гильдия умеет хранить не только свои тайны, но и вверенные ей чужие секреты. Таргариен удовлетворенно кивнул. Каждый, знакомый с ним хоть немного, остерегся бы становиться причиной его расстройства. Так что, если у Беннока есть капелька мозгов, а они у него есть, он не станет злить Эймонда Таргариена. Уходя, он не забыл оставить Главному алхимику внушительный мешок золота, пообещав, что заплатит столько же, когда получит ответы. Однако когда Эймонд, накинув на голову капюшон, оседлал коня и припустил в сторону замка, его не покидало неприятное ощущение, будто он ступил в зыбкое болото, из которого не выберется сухим.

***

Настоящее время

Десятый месяц 130 года от Завоевания Эйгона

В покоях матери было, по обыкновению, светло и пахло цветами, когда Эймонд туда зашел. Лейна любила свежесть и аромат сирени, стараясь всюду окружать себя этими цветами. Теплый ветер развевал легкие занавески, лаская своими касаниями волосы королевы. Но для Эймонда эта комната была дорога по другой, донельзя сентиментальной причине: самые светлые воспоминания детства, трепетно лелеемые им, были связаны с этой комнатой и старой детской. Мать нередко позволяла им подолгу засиживаться в ее гостиной, играя, пока взрослые вели свои, как им тогда казалось, серьезные беседы. Откуда ж им было знать, что в присутствии детей могли обсуждаться только бытовые вопросы замка да сплетни. Порой Корлис составлял им — ему, Рейне, Бейле и совсем еще маленькому Дейрону — компанию по вечерам, развлекая их морскими байками. Но самыми любимыми воспоминаниями Эймонда были те, в которых мать собирала их вокруг себя и терпеливо выслушивала, как прошел их день, а они наперебой спешили поведать ей о своих детских буднях. Улыбнувшись воспоминаниям, Эймонд бросил взгляд в приоткрытое окно, из которого он увидел парящих высоко над городом Среброкрылую, Вермакса и Лунную Плясунью. Значит, к ночи драконоблюстители выпустят Гискара и Солнечного Огня. Мать сидела на диване, такая удивительно привлекательная и молодая, что юноша невольно залюбовался ею. Сегодня она облачилась в серо-зеленое платье с высоким воротником и плотной шалью на тон темнее. Длинные волосы были собраны в пушистую косу, в которую служанки вплели маленькие фиолетовые фрезии. Несколько локонов у висков игриво выбивались из прически, приковывая взгляд случайного наблюдателя. Лейна была изящна и по-валирийски красива, и даже неглубокие морщинки, что тянулись от уголков ее глаз, не портили эту красоту. Даже больше — в глазах Эймонда она была самим совершенством. Ни одна женщина не смогла бы затмить ее. Однако он пребывал в твердом убеждении, что ни его братья, ни сестры не видели, сколь на самом деле удивительной женщиной была их мать. Эйгон относился к матери прохладно и с твердой непреклонностью держал ее на расстоянии, хоть причины этой сдержанной, но непримиримой враждебности так и оставались для остальных загадкой. Бейла видела в матери противника, которому она каждый раз ставила цель бросить новый, еще более дерзкий вызов. Послушная и тихая Рейна любила и уважала мать, но столь же боялась ее гнева. Что до Дейрона, то этот индивид и вовсе прожил в Староместе так долго, что, скорее всего, и думать забыл о семье. При виде сына Лейна лучисто улыбнулась и протянула руки, приглашая его сесть рядом. Эймонд с улыбкой приблизился. — Эймонд, мальчик мой, наконец-то ты решил навестить мать, — Лейна нежно погладила его по щеке и шутливо пожурила: — Кажется, в последние дни вы, молодой человек, очень заняты. Я вас почти не вижу. Похоже, мне придется велеть сиру Гвейну, чтобы он не загружал тебя сверх меры. Около года назад Эйгон распорядился, чтобы Эймонд поступил в помощники начальнику золотых плащей. Решение брата-короля было продиктовано необходимостью занять чем-то младшего брата, просиживающего в борделях штаны. Поначалу королевский указ был встречен голодным бунтом и твердой уверенностью, что мать или Корлис за него несомненно вступятся, но когда Гвейн Хайтауэр в одно утро, заручившись поддержкой и одобрением короля, разбудил его ушатом ледяной воды, Эймонду пришлось признать жестокую действительность жизни: даже если ты принц крови, работать тебе все равно придется. Однако, вопреки его худшим ожиданиям, служба в рядах золотых плащей под командованием Хайтауэра пришлась ему по душе. Хайтауэр не выделял его, не возвышал над остальными, заместо этого приучив есть похлебку за одним столом с обычными солдатами, исполнять приказы и самого их отдавать. Ему удалось вбить в голову вздорного принца, что уважение надо уметь заслужить. И Эймонд его заслужил — решимостью, жесткостью, не раз граничившей с жестокостью, твердостью и беспристрастностью. Через пару лун он уже уверенно отдавал приказы подчиненным и карал уличных преступников. — Хайтауэр нагружает меня не больше, чем мне бы того хотелось. К тому же, мама, мы с тобой ужинали вместе позавчера, — напомнил Эймонд, целуя ее ладонь. — Ты имеешь в виду семейный ужин с новой королевой? — саркастично изогнула бровь Лейна, поднося к губам граненый фужер с медовым вином. — Тот, на котором я изображала радушную свекровь, а Элейна в поте лица пыталась выглядеть королевой? Уволь, этот ужин надолго отбил у меня аппетит. Эймонд понимающе фыркнул. Он полностью разделял материнскую неприязнь к Элейне, убежденный, что под красивым личиком та скрывала от мира свою мелкую и гнилую душонку. Ужин, на котором Эйгон осчастливил свое семейство радостной вестью о беременности Элейны, можно было назвать театральной постановкой с громким названием: «Когда курица снесла яйцо». — Боюсь, мама, теперь она — наша королева, и нам придется смириться с необходимостью отвешивать ей поклоны при