Дракон Синий, дракон Черный

Полгода спустя. Седьмой месяц 130 года от Завоевания Эйгона

«Ваша милость, я пишу вам, не имея на то права. Деяние мое нельзя оправдать ничем, ибо я предал ваше многолетнее доверие, но я все же молю вас выслушать мои покаяния. Вся моя жизнь прошла подле вас и Ее величества королевы. Да, был я всего лишь заложником, но мне грех было бы роптать на судьбу, ибо, видят Боги, я жил достойно для принца крови. Ваша справедливость и милость никогда не покидали меня и моих брата и сестру. Вы были для нас больше, чем королем, но также другом и защитником. И, говоря это, я со стыдом осознаю, что должен сейчас валяться у ваших ног, вымаливая прощение. Ведь сколь велико было ваше милосердие, столь же безгранична моя благодарность, ибо стал я тем, кем вы мне позволили стать. Но что эти слова для того, в ком течет драконья кровь? Для того, кто всем существом рвется к свободе и жаждет свершений? Вы — истинный потомок Древней Валирии, в крови вашей почти нет примеси андальской крови, равно как и в моей. Так скажите мне, Ваша милость, что есть Таргариен без своего дракона? Кисть без пальцев, корабль без парусов и небо без солнца. Жалею ли я о совершенном? Нет! Я готов тысячу раз сгорать и возрождаться, чтобы умереть вновь, ради одной-единственной возможности познать свою сущность — сущность древних наездников, рассекавших небеса Валирии. И тем более тяжким является мой последующий поступок — я сбежал от вашего праведного гнева. От страха ли? Нет, в сердце моем нет робости перед заслуженной карой. Но есть нечто большее. Страх забвения. Я готов безропотно умереть от вашего меча, мой король, но сперва я хочу свершить в жизни то, за что потомки меня запомнят. Чтобы спустя сотню лет, вспоминая нас, они не вопрошали недоуменно: «А кто такой Бейлон Таргариен?» Я прибыл в Тирош от вашего имени, ибо мне, как и любому обитателю Красного замка, были известны ваши намерения, как и то, что чем дольше Три Шлюхи грызутся, тем быстрее рушится то, что вы создавали годами. Я прибыл сюда, чтобы прославить ваше имя. Имя короля Эйгона, Второго своего имени, что завоевал Ступени. А после я принесу вам корону Триархии, и в вашей воле будет — лишить ли меня жизни или даровать прощение. Любой ваш вердикт я приму со всем смирением, на которое способен преданный слуга, коим я являюсь.

Ваш кузен, Бейлон Таргариен».

Эйгон отложил в сторону пожелтевший пергамент, присланный несколько месяцев назад, и погрузился в раздумья. Когда полгода назад ворон принес им весть о том, что выкинул Бейлон, он готов был самолично отправиться в Тирош, но не для великих сражений и подвигов, о которых так вдохновенно изливается его кузен, а чтобы собственноручно порубить сукиного сына на множество мелких кусков. Нечасто случалось, чтобы кто-то настолько метко срывал все его планы. Теперь отправить на войну Деймона было бы вопиющей глупостью. Два Чёрных дракона, сражающихся на стороне Тироша — это все равно что подарить Чёрным возможность заключить союз с тирошийцами. И по той же причине Эйгону пришлось послать на войну одного из своих драконов. Почти Королева и Мелеис должны были стать негласными гарантами того, что Чёрные не станут плести интриги за их спиной. В Малом совете тогда разгорелись нешуточные споры. Кто-то с пеной у рта требовал немедленно отозвать Бейлона обратно и отправить в темницу, кто-то более радикальный высказался за казнь, а кто-то умудрился даже углядеть в этом плюс. Мол, сын Порочного принца, не имеющий боевого опыта, вполне может сгинуть на этой войне. Кажется, то был Ларис. Хромоногий оптимист! Это он нес единоличную ответственность за побег кузена, это его вездесущие шпионы не доглядели за заложником. Эйгон запомнил эту ошибку, и Ларис прекрасно знал об этом, как и о том, что следующая ошибка может стать для него последней. Только Отто в тот день хватило смекалки задать самый животрепещущий вопрос — а от чьего имени, собственно говоря, Бейлон вступил в войну? Ответ пришел, как ни странно, довольно быстро. Его кузену хватило наглости написать ему это длинное письмо, в равной мере оправдательное, смиренное и бесстыжее. Протерев воспаленные от недосыпа глаза, Эйгон взял в руки очередное прошение, поставил печать, затем пробежался глазами по донесению со Ступеней и невидящим взглядом уставился на карту, разложенную на столе. Война в Эссосе, в которую они вступили — то ли добровольно, то ли принужденно — близилась к своему логическому завершению. Вот только мысли короля вновь и вновь возвращались к посланию Бейлона, вернее, его скользкому содержанию. Смутная тревога не давала ему покоя. Рейнис, лично переговорив с архонтом Тироша, подтвердила слова кузена. На первый взгляд, все было чисто и прозрачно, как мирийское стекло. Но вот на второй взгляд… Бейлон был сыном своего отца, а уж иллюзий по поводу неискоренимости дядиной ненависти и мстительности Эйгон не питал. Что, если все это было хорошо продуманным планом? Когда Эйгон поделился своими сомнениями с матерью и Веларионами, те единогласно заключили, что он «излишне мнителен». Возможно, формулировка была несколько иной, но так или иначе, а всерьез его сомнения восприняты не были. Дескать, это вполне в духе Бейлона пойти на подобное сумасбродство. Да и что Деймон получит от сомнительного союза с ослабленным войной Тирошем? И вообще, в Тироше сидят не идиоты, что стали бы рисковать, наступая на хвост сидящих в Королевской Гавани драконов (которых было ощутимо больше, чем у Чёрных). Пожалуй, единственный, кто разделил его опасения, был Отто, в отличие от Корлиса и Рейнис не страдавший чрезмерной самонадеянностью. Благодаря таким неоценимым качествам, как осмотрительность и благоразумие, сейчас он, а не Корлис был его десницей. Когда множество Таргариенов собираются вместе, должен быть кто-то, способный видеть проблему незамутненным гордыней взглядом и сохранять хладнокровие и осторожность, так не свойственные драконам. Вместе они долго обдумывали, как поступить в случае медленно зреющего заговора, но так и не смогли прийти к единому решению. Пока что все упиралось в одну простую истину — пока живы Чёрные Таргариены во главе с Деймоном, покоя в Красном замке не будет. А теперь еще и Бейлон обзавелся драконом, что был вторым по размерам после Вхагар и почти в два раза больше Солнечного Огня. Им оставалось либо сидеть сложа руки, оглядываться на собственную тень, каждый день ожидая удар в спину, либо первыми измарать руки в родственной крови. А ведь еще пять лет назад этот вопрос не был столь злободневным, пока любимые кузены были малы. Но дети имеют свойство вырастать, как и драконы. И последнее поколение драконов росло довольно быстро, что не могло не радовать, но в то же время внушать некоторые опасения. К примеру, Гискар Элейны и Вермакс Джекейриса, по уверениям драконьих смотрителей, росли намного быстрее, чем предыдущее поколение драконов. Возможно, это было связано с тем, что смотрители часто отпускали их в свободные полеты, зная, что драконы непременно вернутся туда, где остаются их наездники. Размышляя об этом, Эйгон с известной долей самоиронии думал, что его мать выиграла для него битву двенадцать лет назад, но не озаботилась победой в войне. Она, по сути, лишь отвоевала им двенадцать лет форы, и сейчас ему, Эйгону, предстояло каким-то чудесным образом найти способ сохранить это хрупкое равновесие. Впрочем, он был бы не самим собой, если бы не сумел подстроиться под изменившиеся правила. Раз посылать Деймона на Ступени в объятия Неведомого уже смысла не имеет… значит, вместо отца умрет его сын. А вот в эту тайну он Отто посвящать не стал. Эйгон был убежден, что самой большой оплошностью, которую может допустить любой монарх, было складывание всех яблок в одну корзину. В предстоящее покушение на Бейлона были посвящены только двое — Ларис и мать. Это стало камнем преткновения с матерью, ибо поначалу Лейна восприняла новость в штыки. Умерщвление Деймона, как главы их ветви, по ее мнению, имело еще какой-то смысл, в отличие от убийства «этого мальчишки». Но Эйгон оставался непреклонен. Один из двух драконов — Караксес или Вермитор — должны лишиться наездников. Угроза была слишком велика, чтобы позволить себе не воспринимать ее всерьез. А когда еще представится удобный случай избавиться от Бейлона, не вызвав никаких подозрений, как не смерть на пиру Неведомого, именуемом войной? Тогда Лейна предложила взамен отравить Деймона на Драконьем Камне. А вот эта идея уже была высмеяна Эйгоном. Да, на острове и в самом замке у них были шпионы, но Деймон должным образом озаботился о безопасности своей семьи, вернее того, что от нее осталось. Немногочисленным крысам Лариса так и не удалось продвинуться дальше самых мелких должностей, вроде охранника у ворот или прачки. Поразмыслив, Лейна в итоге согласилась, но, как подозревал ее сын, от идеи умертвить Деймона вином или рыбой так и не отказалась. По крайней мере, если однажды ему доложат, что Порочный принц подавился рыбной косточкой, он будет знать, чьих это рук дело. В данном вопросе у его матери был отменный талант. Эйгон сжал переносицу. Утро обещало быть непростым, потому стоило лечь пораньше. Вымученная усмешка коснулась губ. Завтра их ждет очередной день аристократического спектакля, где каждый член его большого и дружного дома будет упражняться в искусстве комедиантства, извращенной словесной акробатики и попытках прожечь других взглядом, не теряя приклеенных к губам змеиных улыбок. А самой главной задачей завтрашнего дня будет не захлебнуться в потоках желчи, что будет литься как из рога изобилия. Сам он к подобному был привычен с детства; в этом мутном