Кто раз познал безбрежность моря…

На белоснежном мраморном полу кровь выделялась ярким пятном. Хуа Чэн воссоздал её лишь для своего божества. Наполнил пустые вены алой жидкостью и пробудил каждый мёртвый нерв. Уроки должны быть усвоены, а проклятый мусорный бог оставил всю грязную работу Его Величеству. Сначала Его Величество упомянул лишь плеть, но когда Хуа Чэн снял одежды и опустился перед ним на колени… Он не знал, что на его руке заставило Цзюнь У сотворить с ним подобное. Теперь с бесполезной конечности на него взирали оголённые мышцы, кости и сухожилия, окрасив всё тело тёмно-красными разводами. Совершенно новый вид кровавого дождя, только для Его Величества Небесного Владыки. Больше никому не доводилось видеть Хуа Чэна в подобных узорах. В руках Цзюнь У по-прежнему держал кусок плоти с руки Хуа Чэна. Он соскоблил мясо и кровь, пропуская через него свою силу, пока даже с расстояния, где стоял Хуа Чэн, можно было разглядеть, что этот обрывок сохранился в идеальном состоянии. Но он не понимал почему. Вглядываясь в выделанный кусок собственной кожи, он почти заглянул в лицо Цзюнь У. Но тут же резко склонил недостойную голову и вперился глазами в пол. От движения закружилась голова. — А теперь ступай и приведи себя в порядок, — приказал он, не сводя глаз с жалкой плоти, свисавшей с его ладоней. — Ты получил достаточно страданий за свои ошибки. — Слушаюсь, Ваше Величество, — Хуа Чэн склонился в низком поклоне и разорвал все нервы на руке, вздрогнув от облегчения. Раны были для него редкостью. Ещё реже он когда-либо вообще утруждался, чтобы почувствовать их. Но Его Величество намеревался наказать его, а Хуа Чэн был его самым преданным слугой. Он не подведёт его. Даже в этом. — Он проклял тебя, знаешь? — сказал Цзюнь У, сворачивая кожу словно кусок пергамента. На бледной плоти были выведены какие-то тёмные, нечёткие каракули, но большего он не мог разглядеть. — Я ведь велел не разговаривать с ним. — Ваш покорный слуга совершил ошибку, — всё так же глядя в пол, ответил Хуа Чэн. Его разум метался, прокручивая все вероятности. Проклятье? Но он ничего такого не почувствовал. Может, когда его скрутила та шёлковая лента? А может, вспышка тьмы, когда бог произнёс то забытое, ужасное не-имя. — Это проклятие заставило бы тебя мне навредить. — Цзюнь У снова поднял лоскут кожи и спрятал в одежды рядом с алмазным кольцом. Всё тело Хуа Чэна мгновенно сковало льдом. Магические силы пульсировали в венах. Он склонился ниже. Окунулся лбом в собственную кровь на полу. Причинить боль Его Величеству было бы непростительно. Но на нём не было проклятья. Он уверен. Не он ли Князь Демонов? Он знает о проклятиях не меньше того хорошенького, лукавого, улыбчивого мусорного божка. Разве такое могло застать его врасплох? Невозможно. Этот Сяньлэ и пальцем его не тронул, ни магической, ни физической силой. И всё же, он знал, что слово Владыки — закон, а на его руке и впрямь были какие-то знаки… Нет. Нет, это всего лишь его татуировка. Он её помнил. Не его ли дрожащие в благоговении руки набивали её в одном из храмов Цзюнь У? Укрывшись от ненастья, он был так глубоко благодарен своему божеству, что написал его имя на собственной плоти. Не он ли обводил эти слова ночами многие-многие годы, оттачивая своё поклонение словно лезвие? Взгляд блуждал по собственной крови на полу в поисках ответа. Он должен быть. Ты уверен, что предан тому… — Думаю, мне известно, в чём ошибка, — с тяжёлым вздохом разочарования произнёс Цзюнь У. — Несомненно, во мне. Слуга хорош лишь при должном воспитании хозяином. Кровь Хуа Чэна вскипела: — Ваше Величество ни в чём не ошибся! Этот никчёмный… — Не перебивай. В голосе не было ни капли злости, но для него он был непреложным законом. Хуа Чэн закрыл рот. Склонил голову ниже в глубоком почтении. Что-то внутри него этому воспротивилось. Что-то внутри него восставало против унижения. Он отыщет это и вырвет из себя. Его Величество заслуживает только лучшего. После всех его поражений, его слабости, после оскорблений, что понёс Его Величество по его вине, разве можно надеяться, что с ним обойдутся как с равным? К пущему удивлению какая-то часть его ответила «да». — Тебе известно, в чём твой недостаток? — спросил Цзюнь У, сойдя с трона. Он поднял с пола бело-золотые одежды Хуа Чэна, теперь испачканные уродливо-кровавыми узорами. — В твоей заносчивости. Слова пронзили его резким ударом. Стиснув зубы, он кивнул. Слабак, неудачник, никчёмыш, не способный одолеть даже одного ничтожного, бессильного бога. — Ничего не бойся, — Цзюнь У коснулся кончиками пальцев его головы и невесомо погладил волосы. Хуа Чэн изо всех сил сдерживался, чтобы не прильнуть к этой руке и не оскорбить Его Величество своими недостойными желаниями. — У этого бога есть решение. Последователь примет его? Я не был проклят, хотела возразить часть Хуа Чэна. Это не проклятие, это ваше имя, Ваше Величество, это был ты!.. — Прошу, — взмолился Хуа Чэн, — Ваше Величество, перекроите этого ничтожного слугу в нечто более полезное. Я весь в вашей власти: повелевайте мною и меняйте как угодно. — Хорошо, — похвалил Цзюнь У. Он прошагал мимо трона и жестом пригласил Хуа Чэна следовать за ним. Тот замешкался лишь на мгновение, чтобы вспышкой магической силы стереть с пола следы своей грязной крови. Теперь уже бескровную руку он оставил изорванной и зияющей. Цзюнь У всё ещё держал его окровавленные одежды, и он последовал за ним в одних штанах. Волосы беспорядочно спадали на плечи. Карта храмов Его Величества прекрасней, чем все лживые звёзды на ночном небе. Цзюнь У остановился рядом, даже не