каждой встрече. Воистину, у Богов премерзкое чувство юмора! — Это был не первый раз, когда он сокрушался на эту тему. — Видела ли ты, каким триумфом горели ее глаза, когда Эйгон объявил о ее положении и будущем наследнике? А с каким снисхождением она обращалась к Рейне! — Птице должно летать только так высоко, как позволяют ей ее крылья, — Лейна откинулась на спинку кресла. — Позволим же нашей заносчивой птичке подниматься выше. Пусть высота вскружит ей голову, маня дальше и дальше, пока она не обнаружит, что не может дышать. И когда она будет падать, нам останется только позволить ей разбиться. — Знаешь, мама, — серьезно протянул Эймонд, — если бы она видела, с каким выражением лица ты произнесла эти слова, она бы улепетывала из Красного замка, сверкая пятками. Лейна рассмеялась. — Забудем о ней, — отмахнулась она. — Ты сегодня собрался выйти в город? Эймонд не стал задавать смешные вопросы о том, откуда ей это стало известно. Благодаря вездесущему Ларису королеве-матери порой открывалось не только настоящее, но и недалекое будущее. — Мой лучший друг вернулся с войны, — пожал он плечами. — Необходимо многое наверстать, прежде чем он вновь покинет нас. При упоминании Бейлона Лейна на мгновение опустила глаза, улыбка на ее лице дрогнула, а между бровей пролегла морщинка. — Я много раз предупреждала тебя, Эймонд, — вздохнула она. — Дружи с Бейлоном, если желаешь. Но никогда не забывай, чей он сын. — Как скажешь, — легко согласился Эймонд, не желая спорить. Но у матери, как видно, сегодня был день наставнического настроения. — Дети Рейниры и Деймона уже давно выросли из возраста, когда человеком еще не движут амбиции и корысть, Эймонд, — начала она. — Ты должен быть всегда настороже, когда… — Мама, не сотрясай зря воздух, — теряя терпение, прервал ее Эймонд. — Черные раздавлены, и не в интересах Деймона и Рейниры подрезать сук, на котором они сидят, уничтожая свою и без того подмоченную репутацию. А что касается Бейлона… я знаю его, как облупленного. Он никогда не предаст нашей дружбы. Эта самая дружба всегда была камнем преткновения с матерью. Вспыльчивый по натуре Эймонд очень быстро выходил из себя, стоило Лейне пуститься в дебри нравоучений. Откуда было матери знать, что узы, связывавшие его с Бейлоном, были куда прочнее обид прошлого. Их дружба зародилась легко, с первого же совместного урока мейстера. Малолетний Бейлон тогда, отчаянно скучая, вознамерился сбежать с урока. К вящему удивлению Эймонда, этот незнакомый малец, не вызывавший доверия, предложил ему присоединиться. Кто знает, как сложилась бы их жизнь, откажись тогда Эймонд. Но благоразумие было благополучно отброшено, и следующие несколько часов двое беглецов провели, скрываясь от разыскивавших их по всему замку стражников. Тогда впервые мальчики ощутили родство — не кровное, а куда более глубокое: родство душ. С тех пор дети злейших врагов стали неразлучны. Дружба эта благотворно влияла на обоих, отчего Веларионы не спешили ее пресекать. Необщительный и немного угрюмый Эймонд, которого Рейнис сравнивала с колючим цветком, что раскрывается только рядом с теми, кому доверяет, становился более общительным и жизнерадостным. Сумасбродство и задорность Бейлона невольно заражали его, понемногу внося коррективы в его характер. Сам же Бейлон, а следом за ним и его младшая сестра быстрее привыкали к Красному замку, постепенно оттаивая и все меньше напоминая ощетинившихся волчат. Сжав челюсть, Эймонд с минуту молчал, в глубине души сожалея о своей вспышке. И действительно, как и ожидалось, колючий, опасный блеск появился в глазах Лейны — верный предвестник бури. Нужно было срочно спасать положение. Тут его взгляд весьма своевременно упал на раскрытое письмо на столе, на котором он разглядел знакомую подпись. — Дейрон прислал письмо? Что он пишет? Лейна сощурилась, в два счета раскусив его неуклюжую попытку соскочить с опасной темы. Будь у нее реальное желание продолжить спор, Эймонду пришлось бы туго. К счастью для него, такого желания у Лейны этим утром не оказалось. Закатив глаза, она протянула руку к письму: — Твой брат мечтает стать архимейстером, как дядя Вейгон, — усмехнулась она. — Единственный вопрос, который его мучает, это архимейстером чего, астрономии или истории. Эймонд ухмыльнулся. Его тринадцатилетний брат время от времени забывал, что он обручен с Флорис Баратеон, что он всадник дракона и принц крови, а значит не может посвятить себя Цитадели. С промежутками в несколько месяцев к ним прилетали вороны с письмами, в которых Дейрон то мечтал заняться медициной, то тайными науками. На этот раз пришел черед астрономии. — Говорю тебе, мама, забирайте его из этого гнезда, пока эти надутые книгочеи окончательно не запудрили ему мозги. Лейна собиралась ответить, но ее перебил настойчивый стук в дверь. После позволения в покои вошел сир Марстон, один из королевских гвардейцев. — Ваша милость, — гвардеец степенно поклонился. — Прошу меня извинить, но Его величество созывает срочное собрание Малого совета и просит вас присутствовать. Срочное собрание Малого совета созывалось только в крайних случаях, и случались эти случаи крайне редко. Несмотря на явную чрезвычайность ситуации, мать с невозмутимым видом поднялась, расправила складки платья и неторопливо двинулась к выходу с поистине царским видом. Весь эффект был испорчен покашливанием того же Марстона, привлекавшего к себе внимание. — Его величество велел привести и принца Эймонда. Эймонд переглянулся с матерью. Вот теперь недоумение отразилось и на ее лице. Эймонд ободряюще улыбнулся, внутренне ликуя: наконец-то, брат его заметил! — Раз так, не будем заставлять короля ждать, — бодро заявил он. Втроем они