болоте лицемерия и лукавства, затаенных злых умыслов и слащавой гнусности он ощущал себя, как рыба в воде. Если его когда-то и мучил тайный бунт и омерзение, желание вырваться из удушливой духоты Красного замка, то с годами он наловчился дышать в этом зловонии, не воротя нос. Железный трон очень быстро обучил его покорности, обузданию своих желаний и отучил от брезгливости. — Ваша милость, — скрип открывшейся двери смешался со звоном доспехов сира Аррика, — Ее высочество, принцесса Элейна спрашивает позволения войти. — Пусть заходит, — тут же откликнулся Эйгон, кладя бронзовое пресс-папье поверх бейлонова письма. Для светских визитов было несколько поздновато, как и для посещения невестой жениха. Как правило, Элейна всегда ревностно следила за правилами приличия, не позволяя ни малейшей неподобающей сплетне распространиться о них за почти шесть месяцев, что они были обручены. И, стоило признать, это возбуждало больше, чем ее возможная доступность или распущенность. Заодно пробуждая понимание, что хоть в этом аспекте он сделал совершенно точно верный выбор. Элейна вошла в покои своей скользящей походкой и, дождавшись, пока за Арриком закроется дверь, подошла ближе. Стоило ей оказаться в поле его зрения, как Эйгон ощутил ничем не объяснимое спокойствие и умиротворение. Думать о Бейлоне или остальных членах ее злосчастной семейки как-то сразу расхотелось. Девушка чуть прищурилась. Лишь сейчас он заметил, что в покоях было довольно темно. Многие свечи успели догореть, а нескольких из них, расставленных на столе и вокруг рабочего места короля, было явно недостаточно, чтобы разогнать сгустившиеся тени, подступавшие к нему со всех сторон. — Так и знала, что ты все еще работаешь, — пропела она, задорной улыбкой отгоняя тьму. — И решила пожурить меня, а затем спасти от дел насущных? — невольно улыбнулся в ответ Эйгон, откидываясь на спинку кресла, наблюдая за тем, как она нагло примостилась на краешке его рабочего стола, словно маленький ребенок. Еще бы ножками покачала. В этой девушке непостижимым образом сочетались грация, женственность, гибкий ум взрослой женщины и взбалмошность, капризность и своеволие избалованного ребенка. Даром, что в Красном замке ее никто, кроме братьев, не баловал. Когда это началось? Элейна самодовольно ответила бы, что год назад, когда она внезапно решила расставить вокруг него свои силки. Такого же мнения, без сомнения, придерживалась и его мать. И только сам Эйгон знал, что угодил в эту ловушку задолго до того, как Элейна ее установила. Так когда это все-таки началось? Когда новоявленный король неполных одиннадцати лет, которому и корона-то была велика, впервые увидел зареванную пятилетнюю девчонку, готовую в любой миг разразиться новой порцией громких рыданий и скулежа? Конечно же нет. Когда последующие пару-тройку лет она напоминала нахохлившегося воробья, никого, кроме братьев, к себе не подпускавшего и хвостиком следовавшего за ними повсюду? Вряд ли. И даже после, когда этот воробей подрастал, становясь чуть менее нелюдимым, Эйгон не испытывал к ней ни капли интереса. В те редкие разы, что они сталкивались в коридорах замка или на приемах, он лишь мимолетно замечал нескладную девчушку с двумя смешными косичками и проходил мимо, подавляя желание дернуть за них. Он ведь был королем, у него были куда более важные дела. Например, как научиться жить со знанием того, что родная мать убила твоего отца? Как вырвать из ее рук бразды правления и сорвать с шеи поводок, заботливо накинутый ее любящей рукой? Наконец, как доказать всем и каждому, кто еще лелеял в памяти образ юной Отрады Королевства, что он и только он достоин носить корону Завоевателя? Но пока Эйгон учился управлению, с прилежностью добросовестного школяра впитывая в себя знания, пока совершал ошибки и сам же их исправлял, пока постигал тайную науку подчинения других людей своей воле, Элейна училась познавать свою женственность. Из нескладного воробья она превратилась в прекрасную девушку с точеными скулами и тонкими, истинно валирийскими чертами лица. На смену двум смешным косичкам пришла одна хитроумно сплетенная коса, которую она всегда заплетала по-разному, но никогда не распускала. Четырнадцатилетняя дочь Порочного Принца однажды просто прошла мимо него, почти небрежно поклонившись, а девятнадцатилетний король всем существом вдруг ощутил свою неполноценность. Когда успел тот угловатый, неуклюжий, вечно хмурящийся книжный червь превратиться в эту изящную, стройную девушку с тонким станом, большими, удивительными глазами и манящими губами? После того дня Эйгон подсознательно искал ее взглядом, выхватывая из толпы, неосознанно запоминал распорядок ее дня, когда она гуляет по саду (чтобы в это время расположиться на балконе или прогуляться по садовой дорожке), в какой беседке любит сидеть, когда засиживается в библиотеке, что любит есть, а от чего несомненно откажется. Украдкой наблюдал за ней на пирах, подмечая малейшие изменения в ее образе, редкие улыбки, адресованные молодым рыцарям или братьям, плавные движения во время танца. Улавливал смену настроения, гадал, отчего сегодня с утра она мрачная и расстроенная или отчего улыбается самой себе. Он знал, что она увлекается поэзией и историей, особенно, в частности, историей Эссоса и Старого Фригольда. Элейна отличалась от других девиц замка, и не всегда в лучшую сторону. Да, со временем она взяла на себя труд вести себя вежливо и даже любезно, она умела обворожительно улыбаться, играя ямочками и вгоняя в краску молодых юношей, вот только улыбки эти редко касались глаз по-настоящему. Эйгон, тонко чувствовавший неискренность, всегда знал, когда она улыбается от души, а когда лишь притворяется. Элейна была надменна и горда, но мастерски скрывала эти пороки, чего никогда не умела делать ее мать. А еще Элейна любила изображать из себя овечку, но стоило наступить ей на хвост, как острый язычок начинал жить своей жизнью. Пару раз Эйгон лично становился свидетелем того, как она ставила на место придворных дам, пытавшихся ужалить ее в присутствии короля или королевы-матери. Был у Элейны Таргариен еще один минус. Она не просто была дочерью Порочного принца и Черной принцессы, она была обещана его брату. Эйгон думал, что сможет ограничиться лишь молчаливым созерцанием, сумеет удержаться у запретной черты, до последнего верил, что это непонятное нечто не зайдет далеко. И до поры до времени у него получалось сдерживать в узде бессовестные порывы собственного сердца, даже удавалось держаться с ней показательно холодно и равнодушно. Пока в один прекрасный день примерно год назад Элейна сама не вознамерилась привлечь к себе его внимание. Делала она это виртуозно. Ненавязчиво и аккуратно, шаг за шагом подбиралась к нему ближе, напоминая при этом хитрую маленькую лису, крадущуюся к кролику. То подойдет с какой-нибудь мелкой просьбой позволить выписать из Цитадели некие свитки, то, «случайно» встретившись с ним в саду, заведет светскую беседу, хотя раньше всегда спешила откланяться и скрыться. То отвечая ему кокетливо-язвительным тоном, провоцируя на спор, то заводя беседу о древних домах Вестероса или Старой Валирии, она поражала его глубиной своих знаний о Древнем Фригольде и острым, пытливым умом. Эйгон не сопротивлялся, хоть и видел насквозь все ее уловки. На то, чтобы держаться подальше от равнодушной к нему Элейны силы воли хватало, а вот чтобы оттолкнуть от себя Элейну, ищущую его общества — нет. Стоит ли говорить, что тем самым он, словно близорукий крот, блаженно копал себе могилу? Правда, пожалуй, в одном он мог бы собой гордиться. Он так и не раскрыл Элейне своих чувств, ни словом, ни намеком себя не выдав. А кузина, видимо, решив, что ее чары оказались бессильны, сама пришла к нему после случившейся трагедии с Хелейной с предложением, от которого он уже не смог отказаться. — Кто же будет тебя от них спасать, как не я? Словно верный дракон, я буду стоять на страже покоя твоего и лихую беду от тебя отведу, — с легким пафосом продекларировала она на идеальном валирийском строчку из некой старовалирийской поэмы. — М-м-м… Рейлор Белейрис? — предположил Эйгон наугад, наморщив лоб. Элейна просияла. — Именно! Брат знаменитой Джейнары Белейрис, написавший «Песнь восходящего солнца». Самое трепетное и самое недооцененное его творение. — Мой мейстер доволен мной? — пошутил Эйгон, ненавязчиво касаясь ее платья. — Быть может, я заслужил вознаграждение? Элейна притворно задумалась, а затем с серьезным видом кивнула. — Да, пожалуй, за знание эпоса Рейлора Печального я могу тебя наградить, — она пригнулась к нему и мягко, практически целомудренно поцеловала в губы. Эйгон сдержанно ответил на ее поцелуй, не позволив себе ничего лишнего. Нельзя. Нельзя показывать ей, какой властью она над ним обладает. Спустя пару мгновений Элейна слегка отклонилась от него и, не открывая глаз, задумчиво облизнула нижнюю губу, как если бы пыталась ощутить послевкусие поцелуя. На лице ее отразилось разочарование. — Вы так холодны, мой король, — прошептала она. — Есть ли что-то, способное растопить этот лед? Элейна попала в яблочко. Если бы Эйгона можно было охарактеризовать одним-единственным словом, многие придворные подобрали бы именно этот эпитет. А подумав, добавили бы еще «бескомпромиссный» и «неумолимый». А затем, подумав еще немного, расширили бы характеристику словом «прозорливый». Но если на мнение подданных ему было наплевать, то отчего-то слова Элейны задели за живое. Не его вина в том, что корона, олицетворяющая его власть, также является символом его одиночества. Что слишком рано взваленная на плечи ответственность с годами обращает