задержав взгляда на мерцающих огоньках, и тут же поднял короб с низкого столика. — Пришлось уговорить Линвэнь, чтобы воспользоваться этой вещицей, но не такая уж это большая цена за её помилование, не находишь? — Великодушие Его Величества поистине безгранично, — не отрывая взгляд от пола, согласился Хуа Чэн. — Такой покорный, — усмехнулся Цзюнь У. — Возможно, мои надежды на него оправдаются. Тепло разлилось в груди Хуа Чэна. Да, это всё, чего он желал. Подарить Его Величеству надежду. Но — вспыхнула горькая ревность — о ком говорит Его Величество? — Надень их, — сказал Цзюнь У, открывая ларец и протягивая одежду Хуа Чэну. — И подбери штаны в тон. Простое чёрное платье без украшений. Хуа Чэн безропотно принял его. В таком облачении он и видом, и именем будет походить лишь на слугу. Его серебряное ожерелье и наручи давным-давно выброшены. Бабочки теперь годятся лишь в качестве шпионов до тех пор, пока он не выяснит, как этот мусорный божок смог их одурачить. При виде Хуа Чэна в новом наряде Цзюнь У что-то промычал себе под нос, взял со стола длинную саблю и вложил в его руки. Затем поднял правую руку и одним пальцем стукнул его по голове. Вняв напоминанию, Хуа Чэн повесил саблю на пояс и забрал волосы в тугой хвост. Не поднимая глаз, завёл руки за спину в ожидании оценки Цзюнь У. — Неплохо, — отозвался Цзюнь У. — Почти идеально. Остался последний штрих. Его руки мелькнули перед лицом Хуа Чэна. В них он сжимал белую, как кость, улыбающуюся маску. Хуа Чэн вперился в неё взглядом. Он смотрел и смотрел и… Как давно он знает? Почему никогда не говорил? Неужели был так во мне разочарован? Или это ничего для него не значило? Конечно. Конечно, для такого, как он, это ничего не значило, вполне естественно, что… что… — Ну? — Цзюнь У всё ещё ждал. Хуа Чэн взял маску дрожащими руками и надел. — О чём задумался? — голос Цзюнь У сквозил подозрением. — Говори. Рот Хуа Чэна открылся, не оставив времени для раздумий. — Как давно Ваше Величество знает? — спросил он, и это прозвучало жалко. Слабый, мелкий, слишком юный и никчёмный; даже не заслуживающий имени. Пальцы Цзюнь У дёрнулись. Хуа Чэн прикипел к ним взглядом. Прокрутил в голове снова. Обида? Удивление? Замешательство? Он хотел увидеть его лицо. Но он не мог посмотреть на него. — Ах, — произнёс Цзюнь У, растягивая звуки во что-то почти опасное, — Мой бедный, маленький Умин… Умин вздрогнул, сжав руку за спиной в кулак. — Я всегда знал, — сказал Его Величество, поглаживая маску с одной стороны, будто та была настоящим лицом Умина. Он лжёт, кричали инстинкты Хуа Чэна, но он отчаянно подавил их. — Простите этого слугу за дерзость, — прохрипел Умин. Цзюнь У великодушно махнул рукой. — Найди заточённого Мэй Няньцина, — приказал он. — Он когда-то был советником в государстве Сяньлэ и должен знать слабости принца. Выпытай их любой ценой и потом спускайся в мир людей. И не возвращайся до тех пор, пока не истратишь все силы. Хуа Чэн прищурился, уже собираясь задать вопрос… И тут его тело пришло в движение. Страх прошил его. Тело двигалось само по себе, он изо всех сил пытался заставить его поклониться, а затем понял… — Ваше Величество? — взмолился он шёпотом, тут же почувствовав, как Божество парчовых одежд сковало его и пыталось увести. — Хотел бы я верить, что ты послушно исполнишь мои приказы, — вздохнул Цзюнь У, — но так уж и быть, пожалею тебя на этот раз. Тебе больше не позволено подвести меня. Умин закрыл глаза под маской. — Покорнейше благодарю, Ваше Величество, — прошептал он, и от этих слов почему-то стало тошно. Даже несмотря на то, что в этом и было его предназначение. Даже несмотря на то, что он вылепил себя в оружие Цзюнь У.

* * *

Улицы Небесной столицы по-прежнему были пусты. Богов заверили, что всё улажено; последние шпионы Черновода уничтожены; в разгар заговора всю вину свалили на Линвэнь; и что все причастные предстанут перед судом. Причин для паники больше нет, но временно никому не позволено покидать столицу. В конце концов, что этим жадным богам, окружённым роскошью в золотых дворцах, ещё нужно? Что такое несколько дней по сравнению с тысячелетиями? Так ведь нет, им хватает наглости жаловаться на неудобства Небесному Владыке. Умину не требовалось принуждение Божества парчовых одежд, чтобы пронестись вихрем мимо их дворцов. Очевидно, после него Цзюнь У вызвал на аудиенцию Сюань Цзи. Она ехала по улицам в небесной повозке, таща на привязи Пэй Мина. Умин проводил их взглядом из-под маски, как вдруг разукрашенный синяками бог обернулся к нему. — Ты, — окликнул Пэй Мин, кожу вокруг ошейника окружали синяки от нежного обращения его бывшей возлюбленной. — Ты же Собиратель цветов? Как ты мог? Твою тягу к нежному, невинному созданию я, конечно, понимаю, но вот так с ним обойтись… Ведь этот юноша… Он в самом деле любил тебя! Мерзкий предатель! Он плюнул на дорогу, поравнявшись с ним. — Сюань Цзи, что-то твой пёс разлаялся, — сказал Умин и пнул беспомощного бога в живот. — Не смей к нему прикасаться! — грубо осекла Сюань Цзи, вспыхнув яростью на утончённом лице. Пэй Мин захрипел и повалился, когда повозка снова потянула за ошейник. Она обернулась в его сторону, но даже не замедлила ход. Умин отвернулся от них. Пэй Мин вечно болтает что ни попадя. Долго он не протянет, и не важно, что Цзюнь У пообещал Сюань Цзи в награду за помощь. Божество парчовых одежд кольнуло по преданности Умина, словно проверяя каждую частичку. Его прикосновение ощущалось почти физически. Нечто среднее между гневом и профессиональным любопытством пыталось проникнуть в его разум. Он так отвлёкся, что едва не налетел