направились в сторону зала Малого совета. По пути Лейна попыталась выпытать у Марстона, что произошло, однако рыцарь ничем толковым помочь не мог или не желал. В зале к их приходу уже собрался весь Малый совет во всем своем нахмуренном составе. Ларис Стронг, что-то вполголоса вещавший, умолк на полуслове. — Отлично, все в сборе! — Эйгон нетерпеливо махнул рукой, чтобы Лейна и Эймонд, не мешкая, заняли свои места. Лейна уселась на свое обычное место слева от короля, а Эймонд занял единственный свободный стул в противоположном конце стола. — Что произошло? — мать не стала тянуть кота за хвост и сразу перешла к делу, переводя взор с одного лица на другое. — На Севере восстание, — мрачно возвестил Эйгон. — Амберы, объединившись с Карстарками и Болтонами, созвали своих ближайших соседей и дома, находящиеся с ними в родстве, и восстали против Старков. — Карстарки? — не сдержался Эймонд. — А они-то каким боком ввязались в конфликт Амберов с Гловерами? — Лорд Отто, посвятите моего брата в тонкости северной политики, — Эйгон откинулся на спинку кресла, постукивая пальцами по столу. Десница с выражением вселенской усталости на лице повернулся к Эймонду: — Лорд Криган поддержал Гловеров, отправив Джона Амбера на Стену. Теперь, когда Джон Амбер сбежал, нарушив клятву и волю своего сюзерена, Амберы, вместо того, чтобы отречься от мятежного родича, подняли мечи в его защиту. Формально они выступают против Гловеров, жаждущих крови Джона, но всем ясно, что своими действиями они восстают против Винтерфелла. — Пока вы не сказали ничего нового, — перебил его Эймонд, раздраженный тем, что ему, словно пятилетке, объясняют очевидные вещи на глазах у всех. — Прошу прощения, мой принц, я перехожу к сути, — Отто погладил свою короткую рыжую бороду. — Леди Маргарет Карстарк уже много лет безуспешно умоляет лорда Кригана выпустить ее сыновей из темниц. Разумеется, для нее это восстание является шансом освободить своих сыновей, что уже семь лет находятся в заточении. Эймонд с досадой припоминал, что Бейла рассказывала им о бесплодном ходатайстве Маргарет Карстарк и о том, как они с Эйгоном тогда разошлись во мнениях. Выходит, брат был прав, предлагая бросить леди Маргарет кость. — Карстарки — могущественный дом, как и Амберы, — старческий голос Орвиля дрожал от волнения. — Если они объединятся… — Они уже объединились, мейстер Орвиль, — перебил его Ланнистер. — Хуже может быть только если за ними пойдут мелкие дома, кто по праву родства, кто из-за застарелых обид. А уж после дома начнут припоминать друг другу старые обиды, делить шкуру неубитого медведя… Словом, Север может увязнуть в долгой войне, если мы не вмешаемся. — Что говорит сам лорд Старк? — спросил Корлис. — Возможно, стоило пригласить и его на это собрание? — В таком случае, давайте уж устроим Великий Совет в тронном зале и пригласим туда всех, — язвительно отозвался Уайлд, разведя руками. — Старк является Верховным лордом Севера и имеет… — начал раздражаться Корлис, чья гордыня попросту не могла переварить язвительности в свой адрес. — Лорд Уайлд прав, дедушка, — спокойно пресек зарождавшийся конфликт Эйгон. — Малый совет — это место, где мы можем беспристрастно выносить решения касательно всех Семи Королевств, и присутствие тут заинтересованной стороны нежелательно. — Корлис недовольно запыхтел, но спорить с королем не стал. — Итак, что нам еще известно? Лорд Ларис? — Войско Карстарков выдвинулось из Кархолда, направляясь на запад, — флегматично, как будто все происходящее его не касалось, начал Ларис, — где они собираются объединиться с Болтонами в Дредфорте, Амберы подтянутся с севера. Все вместе они, скорее всего, нападут на Винтерфелл. Эймонду стало любопытно, что же сподвигло Болтонов присоединиться к восстанию Амберов, но в этот раз он предпочел отмолчаться, дабы вновь не выставить себя несведущим глупцом. — Я считаю, что сперва они попытаются занять Хорнвуд… — Нет, они двинутся дальше, на Железный и Каменный Холмы… — Глупости, это самоубийство! В Волчьем лесу, который Гловеры знают, как свои пять пальцев, они будут легкой мишенью! А уж оставлять в тылу… — Говорю вам, они засядут в Хорнвуде, откуда их будет сложнее всего выбить… — Да что вы смыслите в северных замках!.. — Уж побольше вашего, милорд… Начался совершенно бессмысленный спор Ланнистера и Уайлда, порожденный не столько поиском истины, сколько упорным нежеланием признавать чужую правоту. Лейна сидела прямо, рассматривая поверхность стола, не предпринимая попыток их прервать. Эйгон же, подперев рукой подбородок, некоторое время наблюдал за ними с кислым лицом. — В Винтерфелле они будут окружены с трех… — Винтерфелл неприступная крепость, в отличие от… — Успокойтесь все! — прикрикнул Эйгон, ударив кулаком по столу. Воцарилась мертвая тишина. Король редко терял терпение, но когда это все же происходило, молчание становилось на весь золота. Эйгон, гневно поджав губы, переводил взгляд с Ланнистера на Уайлда, заставляя их нервничать. Тут Эймонд невпопад заметил, что брат выглядел совершенно поправившимся, хотя еще несколько дней назад мейстер Орвиль высказывал беспокойство о его нездоровом цвете лица. Сегодня же на Эйгоне не было следов усталости, бледность сменилась легким румянцем, а тошнота явно отступила, судя по наполненному вином кубку. — Мы только час назад узнали о восстании, а вы уже спорите о том, какой замок займут мятежники, — тихо и оттого еще более угрожающе заговорил он. — Не кажется ли вам, господа, что сперва нужно послать своих людей на Север, чтобы получить точные сведения, прежде чем строить теории? Или я ввел в свой Малый совет не помазанных рыцарей, а сборище сплетников? Вероятно, мне стоит отправить лордов