take me back to Eden

      Края высоких окон в гостиной заиндевели, и теперь в них отражается свет улиц, давая дополнительное мистическое освещение для помещения, где горит только потрескивающий камин. Ночи в Снежной долгие и холодные, но Капитано быстро к ним привык. Привык возвращаться в дом, который Царица жаловала, но который ему не нужен. Привык не обращать внимание, где проведёт пару дней между экспедициями. Работа есть работа.       Он привык к этому месту, но не жалеет покидать его насовсем. Скоро Капитано увидит палящее солнце Натлана. Совсем скоро. От непривычно мягкого кресла и отблесков пламени на маске его клонит в сон. Скоро он увидит пламя...       «Нет! Я не могу больше это терпеть!»       «Где я? Где я?!»       «Остановите это! Освободите! Помогите!»       Сомн голосов оглушает разум Капитано, как по щелчку прояснившего сознание. Голоса сливаются в неразборчивый хор, теперь притуплённый ноющей головной болью. Ко всему Капитано привык.        – Скоро... – тихо говорит Капитано в безмолвии позднего вечера, зная, что его не услышат.       По крайней мере, он сам знает, что исполнит обещанное. Это его последний вечер в столице, и очередную длинную ночь Капитано не проведёт в одиночестве. Почти никто не знает, что дверь в его дом никогда не заперта на ключ. А тот, кто знает... скоро появится.       Он не заставляет себя долго ждать – как только Чайльд получает от подчинённых Капитано его просьбу, напоминающую, по своему обыкновению, приказ, он бросает все свои дела – тех и так не много, его отдых в Снежной настолько затянулся, что наскучил ему. И они давно не виделись с Капитано.       Тарталье кажется, что они не виделись целую вечность, когда он замирает на пороге хорошо знакомого дома, и, переведя дух, стряхивает с плаща крупные хлопья снега. Он не стремится нарушать тишину дома, и ступает так мягко, как может. И с каждым шагом его сердце бьётся быстрее, а не восстановившееся после бега дыхание сбивается заново. Вот-вот они увидятся, и вот-вот Чайльд скажет, как сильно скучал, как желал их новой встречи. Но он замирает на пороге гостиной, разглядывая родной профиль, скрытый под маской, и сердце его сжимается с новой силой. Словно он не верит до сих пор, что они вновь увиделись, словно не верит, что сможет сегодня к нему прикоснуться. Будто он чувствует помимо своей бесконечной радости от встречи странную, смутную тревогу.       – Капитано, – наконец, тихо выдыхает Тарталья, оповещая о своём присутствии.       Краем глаза Капитано следит за Тартальей. Как мокрые от снега сапоги ступают по ковру, как покрасневшие руки касаются друг друга. Тарталья столь же тихо, внутренне борясь со своим волнением, замирает подле Капитано. Неловкость с новой силой охватывает Тарталью, и он едва заметно переминается с ноги на ногу. Он так и не успел привыкнуть, что теперь, пусть не часто, он имеет право касаться Первого Предвестника. Тот сам ему это негласное право дал, но всё же...       – ...я так рад Вас снова видеть, – перебивает собственные мысли Чайльд, и нервно натягивает ткань перчатки. – Очень рад.       Капитано поднимает взгляд и встречается с небесно-синими глазами, тихо хмыкая.       – Здравствуй, Одиннадцатый.       Рука сама тянется, вместе с фразой, и Капитано тянет плащ Тартальи за меховой капюшон, чтобы тот упал на ковёр. Капитано привык действовать быстро, сразу к действиям переходить. Это немного отвлекает от гула в голове. Он берёт Тарталью за запястье, настойчиво привлекает к себе – и усаживает на колени, по-рыцарски поддерживая, крепко берясь ладонью за тонкую талию.       Обычно он ещё быстрее переходит к делу. Сегодня же настроение иное.        Легко заметить, как от полуобъятий Капитано выдыхает с небольшим облегчением. Наверное, он рад видеть Тарталью. Он смутно представляет, что есть радость. Теряясь на пару секунд, Чайльд, впрочем, быстро расслабляется – привычная радость от знакомой близости захлёстывает его с головой, и он, незаметно для себя самого, прижимается ближе к Капитано, и устраивается поудобнее на его коленях.       – Как прошёл твой день? В штабе всё в порядке? – звучит низкий голос Капитано, а его большая ладонь проводит по плечу Тартальи сверху вниз.       – Я... – протягивает тот, медля с ответом и подбирая слова. – Всё по-старому, ничего интересного.       На самом деле, Тарталья не рассчитывал, что сегодня у Капитано будет такое настроение. На лишние, возможно не самые интересные разговоры. Он силится вспомнить – бывало ли такое раньше? Конечно, они много раз говорили... Говорил в основном Чайльд, но задавал ли ему Капитано столь обыденные вопросы ранее?       Безуспешно, но отчаянно силясь понять, что у Первого Предвестника на душе, Тарталья вдруг аккуратно приобнимает его за шею. И говорит.       Растворяясь в приятном голосе, Капитано прикрывает глаза. Уснуть он и не надеется, но голос и правда приятный. Всегда мелодичный, порой звонкий, порой воинственный, полный стольких эмоций, что даже в суть не нужно вникать – улавливается по интонации. Говорит Тарталья о том, как после всех приключений в Фонтейне рад быть снова с семьёй, говорит о том, что Царица настаивает, чтобы Тарталья подправил своё здоровье, и о том, как он с ней не согласен.       Когда Тарталья так близко, что его дыхание задевает волосы Капитано, то этот голос делается приглушённым и мягким. От звуков которого голова затихает, позволяя обрести мгновения покоя. Тарталья говорит и о том, как готов отправиться на новую миссию, он говорит, и пальцы его мягко зарываются в длинные чёрные волосы Капитано на затылке, поглаживают с ненастойчивой нежностью. Капитано едва заметно отгибает голову назад, давая пальцам Тартальи перебирать свои волосы. Тот, верно, и не замечает, как начал это делать, увлекаясь рассказом. Разве что носком ноги, оторванной от пола, не качает, когда стройное молодое тело расслабляется в сильных руках Капитано.       Тарталья забывается в этих полуобъятиях, в собственном монологе обо всём, и ни о чём в частности, сопровождаемом потрескиванием огня из камина; в этой короткой, долгожданной близости, которую Тарталья будет снова ждать и снова, наверняка, будет ждать долго.       Капитано нравится этот мальчик. Поначалу очаровательно дурацкий, вскоре Тарталья оказался достаточно интересным собеседником. А ещё позже – замечательным любовником. Капитано действительно неважно, что именно Тарталья будет говорить и делать. Любые их моменты близости стирают часть его боли, помогая делать ещё один шаг к намеченной цели.       – ...мне бы очень хотелось с Вами. В Натлан, завтра. Разрешения не дают, – тихо произносит вдруг Тарталья, и задумчиво затихает.       Взявшись ладонью за лицо Тартальи, Капитано разворачивает его к себе. В свет камина попадает собственная рука без перчатки, прорезанная уродливыми следами проклятия. Но Тарталья уже видел его без одежды вовсе и не пугался, потому Капитано привык не обращать на это внимание.        – Нечего тебе там делать.        Таким тоном Капитано раздаёт приказы, дающие понять, что споры бесполезны. Даже если Царица дала бы разрешение собственной персоной, Капитано бы отклонил его кандидатуру лично. Наверное, Тарталья бы расстроился и обиделся.       Чайльд растерянно распахивает глаза, и приоткрывает рот, готовясь выдать Капитано целую тираду о том, что в Натлане он будет очень полезен – быть может, это имеет смысл даже сейчас, на закате, где до рассвета им остались считанные часы на двоих. Но он не говорит ничего. То ли не смеет ослушаться Первого Предвестника, то ли не желает тратить драгоценные минуты на глупые препирательства. То ли вовсе отвлекается на более требовательные прикосновения любимых рук.       Капитано медленно проводит пальцами по его шее, спуская ладонь. Он знает, что Тарталья не из тех, для кого Натлан стал бы опасным. Но Капитано не может объяснить свой отказ. Он только знает, что присутствие Тартальи может помешать его плану.        