Папа, помоги мне!

      — Значит, ты не хочешь говорить по хорошему. Ты хочешь, чтобы я применил силу, Крыса? Гиммлер обошёл металический стул Геббельса вокруг. Холодная бетонная комната, ледяная поверхность стула. Беспощадный взгляд охранников, что одеты в чёрную как тьму униформу.       В воздухе витает тошнотворный запах крови, гнили и пыли. Голова болит, Геббельсу кажется что его сейчас вывернет на изнанку от невероятной смеси боли и вони. Но нужно быть сильным. Усталые глаза поднимаются поглядеть в сверкающие на белом свету линзы пенсне. А за ними бесчувственные серые глаза. Пара вздохов, небольшой толчок от охранника и Геббельс наконец ответил Гиммлеру.       — Что же вы, уважаемый Рейхсфюрер, будете марать руки ваших собачек об такую болезненную крысу как я? Геббельс ухмылялся Гиммлеру в лицо. Главное держаться гордо, не терять контроль. Ни одного лишнего слова. Этот ублюдок не должен ничего знать. Геббельс, сам удивляясь, очень даже хорошо боролся с чувством отчаяния и страха. Возможно это связано с тем, что он пока что не сказал ничего лишнего. Всё будет хорошо, не так ли? Всё обязательно будет хорошо. Хотя, в глубине души, Геббельс знал, что хорошо не будет. Что это было? Фальшивое утешение, пытаясь отгородиться от реальности? Но как же убежать от безнадёжности, если осознание дышит в спину, держит, сжимает, выдавливает все соки?       Гиммлер хмыкнул. Он зажёг очередную сигарету, встречая взгляды зависти от охранников. Разумеется, истинный национал социалист не должен курить! Фюрер Священного Рейха особенный, конечно же, у него стресс и пара лишних сигарет не навредит. Геббельс даже немного подивился, ведь не смотря на явное пренебрежение, глаза охранников мелькали безумным фанатизмом. Он знает, насколько всё плохо, однако, Геббельсу всё же казалось, что эти охранники, которые явно выполняют всю грязную работу, не будут обожать своего милосердного фюрера.       — Всё же, я советую тебе сотрудничать со мной. Давай попробуем ещё раз. Я уверен, у тебя получится сказать что-то дельное. Геббельс наигранно перестал улыбаться, делая серьёзное лицо, будто бы действительно задумался над предложением Гиммлера. Гиммлер угрожающе нахмурился, видя явную издёвку и наклонился посмотреть Геббельсу в лицо.       — Давай, Крыска. Скажи мне, где же прячутся твои дрзуья-вредители? — Гиммлер сказал, ухмыляясь с издёвкой и наигранной снисходительностью.       — У тебя дома... Звонкая и сильная пощёчина быстро стёрла ухмылку с лица Геббельса. Гиммлер надавил Геббельсу на больную ногу. Неописуемая боль затуманила разум, в глазах слегка потемнело и с губ сорвался хриплый стон. Гиммлер взял, хотя, скорее схватил Геббельса за подбородок. Холодные кожанные перчатки плотно прижимались к коже, неприятно, мерзко, противно. Руки ненавистного врага, полностью запачканные кровью, даже если сейчас они чисты. Геббельс посмотрел ему в глаза.       — Я не скажу ничего тебе. Можешь убить меня.       — Нет, я не убью тебя. Видишь ли, — Гиммлер усмехнулся, наклоняясь ближе, заставляя Геббельса вжаться в спинку стула, — ты талантлив. Ты мастер пропаганды. И благодаря твоим листовкам и прочей чуши, у меня всё ещё есть слабая оппозиция. Геббельс, неужели ты не понимаешь? Ты получишь всё, если присоединишься ко мне. Безопасность твоей семьи. Даже фюрера, если захочешь! Не противься мне. Последний шанс. В ответ, Гиммлер получил плевок в лицо. Он резко отпрянул, вытирая лицо. Но даже не соизволил влепить Геббельсу ещё пару пощёчин. Должно быть это тот, кого они зовут милосердным фюрером. Однако, Геббельс ошибся. Тихий приказ Гиммлера и сюда заводят... Хильда?       Геббельс широко распахнул глаза. Хильдеград держут за плечи и подталкивают к металическому столу перед Геббельсом. Хильда знает, что происходит в стране. И, кажется догадывается, что произойдёт нечто ужасное. Геббельс прекрасно осознаёт, что спасти ранее похищенную дочь ему не удастся. Чуда не произойдёт, во всяком случае не с самим Геббельсом. Он привык быть неудачником и ничего хорошего не ожидает уже давно. Он просто ждёт, когда всё станет настолько плохо, что даже слабые лучи света и надежды станут ярким светом, что осветит этот трудный путь жизни. Но опять же, он прекрасно осознаёт, что этого никогда не будет. И Геббельс не знал, почему продолжал надеяться. Кажется он достиг дна. Гиммлер берёт у одного из охранников весь внушительный и судя по всему увесистый и идеально наточенный нож.       — Последний шанс, — Гиммлер сказал бесчувственным голосом. Он махнул ножом в сторону Хильды и охранник положил сопротивляющегося ребёнка на стол. Девочка кричит, плача глядя на отца. Гиммлер скрещивает руки, затем всё же кладёт нож на стол рядом, — Ответь на мой вопрос. Где вы прячетесь? Геббельс потерял дар речи. Сердце болело, он сильно побледнел, по лбу течёт холодный пот. Он ни в коем случае не хотел терять свою дочку. Он почти готов сдаться. Но разум сопротивляется сердцу, сквозь боль, горькую и острую, разрывающую всё тело в безумной агонии. Потерять самое дорогое, любимое. Остаться навсегда без невинной, но столь ценной души, практически смысла жизни. И в этой какофонии чувств, пропагандист чётко осознавал, что ни в одном сценарии спасти Хильду не удастся. Она обречена. Из плена гиммлеровцев живыми не уходят. Геббельс нашёл в себе силы поднять опущенный на пол взгляд. Он посмотрел в напуганные, полные слёз, отчаяния и чувства предательства глаза. Как мог родной отец даже не пытаться спасти её?       Она никогда этого не поймёт. Он никогда не сможет объяснить. Больше никогда не сможет обнять Хильду, сказать как любит её, как гордится, как ценит её. Никогда. Геббельс даже не заметил, как слёзы потекли по щекам.       Гиммлер довольно ухмыльнулся. Это было ожидаемо. И как приятно было видеть, как это ненавистный слабак, ничтожество, рыдает, утопает в собственном горе, захлёбываясь болью, в страшной агонии. И видит, как кинжал рассекает воздух, с треском вонзаясь в плоть.       Громкий вопль боли и...       ***       Геббельс проснулся. В холодном поту, сердце бьётся как сумасшедшее, а в ушах звенит громкий, отчаянный вопль, крик о помощи. Хильда звала его, когда он был ей так нужен, но он не пришёл. Геббельс весь дрожит, а по лбу, как во сне, течёт холодный пот.       Геббельс в панике оглядывается. Тёмная комната и слегка приоткрытые шторы, холодный лунный свет озаряет постель. В комнате было очень прохладно. Поэтому приходилось носить пижаму, иначе можно было простудится. А простуда была бы совсем не кстати, особенно для слабого здоровья Геббельса. Но сейчас Геббельса совсем не волновал холод. Где же Магда? Он опустил ноги на холодный ковёр и захромал к двери, в надежде найти любимую жену. Весь этот хаос разумеется тоже касался Магды. И спокойной, нежной матери пришла на смену сильная, роковая женщина. Геббельсу это, кстати, пришлось по вкусу. Да и в конце концов, он любил её любой. Шаг за шагом, Геббельс вышел на балкон, где увидел знакомый силуэт. Блондинистые волосы завязанные в слегка небрежный конский хвост, сигарета в руке, светлая нежная кожа и неописуемо красивое, любимое лицо, освещённое приятным лунным светом. Геббельс поёжился от холодного, горного ветра, скрестил руки и сделал пару шагов ближе.       — Магда... — Геббельс сказал тихо, вставая рядом с ней и приобняв с боку, — тебе тоже не спится? Магдалена опустила сигарету и спокойно посмотрела на мужа. И тоже мягко обняла его.       — Да. И тебе, судя по твоему виду, приснился кошмар. Опять Хильда? Магда сочувственно посмотрела на пропагандиста. Геббельс коротко кивнул, опуская взгляд. Он чувствовал себя виноватым. И не чувствовал себя достойным всей той любви, внимания, что давала ему жена. Ведь он не смог спасти Хильду. И теперь стоит здесь, как ни в чём не бывало. Геббельс почувствовал тёплую руку на щеке и утешающие поглаживания. Но разве мог он наслаждаться этой лаской, разве он достоин? Нет. И вновь, он возвращался к мыслям о вине. Каждый день казался одинаковым. Днём, он полностью погружался в работу, работая до изнеможения, лишь бы не думать обо всём, что произошло недавно. А ночью, когда он должен был спать, в тишине и тепле объятий Магды, он невольно вновь встречался с этими назойливыми мыслями. Или кошмарами.       — Магда, я не хочу надоедать тебе. Я не хочу, чтобы ты тратила время на меня. Но... Я не могу справится иначе... Я очень устал. Я чувствую будто бы сейчас развалюсь прямо здесь, или исчезну, или я не знаю, кажется, моя жизнь оборвётся сейчас от чувства вины... — Геббельс говорит отчаянно, заикаясь, утыкаясь лицом в плечо любимой женщины, — Я никак не могу понять кое чего. Как ты можешь любить меня?.. Всё ещё любить меня... Длинные, изящные пальцы зарылись в слегка растрёпанные каштановые волосы, с нежностью поглаживая по голове. Геббельс поёжился, сжимая Магду в объятиях сильнее. Хотелось утонуть в нежности, любви, но Геббельс не мог себе позволить. Сопротивлялся. Ведь завтра, кажется, всё повторится. Работа, отдых, кошмар, вина. И затем опять, кажется это будет длится бесконечно. Но ведь рано или поздно, это должны прекратится? Геббельс уже давно перестал в это верить. Он не знает, что будет завтра, боится засыпать, боясь, что завтра всё будет ещё хуже, или гиммлеровцы похитят кого-то ещё. Страх отравляет всё его существо, но яд проник так глубоко, что кажется избавится от него невозможно.       — Ты не надоедаешь мне. Йозеф... Послушай, — Магда тяжело вздохнула, опуская взгляд, — нам всем сейчас тяжело. Ты не один в своих страданиях. Мы муж и жена, в конце концов. Любим друг друга. Мне не нужен отсутствующий, стереотипно сильный, бесчувственный муж. Мне нужен ты. Такой какой ты есть. Я люблю тебя. Даже если тебе тяжело... Я с тобой. Всегда.       Геббельс закрыл глаза. Расчувствовался. И по щекам потекли горячие, но на удивление приятные слёзы. И Геббельс наконец почувствовал себя любимым и нужным. Ведь он нужен Магде. Нужен детям. Нужен Фюреру. И нужен Германии. Но этого всё ещё, кажется, было недостаточно. Хотелось больше, ещё больше, ещё любви, нежности, крепких объятий, пока он не начнёт задыхаться и захлёбываться, даже если это невозможно, хотелось как можно больше, ведь казалось будто бы это последнее, что он почувствует. Последние капли любви, и если не загребёшь как можно больше, как можно ближе - потеряешь всё. И не вернёшь никогда. Геббельс сопротивлялся слезам. Ведь слёзы это слабость. И Магда будет волноваться. Он не хотел быть слабым, не хотел беспокоить Магду. Но, пришлось набраться смелости и посмотреть на неё.       Магдалена смотрит в заплаканные глаза. Большие, тёмные глаза сверкают в сиянии луны, влажные от слёз. Она кладёт руку на затылок пропагандиста и подталкивая голову к себе, целует в лоб. Ей тоже очень тяжело. Нелегко было терять родную душу, но Геббельс, даже не смотря на то, что ему самому было тяжело, всё равно поддерживал Магду. Она справилась, но вот он, очевидно, погряз в тоске и горе ещё сильнее, с каждым днём утопая в этом болоте сильнее. Но она знает одно. Вместе они справятся. Они многое прошли вместе. Много обид, много ссор, но их всегда связывало одно крепкое чувство - любовь. Магда несомненно любила Йозефа, а Йозеф несомненно любил её. И это давало силы держаться.       — Прости меня. - Геббельс тихо прошептал. Пропагандист закрыл глаза. Сам не знает, за что извиняется, за слёзы, или за то что не смог быть идеальным. Ведь Магда заслуживает только самого лучшего. И он вновь уткнулся лицом в плечо, желая спрятаться от всего, чтобы осталась лишь Магда и он сам. И всё было бы хорошо и в порядке.       — Я прощаю тебя. Кажется, будто бы с плеч свалился невероятный груз. Груз вины. Геббельс прощён и теперь, кажется, всё будет хорошо. Магда сжала Йозефа в объятиях посильнее, затем отпустила. Она мягко улыбается и держит его за плечи. Сигарета уже давно потухла. Геббельс неожиданно почувствовал, что сильно замёрз. Он даже забыл о холоде, пока разговаривал с Магдаленой, согретый её любовью. Но даже сейчас, когда тело замёрзло, сердце всё ещё билось, согретое нежностью.       — Но сейчас пора вернуться ко сну.       — Да, верно, пора. Геббельс нежно и осторожно взял Магду за руку. Держась за руку любимой жены, каждый шаг казался лёгким, непринуждённым. Даже хромота не мешала. И вскоре Геббельс вновь оказался в тёплых объятиях Магды, обнимая в ответ. И теперь, как Геббельс и хотел, он тонул в любви, нежности и тепле, погружаясь в безмятежный сон.