Ланнистера и Уайлда на передовую, раз они так хорошо разбираются в тактике и стратегии. Негоже таким талантам просиживать в тепле столицы. Лорды молчали. Лейна с преувеличенным вниманием продолжала изучать поверхность стола, и только поползшие вверх уголки губ выдавали ее настроение. Да уж, мать всегда наслаждалась, когда Эйгон осаждал Ланнистера. Отто первым нарушил молчание, прочистив горло: — Ваша милость, даже если лорд Криган прямо сейчас выдвинется на Север, он доберется туда не раньше, чем через несколько недель. — Именно поэтому мы отправим туда одного из наших драконов, — все еще раздраженно отозвался Эйгон и перевел взгляд на Эймонда. — Я хочу, чтобы ты полетел на Север, помог Гловерам и объединил верные Старкам дома до прибытия Кригана. Ты будешь передавать нам точные сведения о перемещении вражеских войск и расстановке сил. Ликование разлилось в его груди. Внутренний зверь восторженно зарычал, разминая затекшие мышцы. Как же давно он этого ждал! Когда Рейнис отправили в Эссос, когда молва разносила слухи о победах Бейлона, сравнивая его с Порочным принцем, он скрипел зубами, но продолжал ждать, когда придет его черед. Боги оказались милостивы к нему, послав восстание на Севере. Между тем, далеко не все были в восторге от этой новости. Мать вскинула голову и метнула быстрый, встревоженный взгляд на младшего из сыновей. — Ваша милость, — она подалась вперед. — Эймонд не имеет опыта ведения войны. — А у кого он есть, скажи на милость? — Эйгон, казалось, искренне удивился замечанию. — Предлагаешь послать туда Бейлона или Деймона? Сарказм так и сочился в его словах, и это был один из тех случаев, когда ответа на него у Лейны не было. Эймонд с некоторой тревогой следил за матерью, опасаясь, как бы она не предложила собственную кандидатуру. Тогда это был бы жирный плевок в его сторону в присутствии лордов Малого совета: королева-мать настолько не верит в собственного сына, что готова отправиться на бой вместо него. К счастью, Лейна пришла к такому же выводу, судя по тому, что она ограничилась лишь бессильно сжатыми кулаками. — Это мудрое решение, — встрял Корлис. — Есть вероятность, что союзники Амберов и Карстарков пойдут на попятную, когда над их замками пролетит тень Среброкрылой. — А если нет? — подал голос Тиланд. — Его высочество будет сжигать замки? Все взоры обратились к королю. Тот встретился взглядом с Эймондом. Пары мгновений хватило, чтобы братья друг друга поняли. — Принц Эймонд сперва попытается договориться по-хорошему, выступая парламентером, но если мятежники откажутся от королевской милости и прощения, он наглядно продемонстрирует им, почему Торрхен Старк предпочел сложить свою корону к ногам Завоевателя, — твердо вынес приговор Эйгон.

***

Ночь мягко опустилась на Королевскую Гавань, размывая четкие линии и окрашивая все цвета в различные оттенки серого и черного. В то время, как остальная часть города погружалась в дрему, была улица, на которой жизнь в это время только пробуждалась. Обитатели Шелковой улицы с наступлением сумерек постепенно приступали к своим ежедневным обязанностям, которые можно было бы охарактеризовать двумя словами — удовольствие и забвение. В их поисках каждую ночь Шелковую улицу посещали сотни людей. И хоть благородные леди нередко свысока, презрительно кривя губы, взирали на блудниц, шутов и артистов, развлекающих гостей улицы, они подчас забывали о простой истине: далеко не всегда люди приходили на Шелковую улицу в поисках низменной похоти, порой их влекла жажда забыться. Что может быть более пьянящим, чем сорванные оковы? Что может быть желанней объятий свободы и слаще любви любимой женщины? Только их суррогаты. И эти суррогаты — фальшивые и искаженные подделки — и влекли к себе усталые, заблудшие души. Но, разумеется, трое приятелей, направлявшихся в бордель «Голубая жемчужина» с этими усталыми душами не имели ничего общего. Их туда тянула бурлящая кровь и горячность молодости, рвущейся к утехам и удовольствиям. Все трое приходились друг другу родственниками, но что еще более значимо, они были представителями правящей династии и ее ближайшей родни, о чем говорили серебристые волосы. Следом за ними, на приличествующем расстоянии шли четверо стражников. Завернув за угол, компания вышла на узкую мощеную улочку, на которой какого-то бедолагу отчаянно рвало. Да и вообще, эта улица, через которую они срезали путь, была завалена нечистотами и пахла соответствующе. Люцерис, брезгливо поморщившись, прикрыл нос рукой, перешагивая через подозрительного цвета жидкость. Бейлон и Эймонд же, увлеченные горячим спором о том, кто лучше как воины, тирошийцы или лиссенийцы, не проявляли никаких признаков неудобства, как будто даже не заметив ничего, оскорбляющего их благородные носы и глаза. Выбравшись из смердящей улочки, молодые люди очутились перед неприметным задним входом «Голубой жемчужины». — Ну, Люк, — Эймонд хлопнул кузена по спине, — готов познать удовольствия, о которых ты прежде не ведал? — Люцерис пробормотал в ответ что-то невнятное. — Сегодня, я, так и быть, уступлю тебе Ашаю. Поверь, эта девка… Болтая в подобном ключе, Эймонд поволок его внутрь, Бейлон же, посмеиваясь над усердием приятеля, последовал за ними. Внутри их тут же окутал запах благовоний, слишком душный после прохлады улицы, но достаточный, чтобы затуманить разум, выкурив из него все лишние мысли. «Голубая жемчужина» считалась по праву одним из лучших борделей Шелковой улицы. Внутреннее убранство впечатляло роскошью с претензией на утонченность. Хозяйка заведения не скупилась на деньги, когда дело касалось внешнего лоска, однако ошибочно принимала помпезность за хороший вкус. Мраморный темно-бордовый