на возникшего перед ним юного демона. Слегка нахмурившись, с серьёзным видом она протягивала ему носовой платок, глядя большими, чёрными глазами. — Ваше Превосходительство, у вас кровь на руке, — тихо сказала она. — Генерал Хуа не хотел бы, чтобы вы страдали. — Плевать я хотел на твоего генерала, — прорычал Умин, закипая от злости. — С дороги, или я тебя развею. Она отошла в сторону, всё ещё протягивая платок. Умин выхватил его и на ходу начал стирать кровь с пальцев. Из-за её спины с мрачным видом за всем наблюдал Пэй Су. Над его головой парил меч Жунгуан, грозя обрушиться в любой момент. Это было частью наказания Пэй Мина. Теперь жизнь его драгоценного преемника зависела от настроения Жунгуана. Они не стоят его внимания. В его мёртвом сердце было место лишь для одного человека. Умин посмотрел на свою руку, обёрнутую чёрной тканью Божества парчовых одежд. Он попытался представить свою татуировку. Заменить на новую там, где ей и место. Воссоздать её заново. Но слова имени Цзюнь У расплывались в причудливой пляске в его голове даже больше, чем его обычная каллиграфия. Он не мог вспомнить. Невозможно. Сколько времени он провёл, вбивая чернила в свою плоть? Сколько ночей он тайком водил по ним пальцами снова и снова? Он поднёс другую руку к предплечью. Попытался провести знакомый узор, воспользовавшись мышечной памятью. Она позволила бы ему даже во сне высечь знакомый образ. Слова предстали неясной мешаниной, между тем, что он чувствовал, и тем, что было в реальности. С беспощадной жестокостью он вцепился в истерзанную плоть, будто в отместку отказываясь залечить её. — Это всё из-за тебя, — прошипел он Божеству парчовых одежд. — Хватит копаться у меня в голове. Я всё равно не ослушаюсь Его Величества. Однако постоянное покалывание не исчезло; наоборот, стало ещё сильнее. За улыбающейся маской Умин прорычал от досады. К тому времени, как он добрался к Мэй Няньцину, его терпение почти лопнуло. При виде его, играющего в карты с тремя потрёпанными, самодельными куклами, настроение не улучшилось. — Ещё минуточку, юноша, — ворчливо отозвался Мэй Няньцин. Что-то в его голосе вбило болезненный клин сомнений и гнева ещё глубже в и без того измученный мозг Умина. Он ринулся вперёд и опрокинул стол. Оторвал голову одной из кукол и отбросил в сторону. Оставшиеся две тут же обмякли сами по себе. Застыв с картами в руках, советник с порицанием глянул на него и дважды моргнул. — Ох, — тяжко вздохнул он. — Грубый и вспыльчивый. Что за слуг он себе набрал? Его голос будто свербел у Хуа Чэна под кожей, но лицо было незнакомым. Ярость закипала в нём. Лицо под маской расплылось в свирепой, жестокой улыбке, но он погасил эти эмоции до поры, когда сможет действовать, как и положено Умину, и склонился над сидящим советником. — Любишь азартные игры, старик? — спросил он, указывая на карты в руках — единственные, что остались не разбросанными по маленькой комнатке. Глаза советника загадочно блеснули. Хуа Чэну хорошо знаком этот блеск. В Призрачном игорном доме… Но он больше не Хуа Чэн, и нет нужды вспоминать о Призрачном Городе. Это пристанище греха, а слуга Цзюнь У должен быть чист. Странно, что Владыка не наказал Умина, увидев его город воочию. Странно, что… Почему ему кажется, что они неплохо проводили там время? — Сомневаюсь, что такому мальчишке, как ты, знакома эта игра, — с издёвкой отозвался советник, сидя с прямой, натянутой как струна, спиной. — Не имеет значения, — Умин махнул левой рукой. Мышцы отозвались резкой болью от недавнего увечья. Он слегка овеял их магической силой, но недостаточно, чтобы восстановить кожу; он вернёт её только с татуировкой. — Как самоуверенно, — с упрёком бросил советник, махнув картами в его сторону. — И зачем ты нацепил эту маску? Не очень-то честно играть с тем, кто скрывает лицо! Он потянулся к маске, но Умин оказался быстрее. Слегка повернувшись, он отклонился от броска и призвал к себе разбросанные по комнате карты. Божество парчовых одежд слегка сдавило тело в предвкушении, но он не обратил внимания. Это самый быстрый способ. Пытки занимают слишком много времени, да и не всегда приносят нужную информацию… Хотя, возможно, по завершении игры, он отведёт душу, истязая советника. По какой-то причине, при виде него руки так и чесались. — Раз тебя это так беспокоит, можешь сам надеть маску, — Умин ловко выхватил карты из рук Мэй Няньцина. Замер, разглядывая их… игра явно складывалась не в пользу советника. Старый дурак неминуемо проиграл бы трём куклам… — Пха! Отлично! — Мэй Няньцин провёл рукой вдоль лица. Тут же перед ним возникла маска старика с бородой и постным лицом. От её вида у Умина почему-то зачесался фальшивый глаз. — На что играем? — спросил тот, наклонив голову, в прорезях мелькнул блеск живых глаз. — Слабости наследного принца Сяньлэ, — предлагая ставку, усмехнулся Умин. — Взамен на твою свободу. — Ты отпустишь меня? — рассмеялся Мэй Няньцин. — А твой Небесный Владыка тебя не убьёт? — Возможно. Совершенно точно. Но если Умин не справится и с этим, значит, всё и так было напрасно. Если не выполнит даже такую просьбу своего божества, затратив лишь толику своей силы, какой от него прок? — Тьфу! — сердито бросил советник. — Принимаю. И так очевидно, что ты отмечен злой судьбой. Столетние воспоминания наконец-то выстроились в ряд, и этот ненавистный голос занял в них своё место. Умин почти готов был рассмеяться. Почти. Как он вообще мог забыть? Возможно, всё дело в этой личине… Должно быть Цзюнь У счёл, что он и так уже всё знает. А этот глупый советник даже не представляет, кто сейчас перед ним… Умин