сердце в камень. И что ответственность эта больше вдвойне, если вдалеке, на туманном горизонте, непрестанно маячит силуэт непобежденных, недремлющих врагов, только и ждущих момента твоей слабости. Да и сам ты не страдаешь идиотизмом, прекрасно понимая, что тебя никогда не перестанут сравнивать с той, у кого ты поневоле отнял власть. — Ты хотела поговорить? — сменил он тему, не сумев скрыть прохлады в голосе. Что ему нравилось в Элейне, так это то, как тонко она умела чувствовать смену его расположения духа. Вот и сейчас она отбросила кокетство и заговорила совершенно серьезно: — Завтра приезжают мои родители, — озвучила она известную им истину. — Было бы странно, не явись они на свадьбу единственной дочери, — пожал плечами Эйгон. Все приготовления были завершены, и через два дня им с Элейной предстояло дать обеты, навечно связав себя узами брака. В числе многочисленных гостей состояли также и Рейнира с Деймоном. — Да, но они ведь даже не ответили ни на одно мое письмо, — Элейна заломила пальцы. — Прислали только официальное письмо с сухими поздравлениями! Я… честно говоря, я боюсь этой встречи, — нехотя призналась она. Это Эйгон понять мог — страх не оправдать ожиданий, увидеть разочарование в глазах окружающих, особенно родителей. Подавшись вперед, он протянул руки и взял ее прохладные ладони. Теперь он смотрел на нее снизу вверх. — Элейна, ты помнишь, что сказала мне в тот вечер, когда я вернулся из Дрифтмарка? — кузина молчала, отводя глаза. — Ты сказала: «Вам нужна королева, способная подарить вам наследника, Ваша милость. Я могу дать то, что вам нужно, и даже больше. Я подарю вам дракона». — Эйгон криво усмехнулся. — Должен сказать, такая прагматичность и отвага в словах юной девицы меня обескуражили. Ты предлагала мне себя и Гискара в придачу, прекрасно понимая, что это будет значить для твоей семьи. Но знаешь, что вдохновило меня согласиться? Элейна подняла на него глаза, подозрительно сдвинув брови. — Мне знакома эта расчетливость. Мы с тобой схожи, Элейна. Ради своих целей мы готовы пойти на очень и очень многое. Для нас не имеют ценности клятвы прошлого, мы никогда не позволим другим, будь то даже наши родители, взвалить на наши плечи груз их собственных ошибок и поражений. Мы не будем отдуваться за них, пытаясь починить то, что они небрежно сломали. Мы будем идти дальше — за своими мечтами и своими амбициями. Цинично? Еще как! Но уж лучше быть прожженным живым циником, чем мертвым романтиком-идеалистом. Элейна задумалась над его словами, глядя на него так, словно он без спросу подвел ее к зеркалу и заставил увидеть то, чего она видеть не умела или не желала. — Завтра, когда Рейнира и Деймон прибудут, ты будешь стоять подле меня, — продолжил он, мягко погладив ее щеку и медленно добавил: — И помнить, что за твоей спиной стоит король. Разве не это нужно всем женщинам? Знать, что их защитят от любой беды и любой опасности? — Это будет еще хуже, — покачала головой кузина. — Если ты позволишь, я бы хотела встретить их у ворот вместе с Джейсом. Это было прямо противоположно тому, чего добивался Эйгон. Врагов следовало бить обухом по голове, срубая на корню любую надежду на возможность и не безнадежность борьбы. Элейна, видя его недовольство, мягко улыбнулась. — Я знаю, что ты думаешь, мой властный король. Но погляди на это с иной стороны. Я буду твоей королевой, матерью твоих детей. Отныне твои интересы — это мои интересы. Родители сейчас обозлены, и кто знает, во что это может вылиться. Почему бы не показать им, пусть это и будет ложью, что их позиции в Красном замке усилятся с нашей свадьбой? Это должно на некоторое время усмирить их гнев. Это было бы откровенным и никчемным проявлением слабости, о чем Эйгон и собирался ей сообщить, но в последний миг прикусил язык. Рациональное звено в ее рассуждениях, разумеется, было, но Элейна «забыла» упомянуть, что для нее это носило еще и глубоко личный характер. Как, должно быть, важно для девушки, с пяти лет отлученной от родителей, их благословение в день свадьбы. Ему же меньше всего хотелось ссориться накануне завтрашнего дня, к тому же настраивать ее против себя было бы верхом глупости. В конце концов, она нужна была ему союзницей, а не врагом. Пусть мысль о том, что она вьет из него веревки, немного потешит ее самолюбие, не беда. Эйгон со вздохом кивнул. — Спасибо! — Вот теперь улыбались и ее глаза. Он против воли залюбовался ею, подумав, что ничего не стоит уступать ей в таких мелочах, если взамен она будет дарить ему свои редкие, а оттого особенно ценные искренние улыбки. «Ты превращаешься в тюфяка! Не обманывай себя, мальчик! Она даже ноги раздвинуть не успела, а ты уже готов прыгать на задних лапах ради ее капризов», — прозвучал в голове хриплый голос Корлиса. Эйгон отмахнулся от собственных мыслей, внезапно обретших дедовы манеры. — Но после ты будешь неотлучно находиться подле меня, — строго добавил он, скорее из приличия и желания держать лицо. — Постоянно. — И мы будем прилежно играть роль влюбленных голубков? — приподняла бровь Элейна, чье настроение с его уступкой приняло игривый оттенок. И чем не лиса? «Мне не нужно играть», — чуть было не ляпнул Эйгон. Но не настолько он доверял Элейне, чтобы впускать так глубоко в свое сердце. Достаточно уже того, что она будет принадлежать ему всецело. — Ты так и не поведаешь мне, каким будет твое платье? — сменил он тему. — Остался всего один день, и ты все узнаешь, — она шутливо щелкнула его по носу. — Постарайся только не слишком откровенно восхищаться, хорошо? Эйгон снисходительно усмехнулся. Элейна хранила это в строжайшей тайне, словно не в его власти было выяснить цвет свадебного платья собственной невесты, однако Эйгон позволял ей играть в эту детскую игру, даже не делая попыток разведать этот маленький секрет. И только по одобрительным репликам матери он предполагал, что Элейна будет в синем. — Как продвигается военная кампания на Ступенях? — спросила она, не дождавшись ответа. — Мой безмозглый братец уже успел наломать новых дров в придачу к старым? Элейна вскользь обернулась, приглядевшись к карте, расстеленной на столе. — Твой брат сумел прогнать лиссенийцев с еще пары островов Ступеней, как мне донесли сегодня. А бабушка Рейнис успешно теснит волантийцев в Спорных землях. О, прости, ты же про нее не спрашивала, — ехидно добавил он. О взаимной нелюбви Рейнис и Элейны всему двору было хорошо известно. Почти Королева терпеть не могла юную дочь Деймона, с тех пор как та однажды имела неосторожность напомнить ей, что «почти» созвучно со словом «мелко» на валирийском. После такого элегантного выпада Рейнис не упускала возможности съязвить по поводу девушки, ставя под сомнение в ней все, от ее внешности до наличия у нее задатков ума. — Конечно, мне всегда интересно, как поживает прекраснейшая наездница Мелеис, которая, как известно, своему мужу предпочитает небо и дракона, — ангельски улыбнулась Элейна. — Как думаешь, Корлис сильно ревнует? — Он платит ей той же монетой, предпочитая ей море. Ну хоть на войне встретятся. Корлис самолично повел флот на Ступени, не доверив самую большую свою любовь даже родному сыну. Шутки про Рейнис и Корлиса никогда не теряли своей актуальности для них с Элейной, хотя нужно было быть слепым, чтобы не видеть обожания, с которым Корлис взирает на свою жену, и нежности, которой та ему отвечает. — Война, — неожиданно задумчиво протянула Элейна. — Такое далекое и бесцветное слово, когда ее тень не касается нашего порога. Мы смакуем его на кончике языка, пытаясь ощутить этот непривычный, неизведанный вкус — вкус пепла и отчаяния, дыма и безнадежности. Пытаемся… и не можем. Потому что покуда война гремит где-то вдали, доносясь до нас лишь приглушенными отголосками далекой грозы и не нашей трагедии, мы в лучшем случае сочувствующе покачаем головами и внутренне съежимся, бессознательно пытаясь отгородиться от чужой беды. В лучшем случае. А в худшем — лишь равнодушно пожмем плечами и продолжим прерванный разговор. — Тебе жаль наших врагов? — не смог скрыть удивления Эйгон. — Моя жалость ничтожна и лицемерна, ибо если придется сражаться, я обрушу пламя и кровь на тех, кто рискнет причинить вред дорогим мне людям, — с блеском в глазах ответила Элейна. — А я вхожу в число этих людей? — не сдержался Эйгон и тут же отвесил себе мысленную затрещину. Губы его невесты растянулись в лисьей улыбке. Победной улыбке. Она снова пригнулась к его уху, и ее горячее дыхание опалило кожу, когда она прошептала: — Ты — мое восходящее солнце. Я вступлю в сотню битв, и сотню раз пройду сквозь пламя в ночи, чтобы снова увидеть твой рассвет. Как ни погляди, а в древности умели изъясняться поэтично. Эйгону до мурашек хотелось верить в искренность ее слов, но мерзкий червячок сомнений тут же оставил свой злобный комментарий, прежде чем надежда успеет поселиться в его душе: «Не обольщайся, это только потому, что ты король…». — А теперь, — кузина спрыгнула со стола, когда он уже готов был наплевать на собственные запреты, касавшиеся неё, — мне пора возвращаться в свои покои, пока эти старые матроны не успели растрепать по всему замку, какая я испорченная и как я тебя, невинного, совращаю. Эйгон неслышно рассмеялся, представив, как Элейна, краснея и заикаясь, неловко его — его-то! — совращает. Он не был образцом добродетели, но вот невинность Элейны была налицо — такие вещи понятны по глазам и еще парочке других незначительных деталей. Чмокнув его в лоб, как малолетнее дитя, и наказав не засиживаться до утра, она упорхнула вон, негромко мурлыча что-то под нос и оставив за собой шлейф безмятежности и легкой недосказанности. Как всегда.