Увлёкшись, Капитано уверенными и неспешными движениями расстёгивает на Тарталье одежду. Его взгляд падает на голую грудь, а рука сама тянется провести по ней. Капитано поглаживает её, так и не добившись того, чтоб ласки стали менее давящими и грубыми. Второй рукой он только крепче сжимает Тарталью за талию, зная, что тому нравится. Нравится и самому Капитано, который наконец-то может отвлечься от себя и... предвкушать.       И тело Тартальи привычно откликается, он цепляется за мысль, что они ещё вернутся к этому разговору. Быть может, то не обязательно будет Натлан. Но они обязаны побывать вдвоём в одной миссии, волею Царицы или её неволей.       Но пока что, под треск огня, что без разговоров звучит ещё вкрадчивей, под шум собственного дыхания, ставшего вдруг тяжёлым, Тарталья выгибается в пояснице, подаваясь навстречу прикосновениям Капитано. Он жаждет этого, и своей жажды не скрывает, не скрывал с самого начала их своеобразных отношений. Не собирается скрывать и до самого конца.       И Тарталья уверен – он чувствует ответную жажду самого Капитано, он желает утолить её сполна, ведь ночь не так длинна, как кажется, а разлука имеет свойство растягиваться. Он вздрагивает, слегка запрокидывая голову и закусывая губу, судорожно выдыхает, поводит плечами, позволяя рубашке соскользнуть вниз, на пол, к такой же ненужной сейчас шубе. Это лишь начало, но долго желавшее этих ласк тело Тартальи уже бурно отзывается. Капитано сразу же проводит ладонью по изгибу спины, как всегда оценивая отдачу Тартальи одобрительным хмыканьем. Милый мальчик очевидно готов целиком себя отдать за эту близость, что всегда подкупает. Теперь огрубевшая ладонь скользит вдоль голой спины, спускается на ягодицу и крепко сжимает за бедро. От предвкушения внутреннее желание только крепнет.       – Как же я скучал по Вам, Капитано... – в своей распаляющей сознание страсти шепчет Чайльд, и по коже его бегут заметные мурашки, подтверждая правдивость слов.       Капитано не знает, что ответить. Желал ли, скучал ли, будет ли скучать. Расстроится ли Тарталья от его молчания, расстроится ли от правдивых слов. Выгонит ли Капитано его прочь после этого за испорченную атмосферу, или же милый рыжий мальчик примет всё таким, как есть. Капитано лишь хотел бы, чтобы мгновение их близости длилось подольше. Он любуется полным наслаждения лицом Тартальи, в то время как лица самого Капитано не видно за маской.       Он не знает, честно ли это. Как и честно ли давать милому мальчику какие-то надежды любой из собственных фраз. Рука Капитано с нажимом проводит по ноге Тартальи, давя на внутреннюю сторону бедра. Возможно, Капитано стоило прекратить это, сбить очарование со своей персоны и порвать все связи с местом, куда в ближайшее время он не планирует возвращаться. Но Тарталья этого не заслуживает. Тарталья заслуживает лучшего.       «Умоляю, дайте мне умереть!» – разрезает сознание громкий голос, на что рука Капитано замирает, а в его ушах на пару секунд повисает тонкий писк.        Капитано не стал кладбищем для своих соратников. Он стал невыносимым тюремщиком, а тело его – столетиями угнетающей тюрьмой. Смелые и доблестные воины его павшей родины тоже не заслужили такой участи. Они заслужили покой. Осталось не так много времени для решающего шага.       Не показывая, что что-то случилось, Капитано отрывает руку и медленно расстёгивает собственную одежду.       – Я же говорил тебе... – Он берётся за ладонь Тартальи, утопающую в его собственной. – Прекрати стесняться.        Пальцы Капитано забираются под ткань перчатки и снимают её, скользя по запястью и внутренней части ладони. Он кладёт руку Тартальи к себе на грудь, ведёт выше, удерживая своей, и позволяет огладить шею и плечо под грубой тканью. Эти прикосновения приятны. Второй рукой Капитано жмёт Тарталью к себе, заставляя улечься на свою грудь, и удовлетворённо выдыхает.        – Мне нравится, когда ты так близко, – на выдохе говорит он и не чувствует лжи в своей речи. – Очень нравится. Не хочется отпускать.       – ...так не отпускайте, – моментально выдыхает Тарталья в ответ, потираясь носом о шею Капитано, и вновь скользя кончиками пальцев по его груди. – У нас вся ночь впереди.       Чайльд хочет, чтобы у них были и день, и последующая ночь. Он хочет недели, и месяца, и, быть может, года... Настолько ему мало, так он скучал. Но более всего он мечтает о недостижимой вечности на двоих с Капитано.       Эти пространные мысли столь детские и наивные даже в понимании самого Чайльда, что и вслух, конечно, он ничего более не произносит. И пускай они редко имеют возможность поговорить вот так, но слова сейчас теряют всю свою ценность, все эти слова, что путаются в голове Тартальи, он предпочитает облечь в действия.       В поцелуи, которые отдаёт Капитано. Он жмётся к нему ближе, настойчивее, горячо выдыхает ему в шею, скользя по ней губами. Он оставляет невесомые следы на пульсирующей артерии, касается линии челюсти, и поцелуи его теряют свой маршрут, становясь хаотичными, прерывистыми, и нежность и тоска вновь меняют свой оттенок, трансформируясь в тягу и нужду. Капитано запускает пальцы в рыжие волосы, наслаждаясь прикосновениями. Это успокаивает боль не только в голове, но и во всём теле, отчего воздух между ними теплеет сам по себе. Тарталья не следит за временем, не следит за тем, как пальцы его всё настойчивее скользят по груди Капитано, как в желании и призыве едва ощутимо оцарапывают ногтями его плечи, как сам он тихо выстанывает, прижимаясь губами к его уху. И, кажется, вновь зовёт его по имени, зовёт просяще, и сам не зная, о чём втайне просит теперь – чтобы Капитано не отпускал, чтобы не уходил, или чтобы сам показал то, о чём молчит, и вряд ли скажет вслух. Капитано быстро становится мало одних только крепких объятий, равно как и места уже мало в кресле для них двоих.        – Я рад провести эту ночь с тобой, – проговаривает он так, чтоб услышал только Тарталья, так отчаянно к нему жмущийся.       Мальчик по уши влюблён, это очевидно. Капитано доволен, что помимо всех тягот, выпавших на долю Тартальи, от первой телесной близости тот не пострадал. Потому что был с Капитано, потому что доверился. Капитано оставил в его судьбе положительный след. У молодого Тартальи ещё вся жизнь впереди, которую тот проживёт так же насыщенно и чувственно.       Капитано же хочет всего лишь ещё одну ночь.        Он крепко подхватывает Тарталью под колени и поднимается на ноги, окончательно отрывая того от пола. Капитано нравится эта отдача, это доверие, нравится контроль, который Тарталья без сопротивления вручил ему и готов выполнять всё, что Капитано скажет. Даже сейчас покорно прижимается, когда Капитано преодолевает путь до спальни, которая наконец-то понадобилась.        Он кладёт Тарталью на постель и принимается его раздевать. Для Капитано это настолько привычно, что он не задаётся вопросом, когда именно они с Одиннадцатым Предвестником стали так близки. Они не знают друг друга до конца, но их тела знают, и руки Капитано беззастенчиво сжимаются на голых бёдрах Тартальи, скользят по коже, гладят многочисленные шрамы. В спальне, освещённой только светом из переливающегося стёклами окна, тепло, и вскоре на Тарталье не остаётся одежды. Капитано снимает свою. Ничего не должно им мешать.        Он касается края маски кончиками пальцев. Не очень честно не дать Тарталье увидеть себя целиком. Капитано опускает руку. Лучше пусть он останется для милого мальчика безликим воином, тем самым Капитано, вокруг которого выстроился образ среди всех Предвестников. Командир из Каэнри'ах, несправедливо и до неузнаваемости иссечённый проклятием Траин, давно мёртв подле своих соратников, и жива лишь его последняя воля.        Капитано оказывается поверх Тартальи и, взявшись за его подбородок, притягивает к себе.        – Хочу почувствовать твои губы не только на моей шее, – хрипло говорит Капитано и проводит языком по своим губам, в то время как большой палец касается нижней губы Тартальи.        Второй рукой он проводит по поднявшемуся члену. Тело прекрасно реагирует на Тарталью, тело желает именно его, изгоняя приятными ощущениями лишние мысли. А большего Капитано в эту ночь и не нужно. Уже сейчас, возбуждённый до предела, Тарталья судорожно выдыхает. Как же его ведёт от голоса Капитано, от его желаний, высказанных вслух. Сегодня Тарталья исполнит их все. Сегодня, как и бывало всегда, их желания едины.       