уже жалел, что решился на глупый спор. Пытка принесла бы большее удовлетворение. Но ему не пристало гнаться за собственным удовольствием. Он позволил советнику сдать карты, позволил гневу медленно кипеть внутри и даже не собирался жульничать. Не важно, сколько старик будет раздумывать, бормоча что-то под нос. Не важно, что его помятые куклы сидят и качаются, разглядывая своего соперника. Не важно даже, что Умину не знакома эта игра. Удача есть удача, а свою он добывал кровью и потом, пока не стал самым везучим. А те две единицы, что выпали, когда он покидал людской барьер, были… Разум тут же воспротивился этой мысли. Он не знал, почему. Он чувствовал, как сердце неистово билось в груди, словно рой собственных бабочек. — Я слышу твою панику, — довольно произнёс советник из-под маски, словно читая мысли Умина. — Ты уже понял, что проиграл. — Тогда показывай, что у тебя на руках, — вызывающе бросил Умин с фальшивой улыбкой и злым огоньком в глазах. Он до сих пор не понимал, какая комбинация выигрышная, но когда раскрыл свои карты, то уже знал, что выиграл. Это было ясно по тому, как Мэй Няньцин резко отпрянул, а его куклы в отчаянии повалились на пол. Внутри Умина что-то явно было не в порядке, но это вряд ли касалось его удачи. — Фу! — Мэй Няньцин бросил хмурый взгляд на карты, затем собрал и начал тасовать. — Никаких «вторых попыток», — промурлыкал Умин, давая победе смягчить неуёмную жажду поединка в груди. — От баклажанов щёки Его Высочества покрываются красными пятнами. Но он так их обожает, что это его не останавливает, — ответил Мэй Няньцин, продолжая тасовать карты. Умин уставился на него. — Ты просил раскрыть его слабости, — отозвался советник, ткнув пальцем в его сторону. — Вот тебе его слабость. Если хотел узнать что-то другое, спрашивай конкретнее. — Ясно, — сказал Умин, а Хуа Чэн внутри него невольно усмехнулся. — Думаешь, такой умный? — Так ты играешь дальше или нет? — не унимался советник. — Если, конечно, не собираешься просто накормить его баклажанами. — Будь моя воля, это беспокойное создание больше никогда не убоялось бы есть баклажаны, — согласился Умин тихим, угрожающим тоном, его губы искривились в предвкушении жестокой расправы. Это чувство прогремело в его теле, как в пустой бочке. — Хм-м, — протянул Мэй Няньцин, сдавая карты. — Тогда ставь что-нибудь посущественней. Умин наклонился вперёд, положил локоть на стол и уткнулся в него подбородком — белой глянцевой маской и холодной мёртвой кожей. — Почему бы не попытаться быть чуточку полезней? — шутливо предостерёг он. — Ведь я с удовольствием разорву тебя на части, советник. — Неужели? — с насмешкой ответил тот. — Какую обиду мог затаить на меня мелкий демон? — Разве ты не узнал меня? — Умин чувствовал злобную улыбку на своём лице. Она превращала его голос в звериный рык. — Или маска так удачно меня скрывает? Я думал, ты узнаешь мою несчастливую судьбу под любой личиной. Ты ведь был так уверен, что я развращу и уничтожу Его Величество Цзюнь У? Советник перестал сдавать. Маска уставилась на Умина, затем медленно склонилась влево. Умин ждал момента осознания и шока, затаив дыхание. Советник пожал плечами и продолжил сдавать карты. — Если я чем-то тебя обидел, так и скажи. Умин ударил рукой по столу с такой силой, что треснул пол. Осквернённые мощи бывших небесных чиновников застонали под ними. — Не говори, что не помнишь. Часто ли Его Величество приводил проклятых детей в храм Уюна, где ты разглагольствовал об одинокой звезде разрушения? — Такого ребёнка не было в Уюне, — ответил советник, подхватывая свои карты. — Ты перепутал. Так будешь играть или нет? Умин взял карты, не глядя. Он решил не слишком вникать в ход игры. Игры — это просто. Играть — легко. Удача, выигрыш, проигрыш, успех; это всего лишь ещё один язык, которому он обучился. — Когда выиграю, — произнёс он, — ты расскажешь, как сломить дух твоего мусорного божка. — Проще простого, — советник усмехнулся с ноткой тоски и печали. — Когда выиграю я, то задам тебе один вопрос. Умин застыл, затем поднял на него взгляд. «Тебе даже не придётся отвечать», пропел в голове голос Сяньлэ. — Смотрю, он многому у тебя научился, старик, — злобно проурчал Умин. — Он тоже любит пудрить мозги. — Пудрит мозги? Кто, Се Лянь? Ха! — советник бросил карты на стол. Умин сделал то же, уверенный в своей победе, и убедился в этом окончательно, когда Мэй Няньцин собрал их и тут же начал снова тасовать. — Если бы. Это дитя совершенно не умеет врать. Если бы он сел играть в карты, все сразу бы узнали, что у него на руках. — Мне плевать, — отозвался Умин. — Так что способно его сломить? — Если разрушить дворец из золотых листков, — ответил Мэй Няньцин и начал сдавать. Умин невольно фыркнул. — Дворцы, которые можно разрушить? — насмешливо заметил он, с горечью подумав о ребёнке, играющем в такие приятные игры, в то время как сам он… Нет. Осознание словно затягивало его на глубину. Нет… Никакой горечи. Хотя он должен её ощущать. Почему же от одной мысли о тех тёмно-медовых глазах, наполняющихся слезами, когда золотые листки разлетались, он ощущал лишь печаль? — Всё построенное рано или поздно рухнет. Когда живешь очень долго, то понимаешь это, — сказал советник. — Но он никогда с этим не смирится. Ты это хотел узнать? — Сам знаешь, что нет. — Тогда продолжим. И он без лишних раздумий согласился. Он чувствовал вес карт в руках. Он смотрел на них и не видел. Перед глазами всё ещё маячил образ этого убитого горем чудака, глядящего на сломанную игрушку. — Что ставишь? — напомнил Мэй Няньцин. — Его слабые места в боевом искусстве, — ответил