***

День перед свадьбой можно считать едва ли не более хлопотным и насыщенным на разного рода события, чем сама свадьба. Слуги, суетящиеся и бегающие по всему замку под аккомпанемент понукания и выкриков старших управляющих, мыли окна, вытирали пыль со всех доступных поверхностей, подметали и отдраивали до блеска полы, развешивали вычищенные и отутюженные гардины и портьеры, чихая и кашляя, очищали камины, заменяли свечи, полировали кубки и серебро, расставляли вазы с цветами; прачки снова и снова опускали мешочки с золой в бадьи, размачивали, стирали, крахмалили и утюжили, а работы меньше всё не становилось. Внутренний двор был переполнен ящиками с продовольствием, которое завтра должно было оказаться на столах и которого должно было быть так много, чтобы у гостей в обязательном порядке разболелись животы. Маленький поваренок с измазанным сажей лицом и торчащими во все стороны волосами вылавливал двух кур, с кудахтаньем разбегавшихся от него, пока главный королевский повар с истинно монаршей педантичностью обнюхивал рыбу и проверял овощи и зелень на свежесть. Его помощники в это время подсчитывали ящики с вином, сбивались со счета и, чертыхаясь, начинали подсчеты снова. Стражники, выстроившиеся на Западном дворе и слушающие последние указания Ройса Касвелла, всю следующую седмицу должны были следить за безопасностью обитателей замка и их гостей. А беспокойный и самую малость взвинченный Касвелл доходчиво и весьма живописно расписывал им, что он с ними сотворит в случае малейшего происшествия. Повсюду царила суета и возбуждение. Красный замок напоминал растревоженный улей, во главе которого сидела королева-мать. С того дня, когда Эйгон объявил ей свое решение, Лейна прошла все стадии принятия. Сначала она до последнего ожидала какого-нибудь чудесного вмешательства Богов, затем изливала на него свой гнев и недовольство, грозясь никогда не принять его жену своей королевой, после приглашала во дворец разных благородных девиц и знакомила его с ними, что подозрительно напоминало смотрины и торг. Лейна даже предприняла хитроумную попытку скомпрометировать Элейну неподобающей связью, и только осмотрительность его невесты уберегла ее от позора. А уж после того, как Эйгон, не сильно подбирая выражения, провел с ней разъяснительную беседу, Лейна почти месяц с ним не разговаривала. В конечном итоге ей пришлось признать поражение. Зато теперь она организовывала его свадьбу с таким пылом и рвением, что его временами посещали сомнения, делает ли она это из любви к сыну и тщеславия или по-женски вкладывает в работу свою нерастраченную ярость. Как бы то ни было, его мать относилась к тому сорту женщин, что умели проигрывать достойно. И теперь она держалась с ним и его будущей женой столь непринужденно и доброжелательно, словно и не она пыталась разорвать их помолвку. Лейна раздавала распоряжения, контролировала работу слуг, составляла список гостей и их рассаживание, проверяла меню и даже репертуар музыкантов. Все должно было быть устроено идеально, а в том, что так оно и будет, раз за дело взялась его мать, Эйгон ни минуты не сомневался. Где-то далеко, на восточном рубеже корабли, солдаты и драконы Вестероса уже не один месяц отвоевывали земли, но тут, в Королевской Гавани жизнь текла своим чередом. Когда полгода назад король объявил о вступлении в войну на Ступенях, ни у кого из его подданных не возникло вопросов: «Почему?» и «Кто за это будет платить?» Простой люд с неискоренимой наивностью, свойственной невежеству, тянул: «Государь знает, что делает», а лорды и рыцари, подолгу обсуждая между собой вероятные итоги, которыми для них эта кампания чревата, в итоге приходили к мнению, что то была необходимая мера. Немалую роль в том сыграла также репутация самого короля, после снятия с матери полномочий вот уже восемь лет вполне успешно правившего самостоятельно. Эйгону повезло и не повезло одновременно стать королем в возрасте одиннадцати лет. Возрасте, подобном дремлющему, но уже готовящемуся к извержению вулкану. Что будет, если водрузить на голову ребенка корону, но не удосужиться возложить на его плечи сопутствующую ей ответственность? Правильно, ничего хорошего. В лучшем случае, вырастет слабовольный, ведомый и неуверенный в себе монарх-марионетка, в худшем — ленивый, глупый, жадный до удовольствий и веселий, вздорный и развратный засранец королевских кровей. И Эйгон, скорее всего, тоже не избежал бы этой участи, если бы не два обстоятельства. Первое — Рейнис. Почти Королева, в отличие от занятых более важными, по их разумению, делами Лейны и Корлиса, в свое время приложила немало усилий, чтобы вылепить из него некое подобие достойного короля и донести простую истину: если бы корона была символом удовольствий, Железный трон назывался бы «перинным». Он отбивался всеми своими детскими силами и недетской властью, но слова бабушки все же откладывались в его голове, настаивались, ожидая своего часа. И час настал, когда он, тринадцатилетний, услышал разговор, не предназначавшийся для его ушей. Это и стало вторым обстоятельством. Мать обсуждала с Корлисом, как отравила отца… Неконтролируемая ярость в его душе смешалась с душераздирающей болью и ужасом. Когда, разгромив покои матери и немного успокоившись, он, наконец, остался наедине со своими мыслями, Эйгон начал думать. Визерис в его памяти всегда оставался, пусть и слегка отстраненным, но добрым, мягким и понимающим, всегда готовым поддержать словом и советом отцом. Отцом, которому пришлось заплатить жизнью, чтобы Эйгон взошел на трон. А Лейна была матерью, обагрившей ради него руки в крови, зная, что может оказаться на плахе, всплыви правда наружу. Тогда-то Эйгон осознал, насколько большая цена была уплачена, и как много было поставлено на него. Да, как на лошадь на скачках. Впервые он столкнулся с безобразной изнанкой жизни, где ты поневоле становишься звеном в отвратительной, грязной, покрытой ржавчиной и гнилью цепи человеческой подлости, алчности и безнравственности. Впервые он осознал, каково это — не сделать ничего, но быть втянутым в чудовищную, ублюдочную игру, в которой ставки выше, чем ты хотел бы себе позволить. Если Рейнира и Деймон когда-нибудь сумеют получить этот кровавый трон, пощады не будет никому. Все, все, кто ему дорог, лишатся жизни. И он не имел права на слабость, на трусость и несостоятельность. Та ночь прошла для него бессонно, но утро встретил уже другой Эйгон, навсегда лишившийся детства и наивности. В ту ночь он мог сломаться или стать сильнее. Эйгон выбрал второе. У этого нового Эйгона были другие глаза, холодные, пронизывающие, с застывшей на их дне сталью. Спустя два года, добившись единоличной власти, первым делом он отправился в путешествие по Вестеросу на Солнечном Огне, облетев земли от Стены до Штормового предела. Эйгон желал, чтобы народ Семи Королевств, от самого мелкого рыцаря до обычного пастуха увидел своего короля, услышал его голос, узрел его дракона. Он часами выслушивал доклады лордов и рыцарей, их ходатайства, просьбы разобраться с теми или иными тяжбами, жалобы земледельцев и проблемы скотоводов. Позднее, прибыв в Старомест и встретившись там с архимейстерами экономики и счета, законов и истории, он подробно обрисовал им предстоящие грандиозные задачи, коих оказалось достаточно много, чтобы шокировать ученых мужей, и приказал до конца зимы подготовить для него соответствующий план. Путешествие это заняло довольно много времени, но в итоге юный король мог с уверенностью утверждать, что точно знает, как обстоят дела в его королевствах. За последующие три года король Эйгон, Второй своего имени при поддержке Цитадели провел ряд реформ. Были приняты новые законы, защищавшие некоторые права крестьянского населения, а также исподволь ограничивавшие власть лордов, усиливая власть короны. Белые пятна в законах, из-за которых судебные тяжбы между некоторыми землевладельцами так и оставались нерешенными, были заполнены новыми пунктами. Некоторые законы продолжали действовать еще со времен Завоевателя, несмотря на то, что давно потеряли свою целесообразность в изменившемся с годами Вестеросе. А некоторые законы, наслаиваясь, противоречили друг другу и старым традициям отдельных королевств, которые те так и не соизволили упразднить. Все это создавало путаницу и нуждалось в преобразовании, чем и занялись архимейстер законов со своими учениками. Эйгон с помощью архимейстера счета и экономики со временем ввел серьезные изменения в налоговой системе, упразднив некоторые налоги, введя новые и упорядочив остальные. Была введена единая система контроля за сбором податей. Торговые пошлины для иностранных купцов из Браавоса были увеличены ввиду высоких цен, установленных браавосийцами на свои товары. Одновременно, Эйгон после долгих переговоров расширил торговлю с заливом Работорговцев, Летними островами и Пентосом, оставив браавосийцам выбор — нести убытки или сбить цены на продукты. Браавос избрал последний вариант. Корабли из Вестероса регулярно покидали пристани, везя товары в Эссос и возвращаясь оттуда с набитыми трюмами. За шесть лет доходы с земледельцев были увеличены почти в два раза. При этом процветанию самих лордов также не препятствовалось. Королевский тракт от Перешейка до столицы был очищен от разбойничьих отрядов, обиравших караваны и путников. Казна вновь наполнилась золотом, уменьшив зависимость Железного трона от золота Ланнистеров или Железного банка. Но самое главное — он упорядочил королевскую армию, состоявшую в основном из рыцарей и латников из Королевских земель, а также любых межевых рыцарей, желавших поступить на постоянную службу. Визерис, проживший долгую и мирную жизнь, никогда не беспокоился о том, что каждый из его Великих лордов при желании сможет собрать армию, превосходящую его собственную. Его сыну пришлось об этом задуматься… Знать, поначалу напряженно воспринимавшая любые изменения и раскачивавшаяся с тяжестью заржавевшего колокола, вскоре признала