пол, громоздкие люстры, тяжелые синие и фиолетовые портьеры с золотой вышивкой, вычурные статуи обнаженных дев, привезенные из Лисса, безвкусные, зато удобные диваны, обтянутые шелковыми обивками, дорогие мирийские ковры и гобелены с изображением совокупляющихся мужчин и женщин, разбросанные повсюду бархатные подушки — таков был интерьер гостиной, занимавшей весь первый этаж. Единственным достойным внимания искушенного знатока здесь были две большие картины маслом, висевшие на стенах. На одной из них была изображена знаменитая лиссенийская куртизанка Мираниям, полностью обнаженная, с мягкими золотистыми волосами до самых колен, посвящающая в рыцари молодого оруженосца, взирающего на нее снизу вверх обожающим взором. Люди на картине смеются и салютуют кубками, что дает понять несерьезность происходящего, как и высокое положение блудницы. На второй картине, судя по интерьеру, был нарисован один из летнийских храмов любви, в котором несколько темнокожих женщин и мужчин удивительной красоты, блаженно разлегшись на мягких подушках, встречали гостей храма, пришедших туда в поисках любви. Обе картины были написаны известным художником из Пентоса и волей неблагодарной судьбы оказались в гостиной вестеросского борделя. Ни хозяйка, ни тем более ее посетители не ведали об истинной ценности этих картин. Здесь не было стен и дверей, и только светлые занавески отделяли некоторые участки гостиной друг от друга, создавая своеобразные отсеки, а полупрозрачные, кружевные балдахины самую малость скрывали от глаз любовные ложа у стен. Прыткие слуги сновали по гостиной с подносами, полными фруктов и вина. Ну а для любителей уединения предоставлялись комнаты на втором этаже, где они могли не беспокоиться о сохранности своих тайн. Однако Эймонд и Бейлон редко поднимались на верхний этаж борделя, предпочитая шумные оргии тишине. Впрочем, спроси об этом кто-нибудь их самих, они с апломбом ответили бы, что блуд здесь возведен в ранг высшего искусства, которое становится доступно лишь тем, кто не боится протянуть руку к огню. Едва они вступили на эту территорию разврата и чувственности, где со всех сторон доносился смех, пьяный говор и стоны, как к ним, покачивая бедрами, приблизилась сорокадвухлетняя хозяйка заведения, Кайла. — Кого я вижу, — пропела женщина с сильным лиссенийским акцентом. — Принц Бейлон собственной персоной. Давненько вы к нам не захаживали, мой принц. Неужто ваш юношеский пыл так быстро иссяк? С этими словами она недвусмысленно положила руку ему на пах. — Я был несколько занят, поджигая задницы твоим соотечественникам, — не остался в долгу Бейлон. Лиссенийка рассмеялась низким, волнующим смехом и убрала руку. — Эти глупцы заслужили немного поджариться. Нужно уметь вовремя признавать поражение. — Она перевела заинтересованный взгляд на Люцериса. — А кто ваш очаровательный спутник? — Это Люцерис Веларион, — представил Люка Эймонд. — Внук Морского Змея, наследник Дрифтмарка после своего отца, всадник Арракса, а также наш кузен. Последнее было произнесено так, словно остальные титулы должны были меркнуть перед титулом «кузен». Глаза Кайлы загорелись алчным огнем, когда она поняла, что может заполучить в свою коллекцию важных клиентов еще одного драконьего всадника, который, к тому же, не просто наследник богатого и родовитого дома, но и кузен самого короля — из не опальный половины его родни. — Вы впервые у нас, мой мальчик? — она скользнула ладонью по плечу Люка, делая вид, что не замечает его покрасневших ушей. — Я подберу вам лучшую из моих девочек. — Кайла задумалась. — Кажется, Ашая как раз свободна. Женщина сделала знак высокому мужчине, чья смуглая кожа выдавала уроженца Летних островов. Спустя минуту перед ними уже стояла полуобнаженная летнийка с копной иссиня-черных кудрей, игривыми зелеными глазами и притягивающей взор пышной грудью. — Ашая, позаботься о нашем госте, — приказала хозяйка, и, когда девушка потянула за собой Люцериса, похожего на завороженный помидор, и думать забывший о спутниках, повернулась к своим постоянным посетителям. — Пойдемте, принцы, я пришлю вам своих девочек. Желаете кого-то конкретного? Спустя пару часов Эймонд и Бейлон, изрядно подвыпившие, лениво развалившись на диванах, смеялись над кривляниями местного шута, попутно поглаживая ластившихся к ним блудниц. Помимо них, в «Голубой жемчужине» этим вечером отдыхали еще несколько гвардейцев, парочка дорнийских купцов, а также несколько железнорожденных. Люцериса шустрая Ашая увела на верхний этаж, и Бейлон шутил, что до утра Люка ждать не стоит. Шестнадцатилетняя Талия, любимица Эймонда, гордо восседала у него на коленях с видом победительницы. Он заприметил ее около года назад, когда она только попала в притон. Застенчивая и скромная, неуверенная в себе девушка сразу привлекла к себе его внимание. Талия была еще невинна, и, стоит сказать, этим напоминала нежную лилию, попавшую в куст красных роз. С тех пор он всегда выбирал ее, приходя сюда. Даже если принц и брал других шлюх, Талия всегда была рядом. Глуповатая и неграмотная, она заглядывала ему в рот с искренностью влюбленной девицы. И это поклонение чрезвычайно льстило его самолюбию. — Выпьем за Эймонда Таргариена! — воскликнул Бейлон, поднимая кубок. — За всадника Среброкрылой, грозу северных мятежников! Слухи о восстании Амберов на Севере разнеслись по столице с поразительной скоростью. Сразу за этим начались пересуды о том, какого дракона пошлют подавлять мятеж. Не став долго гадать, обитатели столицы пришли к выводу, что этим человеком будет Эймонд, который уже однажды бывал на Севере во время попытки Беннарда Старка удержать регентсво против воли подросшего племянника. Тогда именно