Ловко сменяя позу, Чайльд не стремится контролировать дрожь предвкушения, что охватывает его тело. Он секундно медлит, упираясь ладонями в постель перед Капитано, поднимая на него взгляд, ловя тусклый блик, скользнувший по его маске, и прижимается щекой к его члену, горячо выдыхая. Тарталья знает, как именно нравится Капитано, Тарталья делал для него это много раз. И сегодня он хочет постараться ещё сильнее. Потому, более не медля, он прикрывает глаза, и обхватывает член губами, позволяя тому плавно скользнуть в горячую влажную глубину. И собственное возбуждение Чайльда откликается, обжигает сильнее, подстёгивает сходу взять более быстрый темп движений. Влажные звуки его рта мешаются с его же бесконтрольными тихими, заглушенными стонами. Он подаётся ближе, берёт глубже, прогибается в пояснице, и не останавливается, но приоткрывает глаза. Капитано в одобрении проводит ладонью по макушке Тартальи.       – Хороший мальчик, – хвалит он, в нетерпении давя теперь уже на затылок и наслаждаясь тем, как горячий рот послушно обхватывает член. – Вот так, больше языком.       Тарталья действительно прекрасно умеет это делать. Ведь Капитано его, несмышлённого, сам и научил, теперь с удовольствием запуская пальцы в волосы и не следя за собственным дыханием. Тарталья мечтает узнать, какие эмоции сейчас скользят на лице Капитано, и есть ли они вообще, но желание это фоновое, ненавязчивое. Тарталья давно научился это представлять. Ему хватает ответного шумного дыхания, хватает языка тела Капитано и его реакций, Тарталья и это научился считывать. Он самозабвенно продолжает, действительно старается, как, возможно, не старался ранее. Он не сдерживается, касаясь и собственного твёрдого члена, для него любого вида близость с Капитано – уже наслаждение.       – Мы здесь одни, можешь не сдерживаться, – проговаривает Капитано, теперь уже откровенно давя на затылок и плавно подаваясь бёдрами вперёд, чтоб постепенно оказаться ещё глубже. – Мне очень нравится твой голос.        Особенно когда Тарталья стонет от удовольствия, что выключает мозг Капитано, сменяя холодный разум на инстинктивное желание получить ещё больше. Постепенно он приходит к тому, что сам перехватывает у Тартальи инициативу, и теперь держит за волосы, ритмично тянет к себе, ответно проталкивая член в податливый и манящий рот. Эти движения становятся всё жёстче, подстёгиваемые звуками голоса Тартальи. Капитано чувствует, как собственное желание тянуще собирается внизу живота, а такими темпами он скоро будет готов к разрядке – что значит, самое время остановиться.       Он замирает и тянет голову Тартальи выше, заставляя с будоражаще влажным звуком выпустить горячий член изо рта.        – Чем ты там занят? – с лёгкой иронией спрашивает Капитано, заглядывая по направлению руки Тартальи, но голос его не лишён привычной строгости. – Не смей кончать без моего разрешения. И жди.       Он собирается подняться, чтобы взять смазку и продолжить в теперь уже более желанной позе. Безуспешно пытаясь отдышаться, Тарталья кое-как фокусирует затуманенный взгляд на Капитано. Он смаргивает выступившие от усердия слёзы, и рука его, как по команде, замирает на собственном члене, на что тело моментально протестующе реагирует, и нутро скручивает в болезненном неудовлетворении. Теперь тело Тартальи отчётливо заявляет о том, чего именно желает. Чего именно оно так долго желало, и что ему не терпится так безудержно испытать вновь.       – Постойте... – запинаясь, шепчет Тарталья, и успевает перехватить Капитано за запястье, прежде чем тот окончательно отстранится.       В тишине, прерываемой шумным дыханием желания, повисает немой вопрос. Сглатывая чрезмерно выделившуюся слюну, и нервозно проводя языком по припухшим губам, Чайльд вдруг теряется, задумываясь о том, как лучше преподнести информацию. Но есть ли что зазорное в информации о том, как он действительно сильно ждал Капитано? Как порой, холодными ночами, сменял свои безрадостные тревожные думы на самостоятельные ласки, всё так же представляя Капитано? Чайльд и сам не знает, сколько бывало таких ночей, уж говорить об этом Первому Предвестнику пока не решится, но сказать о том, что сегодня он ждал... особенно сильно, Тарталья очень хочет. Считает нужным.       И потому, перебарывая своё внезапное, несвойственное себе смущение, имеющее привычку просыпаться лишь когда рядом Капитано, он слабо тянет того за руку, безмолвно прося не покидать сейчас на лишний миг, и, наконец, прерывает тишину:       – Я... уже подготовлен там. Не беспокойтесь об этом, – по телу Чайльда вновь пробегают мурашки, оно изнывает от нетерпения, оно не желает тратить лишних секунд их времени. – Мы можем... прямо сейчас, Капитано.       Капитано задумчиво хмыкает, анализируя услышанное сквозь охваченное тягучим желанием сознание. Член его от этого делается только крепче, а мысли о том, что этот очаровательный мальчик подготовился заранее, вызывают всё больше удовлетворения. Капитано медленно тянет руку к выставленной напоказ заднице, которой откровенно любовался всё это время, будто желая проверить лично, но в последний момент звонко шлёпает и дёргает свою схваченную Тартальей руку на себя.       Лишь короткий растерянный вздох срывается с губ Чайльда, и в нём отчётливо сквозит желание. Вряд ли Капитано может в полной мере себе представить, насколько Чайльд любит, когда он делает так. Когда позволяет себе любые вольности, когда отпускает свой железный контроль... Тарталья любит это до дрожи, которая вновь и вновь прошибает его, пока он жмётся ближе к Капитано, тихо выстанывает ему в грудь, цепляется за его плечи, и, как и обещал, всецело и открыто демонстрирует своё желание. Не медля, сам Капитано крепко хватает его за ягодицу и в следующий миг проталкивает два пальца внутрь, и Тарталья тихо вскрикивает. Действительно, пальцы проникают без труда.       – Каков ты, Одиннадцатый... – не скрывая удовольствия в голосе, проговаривает Капитано над ухом распластавшегося на нём Тартальи, и резко вставляет пальцы ещё глубже. – Чем же ты там без меня занимался до того, как я позвал? – Он крепко перехватывает Тарталью за пояс и жмёт к себе, второй рукой теперь ритмично и жёстко вставляя пальцы между желанно горячих и скользких стенок. – Мне уже начинать ревновать?       Недовольства в его речи не уловить, ведь собственный отвердевший член теперь трётся о живот Тартальи, только разгоняя желание поскорее оказаться на месте погружающихся пальцев. Тарталью пробирает вновь от голоса Первого Предвестника, от смущающих вопросов, что распаляют сейчас только сильнее, заставляя Тарталью выгибаться и ответно насаживаться на пальцы, наслаждаясь тем, как тело их охотно принимает.       – О Вас думал, – сбивчиво и горячо шепчет Чайльд между короткими стонами, – Вас представлял... Ждал Вас...       Капитано жадно вслушивается, не прекращая двигать пальцами и всей рукой, чтобы оказаться максимально глубоко. Его тело теплеет всё больше, совсем горячее от трения кожи о кожу. Его разум захвачен чувственными словами, и Тарталья при желании может увидеть за чернотой маски синий свет пары глаз, нынче не холодный, а жаждущий.       Тарталья прерывается, крупно вздрагивая, стонет протяжно, и ощущает, что уже готов кончить, ему приходится до боли закусить губу, чтобы удержаться на тонкой грани. Он жаждет продлить это мучительное удовольствие. Капитано впивается пальцами в бок Тартальи, предупреждая и напоминая о своём приказе. Слишком рано.       – ...много раз, – сглатывая, всё так же сбивчиво шепчет Чайльд, теряя контроль над мыслями. – И сегодня особенно. Тяжело справляться без Вас... Капитано.       С таким желанием, одновременной нуждой и страстью он произносит это имя вновь, что его заново пробирает, и не прекращая дрожать, он приподнимает голову, глядя на Первого Предвестника преданно и просяще.       – Вас хочу, ни о чём другом и ни о ком думать не могу...       