Умин. — Как его победить. — Хм. Высокая ставка… в таком случае, я ставлю… Правду. Если я выиграю, я открою, почему Цзюнь У тебя не выносит. Умин застыл в оцепенении. Он смотрел на карты и не видел их. Он ведь не мог действительно этого знать? Он блефует. Этот советник просто действует ему на нервы, так же как и Сяньлэ. Его Величество любит его. Или нет, не так… Его Величество принимает его, несмотря на все недостатки. Его Величество хочет сделать из него совершенство. Он не… дело не в том, что он его не выносит. Нет. Если бы не Божество парчовых одежд, удерживающее его из глубин собственного разума, он бы бросил игру, чтобы выяснить это наверняка. — Твоя удача поистине зловеща, — произнёс Мэй Няньцин, глядя на карты Умина. — У кого ты её украл? — Я не отнимал ничего, что бы мне не принадлежало, — сообщил Умин, скрывая за улыбающейся маской совсем не радостный оскал. — Слабость Сяньлэ, старик. — Я обучал его очень давно, — маска Мэй Няньцина снова задумчиво наклонилась. — Расскажи, как он с тобой сражался? — Как трус, — бросил Умин. — Всё уклонялся, пока не связал той чёртовой лентой, а потом сбежал. — Если считаешь его трусом, то ты глупец, — старик сложил руки на коленях, явно не собираясь снова тасовать колоду. — Как я ни старался наставлять его, Се Лянь никогда не отказывался от вызова, даже если отказ привёл бы к лучшему исходу. Он вмешивался во всё, что считал неправильным, и каждый раз это разбивало ему сердце. Он сделает что угодно, лишь бы дворец из золотых листков не рухнул. — Это я уже слышал, — прошипел Умин, медленно поднимаясь. — Моё терпение не безгранично, старик. — Думаешь, он не ударил тебя, потому что не смог? — советник тоже поднялся на ноги, впервые за всё время. Он оказался ниже, чем помнил Умин. — Ты допускаешь мысль, что тебя пощадили просто по глупости? Тьфу! Настоящий трус здесь ты, если отказываешься смотреть правде в глаза! Умин двинулся, не колеблясь. Схватил Мэй Няньцина за шею и впился ногтями, практически разрывая кожу. Тот лишь слегка вздрогнул под маской. — Неужели я должен всё тебе растолковывать? — прохрипел советник, будто глумился над ним. — Хочешь знать его слабость в бою? Это ты. Ты и есть этот дворец из золотых листков, который он по какой-то причине хочет сохранить. Умин разжал руку, будто обжёгшись. Я просто не хочу ранить Хун-эра. — Лжец, — резко бросил он. — Каждое моё слово — правда, — ухмыльнулся Мэй Няньцин. — Соберись, юноша. Умин отбросил его к стене, не задумываясь. Это невозможно. Смехотворно. Немыслимо. И всё же… — Если узнаю, что ты солгал, — предупредил он, — разорву тебя на части. — Как изобретательно, — недовольно буркнул старик, уже отряхиваясь как ни в чём не бывало. Спускайся, заставляло Божество парчовых одежд. Повинуйся. — С чего ты взял, что Его Величество меня не выносит? — бросил Умин, оглянувшись через плечо, уже стоя в дверях. — Ты выдумал эту нелепую эмоциональную чушь, чтобы разозлить меня? — Ничего подобного. — Мэй Няньцин махнул рукой и развеял маску, явив самодовольную улыбку. — Но поскольку я проиграл, то не скажу тебе. Умин сердито рыкнул, сжимая кулаки. Спускайся. — Но раз уж ты поднял тему, задам этот вопрос тебе. Отвечать не нужно. — Пошёл ты, — бросил Умин, ощетинившись. — Ха… — довольная улыбка Мэй Няньцина расплылась шире. — Что ж, пусть так. Я всего лишь хотел спросить, сколько тебе, по-твоему, лет. Умин собирался рассмеяться, но тут же закрыл рот. Повинуйся, требовало Божество парчовых одежд. Маска Умина казалась тяжёлой на несовершенном лице. Огромная сабля висела на поясе. Враг Его Величества бродил где-то внизу. Хуа Чэну должно быть пару тысяч лет. Такого ребёнка не было в Уюне. Он спустился с Небес.

* * *

Бабочки разлетелись с того места, где он стоял посреди поля, на котором они сражались. Приказы Его Величества не оставляли времени на подготовку. Найти слабости Сяньлэ и спуститься. Умин составлял план, пока его предательские бабочки прочёсывали округу. Он составлял план; он жалел; он волновался; он боялся. Оголённая плоть в том месте, где Цзюнь У содрал кожу, ещё не зажила и отзывалась болью. Он не станет заживлять её, пока не вернёт татуировку. Он выводил знаки на грязной земле, но все они были не те. Рука сопротивлялась движениям пуще прежнего. Он вспомнил, как Его Величество чуть не давился от смеха, но всё же снисходительно оценил его усилия, впервые столкнувшись с его ужасной каллиграфией. Тёплые слова, что он помнил, никак не вязались с образом Небесного Владыки. Но он понимал, почему. Конечно, раньше это были лишь забавы. Сейчас же идёт война. Теперь Цзюнь У нужен идеальный слуга, а не глупый фигляр. Солнце закатилось за горизонт. Теперь его освещала луна. Он вырывал траву и писал имя Цзюнь У. И каждый раз рука упрямо предавала его. Меняла направление, будто забыв, какие знаки он пытался изобразить. Улыбающаяся маска обжигала холодом. Совсем как в тот раз, когда он так и не стал совершенным слугой для своего израненного, измученного божества. Но по крайней мере, его самого разорвали в клочья вместо него. Он подумал, что возможно, Цзюнь У мог бы… Но ответ и так был очевиден. Эта маска, это задание, разочарование Его Высочества — чёрт — Его Величества. Этого было недостаточно. Он не справился. Или справился, но не так, как ожидалось. И всё же, до недавнего поражения ему позволили оставаться Собирателем цветов под кровавым дождём. Если в этот раз он проявит себя должным образом… если оправдает ожидания… Он взглянул на свои письмена на голой земле. Пока он был погружён в раздумья, линии имени Цзюнь У исказились во что-то неузнаваемое. Перед