присутствие брата короля сыграло решающую роль в победе Кригана. Когда в ответ на вопрос Бейлона, он ли отправится подавлять мятеж, Эймонд ограничился своим коронным хмыканьем, его молчание было воспринято как положительный ответ. После громогласной здравицы со всех сторон раздались одобрительные посвистывания и пьяные возгласы. Эймонд благодушно поднял свой кубок: — И за Бейлона Многоликого, победителя эссоских шлюх! Еще более громкие крики вторили ему. Невзирая на незавидное положение заложника, Бейлон всегда был желанным гостем на Шелковой улице. Он умел расположить к себе любого, даже самого недружелюбно настроенного человека. В отличие от Эймонда. Второй сын Лейны Веларион никогда не признался бы в этом, но он мелочно завидовал другу детства. За легкость, с которой тот сходился с окружающими, за это необъяснимое, безотчетное, но невероятно гнетущее ощущение человека, вынужденного находиться в тени другого. Положение правой руки Гвейна Хайтауэра было почетным и обеспечивало ему лояльность золотых плащей, но не давало того, чего жаждала честолюбивая душа Эймонда. Никогда не отличавшийся педантичностью, он требовал беспрекословного повиновения своим приказам, расценивая обратное как сомнение в собственной компетентности. В вопросах наказания преступников Эймонд мог быть порой излишне жесток, но не столько в силу врожденной кровожадности, сколько в силу той самой неуверенности в себе, сокрытой глубоко на дне души. Наслушавшись рассказов о Порочном принце и его методах наказаний, а также любви к нему золотых плащей, Эймонд неосознанно пытался ему подражать. Веселый нрав, сформировавшийся под влиянием Бейлона, в нем парадоксально уживался со вспыльчивостью и агрессивностью, импульсивными решениями и недальновидностью. При всем при этом он не был лишен проблесков благородства, за что солдаты его искренне уважали. Однако никогда Эймонд не замечал в них той легкости, с которой те тянулись к Бейлону. Словно между ним и окружающими людьми была протянута невидимая черта, которую люди не желали переступать. Иными словами, популярным Эймонда Таргариена назвать было сложно. Шут принялся изображать лорда Амбера, наложившего в штаны при виде дракона и сконфуженно пытающегося найти уборную, прикрывая обеими руками зад. Зрители зашлись в хмельном хохоте от этой низкопробной шутки, и никто не обратил внимания на того самого темнокожего летнийца, что-то прошептавшего на ухо принцу Эймонду, после чего последний, сдвинув брови, поднялся к выходу. После удушливого тепла борделя не такой уж и свежий воздух улицы показался Эймонду настоящей благодатью. Он сделал глубокий вдох и задержал дыхание на несколько секунд, борясь с подступившей дурнотой и головокружением. Спустя некоторое время мир перестал вращаться, и он сфокусировал взор на одинокой фигуре, неподвижно замершей в тени у начала того самого вонючего прохода. Этот невысокий человек с накинутым на голову капюшоном наотрез отказался входить в Дом удовольствий, однако имел наглость потребовать принца Эймонда к себе. Что ж. Положив руку на эфес меча (мало ли кем мог оказаться незнакомец), Таргариен решительно направился к мужчине. Он уже открыл рот, чтобы доходчиво объяснить, почему нежелательно нарушать досуг принцев крови, как мужчина повернулся к нему так, чтобы лунный свет ненадолго осветил его старческое лицо с густыми бакенбардами. — Беннок? — выдохнул Эймонд. Прошло больше месяца с тех пор, как он отдал четки алхимику, и первое время Эймонд все порывался вновь посетить это жутковатое место, однако каждый раз одергивал себя, говоря, что алхимик сам с ним свяжется, как только раскроет тайну четок… или выяснит, что никакой тайны нет, а Эймонд — обычный псих. — Мой принц, — старик чуть поклонился, не поднимая капюшона. — Прошу извинить меня за то, что невольно нарушил ваш отдых. Мне нужно было срочно переговорить с вами. — Вы могли бы послать ко мне гонца или отправить письмо, — Эймонд все еще пребывал в изумлении, что нелюдимый алхимик соизволил покинуть свою берлогу и явиться на Шелковую улицу лично. — Письмо или гонец надежны не больше, чем суеверия мейстеров, — в своей привычной манере хмыкнул Беннок. — Первоначально я собирался отправиться к вам в замок, однако это было бы еще менее разумно, потому я решил встретиться с вами здесь, ибо дело весьма серьезное. — Говорите, — нетерпеливо махнул рукой Таргариен. — Вы разобрались с четками? — Да, Ваше высочество, — алхимик выудил из кармана плаща платок Эймонда, в котором угадывались очертания четок. — Вы ошиблись, думая, что четки прокляты. Как я и говорил, все намного прозаичнее: они отравлены. У Эймонда перехватило дыхание. Неужели он был прав? Эта дрянь посмела подсунуть его сестре отравленные четки! Он грязно и от души выругался. — Вы уверены? — взволнованно уточнил он у алхимика. — Как и в том, что меня зовут Рожар Беннок, — кивнул старик. — Мы провели множество опытов, в том числе и на крысах и кроликах, и обнаружили интересную деталь. Эти четки на третий день меняли цвет прозрачной сильковой кислоты на красный, а также если их поместить в раствор серной щелочи, то в нем образовывался белый порошкообразный осадок. — Не могли бы вы изъясняться на Всеобщем языке, чтобы простые смертные могли вас понять? — раздраженно перебил его Эймонд. — Это редкий яд, мой принц, — алхимик заговорил с ним медленно, как с несмышленым ребенком. — Настолько редкий, что я, хоть и читал о нем в рукописях, не имел раньше удовольствия с ним взаимодействовать. Эймонду захотелось как следует врезать циничному старику, рассуждающему об отравлении его сестры с таким хладнокровием. «Не имел удовольствия», как же! — Поначалу мы добавляли этот осадок в еду для