Капитано намерен что-то ответить, но действия всегда говорят больше – он останавливается, медленно вынимает пальцы и плавно укладывает Тарталью обратно на спину. Во всех действиях Капитано, уверенных и спокойных, читается только одно. Он знает, чего хочет. Подобно Тарталье, почти умоляющему, он хочет ответно, а потому сгибает ноги Тартальи в коленях и широко их разводит, затем единым рывком придвинув за бёдра вплотную к себе. Неистовое желание Капитано выдают только горячие руки, одной из которых он задирает ногу Тартальи ещё выше, а второй приставляет член к его проходу. Капитано жаждет начать двигаться, но сдерживается, вставляя плавно и давяще. Бёдра Тартальи сами собой приподнимаются, он нетерпеливо закусывает губу, вновь открываясь перед Капитано. Телом, душой, или сердцем – Чайльд даст ему желаемое.       И получит это взамен: он стонет уже не сдерживаясь, упиваясь ощущением горячей заполненности. Он не чувствует ожидаемой боли, ему лишь непривычно спустя столько времени – но Капитано всегда выбирал правильный подход. И делает это сейчас.       – Как же хорошо... – в удовольствии проговаривает Капитано, чувствуя долгожданное жаркое давление на член. – Как хорошо внутри тебя. Ты так меня сжимаешь... Не бойся, не сломаю. Ты намного крепче, чем выглядишь.        Войдя полностью, он упирается ладонью в грудь Тартальи и вжимает того в постель, чуть запрокидывая голову в удовлетворённом выдохе. Длинные волосы Капитано падают на плечо Тартальи, а мышцы на его руках напрягаются всё больше, прежде чем он делает новый рывок – всё такой же плавный в процессе, но вбивающий в кровать на крайней точке. А затем ещё один и ещё.       – Наконец-то, – полным освобождённого желания хриплым голосом почти шипит Капитано, отдаваясь удовольствию.       В его голове нет ничего, кроме ощущений жаркой тяги. Никого, кроме Тартальи, готового дать ему всего себя. Нет боли и криков, но есть освобождённая ледяная страсть, с которой Капитано вставляет член раз за разом и почти всем телом вжимает Тарталью в мягкую постель. От его слов и прикосновений тело Тартальи расслабляется, охотнее принимает его в себя, и тянущее с непривычки чувство быстро сменяется острым наслаждением, толкающим к грани. Чайльд вскрикивает, хватаясь пальцами за запястье Капитано.       – Так хорошо, – кое-как выстанывает он, неимоверным усилием давя собственный подступающий оргазм.       Тарталье нравится принимать правила этой игры. Нравится испытывать себя, своё тело. Он любит видеть, как это нравится и самому Капитано.       – Только не сдерживайтесь, – вдруг всхлипывает Тарталья, и тянет руки к его плечам, сам призывающе двинув бёдрами навстречу. – И правда не сломаюсь.       Пусть его тон сбивчивый, и слова, возможно, плохо различимы, но в них он ни капли не сомневается. Их игра страсти взаимна. Капитано и не собирается сдерживаться. Дорвавшись до Тартальи, не прекращающего очаровывать с ног до головы, он чувствует ответное рвение, решимость и бесстрашие, огонь, который не опаляет, но согревает. Тарталью он чувствует всего, выпрямляясь и сжимая его тело в руках, чувствует всего изнутри, так беспрекословно отвечающего. Так идеально дополняющего.        Весьма эгоистично мечтать забрать такого себе. Он мог бы достаться тому самому Капитано – если бы образ не скрывал за собой иную суть. Эта ночь могла бы стать финальным пиром для Капитано, великолепно игравшего свою роль долгих полвека. С тех пор, как маска скрыла его лицо от мира. Но Капитано не знает сценарий финала этой пьесы. Никто не говорил ему, что там будет этот рыжий мальчик, так преданно на него глядящий и так искренне ищущий ответный взгляд.        – Идеальный... – вырывается из Капитано от всего сердца, и страсть разгоняет его ещё больше.       Он хочет заполнить Тарталью собой. Он хочет Тарталью всё больше. Он его хочет. И резко хватает уже обе ноги под колени, широко их разводит, теперь оказываясь внутри целиком. Он не жалеет Тарталью, как тот и просил, отдавая всю грубость и монолитность своего желания в ставших ещё более быстрыми и резкими движениях. Тарталья точно не имеет более власти над своим телом, оно реагирует лишь на волю Капитано, выгибается под ритм его движений, Тарталья и сам не прочь сейчас вручить Капитано всё своё естество.       Градус их общего безумия заметно растёт, и стоны Тартальи становятся более громкими, дикими, их никто не услышит. Они только для Капитано. Эта ночь принадлежит им, и Тарталье кажется, что даже весь мир сейчас принадлежит им двоим.       – Нельзя, – рычит Капитано, видя сумасшествие на грани оргазма в глазах Тартальи, когда склоняется ближе.       Тарталья ловит каждое движение, он отвечает, он без промедления реагирует, каждый миг удовольствие накрывает его с головой, но он спешит вынырнуть – потому что они всё ещё играют в эту игру. Проигрывать Тарталья не хочет, пускай готов сделать это по приказу Капитано.       Первый Предвестник никогда не испытывал потребности в поцелуях. Но теперь, шумно дыша от жёсткого темпа движений, хочет вдавить Тарталью в подушку ещё и подобным образом. Это на секунду сбивает его с толку.       – Руки на меня положи, – приказывает он в следующую, и собственные ладони сами по себе накрепко сжимаются под коленями.       Тарталья поднимает руки, с желанием впиваясь ногтями в крепкие напряжённые плечи, он ведёт ладони выше, и на новых толчках с желанием, наслаждением, остервенением, оставляет красные полосы уже на спине Капитано. Чайльд хочет оставить как можно больше своих следов, и в момент очередного недостигнутого пика он желает, чтобы Капитано помнил о нём каждый день своей будущей долгой миссии. Чтобы жаждал вернуться к нему так же, как сам Тарталья каждый раз, годами, стремится к нему. Это его желание столь ревностное, столь эгоистичное, но такое искреннее в своём проявлении. Своеволие Тартальи только разгоняет желание, и Капитано не запрещает ему впиваться ногтями в свою кожу; склоняя голову, он ловит волны мурашек по всему телу. Чайльд не отдаёт себе отчёта, вновь начиная чередовать звонкие стоны с именем Капитано.       Его сознание, переполненное наслаждением и чувствами, не мутнеет, наоборот, сейчас, оно как никогда яркое. И лезут в него очередные наивные мысли. Задыхаясь под Капитано, распадаясь под ним и собираясь заново, ловя его дыхание, Тарталья отчётливо, как никогда ранее, осознаёт, что любит.       Капитано уверен, что Тарталья выживет везде, со всем справится, всегда будет бороться. Что Тарталья сильный, и опека ему не нужна, как и покровительство старшего. Но самому Капитано нужен этот мальчик. В тот самый момент, когда они настолько близки, что можно забыть о боли и вообразить, как жизнь Капитано не наполнена выматывающе долгими ночами и сожалениями о прошлом, ему хочется быть рядом с Тартальей.        Это нечестно. Но от громких стонов Тартальи, его самоотдачи, от его жаркого и напряжённого тела оргазм подбирается к Капитано, не собирающемуся останавливаться. Он такой эгоист.       – Хочу всего тебя заполнить, – почти шёпотом говорит Капитано над ухом Тартальи, теперь плотно вжимая его в постель своей грудью. – Хороший мальчик, ты ведь и без рук можешь. Давай, кончи для меня.        Собственный приказ будто снимает ограничения и с самого Капитано, чьи движения становятся более быстрыми и резкими. Любого другого он был сломал, так сильно выгибая и сжимая, но Тарталья не такой. Тарталья сильный, крепкий. Свой, родной. В своём беспрекословном подчинении, тело Тартальи крупно вздрагивает, он широко распахивает глаза, подаваясь навстречу Капитано, прижимая его к себе крепче, срываясь на хриплый крик. Он исполняет приказ, он кончает, наслаждается этим правом утонуть в удовольствии без остатка. Подкреплённый яркими чувствами этой осознанной любви, оргазм пробирает вдвойне, топит сильнее, накрывает заново, прокатывается под кожей, изнутри, бурными волнами, пока Тарталья извивается, дёргается, почти ломается под Капитано. Который сливается с ним, целиком отдавшись страсти, и своего оргазма достигает с размаху, с громким выдохом и почти зарычав от удовольствия. В этом наваждении Тарталья цепляется то за волосы Первого Предвестника, то вновь царапает его, и снова зовёт по имени. Капитано кончает внутрь, до упора вставив член. Пальцы Тартальи проскальзывают по металлу маски – он отчаянно хочет сорвать её в этот миг, подарить Капитано самый яркий поцелуй, ярче всяких слов, пусть в поцелуях Тарталья не слишком хорош. Но он не решается, не позволяет себе, только опускает ослабшие руки на плечи Капитано вновь, упиваясь остаточной дрожью своего наслаждения. Капитано не торопится выпускать Тарталью – только хочет схватить посильнее и так и остаться.       