ним были знакомые знаки. Он видел их на своей руке все эти восемьсот лет. Нет, должно быть дольше. Но они правильные — они ощущаются правильно… Он выгравировал их на своей руке, забил чернилами шрамы, он… он!.. Умин наступил на это имя и сровнял его с землёй. Паника набросилась удушливой волной. Возможно, это и было проклятье, возможно, Сяньлэ сделал с ним что-то, чего он даже не подумал остерегаться, возможно… Мусорный бог отравил его дорогие воспоминания о Цзюнь У, самые драгоценные моменты с его богом. После такого оскорбления даже без помощи Божества парчовых одежд Умин не позволит этой проклятой твари выжить. Однако ненависть не овладела им. Как бы сильно он ни хотел. Он желал ненавидеть эту мягкую улыбку, эту спину, что прижималась к нему и небрежное прикосновение к локтю, поправляющее его стойку, но… Но он… При мысли об этом в локте возникло покалывание, непривычно тёплое для его болезненного тела. Он зажмурился, прогоняя это воспоминание. Бабочки показывали листву, захудалые городки и ни малейших признаков дрянного бога. Руки дрожали, и он схватился за саблю, чтобы успокоиться. Ему нельзя быть таким. Нельзя. Его преданность… его любовь… его существование… всё это принадлежит Цзюнь У. Он должен не только принимать своего бога таким, какой он есть, он должен обожать его. Всё в нём. Разве Цзюнь У не прошёл через самые жестокие предательства? Разве не был попран, изранен и разорван в клочья, пока Умин смотрел на всё это не в силах помочь? Разве Умин не поклялся в вечной преданности своему богу? Своему возлюбленному? Разве… Разве Цзюнь У тогда в пещере?.. Соберись, приказал он себе, зажмуриваясь под маской и сжимая саблю до боли в костяшках. Соберись. Ты сбит с толку, потому что слаб. Ты подвёл его, потому что потерян. Наберись терпения. Ты должен отдать Его Величеству всего себя. Он — единственный во всём мире достойный человек. Если сейчас он считает тебя ущербным, значит, так и есть. Бабочки наблюдали, как наступил рассвет. Умин стоял на том же месте, закрыв глаза. Божество парчовых одежд затаилось, выжидая, когда он найдёт Сяньлэ, чтобы снова подчинить своей воле. Но ему не придётся. Он знал, что всё пошло наперекосяк, когда Сяньлэ улыбнулся ему. На этот раз Умин обязательно сотрёт эту улыбку с его лица. Бабочки нашли его где-то в горах. Лучи полуденного солнца поблёскивали в каштановых волосах и выцветших белых одеждах. Божество парчовых одежд сдавило горло. Он завязал маску на затылке, выхватил из-за пояса саблю и бросил кости. С ладони, словно насмешка, на него взирали две единицы. Он сжал кости в руке и сделал шаг. Когда Сяньлэ возник перед глазами, тело Умина уже неслось на него. Божество парчовых одежд было свирепым и нетерпеливым. Умин полностью отдался его власти. Это даст ему время понаблюдать. Конечно же, Сяньлэ уклонился. Закружился, улыбаясь, а потом… Потом улыбка сошла с его лица вместе с отхлынувшей кровью. Губы разомкнулись, внезапно становясь из розовых серо-голубыми. Его зрачки сузились до булавочной головки, утонув во влажных глазах, послышался тяжёлый, вымученный вдох, больше походящий на всхлип. Умин развернул саблю и рванул вперёд. Сяньлэ не успел увернуться, но вовремя дёрнулся назад. Он отпрянул назад и в сторону, и удар, который должен был снести ему голову, прошёлся глубоко по скуле. Плавные до этого движения стали резкими и неестественными. Умин был безжалостным, слившись в одном намерении с Божеством парчовых одежд. Он двигался словно вихрь поющего, острого метала. На сей раз никаких речей… никаких поддразниваний, никаких заигрываний, никакого сбивающего с толку, беззаботного смеха. Только жестокость. Этим языком Умин владел лучше остальных. Но даже теперь Сяньлэ продолжал отступать, спотыкаясь о деревья, ускользая от ударов, откатываясь назад. Умин развернулся и взмыл в воздух, обрушившись ударом сверху. Сяньлэ успел уклониться в последний момент. Умин приземлился на колено, сабля ушла глубоко в землю. Он поднял взгляд и увидел, как Сяньлэ покачнулся. Мучительный звук вырвался из горла, по щекам хлынули слёзы. Но причиной был явно не порез на лице, кровь из которого струилась на грязно-белые одежды. Глупец отшатнулся назад, прикрывая глаза руками. — Хуа… Градоначальник Хуа, пожалуйста, — прохрипел он, будто задыхаясь. —Что, уже собрался молить о пощаде? — рассмеялся Умин, выдёргивая массивную саблю из земли и вновь стремительно бросаясь вперёд. Он целил в ногу Сяньлэ, в надежде хотя бы изувечить, воспользовавшись его временной слабостью, раз смертельные удары не достигали цели. От прикосновения сабли длинное одеяние предателя разорвалось и распахнулось чуть выше бедра. Удар почти достиг цели. Достаточно, чтобы распалить жажду Умина. Достаточно, чтобы Божество парчовых одежд обезумело в кровожадной погоне. Убей, убей, убей. — Нет, — хрипло отозвался бывший бог. — Нет, Градоначальник Хуа, пожалуйста, эта маска!.. Умин рассмеялся в ответ и сорвался вперёд. Кончик лезвия разрезал белый рукав глупца. — Это не моё имя, — холодно и свирепо рассмеялся он. Разве не из-за этого отброса он лишился своего имени? Разве не из-за этого… Ты уверен, что… — Пожалуйста! — отдалившись на достаточное расстояние, бог замер. Сложил дрожащие руки перед собой и отвесил глубокий поклон. — Ты не знаешь, почему Цзюнь У заставил тебя это сделать! Ты сам не понимаешь, над кем глумишься! Убей! Тело Умина ринулось на бога, но тот не сдвинулся. Так и остался стоять, склонившись в поклоне, и страх прошил Умина; не возбуждение, не жажда крови, не ярость, а лишь всепоглощающий страх, лишь!.. Бог уклонился от смертельной