Sonata nocturna//Ночная соната

24 июня 1977 г.

Дождь лил как из ведра. Был шторм. Это напомнило ему о последнем сладком поцелуе с Сириусом Блэком. Но неконтролируемая ярость стерла это воспоминание из его памяти. Было просто нужно следовать за запахом отца. Он был тем человеком, которого он больше всего презирал до поступления в Хогвартс. И тот, которого он любил больше всех. Даже с проклятиями. Даже если он использовал cruciatus, silence и petrificus. Даже несмотря на пинки, удары и многочасовое голодание. Даже в ярости и боли Ремус думал, что нет никого сильнее отца. Он любил его. Потому что долгое время он был единственной семьей, которая была у Ремуса. Он вспомнил, как мать пела для него. Он вспомнил звук смеха, когда Лайалл вернулся домой и поцеловал его. Он помнил гордость, которую испытывал, когда обнимал его и спрашивал, сколько плохих парней отец поймал. — Я обещаю тебе, Ремус, что позабочусь о том, чтобы ничто не могло причинить тебе вреда. И Ремус поверил ему. Он верил каждому его слову. Пока счастливые дни не закончились. Именно с этим обещанием он впервые обнаружил, что люди лгут. Лайалл попытался выследить Сивого. Он как раз собирался его поймать. Перед тем как наступит полнолуние. Его отца не было дома. Его не было, когда пришли монстры. Он пытался спрятаться, потому что так сказала ему мама, именно это она просила его сделать, пока ее убивали. И его там не было. Когда он прибыл, было уже слишком поздно. Крик. Он кричал, раздираемый болью. Так долго, что Ремус все еще хранил этот звук в своей памяти. Звук человека, который был сломлен потерей. — Ты в безопасности, ты в безопасности, любовь моя, — всхлипывал он, держа сына на руках несколько дней спустя. Потому что единственным облегчением, которое он нашёл, было то, что его сын, его любимый и единственный сын, остался жив. И, возможно, этого было бы достаточно для Лайалла Люпина. Пока в следующее полнолуние он не узнал о ликантропии Ремуса. И все пошло прахом. В доме появился алкоголь, потому что только так отец мог смотреть на Ремуса. И он почти предпочитал, чтобы все было именно так. С пьяным было легче иметь дело. Когда он был пьян, его магия была неуклюжей. Он бы не стал мучить его проклятиями, потому что едва мог их произнести. Нет. Когда он был пьян, отец бил его, кричал на него или бросал в него одну из стеклянных бутылок, пока она не разбивалась, и мужчина не начинал плакать. Этот человек плакал каждый день, вспомнил Ремус. Каждый день с тех пор, как мама была растерзана монстрами. В течение многих лет. Все те годы, что они жили вместе. Он был жалким человеком. «Презренный и жалкий», — подумал Ремус с волчьей злобой подстегивающей каждое его движение, когда он преследует свой след, как охотник свою добычу. В его памяти сохранились скудные воспоминания об отце, которым он когда-то гордился, отец, который казался ему сильным и добрым, слишком долго превращался во что-то сломленное и презираемое. И все же Ремус любил его. Слишком много времени. Даже когда он больше не был счастлив в этом чертовом домике в сельской местности после своего первого полнолуния. В этом месте он понял, что любовь — странная и извращенная вещь. Потому что Ремус помнил. Он помнил, как сидел с ним за столом, кушая. Он помнил, как укрывал его одеялом, когда отец засыпал после слез. Он помнил, как слушал биение его сердца и держался за него, потому что боялся остаться один в этом мире. И каждая из этих вещей больно врезалась в его память. — Это ты должен был умереть вместо нее, — эхом отозвались в его сознании слова отца, его пальцы на шее. Руки Ремуса вцепились в запястья отца, пытаясь оттолкнуть от себя, отчаянно пытаясь вдохнуть, пытаясь выжить. — Это было в целях самообороны, — объяснил ему Дамблдор на следующий день. Ремус не двинулся с места от входа в дом. — Умер? — Ты бы хотел, чтобы это было так? — спросил старик. — Я не знаю, — ответил дрожа мальчик. — Он пытался меня убить. — Да, так и было. Ремус молчал. — Люди слабы, Ремус, — объяснял ему Дамблдор, присаживаясь рядом. — Когда они ломаются… иногда они не находят способа пережить боль и только учатся причинять боль снова и снова, забывая, что когда-то любили нас. Но во всем этом нет твоей вины. Это никогда не могло быть твоей виной. Малыш кивнул. Но он знал. Он знал, что это была его вина. Сначала он сломал ему руку. Чтобы тот отпустил его. Лайалл Люпин закричал от боли. — Кусок дерьма! — заревел мужчина. Но испуганный ребенок потерялся в волчьей ярости. Ярость, от которой закипала кровь. Второе, что он сделал, это сломал ему ребра, когда отец набросился на него. Он не прикасался к нему. В этом не было необходимости. Магия волка ответила ему. Он сжал руку в кулак и, прежде чем смог приблизиться, услышал звук ломающихся костей Лайалла. Он с ненавистью и отчаянием смотрел на него с пола, где корчился от боли. И волку это понравилось. Потому что во взгляде был страх. А волку так хотелось вызвать у него все больший и больший страх. — Маленький ублюдок, — выплюнул Лайалл. — Нет, — прошептал мальчик холодным тоном. Ремусу понравилось. Альбус Дамблдор, должно быть, увидел это в его взгляде. — Лайалл Люпин совершал ужасные поступки, Ремус. Но он никогда больше не сможет причинить тебе боль. Это была первая ложь Дамблдора. Потому что в течение следующих нескольких лет призрак отца в воспоминаниях причинял ему боль снова и снова.

***

Ремус нашел его. Он жил вдали от людей. В хижине, слишком похожей на дом в сельской местности. Вокруг никто не жил. Никто не придет на помощь. Никто не сможет его спасти. — Лайалл. Отец. Первый человек, которого он ненавидел. Он был уверен в этом. Он был пьян. Запах был повсюду. Вокруг него были разбросаны пустые бутылки. Он выглядел намного старше, чем парень мог бы представить. И он был слаб. Он задавался вопросом, как этот человек когда-то был близок к убийству, будучи таким слабым и жалким. Он узнал его. Конечно, он узнал его. — Ты. — На лице отразилась гримаса презрения. — Ты, — повторил Ремус пустым голосом. Мужчина крепко зажмурил глаза, преследуемый образом Ремуса посреди бури. Он почувствовал, как вокруг него вспыхивает магия. Как будто он годами позволял ей тлеть в своем существе. Когда он открыл глаза, то бросил на него взгляд, полный ненависти и злобы. — Маленький отвратительный монстр. — Ты — то, чего я больше всего стыжусь в жизни. — Чертов ублюдок… я должен был убить тебя в тот день. Ремус ловил каждое слово. Не двигаясь с места. Не меняя выражения лица. Не отвечая ни на что из того, что он ему говорил. Тогда Лайалл все понял. Причина, по которой его сын стоял перед ним. — Ты пришел, чтобы убить меня. Ремус не ответил. — Ты выглядишь как она… даже будучи чертовски отвратительным монстром… ты все еще выглядишь как она. — Ужасная улыбка появилась на лице отца. Он пытался игнорировать болезненное биение его сердца и все возникающие у него вопросы. — Сделай это, — прошептал отец другим голосом. Без презрения, пренебрежения или жестокости. Это была мольба, наполненная отчаянием. Это было так просто. — Avada kedavra. Произнести убийственное проклятие. Пути назад уже не было. На него падал дождь. Больше не будет поцелуев под дождем. Только безмолвный холод смерти.