Тарталья не может отдышаться, не хочет отстраняться, и видит, что и сам Капитано не спешит. Тарталья не хочет его отпускать, ни сейчас, ни завтра, и желание это теперь более явное и настойчивое. Но он не может себе позволить подобное. Так что Чайльд вдруг вымученно, слабо, но искренне счастливо улыбается, с контрастной, после необузданной страсти, нежностью, приобнимает Капитано, ощущая, как ноют уставшие мышцы ног и как тянет поясницу. Ему снова хочется сказать так много, и снова он не может подобрать нужных слов, только старается оттянуть этот неизбежный момент, в котором им придётся отстраниться друг от друга.       Выпустив ноги Тартальи и позволив тому расслабиться чуть больше, Капитано опирается на локти и дышит так же тяжело.       – Молодец, – хрипло говорит он, кладя ладонь на его раскрасневшуюся щёку.        Улыбка Тартальи прекрасно видна даже в полутьме, и Капитано никак не оторвёт взгляд. Его рыжий мальчик выглядит самым счастливым в этом моменте единения, на что холодное сердце Капитано неумолимо теплеет. И болит. Но он с непривычной нежностью гладит щеку Тартальи, по-прежнему... желая большего.       Даже когда собственное тело расслаблено после разрядки, даже когда они уже максимально близки, почти одно целое, сцепившиеся в объятиях. Капитано хочет ещё. Он невыразимо сожалеет... обо всём. О том, что, пересёкшись, их с Тартальей пути расходятся. О том, что короткие мгновения чувственности и свободы – это не данность, а одновременно неожиданный дар и очередное проклятье. О том, что видит эту улыбку, очаровательную в своей искренности, в последний раз.        Капитано хотел бы забрать Тарталью с собой. Если бы ему было, куда идти, кроме предписанного финала.        В тишине, которая не кажется Капитано гнетущей, он медленно выходит из Тартальи и укладывается на спину рядом. Закусывая губу, Тарталья приглушённо стонет, и тут же ёжится от накатившего холода. Он старается привести мысли в порядок, но тело продолжает мелко подрагивать, явно не желая лишаться тепла. Капитано готов поклясться, что в промежуток времени, когда его голова достигает подушки, разум пронзает сразу тысяча истошных неразборчивых голосов. Ночью это особенно трудно. Его павшая родина в лице таких же павших соратников скорбит по утраченному будущему.        Капитано хочет ещё немного покоя, финальную передышку, и потому слегка бесцеремонно, но привычно для Тартальи, хватает того за руку и заставляет почти улечься поверх себя, второй рукой крепко обняв того за плечи. С готовностью, с новой вспыхнувшей радостью, Чайльд ответно прижимается к Первому Предвестнику крепче, расслабленно прикрывая глаза и прислушиваясь к ощущениям в своих изнывающих мышцах. Он судорожно выдыхает, и тут же ловит себя на очередной мысли, что не хочет конца этой ночи, он чувствует, что до рассвета осталось так мало. Поддаваясь этому унынию, он издаёт какой-то еле слышный жалобный звук, и с нежностью проводит ладонью по груди Капитано, ловя его сердцебиение. От чего-то Чайльд чувствует, что в этот раз он будет скучать сильнее обычного. И вроде давно мог привыкнуть к тому, что их встречи нечастые, но чем больше Капитано рядом с ним – тем больше Тарталья в нём нуждается.       Он вдруг порывисто приподнимает голову, и кончиком носа ведёт по линии челюсти Капитано, здесь же и целует, медленно, нежно, и снова, и ещё раз. А затем, колеблясь лишь миг, вновь поддаётся своей наивности, и шепчет Первому Предвестнику на ухо:       – ...если я точно не смогу с Вами, скажите... скажите, Вам обязательно нужно уходить? – Чайльд машинально прижимается ещё крепче к Капитано, утыкается носом в его шею, и приобнимает за неё. – ...я всё понимаю. Но так хочу, чтобы Вы остались.       Капитано делает глубокий вдох и задерживает дыхание, вновь чувствуя ласковые прикосновения. Ему тяжело осознать, что это и правда происходит – что и без того тяжёлому сердцу биться ровно всё труднее. И Капитано напрягается всем телом, но не от сказанных слов.       Его наполняет злость, адресованная не Тарталье, а самой судьбе, распоряжающейся его жизнью. Судьба издевается над ним, то лишая всего, то преподнося нечто сверхценное для подобия жизни, полного пролитой крови и непроглядной тьмы.        И Капитано понимает, что ошибается. Нет смысла жаловаться на судьбу, когда он знает своего врага в лицо. Будь враг на небе, на земле или под землёй, Капитано бросит ему вызов.       Он не злится на судьбу. Он благодарен ей за этот подарок. И судьбу он выбирает сам.       В повисшей тишине Капитано поднимает руку, стягивает с себя маску, и откладывает её в сторону. Это так просто сделать, но сколько последствий ложится на плечи Капитано вместе с этим движением. Тарталья задерживает дыхание, сердце его пропускает гулкий удар, и связных мыслей в его голове не остаётся. В полумраке он плохо видит лицо, которое желал увидеть годами – но начинать рассматривать он не стремится, не позволяет себе. Чайльд боится разрушить этот хрупкий момент внезапного доверия, так это и ощущается. Но думать о своих дальнейших действиях слишком долго ему и не приходится.       Капитано больше не имеет права проиграть. Он обязан вернуться. Он столько всего обязан, но не хочет более думать и притягивает Тарталью к себе. Их губы соприкасаются, и вместе с тем Капитано сразу давит, моментально вжимает Тарталью в подушку, нависая поверх и крепко сжимая в руках. Тарталья издаёт короткий, тихий стон, полный одновременно удивления и желания. Глаза его закрываются сами собой, а нечто внутри него вспыхивает, разгорается, охватывает пламенем всё изнутри, мурашками бежит по коже, да так, что немеют кончики пальцев. Через движения губ и языка Капитано безмолвно говорит обо всём ранее невысказанном. О том, как жаль ему расставаться, о том, как сильно он хотел бы никогда не выпускать Тарталью из своих рук. О том, как в этот самый миг Капитано хочет жить. Жить – и смело разделить все чувства, больше не желая отгораживаться ни маской, ни собственным долгом. Тарталья судорожно, задыхаясь, как может, как умеет, отвечает на поцелуй. И вкладывает в него всего себя, свою горящую душу и свои пылающие чувства. Чайльд сам становится целым чувством, чистым рефлексом, он без остатка отдаёт себя Капитано снова. И с отчаянным желанием зарывается пальцами в его волосы, тянет ближе к себе, тихо простанывает вновь. Обнимает за шею, жмётся ближе, всеми способами стремясь донести свою просьбу.       В этих звуках и поцелуях мало места для похоти, они куда больше полны этой взаимной тягой, какую не выразить словами, этим отчаянием, какое у каждого своё, но сейчас они находят в нём единение.       Капитано никак не насытится долгим и таким желанным поцелуем. Он так легко может Тарталью если не задушить, то испугать, но в ответной отдаче не чувствуется подобного. Словно дорвавшись до чего-то, строго себе же запрещаемого, Капитано чувствует удовлетворение и правильность. В его поцелуе постепенно злое и отчаянное рвение сменяется на нечто едва ли не ласковое. Он не знает, способен ли на ласку в принципе, но теперь откровенно наслаждается влажными прикосновениями губ. Тарталья идеален для него. Тарталье даже объяснять ничего не нужно – тот, будто бы, сразу понял и почувствовал нужное настроение.       Медленно и нехотя оторвавшись от желанных губ, Капитано убирает волосы в сторону, и светящееся льдом окно прекрасно освещает его лицо.        – Гляди же теперь... – немного отстранённо, но смиренно говорит Капитано, и лицо его спокойно, но голос немного теплеет, – ... Чайльд. Я давно себя не видел.        