атаки в последний миг. Схватил руками улыбающуюся маску и стащил её в тысячу раз быстрее, чем его наставник. Затем отпрыгнул в сторону, прижимая маску к груди. Лицо было мокрым от слёз, а грудь тяжело вздымалась от каждого вдоха. Он пошатнулся, задыхаясь в рыданиях, слёзы текли в глубокую рану на лице. — Умин, — прошептал он, — Прости меня… Услышав своё имя, произнесённое этим голосом, Умин застыл. Этот печальный, надломленный… Зарычав, он ринулся вперёд. Убей, убей, убей, пело Божество парчовых одежд, превращая его в воплощение жестокости. Его лицо больше не скрывала маска, но он не мог заставить себя улыбаться. Не мог успокоиться. Не мог быть тем, кем должен, для Его Величества. Он недостаточно хорош. Настолько, что ему требуется принуждение Божества парчовых одежд, чтобы не заговорить с предателем, но даже так… — Откуда тебе известно это имя? — свирепо бросил Умин. — На небесах до сих пор остались твои шпионы, ничтожество? Даже уклоняясь, Сяньлэ не сводил с него взгляда. В его движениях появились незнакомое отчаяние и напряжённость. Дрожащими руками он изо всех сил прижимал к груди маску, и это стоило ему скорости. Из-под сабли Умина осыпалась прядь волос. — Не он дал тебе это имя, — хрипло сказал Сяньлэ, запыхавшись, но не от усталости. — Градоначальник Хуа, скажи, что он не отобрал у тебя имя! — Иди к чёрту! — вне себя выкрикнул Умин. Он вихрем бросился в яростную атаку, и бог ринулся навстречу. Блокировал раненую руку Умина и тут же вздрогнул, ощутив голую плоть под чёрной тканью. Умин слишком поздно понял, что за этим последует. Шёлковая лента вырвалась из-под одежд Сяньлэ, пронеслась молнией и обвилась вокруг его руки. Сжалась слишком туго, отчего руку с саблей свело. — Жое! — рявкнул бог, вырывая саблю у Умина и отпрыгивая назад, прежде чем тот исцарапает ему лицо. — Не делай ему больно! Хочешь знать, в чём его слабость в бою? Это ты. Лента юркнула обратно и обвилась кольцом вокруг внезапно вооружённого Сяньлэ. Бог дрожал с головы до пят. Левая рука прижимала маску словно сокровище. Правая держала саблю, единственную надёжную и непоколебимую опору его тела. — Прости меня! — всхлипнул Сяньлэ. — Прости, я не могу позволить тебе снова себя ранить! Хуа Чэн, Сань Лан, прошу! Мне больше нравится, когда ты зовёшь меня Сань Ланом. В обветшалом монастыре Цзюнь У улыбнулся ему, глаза лучились мягким светом, а лицо… Его лицо… — Это не моё имя! — взвыл Умин и потянулся за запретным клинком. Несовершенный, сломанный, проклятый, отвратительный хлам, но он должен драться, он должен… По его призыву в руке тут же возник Эмин. Он ринулся в атаку, подчинённый и яростный. Его маска, его сабля, это посмешище, это посмешище смотрит на него своими печальными глазами, зовёт его Сань Ланом, смотрит пристально, так, будто… Будто эти медовые глаза глядят на рассыпающийся дворец из золотых листков. Он занёс Эмин. — Не надо! — закричал Сяньлэ, лента тут же сорвалась вперёд. Слишком поздно. Эмин взмахнул и… дёрнулся в сторону и… Умин уставился на красный глаз, сердито глядящий на него из собственной груди. Сабля вибрировала, сотрясая его изнутри. Рука всё ещё сжимала рукоять. Божество парчовых одежд дрогнуло от этого удара. Дрогнул и весь мир вокруг. В его собственном красном глазу пылала ненависть. — Нет, Эмин! — закричал Сяньлэ, и лента снова обвилась вокруг Умина, воспользовавшись его минутным замешательством. В тот же миг перед ним оказался Сяньлэ. Схватился за рукоять поверх его руки, другой придерживая его за плечо. Сабля и маска остались на земле позади него. — Отпусти! — велел он, дрожащими руками сжимая Умина, в пристальном взгляде плескалась паника. — Пусти, Сань Лан! Я помогу! Сражайся, понукало Божество парчовых одежд. Умин схватил запястье Сяньлэ. Потянул, выводя из равновесия, и с криком развернулся. Почувствовал, как проткнувшее его насквозь лезвие Эмина, коснулось бога. В отчаянной попытке пролить кровь он налетел спиной на этого отброса. От силы удара дыра в груди разверзлась шире, внезапно вытолкнув Эмин. Сяньлэ отпрянул, издав вымученный, надломленный стон. Отшатнулся назад, истекая кровью. Вырвавшись из груди Умина, Эмин метнулся к нему. Прижался к груди предателя, будто пытаясь утешить. Красный глаз наполнился слезами. Умин держался на ногах лишь неимоверным усилием воли. Шёлковая лента сжалась вокруг него, но на этот раз он был бдителен. Рука, сжимавшая Эмин, всё ещё была свободна. С диким криком он стал рвать ленту и себя самого. Его единственная цель — сражаться. Его единственный выбор — сражаться. Лента дрогнула, попытавшись уйти от стремительной атаки. Но он не позволил, схватив ускользающую белую полоску и разорвав её надвое. Сяньлэ закричал. От голоса, полного агонии, тело Умина сковало. Сражайся, твердило Божество парчовых одежд. Сражайся, пока не выбьешься из сил, сражайся, пока не исчезнешь! Он пристально смотрел на ничтожного бога истекающего кровью, на его плечо, разорванное лезвием Эмина. Сяньлэ прижимал саблю к груди, глядя на Умина так, будто тот только что вырвал ему сердце. Умин отбросил обрывки ленты, и две неровные, безжизненные полоски опали на землю. — Жое! — голос Сяньлэ звучал по-другому, он был полон слёз и отчаяния. — Нет, пожалуйста! Божество парчовых одежд побороло ступор Умина. Заставило броситься к сабле, валявшейся на земле. Он судорожно схватил её. Рана в груди причиняла боль. Он не мог её исцелить. Эмин не позволит. — Предатель! — прохрипел Умин, отплёвываясь кровью. Он не должен истекать кровью. Он ведь может её остановить. Сяньлэ оторвал взгляд от ленты, брови изогнулись в гримасе скорби и