силу подчинившего ее кулака, как и очевидную пользу, принесенную этими новшествами. Оттого вопрос войны был воспринят с хладнокровием людей, знающих, что они могут себе ее позволить. А король мог позволить себе тратить неприличные суммы на свадьбу, одновременно ведя военные действия. Эйгон как раз оканчивал последнюю примерку своего наряда, когда слуга сообщил о прибытии его сестры, прилетевшей из самого Винтерфелла. Кивнув портному, Эйгон позволил снять с себя украшенный рубинами и золотой вышивкой темно-синий сюртук, но надеть не парадный камзол так и не успел — в горницу на всех парах влетела Бейла. — Эйгон! Брат мой! — Бейла, в костюме наездницы и высоких сапогах, порывисто обняла его и тут же отпустила, придирчиво оглядывая. — Ты возмужал, корона тебе к лицу. Со дня ее свадьбы они виделись лишь раз, когда прилетели в Винтерфелл на именины ее сыновей. Последние три года Бейла отзывалась на «леди Старк», успела подарить мужу близнецов, мальчика и девочку, но строптивый и независимый нрав ее не поубавился ни на йоту. Даже ее низкий, глубокий голос, над которым он любил пошутить, утверждая, что с такими тембром сестре впору быть моряком на одной из галер Корлиса, ничуть не изменился, не став мягче или сдержаннее. Бейла, бывшая младше него на три года, была его любимой сестрой. Вместе они совершали налеты на кухню, устраивали проделки, от которых их мейстера каждый раз, по его же заверениям, хватал удар. Но все это закончилось, когда Эйгон впервые примерил на голову корону. — А тебя замужество нисколько не изменило, — хмыкнул Эйгон. — Признавайся, как часто сбегала от мужа, чтобы порезвиться с Лунной Плясуньей? — Ты намекаешь, что я плохая жена? — изумилась Бейла, всем своим видом подтверждая собственные слова. — У нас нет ни малейших сомнений в этом, — позади раздался насмешливый голос Лейны. Обернувшись, Эйгон увидел в дверях мать, Эймонда и Рейну. Лейна, одетая в легкое платье волантийского фасона, плавно покачивая бедрами, прошла внутрь и грациозно опустилась в кресло. Рейна, поглаживая округлившийся живот, присела на соседней софе, а Эймонд остался стоять подле камина. — Я не удивлюсь, если узнаю, что она даже не помнит день рождения своих детей, — ехидно усмехнулся он. — Осторожнее, valonqar, не думай, что твой дракон спасет тебя, реши я немного подправить тебе прическу. Снова. Рейна и Эйгон рассмеялись от этой шутливой угрозы, веявшей ностальгией. Когда они были детьми, двенадцатилетняя Бейла как-то отрезала волосы Эймонда, пока тот спал. Сделано это было в отместку за фразу брата, что ее «патлы» жестче прутьев метлы. На утро весь замок всколыхнули страшнейшие вопли и проклятия, которые десятилетний принц изрыгал на голову сестры. Эймонд с тех пор ощутимо подрос, став образцовым рыцарем, чей меч был практически продолжением руки, но волосы по-прежнему оставались его уязвимым местом. Длинные, шелковистые, идеально прямые — Эймонд с ревностностью кокетливой девицы следил за ними. — Оставь его в покое, — сквозь смех вставил Эйгон, прежде чем брат успел ответить. — Лучше расскажи, как поживает лорд Старк? Почему вы не прибыли вместе? — Живет и здравствует. — Бейла с изяществом медведицы заняла свободное кресло и вытянула вперед свои длинные ноги, начисто игнорируя кислое выражение лица матери. — Мы должны были приехать вместе, но мое терпение иссякло где-то в Королевском лесу, и я решила, что не случится ничего смертельного, прилети я на полдня раньше мужа. — Конечно, ничего смертельного не произойдет, ты только дашь повод для лишних пересудов, — мягко и без намека на сарказм заметила Рейна. Резонность ее замечания была бесцеремонно отметена взмахом руки близняшки. — Подумаешь, пересуды! Кому есть дело до досужих сплетен, когда у нас на Севере что ни день, то новые волнения. — Бейла добилась того, чего хотела, отвлекая внимание семьи от неприятной ей темы и расспросов. Убедившись, что ее слова произвели нужный эффект, она продолжила: — Набеги одичалых участились, а недавно в Винтерфелл приезжала леди Маргарет Карстарк. Умоляла отпустить ее сыновей, заточенных в темнице вместе с отцом. Супруг леди Карстарк, сир Беннард Старк и трое его сыновей вот уже шесть лет находились в заточении в темнице Винтерфелла. Когда шесть лет назад юный лорд Криган потребовал от дяди сложить с себя регентство, ему пришлось столкнуться с серьезным сопротивлением и закулисными интригами Беннарда. Лишь благодаря поддержке посланного Эйгоном Эймонда ему удалось победить не в меру властолюбивого дядю и заточить его вместе с тремя сыновьями в темницу. — И что ответил твой муж? — спросила Лейна, по старой привычке играя браслетом на запястье. — Что предатели покинут темницы, когда рухнет Стена. Эймонд довольно хохотнул: — Больше всего в твоем муже мне нравится его непреклонность и… — Твердолобость? — подсказала Лейна, иронично улыбнувшись. — Жесткость. Я хотел сказать — жесткость. — Тебе пора бы уже научиться видеть разницу между разумной жесткостью и бессмысленным упрямством, — отрезала мать. — Лорд Старк уже преподнес им весьма действенный урок — сомневаюсь, что эти шесть лет в вонючей темнице они когда-нибудь забудут. Как и не забудут то, что королевская семья уже однажды поддержала Кригана, подарив ему одного из своих драконов. Карстарки один из крупнейших домов Севера, которые к тому же находятся в родстве с ними. При таких обстоятельствах самым разумным было бы проявить милосердие, отпустив одного из сыновей. Это даст надежду леди Карстарк и сподвигнет ее еще усерднее выражать свою преданность во имя оставшихся сыновей, но при этом одновременно поселив в ее сердце зерна страха. Ведь малейшая ошибка или просчет — и недавно обретший свободу сын может вновь оказаться в казематах, а то и вовсе лишиться головы. — Седьмое пекло! — неловко засмеялся Эймонд. — Наша матушка воистину обладает демоническим умом. Застегивавший пуговицы дублета Эйгон удержался от язвительного высказывания, хотя про демонический ум их матери знал больше, чем кто-либо из его братьев или сестер. Однако насмешливый, выразительный взгляд исподлобья, обращенный на мать, сказал ей все лучше слов. Лицо Лейны потемнело. Это доставляло ему почти извращенное удовольствие, каждый раз напоминать ей о том, что она совершила — чтобы не смела забывать. Чтобы каждый раз, глядя на свои ладони, она видела на них кровь их отца. — А что думаешь ты, Эйгон? — промолвила Рейна, самая ласковая и нежная в их желчном и ядовитом семействе. — Я согласен с матерью, — отозвался Эйгон, так и чувствуя, как эти слова, подобно скисшему молоку, оседают на языке. — Кригану не помешало бы время от времени демонстрировать своим подданным милость. Но вмешиваться во внутренние дела Севера мы не будем, по крайней мере пока. — Это еще не все, — внезапно вспомнила Бейла. — Месяц назад он отправил на Стену старшего сына лорда Хэронда Амбера. А вот это было интересно. Амберы были одним из сильнейших домов и важнейших знаменосцев Севера. — За что? — нахмурился Эйгон, вскинув голову. — Это произошло из-за конфликта между Амберами и Гловерами, — принялась рассказывать Бейла, потянувшись к графину. — Началось это пару лет назад с какого-то оскорбления, нанесенного лордом Амбером Гловерам. Потом пополз слух про невестку лорда Амбера и племянника лорда Гловера, якобы на одном из пиров она изменила мужу, а спустя девять месяцев произвела на свет девочку-бастарда. С тех пор отношения между ними были не просто напряженными, Гловеры и Амберы буквально не могли находиться в одном помещении. Затем было еще несколько неприятных инцидентов, но каждый раз все обходилось «малой кровью». Криган несколько раз вмешивался и лично мирил их. И вот однажды, во время пира в доме Дастинов по случаю помолвки его дочери, сын Амбера, Джон, повздорил с тем самым племянником Гловера, Бентоном. И все бы ничего, на Севере не проходит пира, где бы кто-то с кем-то не подрался. Но семейная вражда и ревность ударили в разгоряченный вином разум, и Джон слегка не рассчитал сил, когда прикладывал Бентона головой об стену, после чего их разняли. Бентон ненадолго потерял сознание, но, по словам очевидцев, очень быстро очухался и вскоре, жалуясь на головную боль, покинул праздник. А на утро в покоях нашли его бездыханное тело. Рейна охнула, прижав ладонь ко рту, а Эйгон поджал губы. Скверная выходила история. — Гловер потребовал наказать Джона, а Амбер, защищая сына, утверждал, что нет доказательств его вины. Ведь все видели, как Бентон покинул праздник на своих ногах. Мол, что было после, никому не известно, и Бентона мог прикончить кто-то другой, подставив его сына. Откровенно говоря, это было уж очень притянуто за уши. Весь этот конфликт Кригану уже порядком надоел, потому, когда мейстеры подтвердили, что юноша мог умереть от удара по голове, он, недолго думая, осудил Джона на пожизненную службу в Ночном Дозоре. Бейла замолчала, позволяя слушателям обдумать эту информацию. Первым молчание нарушил Эймонд: — Тут Криган прав, — уверенно заявил он. — Старк — Хранитель Севера, а это подразумевает необходимость порой выносить суровые приговоры, как и то, что не всегда его решения будут по душе всем. Эймонд был неглуп, но, к несчастью, отличался взрывным характером, был скор на гнев и частенько рубил с плеча. Там, где Эйгон просчитывал десять ходов вперед, Эймонд бросался головой в омут. Эйгон без лишней скромности считал, что Вестеросу несказанно повезло, что первым сыном Визериса Таргариена был он, а не Эймонд. В противном случае уже на следующий же год была бы развязана война, а то и несколько войн одновременно. Сам Эйгон, как и Лейна, не спешил делать выводы, или, по крайней мере, их озвучивать. Мать и сына отличало от остальных беловолосых Таргариенов то, что обоим довелось вкусить вкус власти, который временами отдавал лимонной кисловатостью. Принимать решения и выносить приговоры вовсе не всегда легко, каким бы очевидным ни был на первый взгляд ответ. Когда на одной чаше весов