Ему нечего добавить в этот несомненно неловкий для самого Капитано момент. Но он убеждён, что так лучше. Так правильней. И зеркалом для Капитано теперь служит Тарталья, чьи эмоции он так же смиренно желает увидеть. Выдыхая после, несомненно, самого чувственного поцелуя в своей жизни, от которого губы у Тартальи теперь горят, он медленно открывает глаза. Он смотрит в лицо Капитано, и холодный свет подчёркивает все его черты. Тарталья смотрит в его лицо, исчерченное следами проклятия, тёмные полосы с синими переливами, они выглядят непривычно, непонятно, они напоминают о Бездне. Тарталья смотрит на отчётливые шрамы – отпечатки битв и войн, через которые прошел Первый Предвестник.       Тарталья смотрит в его лицо, и отчётливо понимает, что не видел никого красивее и ничего прекраснее.       Вдруг встрепенувшись, Чайльд спешит прервать затянувшуюся паузу, переживая, что Первый Предвестник неверно её расценит – но вряд ли подобное его может волновать. Тем не менее, Тарталья, поднимая ладонь, аккуратно, почти бережно кладёт её на щёку Капитано, мягко очерчивая большим пальцем выступающий контур одного из шрамов, и шепчет тихо, без утайки и стеснения:       – Вы прекрасны.       И тянется к его губам вновь, касаясь их своими, целуя, всё так же чувственно и нежно, расписываясь под своими словами, сказанными сейчас, и сказанными до. Любя так, как дважды полюбить уже не получится.       Капитано закрывает глаза, тут же подхватив рыжий затылок ладонью и не позволяя отстраниться. Для него слишком нова такая реакция, он не привык видеть ничего, кроме страха, при взгляде на то, как преобразила его коснувшаяся Бездна. Но Тарталья очевидно искренней реакцией даёт ему возможность прикоснуться к недоступному и незнакомому проявлению чувств. На которые откликается собственное на износ работающее сердце, убеждая, что нет ничего в мире правильней, чем целовать и крепко держать в руках этого самого мальчика, подстроившегося, как часть единого целого. А, может, и созданного таким для столь чужеродного миру Капитано.        Почти не размыкая губ, он хватает Тарталью покрепче и переворачивается обратно на спину, заставляя того лечь поверх себя. Мягкая постель приятно обволакивает, но не клонит в сон, и теперь Капитано, оторвавшись от губ, обеими руками гладит великолепное полностью обнажённое тело Тартальи от рёбер до бёдер. Он хочет запомнить эти ощущения, эти глаза, имевшие неосторожность так на него смотреть. И Капитано молча улыбается, хоть и не способен на большее, чем довольную усмешку на отвыкшем от эмоций лице.       Тарталья тут же озаряется ответной улыбкой, широкой и искренней. Он не хочет думать о рассвете, не хочет думать об их разлуке – теперь он не сомневается, она будет тяжелее всех предыдущих вместе взятых. Сегодня они пересекли очередную незримую черту из множества меж друг другом, это даёт Тарталье сил, сил бороться, если понадобится, за собственные чувства. Но сейчас он так не хочет. Сейчас он хочет смотреть на улыбку Капитано, в его глаза, красивее каких не видел, и на его лицо, стремясь запомнить каждый шрам и отметину – от меча или Бездны. Он хочет запомнить каждую деталь, чтобы не забывать.       Ведомый своим гулко бьющимся сердцем, Тарталья теперь обеими ладонями обхватывает лицо Капитано, рассматривая уже без всякого стеснения – в его глазах нет любопытства, он лишь любуется. Запоминает.       – ...может, это и к лучшему, что Вы раньше при мне маску не снимали, – хмыкает он вдруг. – Боюсь, тогда бы я докучал Вам ещё сильнее.       Капитано не верит, что так бывает. Собственные же ощущения от прикосновений Тартальи, чувства, которые они вызывают, доказывают обратное. Он без понятия, может ли он любить так, как об этом пишут в поэмах, и подходят ли они с этим чудесным мальчиком под лирических героев. Но Капитано чувствует, он уверен, что ему это нужно.       – Мальчишка... – хмыкает он на откровенные комплименты, но верит в искренность и тянет Тарталью ближе к себе.       Тарталья тихо смеётся, и вновь жмётся к губам Капитано в поцелуе, целиком наслаждаясь своим новым правом. Но не увлекается – через миг отрывается, глядя тому прямо в глаза, и вкрадчиво, уверенно шепчет:       – Вы всегда возвращались победителем. И в этот раз управитесь быстро. Я знаю это, и верю в Вас. И буду очень ждать.       Капитано полностью обнимает его плечи рукой, огромной на фоне тонкого и стройного Тартальи, и почти вынуждает того улечься на себя. Он будто бы слышит, как неугомонный рыжий мальчик продолжает бормотать что-то радостное и влюблённое дальше. Вскоре – совсем неразборчиво, устав, расслабившись и пригревшись. Затем Капитано слышит только интонации, сменяющиеся на выравниваемое дыхание, которое приятно щекочет шею.       Капитано обрёл счастье в шаге от конца своей долгой и безрадостной жизни. Он видел это много раз. Как бравые смелые воины, его соратники и братья по оружию, откровенно делились мечтами о возвращении домой, о семье или о воссоединении с семьёй. Капитано понимал эти мечты, но не разделял. Он не может назвать Снежную домом, ведь его дом остался в руинах, но теперь он хочет вернуться сюда. Он не может назвать Тарталью семьёй, ведь оба они невероятно далеки от понятия тихого счастья и взращивания потомства. Но к Тарталье он хочет вернуться.       Капитано видел, как эти же бравые воины, так смело мечтавшие, падали на землю замертво. Их покой он поклялся сохранить взамен на отнятые мечты. Но теперь мечта есть у Капитано. Он просто хочет вернуться.       Очередная бессонная ночь подходит к концу, и впервые Капитано не желает, чтобы она кончалась. Но он не собирается оставлять мечту чем-то далёким, утешительным. Зависящим от воли небес. Капитано намерен действовать, и он заставляет себя аккуратно подняться, стараясь не потревожить сладкий сон свернувшегося на постели Тартальи. Капитано старается даже не смотреть на него лишний раз, чтобы не сбиться с намеченного пути.       Только он может достигнуть задуманного. От Тартальи требуется лишь дождаться. Тарталья обещал.       И лишь когда все быстрые армейские сборы и приготовления окончены, Капитано позволяет себе насладиться картиной. Он накрывает Тарталью одеялом, но задерживает руку, облачённую в когтистую перчатку, на его плече. Маска так и лежит около подушки, а Капитано не может оторвать взгляд.       Он хочет запомнить это. Разметавшиеся рыжие волосы на белой подушке. Подрагивающие от каких-то неспокойных грёз длинные ресницы. Безмятежную тишину утра, и все слова, сказанные накануне. Капитано хочет запомнить это не как мечту, но как цель.       Он наклоняется ещё ближе, губами почти касаясь уха Тартальи, и едва слышно шепчет слова, которые не сказал ранее, ведь не хотел давать пустых обещаний.       – Я вернусь к тебе.       Капитано обещает ему. Капитано обещает себе. С первым лучом солнца он покидает свой дом.

* * *

      Он не вернулся.       Сколько прошло? Две недели, месяц? Чайльд в любом случае сбился со счёта после первой недели. День за днём он тренируется, оттачивает свои навыки до совершенства, улыбается своим соратникам. И не находит себе места, утопая в гнетущих, тревожных мыслях.       Он плохо спит, ведь по ночам, без всей дневной суеты, переживания за Капитано накидываются на него особо агрессивно. Первый Предвестник всегда справлялся с поставленными задачами быстрее остальных, в его навыках и подходах никто не сомневается. Но в этот раз что-то пошло не так – Тарталья почти уверен в этом, пусть и успокаивает себя собственной верой в Капитано. Тот справится, и скоро, совсем скоро вернётся.       Он не возвращается. Закаты сменяют рассветы, привычная рутина утомляет быстрее обычного, дни превращаются в бесконечную серую вереницу, пропитанную острой тревогой. Недобрым предчувствием. В глазах родных Тартальи очевидное беспокойство – он всё так же улыбается им, только, быть может, чуть менее ярко, чем обычно, и говорит, что всё в порядке. Что это временно. Это временно, и скоро пройдёт, потому что Капитано скоро вернётся.       Снежная – родина Чайльда, здесь его семья, здесь вся его душа. Но сердце его тянет на чужбину, тянет и болит.       