страха. Больно. Больно видеть его таким, он это ненавидит, ненавидит, он… — Не надо, — хрипло произнёс бог. — Сань Лан, остановись! Иначе Эмин… — Это не моё имя! — взревел Умин, ринувшись вперёд. Эмин сорвался на него, и Умин еле успел блокировать атаку, отбросив назад безжалостный и ненасытный клинок. И за это Умин разобьёт его вдребезги! Сяньлэ выпрыгнул, схватился за рукоять Эмина и оттащил назад. Крепко сжал перед собой в защитной стойке. На его побледневшем лице кровь, струящаяся по щеке и плечу, казалась особенно яркой. Он выглядел сломленным, но не окончательно. — Ты ранен! — увещевал бог, будто напрочь забыв о собственных ранах. — Сань… Градоначальник Хуа, прошу тебя, отступись! — Скажи! — потребовал Хуа Чэн, заливаясь неистовым смехом. Кровь лилась изо рта. — Произнеси его, Ваше Высочество! Произнеси моё имя! Похоже, оружие не так ранило Сяньлэ, как эти слова. Он всхлипнул, прижимая руками дрожащий Эмин. Сдерживание кровожадной сабли снижало манёвренность. Умин взмахнул клинком. Божество парчовых одежд возликовало, когда лезвие коснулось колена Сяньлэ. Удар оказался сильным и глубоким, разрывая плоть и сухожилия. Бывший бог даже не дёрнулся, лишь отпрыгнул в сторону на уцелевшей ноге. — Остановись! Ты ранен! — Разве ты не этого добивался? — рассмеялся Умин. — Ты ведь хотел, чтобы я дрался саблей? Как тебе её укус по сравнению с этой вероломной дрянью, что ты украл у меня? — Эмин не виноват! — заверял Сяньля, задыхаясь. — А эта сабля… принадлежит другому! Градоначальник Хуа, Цзюнь У использует тебя, чтобы навредить мне! Ты не обязан этого делать! — Это не… — он нанёс колющий удар. Затем режущий. Затем выпад. Сяньлэ уклонился, шарахнулся в сторону, споткнулся, — …моё имя! — Умин! Неприкрытая мука в голосе бога приковала тело к земле. Божество парчовых одежд подталкивало его, свирепо, яростно, беспощадно — Не возвращайся до тех пор, пока не истратишь все силы. Вес, обрушившийся на него, должен был причинить боль. Это должен был быть клинок. Но вместо этого его обвили руки и прижали к крепкой, тёплой груди; липкой от крови. — Пожалуйста! — умолял бог, обхватив одной рукой за спину, а другой оттесняя напирающий Эмин. Умин сопротивлялся движению, пока не вздулись вены. Божество парчовых одежд хотело… Оно хотело… но эти объятия были его раем, и он так… — Нет, — прорычал Умин, разрываясь на части. Это бессмысленно, бессмысленно, бессмысленно, но объятия Сяньлэ такие настоящие, такие тёплые и… И то имя в грязи, имя, что было выбито на его руке, тот вопрос, те сомнения, та безжалостность… — Всё хорошо, — прошептал Сяньлэ. — Сань Лан, всё будет хорошо. Умин проиграл Божеству парчовых одежд. Его воля дала трещину, его вера слишком… Он пнул Сяньлэ в раненое колено, и с открывшегося расстояния ударил ладонью в сердце. Послышался треск рвущейся ткани, и вслед за рукой последовала сабля. Она пронзила сердце Сяньлэ, и Хуа Чэн толкнул его вперёд, пригвождая к дереву. Давление в теле дрогнуло и ослабило хватку. Сяньлэ уронил голову, будто задыхаясь от невыносимой боли. В его кулаке был зажат кусок мешковины. Он использовал атаку Умина, чтобы порвать Божество парчовых одежд. — Почему? — сдавленно произнёс он, уставившись на умирающего отброса. Ответом была слабая улыбка и беззвучные слова. Ему не хватило дыхания, чтобы ответить вслух. Но Умину показалось… Собиратель цветов никогда никому не подчинится. А затем лицо бога исказилось ужасом. Умин, прикованный взглядом к лоскуту мешковины, не успел вовремя среагировать. Эмин нанёс удар, вонзившись в шею Умина, и дойдя до середины позвоночника. Раскрыв рот в немом окрике, бывший бог с трудом сдвинулся вдоль лезвия, пригвоздившего его к дереву. Хуа Чэн пошатнулся. Эмин вырвался на свободу. Прокрутился в воздухе и вновь стремительно полетел на него. Хуа Чэн вскинул левую руку, поймав лезвие в ладони. Сжал пальцы, чтобы сломать проклятую дрянь. Позабытая полоска белого шёлка потянула за ногу и опрокинула его на землю. Эмин провернулся, вырвавшись из хватки, и Умин взорвался от ярости. Он барахтался на земле, пытаясь подняться; демон, изорванный в клочья, облачённый в клочки другого демона. Ему нельзя… Ему нельзя подвести, ему… Ему нельзя… — Ваше Высочество! Нет. Нет, нет, нет. — Ваше Высочество, где вы?! Серебристая бабочка влетела на поляну и присела на меч, пригвоздивший Сяньлэ к дереву. Умин уставился на него. Сяньлэ посмотрел в ответ. Одной рукой он сжимал саблю, другую протягивал к нему в отчаянном жесте. Между ними на земле лежала обагрённая кровью улыбающаяся маска. Эмин снова подлетел к Сяньлэ, подперев грудь в том месте, откуда торчал меч. Губы бога шелохнулись. Умин уставился на них, прочёл по губам и кивнул. Грудь сдавило. Тело била дрожь. Он шёл, спотыкаясь. Он терял силы. Он разваливался на части. Паршивые боги войны южных земель с криками влетели на поляну. Умин не мог сражаться с ними. Он не мог остаться здесь. Он не мог… Он сбежал к Цзюнь У. Не в силах оторвать взгляда от заплаканных глаз Сяньлэ, от залитого кровью лица, он так и смотрел на него, пока реальность не поблекла в бело-золотой пустоте небес. Над его разбитым телом раздался тяжкий вздох разочарования. Умин нелепо изогнулся в луже собственной крови, чтобы заглянуть в лицо Цзюнь У. Его бог хмуро смотрел на него как на мёртвую крысу. Он словно видел перед собой незнакомца. «Твой прах», в последний момент пытался сказать Сяньлэ. На его перекошенном лице читалось отчаяние. «Твой прах в опасности, Сань Лан.» «Сань Лан.» «Сань Лан.» — Ах, Умин, — выдохнул Цзюнь У, слегка пнув его разбитое тело носком сапога. — Какое разочарование.