лежит справедливость и беспристрастность, а на другой — вероятный ущерб для собственного дома и потеря ценного знаменосца, лишь глупец скажет, что этот выбор прост. Амберы были могущественным домом, куда сильнее тех же Гловеров… — Да, но Амбер настаивает, что племянник Гловера умер по иной причине, а потому наказание несправедливо, — пожала плечами Бейла. — Испусти он дух сразу после удара, и Амберу было бы нечего предъявить. — Что думает лорд Амбер, уже не имеет значения, — нарушил молчание Эйгон. — Он и лорд Гловер сами виновны в этой трагедии, раз не сумели своевременно разрешить конфликт мирно. — Он повернулся к Бейле. — Твой супруг, разумеется, волен поступать со своими вассалами, как сочтет нужным, но ему недостает гибкости. Я понимаю, что требовать от тебя подобного все равно, что просить курицу обучить корову летать, — Бейла театрально закатила глаза, — но постарайся научить мужа искусству изворотливой дипломатии. — И как бы ты сам поступил? — уязвленно всплеснула руками Бейла. — Я? — Эйгон сел возле Рейны, закинув ногу на ногу. — Я бы сказал, что доказательства слишком размытые, и без прямых обоснований нельзя обвинить Джона в убийстве, но за разжигание конфликта и игнорирование моих прямых приказов лишил бы его права наследования титула и изгнал с Севера. Столь мягкое наказание успокоило бы Амберов, прекрасно понимающих, что за убийство дворянина полагается смерть или Стена, а уж после Гловеры нашли бы способ добраться до Джона Амбера в любой точке Вестероса. Уверен, он даже Перешеек не успел бы пересечь. Едва договорив, Эйгон заметил тонкую улыбку матери и затаенную гордость в ее глазах. С горечью в очередной раз пришло осознание, что он слишком похож на эту женщину во всем, что брат называл «демоническим умом». — Ты бы позволил Гловерам самим совершить правосудие, — догадался Эймонд. — Именно, — щелкнул пальцами Эйгон. — Вы все забываете, что мы говорим о северянах, помешанных на чести, — бесстрастно, с легким оттенком презрения возразила Лейна. — Им подобное даже в голову не может прийти. А если и придет, они наверняка решат поститься до следующей луны, чтобы смыть грех за непотребные мысли. Ее дети, кроме Рейны, рассмеялись. Рейна же выглядела подавленной и бледной. — Ах, хватит говорить о таких ужасных вещах накануне свадьбы! — воскликнула она. Все четверо собеседников, с черствостью истинных королей рассуждавших о хитросплетениях политических интриг, мгновенно ощутили всю глубину своей безнадежной беспринципности и испорченности, вкупе с чувством вины перед беременной и до боли ранимой сестрой. В воздухе повисла терпкая неловкость. — А что это у тебя в руках? — спросил Эймонд скорее из желания отвлечь сестру, указывая на ее тонкие кисти. Рейна сжимала в руке небольшие четки с чередующимися черными и бежевыми камнями и небольшой семиконечной звездой посередине. — Это подарок Элейны, — с нежностью улыбнулась она. — Я сильно волновалась по поводу своей беременности, и она подарила мне их. — Девушка подняла четки повыше, чтобы братья и сестра смогли из разглядеть. — Это черный оникс и лунный камень. Они служат для успокоения и здорового сна. Когда я волнуюсь, начинаю их перебирать, и мне сразу становится спокойнее. — Отрадно видеть, что наша будущая королева так чутка и заботлива, — сдержанно улыбнулась Бейла. — Кстати, где она? — Отправилась встречать Рейниру и Деймона, — ответил Эйгон. — Скоро, полагаю, они будут здесь. Эймонд, что-то не так? Эймонд действительно продолжал подозрительно поглядывать на четки, словно те в любой миг могли начать извергать драконье пламя. — Я просто задумался, — брат тряхнул головой. — Пожалуй, нам стоит подготовиться ко встрече с дражайшими родственниками. Эти слова послужили сигналом всем, что дела сами себя не сделают, а Порочный принц и Черная принцесса подавятся собственным ядом, если не позволить ему излиться. Сестры и Эймонд откланялись первыми, а мать, примерив на себя притворно-безмятежный вид, направилась в тронный зал. Только тут Эйгон запоздало обратил внимание, что на голове у нее сияла бриллиантовая корона. Королева шла встречать врагов.

***

Холодная учтивость, избранная Деймоном и Рейнирой в качестве линии поведения, как нельзя больше пришлась по душе Эйгону. Ограничившись предписанным регламентом минимумом хорошего тона, они выразили свою радость от воссоединения семьи в такой счастливый для их дома день и надежду, что этот праздник станет началом новой эры для истинных владык Семи Королевств. Они напоминали канатоходцев, что умудрялись удерживаться на тонком канате сдержанной почтительности и величавой доброжелательности, точно так же, как и Синие драконы вполне успешно разыгрывали из себя обходительных и радушных хозяев. Правда, Элейна, позднее оставшись с ним наедине, поведала, что встреча с родителями прошла для нее довольно мучительно. Завуалированные упреки отца, обернутые в едкие пожелания счастья, как и материнские встревоженные вопросы о ее самочувствии и здоровье, в которых проскальзывал совершенно другой немой вопрос о том, не в положении ли она, были хуже открытых оскорблений. Эйгон дал себе мысленное обещание припомнить Рейнире парочку шпилек о ее собственном распущенном поведении, ставшем в свое время причиной скандала и приведшего к побегу с Деймоном. Но больше всего интерес вызвал пятнадцатилетний Визерис, впервые представленный ко двору. В юноше спустя два поколения проявились гены Арренов, протянувшись двумя каштановыми прядями у висков, которые он собирал на затылке. Визерис едва произнес пару предложений при первой встрече, да и вообще показался нелюдимым и замкнутым юношей. Эйгон решил приглядеться к нему, когда бесконечные свадебные хлопоты и суета немного сойдут на нет. Пир в честь бракосочетания короля Эйгона и его невесты должен был продолжаться пять дней и пять ночей, а после окончания пиров был намечен рыцарский турнир, который продлится еще три дня. Утро первого дня, на которое был намечен обряд венчания в королевской Септе, выдалось удивительно солнечным, с редкими белесыми облаками, лениво проплывавшими по небу. Некоторые особо радивые придворные с истинно дворцовым подобострастием восклицали о благоприятном знаке, что брак будет счастливым и станет началом окончательного примирения двух ветвей правящей династии. Утром в королевской Септе собрались гости в ожидании короля. На обряде венчания по традиции присутствовало небольшое количество людей — все члены семьи, придворные и представители Великих домов. Криган Старк прибыл в столицу на полдня позже своей жены, вызвав, как и ожидалось, среди придворных шепоток о возможном разладе между супругами. Помимо него присутствовали представители Талли, Арренов, Тиреллов, Баратеонов, Грейджоев. Первый ряд почти полностью был занят беловолосыми Таргариенами и Веларионами. Рейнира, Визерис, Джекейрис с Рейной стояли в левом ряду, в то время как королева-мать, Эймонд, Бейла с мужем, Лейнор Веларион с супругой Алисентой и двумя сыновьями расположились в правом. Юная Хелейна ожидаемо отсутствовала. Позади места заняли члены Малого совета, родня с Дрифтмарка и Высокого Прилива и еще более дальняя родня из Арренов и Хайтауэров. Отсутствовали также принц Дейрон, не сумевший прибыть из Староместа, Почти Королева с Морским Змеем и Бейлон, чьи военные подвиги были предметом постоянных обсуждений по эту сторону Узкого моря. Огромный купол из разноцветного стекла и хрусталя, венчавший центр зала, ближе к полудню начинал отбрасывать разноцветные блики на стенах, а солнечные лучи, пробиваясь сквозь эти стекла, приобретали мягкие бледно-голубые, розовые, желтые и зеленые оттенки. Помимо этого Септу освещало несколько сотен свечей в серебряных канделябрах. Было ли так задумано или нет, но все это вместе усиливало ощущение священного таинства, которому предстояло здесь произойти. Как и все септы, королевская Септа Красного замка имела промежуточный зал, называвшийся Чертогом Смирения, где, как предполагалось, гости, прежде чем войти в главный зал, оставляли свои низменные чувства, вроде гордыни, алчности, тщеславия, сладострастия или злобы. Трое врат главного зала — Врата Отца, Врата Матери и Врата Неведомого, каждые из которых служили для определенной цели, были богато украшены. Врата Отца и Матери, через которые предстояло войти жениху и невесте, были приветственно открыты, и лишь Врата Неведомого в дни бракосочетаний запирались, а перед ними септы ставили ковш с чистой водой и два колоса пшеницы. В назначенный час Эйгон вышел через Врата Отца и величественно прошествовал перед своими подданными к верховному септону. Голову короля венчала корона Завоевателя, а красный плащ с подбитым изнутри мехом горностая был расшит геральдическими символами дома Таргариенов. Эйгон не испытывал волнения, ему не впервой было представать перед подданными во всем величии, однако когда под нежную игру храмового оркестра у Врат Матери появилась невеста, когда послышалось легкое шуршание ткани и твердые шаги ведшего ее под руку отца — он стоял спиной и мог лишь слышать происходящее — король ощутил трепет, борясь с нестерпимым желанием обернуться. Лишь когда шаги раздались совсем близко, Эйгон повернулся и застыл. На Элейне было платье из нежно-бежевого шелка, цвет которого, впрочем, был почти неразличим за золотой вышивкой и множеством бриллиантов, топазов и жемчугов, украшавших его, от самых маленьких до больших, создававших причудливые узоры. Вышивка на лифе столь правдоподобно воссоздавала золотистую чешую, что казалось, Элейна вот-вот обратится в крылатое создание и взлетит. Внизу же, на юбке, золотые линии, соединяясь в сложном орнаменте, приобретали очертания сплетенных в танце драконов — золотых и кое-где коралловых. Элейна держалась за отца так, чтобы между ними оставалось расстояние в несколько дюймов. Это было сделано с тем намерением, чтобы выставить на обозрение широкий, полупрозрачный рукав платья, напоминавший драконье крыло. Подол платья