Он даёт себе ещё немного времени, себе, и своей вере в Первого Предвестника. Ведь случается что угодно – откуда Тарталье знать? Вышестоящие Предвестники молчат. Молчит и Царица. А Тарталья продолжает ждать.       Ещё один бесконечный день за ещё одной бесконечной ночью он ждёт. Ждёт до тех пор, пока это слово не теряет смысл в его голове, а концепция ожидания не перерастает в удушающую пытку.       План в его голове выстраивается быстро, и Чайльду плевать на его осуществимость и реальность – он своего добьётся.       – ...нет. Это мой окончательный ответ. Твоя затея глупа и бессмысленна, но, что более важно, она опасна.       Тарталья не сводит прямого уверенного взгляда с Царицы, лишь хмурится чуть сильнее. Привыкший покорно склонять перед ней голову, и ловить каждое её слово, он никогда раньше не смотрел на неё так. С вызовом. Она тоже это видит. И в ответ нежные черты лица её заостряются, в холодных глазах сверкают осколки льда, но это не длится дольше секунды.       – ...я не могу так больше рисковать, ты должен это понять, – вдруг тише произносит она, и лёд в её глазах тает, уступая место нежности, сочувствию и неизведанной печали.       Кажется, чему-то ещё, но Тарталья не может прочесть, и продолжает упрямо молчать, не собираясь отступать. Его очередное недоброе предчувствие ему кричит – Царица явно знает что-то важное, и она явно понимает что-то большее, ведь глаза её становятся печальнее с каждой секундой, пока она смотрит на него.       – Аякс, – совсем уж тихо и мягко произносит она. – Ты должен мне верить. Тебе туда... не нужно.       – Почему нет? – даже слишком резко выдаёт Тарталья, чувствуя, как злость и боль разгоняют адреналин по венам.       Он с силой сжимает кулаки и зубы, но по-прежнему не собирается отступать. От него точно ускользает важная деталь, его держат в неведении, и это злит его чуть ли не сильнее, чем сам запрет.       Царица молчит пару долгих мгновений, прежде чем устало, глубоко вздыхает, и переводит опечаленный взгляд в высокое окно. Голос её звучит по-прежнему тихо, но теперь как-то сухо и смиренно:       – Ты не дождался нового собрания. Там бы и услышал всю информацию, но я... – она вновь возвращает к Тарталье взгляд, полный всё той же странной печали. – ...чувствую, что ты заслуживаешь знать сейчас. И от меня.       Тарталья нервно сглатывает, и всё пламя гнева, обиды и боли, охватившее его тело, потухает, сменяясь знакомой леденящей тревогой. В которой есть примесь мерзкого, самого отвратительного чувства. Тарталья ощущает страх.       – Это был выбор Первого Предвестника. Ты знаешь, я предоставляю вам свободу в важных личных решениях. И это было важно для него, – Царица печально улыбается, замолкая на пару секунд, будто подбирая слова.       Будто решая за Тарталью, готов ли он к тому, что услышит.       – Война в Натлане окончена, он этому поспособствовал. И там же и остался.       – Что? – Тарталья озадаченно распахивает глаза. – Я не...       – ...Аякс, он сейчас не жив, и не...       – Что?! – вновь, уже громче перебивает Тарталья, и шатко отступает назад.       Он не верит услышанному. Он не хочет, и не собирается. Сердце в его груди бьётся так отчаянно, будто желает раскрошить рёбра. Он сбивается на шумное дыхание, и пелена заволакивает его взгляд. Царица поджимает губы, вновь тяжело вздыхая, и голос её звучит будто сквозь толщу воды:       – ...для начала выслушай меня.       Тарталья судорожно набирает воздуха в грудь, пробегается языком по пересохшим губам, старается игнорировать стук в висках. Боль грызёт ему горло, царапает грудную клетку, лезет под кожу, она толкает совершить нечто необдуманное. Он закусывает губу, на миг прикрывая глаза, выдыхает, и склоняет голову. И слушает. И Царица рассказывает.       О жестокой, неравной войне, о страданиях народа, о помощи Натлану в этой битве, оказанной Первым Предвестником, о Царстве Ночи, и о богине смерти. О том, что для Натлана Капитано стал героем, и о том, что душа его и разум более не здесь.       – ...но зачем? – шепчет Тарталья, вопрошая скорее в пустоту. – Зачем?       Он до крови кусает губу. Его веки обжигает, из глаз хотят пролиться слёзы той боли, для которой так мало места в человеческом теле. Он им не позволяет. Его злоба на бессердечие судьбы оказывается сильнее, она плещется в его помутневших глазах, от неё сердце бьётся оглушающе быстро, резко, до тупой боли в центре груди. Реальность размывается.       – ...не мне о том судить, – выдыхает вдруг Царица. – И не я должна рассказывать тебе о его мотивах.       Тарталья вскидывает на Царицу взгляд, полный дикого отчаяния. Она в ответ глядит с тоской и сочувствием. Вновь глядит так, будто всё понимает. Тарталья считает иначе. Он чувствует, что в своей обезумевшей боли он одинок.       – Я отправлюсь в Натлан, – с нажимом, сквозь зубы, проговаривает он.       – Аякс, он...       – Я должен. Это важно для меня, лично.       Предприняв последнюю попытку, Царица вновь улыбается столь же печально.       – Пусть так.       Уже открывая рот для новой атакующей реплики, Тарталья так и замирает, осознавая ответ Царицы. Он добился. Но только не того, на что рассчитывал в конечном итоге.       Благодарно склоняя голову, Чайльд разворачивается. Он отправится сегодня же. Прямо сейчас.       Голос Царицы заставляет его замедлить уверенный шаг:       – ...твоя вера нерушима. Не теряй её.       Чайльд едва оборачивается через плечо, и безмолвно, кратко кивает, а после покидает зал Царицы.       Он не потеряет. Он уже пообещал.       Дорога в Натлан проходит удушающе, под стать этому региону. Тарталье не нравится это жестокое солнце, не нравятся изрисованные непонятными символами и узорами горы, ему не нравятся улыбки и смех местных. Они простые люди, война окончена, они имеют право быть счастливыми... Такой ценой, какую сами не осознают.       – Оставьте меня, дальше я сам, – вполоборота бросает Тарталья своим подчинённым.       Немногочисленный отряд покорно расходится, они улавливают настроение Предвестника, и явно не испытывают восторга от нахождения в Натлане. Тарталья и сам хочет вернуться в Снежную поскорее. Он хочет вернуться не один.       Они прибыли к полудню, и вынуждены были не привлекать лишнего внимания – это стало единственным условием Царицы. Тарталья и сам не хочет внимания натланцев, он здесь за другим.       И нужный путь отнимает у него почти весь день, просторы вокруг становятся ещё более удушающими и надоедливыми. Солнце печёт ещё сильнее, в горле пересыхает, и жжёт глаза. В других обстоятельствах Тарталья, привыкший к самым разнообразным условиям, не обратил бы никакого внимания на климат.       Но когда Чайльд, преодолев бесчисленные ступени, тяжело выдыхая, и чувствуя чужеродное здесь дуновение ледяного ветра, отрывает тяжёлый взгляд от земли, он понимает – Натлан он ненавидит всем своим сердцем.       В безмолвном отчуждении, отрешённый и отсечённый от внешнего мира, скованный вечными льдами, впереди стоит каменный трон. Тарталья замирает на месте, лишь сейчас всецело ощутив накатившую вдруг слабость.       Он медлит, не решается сделать шаг, будто стоит ему приблизиться – и все его страхи воплотятся в жизнь. Как жаль, что Тарталья не властен над реальностью, не зависящей от его страхов.       На негнущихся ногах Чайльд медленно поднимается по ступеням. Здесь нет пения птиц, сюда не доносится смех жителей, празднующих окончание войны. Здесь только звенящая, ледяная тишина, разрезаемая редкими, печальными завываниями холодного ветра. Тарталья вдыхает его глубоко, моментально чувствуя, как лёгкие сжимает ледяными когтями – от холода, или всепоглощающей боли, он не понимает. Но он продолжает двигаться вперёд.       До тех пор, пока не упирается в нижнюю ступень перед возвышением. Тарталья смотрит на него. Наконец они встретились вновь.       ...и Чайльд желает пробудить вулкан, пролить лаву и кровь, сжечь Натлан, забрать жизни в ответ, взамен вручив свою боль от утраты. Повинным или невиновным – не имеет никакого значения. Быть может, лишь так он хоть немного заполнит эту сосущую пустоту, кровоточащую бездонную дыру, целую бездну в центре своей груди. Лишь так, нещадно проливая кровь, свою и чужую, он сможет забыться, лишь увидев боль и страх в глазах причастных, он сможет выдохнуть свободно.       