крыс, — продолжил алхимик, — но никакого видимого вреда он им не приносил. Тогда мы, памятуя, кому принадлежала эта вещь, добавили его в еду нескольким брюхатым кроликам. Результат нас поразил. Все семь кроликов разродились сморщенными, уродливыми детенышами, умершими в тот же день. Молодая женщина, носившая эти четки в течение длительного времени, конечно, не глотала яд, однако он впитывался в ее кожу сквозь мельчайшие поры, день за днем закрепляя результат. Это весьма умно, должен вам сказать. Выходит, он был прав с самого начала! Чертова дрянь! Теперь, когда Эймонд знал ее секрет, ему ничего не составит ее уничтожить. Нет, он не будет, как говорила мать, дожидаться, пока она сама упадет. Он подрежет ей крылья уже сейчас. — Вы сможете повторить ваши слова перед королем и королевой? — уже предвкушая эту сцену, спросил он алхимика. Тот уверенно кивнул. — Но у меня будет просьба. — Конечно, как же без личной выгоды. — Я хочу, чтобы в Красном замке признали Гильдию алхимиков орденом ученых и поддерживали наши исследования. — Да-да, конечно, — рассеянно закивал Эймонд, задумавшись о яде. — Вы сказали, что яд редкий. Откуда он? — Из Тироша, мой принц. Змеи, из жала которых получают его вытяжку, обитают в Тироше. Из Тироша… Бейлон полетел в Тирош… Яд из Тироша… Нет, этого не может быть. Это какое-то безумное совпадение. К тому же, Бейлон полетел в Тирош намного позже, когда четки были уже у Рейны. Но он полетел из Драконьего Камня… Деймон мог иметь свои сети в Вольных городах… в Тироше. Таргариен с силой потер лицо, отгоняя остатки хмели. Смутные подозрения, не подкрепленные ни одним разумным аргументом, внезапно сложились в идеальную мозаику. Совсем как ту, что была в Доме Гильдии. Проклятье… Эймонд смутно, словно в тумане, поблагодарил Беннока, обещав прислать остаток вознаграждения и велел дожидаться его дальнейших указаний. Словно со стороны, он наблюдал, как фигура старика растворяется в ночной тьме. Он еще несколько минут стоял неподвижно, застывшим взглядом уставившись в одну точку. Луна уплыла за облака, сделав ночь еще более темной. Из окон «Голубой жемчужины» до него доносилась музыка и смех. Но впервые желания стать частью чужого веселья не было. Перед глазами стояло заплаканное лицо Рейны, ненавистное — Элейны и открытое и улыбающееся — Бейлона. Позади раздались шаги, и Эймонд резко развернулся, выставив вперед меч. — Тише, тише, вояка, северян тут нет, — Бейлон шутливо поднял руки. — С кем это ты разговаривал? Эймонд выдохнул и опустил меч. — Неважно, пойдем обратно, — Эймонд хотел было убрать меч в ножны, но тут заметил, как пристально Бейлон всматривается в его лицо. От него не укрылось, как взгляд друга метнулся к его левой руке с зажатым в ней платком. — Что это? — небрежно спросил он. — Подарок от старого знакомого, — натужно улыбнулся в ответ Эймонд. — Неужели? Так дай погляжу, — Бейлон сделал шаг к нему, протягивая руку. Эймонд отступил назад, отводя руку за спину. Возможно, на него повлияло выпитое вино и утренние слова матери, но теперь в знакомой с детства улыбке кузена ему чудился хищный оскал волка. Бейлон остановился и поднял на него тяжелый взгляд. И Эймонда прошиб пот. Этот взгляд, полный скрытой угрозы, сказал ему все. Бейлон прекрасно знал или догадывался, что именно завернуто в этот платок. Ярость (или вино) ударила в голову, и тут он совершил то, чего никогда не сделал бы в трезвом состоянии — раскрыл свои карты. — Хочешь знать, что это? — Эймонд помахал платком, одновременно делая шаг назад. — Это четки, которые твоя сестрица подарила Рейне. — Проявляй уважение, когда говоришь о своей королеве, — сухо бросил Бейлон. — О-о-о, — Эймонд рассмеялся. — Хочешь, раскрою тебе тайну? Эти четки отравлены. Наша маленькая королева-дрянь травила мою сестру. Хотя, — он нацепил задумчивый вид, — ты ведь и так об этом знаешь, не так ли? — Ты несешь бред, — сквозь зубы прошипел Бейлон, глядя на него исподлобья. — Отдай сюда четки, которые ты, судя по всему, выкрал, и забудем об этом. — Нет-нет, есть человек, который подтвердит мои слова перед лицом короля. Мне интересно одно, — Эймонд указал острием меча на Бейлона. — Ты же был неразлучен с ней. Ты знал об этом? — Эймонд, ты пьян и не ведаешь, что твердишь. Эйгон вырвет тебе язык за такие речи. Просто отдай мне четки, и мы сделаем вид, что этого разговора… — Я не настолько пьян, чтобы не понимать очевидного! — вскипел Эймонд. — Элейна не просто лживая шлюха, она убийца! И ты ее покрываешь! Бейлон молчал, никак не отреагировав но оскорбление в адрес сестры. Оценивал ситуацию. Просчитывал ходы. — Что ты собираешься делать? — ненавязчиво кладя руку на меч, полюбопытствовал он. — О, я собираюсь вывести ее на чистую воду! — презрительно выплюнул Эймонд, понимая, что совершает ошибку, но также смутно догадываясь, что останавливаться уже поздно. Окончательно решившись, Эймонд попытался обойти его, чтобы прямо сейчас же наведаться к королю, и плевать, что была глубокая ночь. Но тут он столкнулся с препятствием в лице Бейлона, не желавшего его пропускать. Даже в таком состоянии он ощутил волны исходившей от кузена опасности. — Не принимай поспешных решений, друг мой, — вкрадчиво прошептал Бейлон, по-дружески хлопая его по груди. — Все может быть совсем не так, как тебе видится. Элейну также могли обмануть. Лучше вернемся обратно к Кайле, а утром обдумаем все на трезвую голову. Договорить Бейлон не успел: молниеносно толкнув его к стене, Эймонд приставил меч к его горлу. — Ты с ней заодно? Отвечай! — прорычал он в лицо другу… Другу ли? — Убери меч, — обманчиво сдержанно прошептал Бейлон. — Видят Боги, Эймонд, не вынуждай меня… — Я задал тебе вопрос! — заорал