был расшит алыми кружевами и рубинами, что тянулись кверху, создавая иллюзию охватывающего платье пламени. Этим одеянием Элейна отдавала дань не столько их общему дому, сколько своему нареченному и его дракону. Это было намного мудрее и, чего греха таить, приятнее, чем облачись она в синий. Изящная диадема из валирийской стали — подарок, некогда привезенный Деймоном из очередного путешествия Рейнире, а ныне перешедший его дочери — мягко охватывал ее голову, ложась на лоб чуть ниже линии роста волос. Но обескуражило Эйгона не это. То был первый раз на его памяти, когда он видел Элейну с распущенными волосами, что теперь серебристыми волнами струились по спине, достигая пояса. Она была прекрасна — большие глаза со светлыми ресницами сверкали, даже кожа ее словно бы блестела. Молчание затянулось. Элейна вопросительно и неуверенно приподняла бровь, по-видимому, решив, что он разочарован, зато ее отец все прекрасно понял, судя по самодовольной ухмылке, растянувшей его губы. Ободряюще улыбнувшись невесте, Эйгон протянул руку и принял ее маленькую ладонь, вложенную Деймоном. Затем они обернулись спиной к залу, а Порочный принц занял место подле своей жены. Верховный септон завел заунывную молитву Семерым, прося их «благословить и венчать детей своих, даровать мудрости и терпения…», и так далее в том же духе. Эту часть песнопения Эйгон благополучно пропустил, будучи занятый внезапным осознанием того, что он как никогда близок к тому, о чем когда-то не смел мечтать. После Эйгон снял с себя тяжелый плащ и аккуратно накинул его на плечи невесты, со стороны наверняка выглядя сосредоточенным и чрезмерно серьезным. Дальше начиналась самая непривычная для многих вестеросцев часть венчания. Сейчас, спустя несколько тысяч лет, почти во всем Вестеросе официальной религией была вера в Семерых, однако мало кто мог бы сказать, насколько незамутненной она дошла до этих дней. Древние андалы, вытеснившие веру в Старых Богов везде, кроме Севера, все же переняли у Первых Людей некоторые из их языческих ритуалов, вплетя их в свою веру. Точно так же, Эйгон Завоеватель, приняв веру в Семерых и став помазанным королем всея Вестероса, добился у Звездной септы некоторых дополнений в ритуале бракосочетания для представителей своего дома. Когда септон закончил с молитвой, а плащ благополучно покрыл плечи невесты, ему преподнесли чашу из драконьего стекла, довольно грубой работы. Эту чашу в своих обрядах использовали уже многие поколения Таргариенов. Красное вино, наполнившее чашу, делало кривые грани на вид еще более резкими и выпуклыми. Эйгон и Элейна, поочередно взяв чашу в руки, напоили друг друга вином. Края чаши по задумке были острыми, и отпивавший вино невольно царапал губы, капли крови смешивались с вином, не позволяя зрителям узреть истинное предназначение чаши. Эйгон постарался сделать это настолько осторожно, насколько это было возможно, чтобы не причинить Элейне боли. Когда верховный септон позволил поцеловать невесту, он медленно нагнулся к Элейне, не сводя с нее внимательных глаз, будто силясь прочитать мысли. Она рада? Или расстроена? Боится или сожалеет? Элейна слабо улыбалась и выглядела приятно взволнованной. В прямом взгляде, обращенном на него, не было страха или грусти. Эйгон коснулся ее губ, не сразу закрыв глаза. Не предавай меня. И я сложу к твоим ногам весь мир. Услышала ли она его мысли или нет, но тихо выдохнула, стоило ему отстраниться. В септе прозвучали рукоплескания, в одно мгновение возвращая Эйгона из странного морока. Официальная церемониальная часть была окончена, настал черед пировать.

***

Великий Чертог был битком набит гостями. Шел пятый, последний день празднования, которое прерывалось разве что на сон. Днем для гостей были разбиты шатры в садах, где они могли наслаждаться свежим воздухом, легкими закусками и блюдами, представлениями акробатов и фокусников, веселой музыкой и короткими спектаклями, а вечером гости собирались в Великом Чертоге, где продолжали пир. Каких только блюд не было подано за эти дни — от нежнейших ягнят, запеченных по-браавосийски в соусе из зеленого лука и уксуса и жирных свиней в вишневом соусе, гусей с овощами и орехами и кроликов, тушенных в красном вине, до самых различных видов рыб, креветок и кальмаров, десятков видов пирожных и пирогов, фруктов и ягод, а уж о винах и эле и говорить не стоило — они лились рекой. Пиршество на королевских свадьбах может по праву считаться вторым по значимости действом, требовавшим надлежащего внимания и щепетильности. Хозяева не должны были упасть в грязь лицом перед гостями, проявлять чудеса щедрости и богатства, а гости… обязаны были отблагодарить их соответствующими дарами. Трапеза состояла из двенадцати перемен блюд, каждая смена которых сопровождалась подношением подарков новобрачным. За три дня королю преподнесли золоченое седло и стремена, великолепную конскую сбрую с рубинами и аметистами, множество щитов, пик, мечей и шлемов, а также полные наборы рыцарских доспехов и бесподобных дорнийских и пентошийских скакунов. Молодой королеве сундуками вручали дорогие диадемы и ожерелья, пояса и броши, перстни и браслеты. Бесчисленное количество гобеленов и стягов, редких рукописей, древних ваз и картин именитых художников из самых далеких уголков Эссоса были представлены Его и Ее величествам. — Не окажет ли прекраснейшая королева честь, подарив мне танец? — бархатистым голосом промурлыкал Эймонд, тщетно изображая невинного ягненка. Элейна вопросительно покосилась на мужа. — Что-то я раньше не замечал за тобой тяги к танцам, — изогнул бровь Эйгон, оперевшись локтем о колено. — Одно дело принцесса, другое — королева. С ней нужно быть в хороших отношениях, — парировал брат. — Пощади меня, брат, мне просто необходимо наверстать упущенные годы и наладить отношения с прекраснейшей из королев! — Я все слышу, — подала голос сидевшая слева Лейна, не оборачиваясь. Эйгон и Элейна рассмеялись. — Это будет долгий танец… — Или очень короткий, — подмигнула ему Элейна, поднимаясь. Эйгон проследил за ними взглядом. Элейна и Эймонд друг друга на дух не выносили с самого детства, и редкие потуги последнего сблизиться с нареченной, как правило, оканчивались чем-то смехотворным, вроде вылитого на голову вина или незаметно подставленной подножки. Но, объективности ради, стоило признать, что и эймондовские потуги носили язвительно-саркастический характер, никак не способствовавший возникновению приязни. А сегодня эти двое кружили в танце, ехидно друг другу улыбаясь, и Эйгон готов был дать руку на отсечение, что обменивались они при этом своими обычными колючими любезностями. Король перевел взгляд на зал. Вон Рейнира и Джекейрис мило беседуют с лордом Джейсоном Ланнистером, пока ее муж обхаживает леди Джейн Аррен. Их младший сын куда-то сбежал в самом начале праздника. Лейна сидит тут же за столом, прислушиваясь к беседе сира Отто и лорда Старка. Подвыпивший дядя Лейнор флиртует с сиром Лорасом, даже не заботясь о том, чтобы проявить немного внимания к своей жене, что с кислым видом сидит за королевским столом. Взгляд упал на стоявшего поодаль Лариса Стронга. Молодой паж шептал что-то на ухо мастеру над шептунами. Ни один мускул не дернулся на лице Стронга, однако рука, державшая трость, начала отбивать по полу нетерпеливый ритм. Ларис кивком отослал пажа и встретился глазами с королем. Едва заметный кивок, и калека скрылся за дверью. Эйгон, отпив вина, расслабленно поднялся и неторопливо последовал следом, кивая знакомым и игнорируя их попытки вовлечь его в разговор. Ларис обнаружился в тени одной из колонн. — Что за срочность? — с ходу спросил Эйгон. — Ваша милость, есть новости со Ступеней, — вкрадчиво зашептал Стронг. — Несколько дней назад был взят Кровавый Камень. За последние полгода Кровавый Камень успел быть захваченным и вновь осажденным, на этот раз вестеросцами. — И? — Несложно было догадаться, что не за этим Ларис его сюда позвал. — Принц Бейлон проявил себя весьма доблестно, сражаясь сперва на драконе, а затем спустившись и вместе с остальными воинами ведя бои на улицах города. К великому сожалению, Его высочество был тяжело ранен во время этого сражения. — Он мертв? — перебил Эйгон. — На тот момент, когда письмо добралось сюда, о его состоянии ничего не было известно, кроме того, что соратники унесли его бессознательное тело с поля боя. — Ларис погладил набалдашник трости. — После прошли сутки, но из-за отсутствия каких-либо новостей по лагерю поползли слухи, что принц мертв. — Известно, кто это был? — Принц Бейлон зарекомендовал себя, как бравый воин. Человек, победивший его, должен был обладать большим мастерством, либо… Его высочество не ждал от него нападения. — Ларис многозначительно замолчал, а после негромко добавил: — Ваша милость, есть все основания полагать, что принца Бейлона нет в живых. Эйгон прислушался к себе, пытаясь понять, что чувствует по этому поводу. Самой первой эмоцией было удовлетворение. — Что ж. Думаю, с этой вестью мы можем немного повременить, ни к чему портить праздник дамам, — Эйгон выразительно глянул на Стронга. — Подождем официальных вестей. — Мудрое решение, Ваша милость, — одобрительно поклонился мастер над шептунами. Эйгон вернулся в тронный зал и первым делом отыскал взглядом Элейну. Она танцевала с сиром Рикардом Торном. Сидя за королевским столом, Эйгон задумчиво наблюдал за ней. Только что он узнал, что ее любимый брат, возможно, мертв. Возможно, даже от его, Эйгона, рук — правды они, скорее всего, так никогда и не узнают. Неприятное чувство, похожее на укол совести, заскреблось внутри. Он начал их брак со лжи. Хуже того, он начал его с пролитой крови ее брата. Если она когда-нибудь узнает… Нет, Элейна не должна узнать правду. Никогда. Бейлон сам подписал себе смертный приговор, когда оседлал Вермитора. Когда стал угрозой для его, Эйгона, семьи. До того дня Эйгон даже не думал желать ему смерти. Перед глазами вспыхнул образ привлекательного улыбающегося