Но боль никуда не денется, итог не изменится. А Капитано... точно хотел не этого.       Тарталья поджимает губы, делая неровный шаг на первую ступень. Он нервно зарывается пальцами в волосы, тянет их, и губы его искажаются в кривой, невесёлой ухмылке.       – ...ты так хотел лучшего для других. Но как же ты сам?       Он не услышит ответ. Только эхо собственного голоса оседает в ушах, и порыв холодного ветра оглаживает его лицо.       – ...а я?       Чайльд поднимается ещё выше. Так медленно, словно надеется, что стоит ему приблизиться к Капитано, и этот бредовый сон рассеется. И они проснутся солнечным утром в Снежной, в одной постели, в тёплых объятиях друг друга.       Но с новым шагом ему становится лишь холоднее.       – У тебя были причины, верно? – кусая губы, шепчет Чайльд. – Ты ведь... расскажешь мне? Да?       Маска Капитано отливает холодным светом, отражая вечный лёд, и ветер треплет мех на его плаще. И даже грудь его вздымается от дыхания, медленно и спокойно. Вся его застывшая величественная фигура выглядит так, будто он сейчас поднимется.       Будто прижмёт Тарталью к себе и скажет, что им пора домой.       Но вновь один только холодный ветер, взметнувший волосы Тартальи, служит ему собеседником.       – Ну же, вставайте... – шепчет Чайльд, останавливаясь перед Капитано.       Он быстро-быстро моргает, и натянуто улыбается, протягивая руку вперёд, и подрагивая всем телом. Кончики его пальцев касаются холодного металла маски Первого Предвестника.       – ...всё позади. Вы справились со своей миссией, мы уже можем... отправиться домой.       Немая тишина и вой ветра оглушают Тарталью. Он опускает ладонь, и улыбка сползает с его лица. Бесконечная бездна усталости и бессилия затягивает в себя всё: гнев, обиду на судьбу, злобу на богов. Она меняет всё на тянущую, режущую боль в груди, зудящую настолько, что хочется грудь расцарапать. Лишь бы выдрать, выскребсти из себя глупое сердце, однажды решившее полюбить.       Но Тарталья так не может. Не может, и не имеет права.       С тяжёлым вздохом он опускается на ступень подле Капитано, и устремляет взгляд на горизонт. Солнце скоро начнёт садиться. Люди, закончив праздновать и улыбаться, разойдутся по домам. Многие уснут в кругу семьи, кто-то – в объятиях любимых. Многие ли из них будут думать перед сладким сном о том, что жертвой для их счастья стал не просто благородный чужеземец, подоспевший вовремя? То был такой же человек, имевший право любить и быть любимым.       Особенный человек... Не для всех них, очевидно. Они не вспомнят. А Тарталья не собирается забывать.       – Думаю, Царица за меня переживала, – вдруг горько усмехается он. – Не пускала к тебе. Но вот я здесь. А как иначе? Мы ведь должны были увидеться. Мы ведь... должны быть рядом.       Слова даются Чайльду с неимоверным трудом, будто лёд сковывает горло, будто когти его тянутся к самому сердцу. Он вновь судорожно выдыхает.       Как же он хочет броситься на шею Капитано, прошептать, что ждал и верил, как никто другой, но ведь это не изменит ничего. Сколько слов он ему хочет сейчас сказать, но ведь они так и повиснут без ответа в этой холодной тиши.       Но, быть может, Капитано услышит его? Услышит, и не подаст виду – как он часто делал. И Чайльд говорит.       Слова льются сами собой, сопровождаемые ветром. Он вдруг чувствует, что ему это необходимо, что ему это важно – сказать вслух о том, как ждал и верил. Как много они должны ещё успеть, этой зимой и следующей. И как семья Тартальи переживает, и как ждёт Царица... Как ждут те, многие другие, верные подчинённые Капитано. Больше всех ждёт сам Тарталья.       Он начинает вдруг запинаться, и слова, кажется, путаются меж собой, теряя всю связность. Но не теряя своей сути.       А затем он прижимается щекой к колену Первого Предвестника, и закатное солнце становится свидетелем всех его ранее непролитых слёз.       Он плачет навзрыд, не стесняясь, что безмолвные льды, отражающие эхо его горя, его осудят. Слёзы катятся по щекам, жгут искусанные в кровь губы, капают на холодный камень. Он плачет так, как никогда в этой жизни не плакал, да и не умел так вовсе. Горячие слёзы быстро холодеют под ветром, что с новой силой лижет щёки и треплет волосы, словно пытаясь утешить. Он не отнимет и части этой муки, но Тарталье всё равно будто бы становится легче.       Режущая боль постепенно сменяется тихой печалью. Он плачет даже тогда, когда слёз уже не остаётся, а в горле пересыхает, когда становится ещё холоднее, а горизонт украшают далёкие яркие звёзды. В какой-то момент Чайльд отстранённо думает о том, как они красивы. И о том, что хотел бы разделить их красоту с Капитано.       Но не так, не таким образом. Они оба заслуживали иного.       – ...хотя мне всё равно здесь не нравится, – хрипло шепчет Чайльд, едва размыкая губы, и тихо-тихо посмеивается. – В Снежной ярче звёзды. И полярное сияние... Мы на него вместе посмотрим однажды.       Чёткое утверждение повисает в воздухе, а Чайльд, глядя в далёкое небо, думает, что так и будет. Обязательно.       Он проводит подле Капитано всю ночь.       А с первыми рассветными лучами, морщась от боли в затёкших мышцах, кое-как поднимается на ноги. Безучастно осматривается, словно пытаясь сбросить с себя ледяное оцепенение. Утро забирает таинство ночи, возвращая к жизни всё спящее.       Тарталья оборачивается на Капитано.       Его фигура всё так же ужасно идеальна в своём безмолвии. Ни лучи рассвета, ни неустанный ветер не потревожат его покой.       Чайльд, пошатнувшись, ступает к нему. В его голове нет былых мыслей, его разум и сердце полны опустошения. Не болезненного, но безудержно печального.       Он медлит лишь пару мгновений, прежде чем решает не отказывать себе в столь необходимом желании. Тарталья опускается на колени к Первому Предвестнику, жмётся к нему боком, уютно сворачивается, ровно так же, как много раз делал раньше. Как делал в их последнюю встречу.       Он закрывает глаза и прячет лицо в чёрном меху плаща Капитано, цепляется за него пальцами, словно стремится спрятаться от пронизывающего ветра или от всей несправедливости мира. И ему становится спокойно. От того, что телом он чувствует дыхание Капитано. Медленное, размеренное, умиротворённое...       Тарталья ведь никогда не видел его спящим, всегда засыпая раньше него, и просыпаясь позже. Но теперь Тарталья может наблюдать. И его собственное сердце, кровоточащее и болезненно дрожащее, лишь сейчас успокаивается, подстраиваясь под расслабленный, мерный ритм дыхания Первого Предвестника.       Чайльд утыкается носом в его шею, и выдыхая, шепчет совсем тихо:       – Я знаю, ты вернёшься ко мне.       Его изувеченная надежда, продираясь сквозь путы отчаяния, ищет свободу. Не менее безудержно, чем боль, что стремится затянуть Тарталью обратно в бездну.       Но сейчас, крепко прижимаясь к своей первой и последней любви, ловя его дыхание, и согревая своим собственным, он очень хочет надеяться. Надеяться и верить. И ждать. Потому что любит.       Движимый этим ярким проблеском чувств, разгоняющих его ужасы и страхи по углам, он аккуратно, совсем немного, приподнимает маску Капитано, и невесомо прижимается губами к его губам.       Он чувствует дыхание – нерушимо спокойное, холодное. Словно неживое. Он знает, что это не так. И он отдаёт своё дыхание – горячее, пылкое, как вся его надежда и вера. И шепчет в холодные губы:       – Ты вернёшься, а я обязательно дождусь тебя, Траин.       Ему самому пора возвращаться. Он обещал не задерживаться. И он уходит, в последний раз оборачиваясь на Капитано.       На Первого Предвестника Снежной. На своего великого воина, каких сильнее не встречал. Важнее которого более не отыщет. На человека, занявшего собой всё его сердце. На своего возлюбленного Траина.       Аяксу никогда не познать тайн небес и не постичь замысла богов, ему неведомо будущее, но ему хватит сполна любви в своём сердце, чтобы знать, что он дождётся.       Он обязательно дождётся его.