Эймонд. Нет, все-таки не стоило ему сегодня пить. Координация и быстрота реакции определенно хромали, потому что Бейлон резким движением оттолкнул его руку в сторону, и, когда собственная шея оказалась на безопасном расстоянии от меча, ударил лбом в нос, а после, не дав ему опомниться, пнул коленом по животу. Эймонд согнулся пополам от боли одновременно в животе и в носу. От боли из глаз посыпались искры, а кровь тут же хлестнула из сломанного носа. — Ды, гдебадый убдюдог... — просипел он, зажимая рукой нос и понимая, что обронил свою маленькую реликвию. — Уж какой есть, — зло отозвался Бейлон, поднимая четки и бережно заворачивая их во все тот же многострадальный платок. — И что мне теперь с тобой делать? — развел он руками. Сдавленно охнув, Эймонд выпрямился, оттирая, а на деле размазывая по лицу кровь. Бейлон стоял в двух шагах от него, оценивающе его разглядывая. С таким выражением выбирают рыбу на рынке, определяя ее свежесть. Четки он уже успел спрятать в карман… а еще успел обнажить меч. — Дучше де прикрывай ее, — просипел Эймонд. — Идаче дебя ждед каздь. — Благодарю за совет, брат мой, — скривился Бейлон. — Тебе тоже стоило спросить мой совет, прежде чем лезть в это дерьмо. Тогда ты не стоял бы сейчас с разбитым носом передо мной. — Он покрутил в руке меч, раздумывая. — Ты правда думаешь, я предам Элейну? Женщину, которую люблю? Ему показалось, что он ослышался. «Женщину, которую люблю». Он уставился на Бейлона, выпучив глаза, ища признаки издевки. Вот сейчас Бейлон рассмеется и скажет, что это была неудачная шутка. Но нет, приятель взирал на него как никогда серьезно. Запрокинув голову, Эймонд расхохотался, не обращая внимания, что от этого кровь только сильнее потекла. Как же они были слепы! Элейна и Бейлон… Их связывали далеко не братско-сестринские отношения, и, кто знает, может даже дитя в ее чреве было вовсе не от семени Эйгона. Все это время они были заодно. И к смерти ребенка Рейны Бейлон также приложил руку. Горячие слезы обожгли глаза, разочарование и обида, горечь от предательства человека, которого он неосторожно считал другом, оказались слишком ядовиты. Бейлон терпеливо ждал, пока злое веселье закончится. А может, ему попросту не хватало решимости прервать его. Ведь теперь оба понимали, что эта ночь станет для одного из них последней. Осознание последнего факта прошибло, подобно холодному поту. Нет, он не имел права сегодня умереть, ведь тогда никто не узнает правды. Кто знает, какие еще интриги эти двое проворачивают. Двое ли?.. — У тебя нет никаких доказательств, — внезапно странная неуверенность прозвучала в голосе Бейлона. — Да, четки могут быть отравлены, но даже если так… их отравили прежде, чем они попали к Элейне. Твое слово будет против слова королевы, а уж после отсутствия доказательств, как думаешь, кому поверит Эйгон? — Бейлон сжал челюсть так сильно, что заиграли желваки, и выдохнул: — Уходи, пока я не передумал. Эймонд не верил ни единому слову. Это попытка усыпить его бдительность, и только. И даже когда кузен, опустив меч — но ведь не убрав его в ножны! — прошел мимо него, Эймонд не верил. Злость, обида за предательство ослепили его, и, не успев ни о чем подумать, он бросился на друга со спины. Бейлон среагировал моментально, очевидно, заметив его тень на земле. Быстро уйдя влево, он отбил удар. Все произошло слишком быстро. Эймонд размахнулся для новой атаки, когда острая, нестерпимая боль пронзила его внутренности. Лицо Бейлона оказалось очень близко, так близко, что Эймонд мог разглядеть каждую ресничку, фиолетовые радужки и ужас в широко распахнутых глазах. Непроизвольно Эймонд ухватился за рубашку кузена, как за последнюю опору. Меч Бейлона вошел ему наискось в живот по самую рукоять, аккурат под сердцем. И тут, когда казалось, что больнее уже не будет, еще одна режущая боль, как будто внутренности обожгли раскаленным железом, заставила его охнуть. Когда Бейлон выдернул меч, отступив на пару шагов назад, он рухнул на землю, как подкошенный, чувствуя солоноватый вкус крови во рту. Мир закрутился, и в следующее мгновение Эймонд уже лежал на земле. Он слышал оглушительное биение своего сердца в ушах, холод, подступавший к ослабевшим ногам и рукам. И боль. Жгучая, ослепляющая… В глазах расплывалось, тьма подступала со всех сторон. Сквозь агонию он слышал и другие звуки, которые доносились до него словно бы издалека. — Что вы наделали?! Вы должны немедленно бежать… Поднимайтесь! Нельзя терять ни минуты! Что вы стоите! В Логово, скорее! Угасающий разум предположил, что прошло несколько больше времени, чем ему показалось. Перед глазами возникло светлое пятно — это луна вновь выплыла из-за облаков. Но тут что-то или кто-то заслонил собой ее. С трудом фокусируя взор, он смог разглядеть мужское лицо. Очень знакомое лицо, но никак не вспомнить… Издалека раздались крики, и человек, вздрогнув, бросился прочь. Боль постепенно отступала, он уже не чувствовал ни рук, ни ног, а мысли все больше путались. События последнего дня проносились перед глазами обрывками фраз и картин. Вот он в светлой гостиной матери, ее лицо сияет в лучах солнца… письмо Дейрона, кажется, он хочет стать мейстером… Эйгон посылает его на Север, он счастлив… Талия шепчет ему нежности на ухо… …Если бы ученые умы начали изучать человека изнутри, они обнаружили бы много интересного, я уверен… …Они живут в прошлом и настоящем, но страшатся заглядывать в будущее, ибо боятся своих Богов… …Знаете ли вы, что в древности в И-Ти проводили некоторые подобные процедуры… …Алхимия — это древнее искусство, мой принц. …Все есть яд, и все есть лекарство… — Все есть яд… — пересохшими губами прошептал Эймонд, прежде чем мир навсегда заволокла тьма.