юноши с горящими глазами и небрежно собранными на затылке волосами. И тут, немного припозднившись, пришла грусть. Из множества воспоминаний, связанных с юношей, он отчего-то вспомнил тот позабытый случай три года назад. Эйгон тогда проходил мимо тренировочной площадки, когда услышал задорные голоса. Эймонд и Бейлон устроили дружеский поединок, больше напоминавший баловство, чем тренировку. Что-то екнуло тогда в груди Эйгона — зависть ли, разочарование ли или братская ревность — но он выразил желание сразиться с Бейлоном, при этом настрого запретив поддаваться. Предупреждение было явно излишним, ибо не в характере Бейлона было играть в поддавки, даже с самим королем. Этот поединок не был похож ни на один другой. Эйгон мог похвастаться неплохой подготовкой, тренировки с самого детства не прошли для него даром. И хоть учителя не давали ему спуска, они были всего лишь занятиями. Сухими, лишенными искры уроками, бесстрастными, как арифметические расчеты мейстеров. Бейлон же сражался иначе. Каждый его выпад, каждый поворот и каждая обманывающая атака были наполнены жизнью, огнем и азартом. Жаждой победы. Танцуя с ним в этом сумасшедшем танце, Эйгон как никогда чувствовал себя живым. Словно ненадолго сбросившим оковы Железного трона и вновь ставшим обычным принцем. Все в Бейлоне Таргариене бурлило и пылало жизнью. Ее неистовством и неукротимой стихией. Эйгон тогда победил, но кто знает, как окончился бы поединок, будь Бейлон старше на три года? — Какие думы тревожат моего короля? Элейна незаметно вернулась и игриво зашептала ему на ухо. Эйгон уставился на нее. Теплой улыбкой и нежностью светилось ее лицо. Пусть они и были показными, но ему эгоистично не хотелось этого терять. — Думы о том, что провожания сегодня не будет, — шепнул он ей в губы. Элейна сбилась от резкого перехода и очаровательно зарделась, мигом стушевавшись. — Ты забыла, чем обычно заканчиваются свадьбы? — Нет, просто я потеряла счет времени, — кузина залпом осушила стоявший перед ней кубок, вызвав самодовольную ухмылку. — У тебя еще есть пара часов, чтобы свыкнуться с этой мыслью, — подначил он, отвлекаясь на подошедшего к ним очередного дарителя. Последний день пира окончился раньше предыдущих не в последнюю очередь потому, что король и его молодая королева покинули праздник под разочарованные или насмешливо-подбадривающие пьяные выкрики хмельных подданных. Оставшись наедине, Эйгон подошел к ней. Элейна выглядела притихшей и неуверенной. Куда же подевались ее игривость и кокетство? Где плутоватая улыбка и дерзкий, самоуверенный взгляд? Она сейчас больше напоминала поджавшего хвост лисенка, понявшего, что игры закончились. Обычно вид неуверенных, трясущихся перед ним людей раздражал его, но такая Элейна вызывала трепет и желание защищать. Он мягко погладил ее по щеке. — Ничего не бойся, — прошептал он. — Сегодня никто не причинит тебе боли. Если захочешь, сегодня ничего не произойдет. Элейна покачала головой и прижалась щекой к его ладони. Проклятье. Не стоило ему быть таким самонадеянным. Потому что за один этот доверчивый взгляд он, кажется, уже готов прыгнуть в пекло. Нагнувшись, Эйгон поцеловал ее невыносимо нежно и осторожно.

***

Над ристалищем пронесся общий вздох и рукоплескания, когда сир Аррик Каргилл сбил с коня сира Лионеля Бендли. Эйгон благосклонно похлопал своему гвардейцу, вполуха слушая разглагольствования лорда Джаспера о том, в чем именно сиру Лионелю не помешало бы улучшить технику. Шел второй день турнира, множество копий было переломано и еще столько же ожидало своей очереди. После пышных пиров знать и простолюдины с азартом и восторгом готовы были следить за тем, как благородные мужи из раза в раз оказываются в пыли и грязи. Место турнира было выбрано за стенами города, вблизи от Королевского леса. Поодаль было разбито несколько шатров для отдыха знати и участников. Ройс Касвелл с Гвейном Хайтауэром позаботились о том, чтобы ни одна уличная шавка не угрожала безопасности собравшихся. Кинув взгляд в сторону палаток зачинщиков, Эйгон разглядел там могучую фигуру Касвелла. Когда три года назад он подписал указ о назначении своего друга и наставника, сира Ройса, начальником замковой стражи, Лейна и Корлис выступали категорически против, аргументируя свою позицию тем, что отец Ройса являлся одним из лоялистов Рейниры, за что был смещен с должности в Малом совете и изгнан из двора девять лет назад. И то лишь после того, как преклонил колено перед новым королем, дабы избежать казни. Однако Эйгон очень хорошо знал Ройса, что, будучи старше него на добрых тринадцать лет, сумел заслужить право считаться лучшим другом юного монарха. Ройс Касвелл не умел лгать и притворяться; грубоватый и прямолинейный, он редко подбирал слова в общении с окружающими лордами или рыцарями. В общении со своим бывшим учеником, ныне носящим корону, он ограничивался выразительными взглядами, которые, будь они облачены в слова, могли бы лишить головы кого другого. Но именно за эти черты Эйгон и ценил Касвелла. Как и за его рьяное желание вернуть своему дому былое уважение. Когда немолодой Касвелл мощным ударом выбил дух из сира Джоффри Аррена, а его самого из седла, Эйгон, сосредоточенно следивший за ходом поединка, не сдержавшись, издал победный клич. — Кажется, я знаю, кто твой фаворит, — вполголоса усмехнулась сидевшая слева от него Элейна. Эйгон, довольный победой друга, продолжая улыбаться, обернулся к жене. Элейна весь турнир сидела подле него и сдержанно хлопала победителям, не участвуя в общих разговорах, лишь изредка отвечая на вопросы матери или Рейны. Серебристые волосы вновь были заплетены в пушистую косу, из украшений она избрала сегодня изящную гранатовую тиару и такие же серьги. Надо отметить, Элейна весьма быстро вошла в роль королевы. Уже сейчас в ней чувствовалась величественность и уверенность в себе. Однако… Эйгон притянул ее руку и, не прерывая зрительный контакт, поцеловал ладонь, отметив легкий румянец, тут же расцветший на ее щеках. Это напомнило ему события предыдущих двух ночей. Дерзкая и бесстрашная днем, Элейна оказалась нежной и сладостной любовницей при свете свечей. Сказывалась ее неопытность и легкая застенчивость, проистекавшая из этого, но то, как чувственно ее тело откликалось на ласки, способно было свести с ума. Ему доставляло сумасшедшее удовольствие наблюдать, как смущение и стыдливость покидали ее под его прикосновениями, сменяясь сладострастием. Он как раз собирался прошептать ей на ухо что-то неприличное, наслаждаясь ее реакцией, как трибуны огласили крики, возвещая о появлении новых участников, которыми оказались Джекейрис и сын Гвейна Хайтауэра, сир Джорас. Джекейрис, как и положено шурину короля, также принял участие, демонстрируя неплохие результаты, однако этот поединок оказался для него последним в этом турнире, ибо сир Джорас разломил копье при первой сшибке, и филигранно выбил его из седла при второй. Сидевшие в королевской ложе Рейнира и Деймон встретили поражение старшего сына бесстрастно и с достоинством. Деймон даже нашел в себе силы пошутить, что на Драконьем Камне определенно лучше обучают рыцарей, нежели в Красном замке, намекая на предыдущее поражение Эймонда от рыцаря с Драконьего Камня. В ответ на это Лейна выразила сожаление о том, что принц Деймон излишне строг по отношению к своему первенцу, который сумел достичь столь впечатляющих результатов, не обладая свободой передвижения своего отца. Подобные словесные поединки были привычным делом, стоило Сияющей Королеве и Порочному принцу проводить в компании друг друга больше получаса, не говоря уже о необходимости несколько часов сидеть в одной ложе. В перерыве между сшибками к ним подошли две юные леди из числа придворных дам с плохо прикрытым намерением зарекомендовать себя королеве как будущих фрейлин. Элейна побеседовала с ними столь приветливо и ласково, словно они были ее давними подружками, а стоило им отойти, шепнула ему, что скорее отрежет себе волосы, чем будет терпеть одну из них подле себя. — Чем же они тебе не угодили? — усмехнулся Эйгон. — Когда я была обычной заложницей, — вспомнила Элейна, — они не упускали случая, чтобы напомнить мне о моем положении, теша свое эго тем, что будто бы могут безнаказанно глумиться над дочерью Порочного принца и Черной принцессы. Об этом Эйгон слышал впервые. Узнай он об этом, и эти девицы в тот же день вылетели бы из Красного замка, волоча за собой кринолины. Элейна, заметив, как изменился его взгляд, хитро сощурилась: — О, какой суровый взгляд! Не стоит так расстраиваться, муж мой. Ты же не думаешь, что я забуду им старые обиды? Пусть пока как следует нарадуются тому, сколь незлобива и мягкотела новая королева. Когда я организую их браки, им будет не до веселья. — Я с удовольствием погляжу, кого ты им подберешь. Только не будь слишком привередлива. — Мечтательная улыбка Элейны стала ему ответом. Эйгон собирался что-то добавить, но тут заметил грузную фигуру мейстера Орвиля, который, тяжело дыша, поднимался в их ложу. Пожилой мейстер был взволнован, испещренный глубокими морщинами лоб покрылся испариной, дряблые, обвисшие щеки побледнели, руки, в которых он сжимал свернутый свиток, подрагивали. Непрестанно повторяя извинения, он проталкивался сквозь небольшую толпу к королю, умудрившись оттоптать сапоги дяди Деймона, судя по скривившейся физиономии последнего. Неприятное предчувствие щекотнуло под ложечкой. Дергано поклонившись королеве-матери, Орвиль нагнулся к уху Эйгона: — Ваша милость, у меня скорбные вести из Эссоса. — Эйгон кивком показал, что слушает. — Боюсь, мы потеряли дракона… По коже пошли мурашки. Значит, Бейлон скончался. Но что же Вермитор? Улетел? — Принцесса Рейнис вместе с Мелеис попали в засаду у самой границы Мира, близ Желтого озера. Враги спрятали там множество скорпионов в лесной полосе вокруг озера. Дракон и наездница оба погибли от вражеских копий, — голосом, полным сочувствия, закончил Орвиль. — Что прикажете делать?