After dark

Мы сидим за гладким, белым квадратным столом. Его поверхность кажется прохладной на ощупь, а ровные края формируют чёткие линии. Свет, падая на него, делает белизну стола слепящей, почти стерильной. Под нами жёсткая черно-белая плитка. Глянцевые квадраты выложены в правильный узор, который кажется монотонным и даже неуютным. Атмосфера на меня давит, она липкая и неприятная, словно тяжёлая ткань, наброшенная на плечи. Она вязкая, она душит, и каждый вдох кажется затруднённым. Время – обманчивая река. Иногда она несется водопадом, иногда плетется ленивым ручейком. И вот, кажется, будто я знаю этого парня целую вечность. Его смех, его манеры, даже то, как он неловко взъерошивает волосы – всё это кажется таким знакомым, таким… моим. Но стоп. Пять дней. Всего пять дней прошло с тех пор, как наши пути странно и случайно пересеклись. Пять дней – это ничто, миг в бесконечности, но для нас это целая эпоха, полная спонтанных разговоров, взглядов, брошенных украдкой, и ночных бесед, когда слова сплетались в нити доверия и понимания. Но реальность жестока. Меня бьет холодная волна осознания. Мы стоим на краю пропасти. Один неверный шаг, одно мгновение – и всё может рухнуть. Нас отделяет лишь тончайшая грань от небытия, от мрачной бездны, где гаснет свет. И это осознание давит на грудь, словно каменная глыба, заставляя сердце бешено колотиться. Я смотрю на него – на его хрупкую, уязвимую красоту, на его глаза, в которых отражается тревога. Желаю ли я ему победы? Этот вопрос встает передо мной, словно призрак, терзающий мою душу. Я должен желать ему успеха, триумфа, всего самого лучшего, ведь так принято. Но внутри меня поднимается бунт, протест против этой несправедливости. Победа одного в нашем случае равносильна поражению другого, а значит, возможно, смерти. Я не могу желать ему смерти, даже ради собственного выживания. Это было бы предательством всего, что нас связывает. И я понимаю, что и он чувствует то же самое. В его глазах я вижу отражение собственных противоречий, тоску по мирным временам, страх перед будущим. И этот взаимный страх рождает во мне странное, мучительное желание – чтобы ничего не происходило. Я не хочу страдать без него, не хочу тащить на себе груз его потери, не хочу ощущать холод одиночества в мире, где мы так быстро нашли друг друга. Всё началось с огня. С дурмана, который затуманивал разум и раскрашивал мир в яркие, нереальные цвета. Наркота – скользкий путь, и я, ослеплённый их мимолётной сладостью, не заметил, как ступил на эту тропу. Эйфория, как коварная сирена, заманила меня в свои объятия, и в её мерцающем свете я увидел его. Он был таким же пленником этой тьмы, но в его глазах горел огонь – огонь, который манил меня, словно мотылька на пламя свечи. И как в тумане, я начал привязываться к нему – медленно, но неумолимо.Я никогда не говорил ему об этом, слова казались лишними, неуклюжими в нашей реальности. Но я видел, что он догадывается. Он показал мне, что любовь – это не только секс и влечение, что она может быть многогранной, нежной, глубокой и исцеляющей. Он был моим светом во тьме, моим спасением от самого себя. Реальность врывается в нашу жизнь холодным ветром. Завтра всё может закончиться. Завтра один из нас выйдет отсюда, получив свою долю, свою награду – эти 45,6 миллиарда вон. И тогда – что? Мы расстанемся, как корабли в ночи? Один из нас вернётся домой, к привычной жизни? Может, и не домой. Может, будет бродить в одиночестве, вспоминая всё, что было. Может, будет пытаться понять, что делать с этими деньгами, что делать с этой пустотой. Я не хочу в это верить. Я цепляюсь за каждую минуту, проведённую рядом с ним, словно за последнюю соломинку. Я отказываюсь признавать, что наша история может так закончиться. Но чем больше я пытаюсь оттолкнуть этот мрачный прогноз, тем сильнее чувствую, как страх сжимает моё сердце, как тоска проникает в каждую клеточку моего тела. Завтра, возможно, станет концом всего, что мы создали, концом нашей реальности. И это – самое ужасное, что я могу себе представить. Чёрные смокинги, идеально выглаженные, словно нас только что достали из химчистки. Ирония судьбы: нас, измождённых и выжатых, нарядили, как марионеток для торжественного представления. На груди, слева, приколоты наши номера – три цифры, словно штрих-код на товаре, подчёркивающие нашу обезличенность, нашу принадлежность к этой бесчеловечной игре. Каждый номер – словно клеймо, выжженное на коже, напоминание о том, что мы здесь не люди, а просто участники. Зачем, скажите, зачем я согласился на это? Этот вопрос проносится в голове, но ответа нет. Остаётся лишь горькое осознание, что назад пути нет, и мы застряли в этой ловушке. В наших глазах – пустота. Не та безмятежная пустота, что бывает перед сном, а выжженная, словно пустыня под палящим солнцем. Мы замучены, мы устали от постоянного напряжения, от страха, от неопределённости. Кажется, что силы покинули нас, что мы просто тени, бредущие по сцене, нарисованной кем-то другим. Нам приносят это дорогое меню, напечатанное на плотной бумаге с золотым тиснением, и говорят заказывать всё, что душа пожелает. Всё. В этом одном слове – вся абсурдность этой ситуации. Мы, почти мёртвые от усталости, можем заказать любой деликатес, любую роскошь. Но разве это имеет значение, когда внутри ничего не осталось? Но вот, словно по щелчку пальцев, происходит перелом. Я надеваю розовые очки, и вечеринка начинается. Я делаю глубокий вдох, стараясь унять дрожь в голосе. Натягиваю улыбку, как маску, стараясь скрыть бурю эмоций, клокочущую внутри. Но она едва ли способна скрыть правду – мои глаза предательски наполняются слезами, готовыми вот-вот пролиться. Я стараюсь изо всех сил сдержать этот поток, не показать свою слабость в этот момент. И вот, с неуверенной, натянутой улыбкой, я начинаю разговор, зная, что каждое произнесённое слово может стать последним: "Эй, Су Бон," - мой голос звучит немного хрипло и неестественно, но я стараюсь придать ему беспечности. "Завтра уже всё закончится, ты готов уйти домой с такой огромной суммой денег?" Я хочу понять, что он чувствует, какие мысли роятся в его голове, но я также боюсь ответа, боюсь услышать то, что подтвердит мои самые мрачные предчувствия. В этот момент, словно по невидимому сигналу, в комнату входят солдаты, неся последний ужин. Роскошный. Индейка, румяная и аппетитная, горы разнообразных салатов, вызывающих тошноту своим обилием, и вино, льющееся по фужерам, словно кровь, налитая для последнего тоста. Танос, словно не замечая моей натянутой улыбки и моего нервного состояния, спокойно берёт кусок птицы, накалывает его на вилку и отправляет в рот. Он медленно, тщательно разжёвывает, словно дегустирует, а не пытается утолить голод. Он не торопится, он демонстрирует полное спокойствие, и это спокойствие раздражает меня больше, чем любой крик. Наконец, проглотив пищу, он переводит на меня холодный, проницательный взгляд и произносит: "Да, готов. А что? Ты рассчитываешь на победу?" В его голосе нет ни капли сомнения, ни тени волнения. Слова звучат сухо и цинично, словно он ведёт расчёт, а не беседует с человеком, которого, казалось бы, знает. Он играет со мной, как кошка с мышкой, наслаждаясь моим замешательством. Я делаю глубокий вдох, пытаясь сохранить самообладание. Я смотрю в его глаза, и понимаю, что он лжёт. Он действительно не готов уйти. Нет, на самом деле… ни капли не рассчитываю. Ведь этот сукин сын возможно сделает всё, чтобы меня прикончить. Я могу это не ожидать. Я знаю, что он не пощадит меня, что он приложит все усилия, чтобы уничтожить меня, и это знание режет меня, словно бритва. И всё же, несмотря на это, я не могу отвести взгляд от крестика на его шее. Этот символ – такой противоречивый, такой нелепый на его груди, после всего, что мы пережили. Мы переступили все возможные нормы морали, и этот крестик – словно упрёк нам обоим. Но всё же, есть в нём что-то величественное, какая-то странная притягательность, даже после того, как мы сжевали на пару весь экстази, который он там хранил. Я смотрю на еду, на эту гору роскошных блюд, на курицу, на салаты, на всё это, и меня тошнит. Не от вкуса или вида, а от всей этой ситуации, от бессмысленности происходящего. Я с силой бросаю вилку и нож на тарелку, отчего раздаётся неприятный звон, прорезающий тишину. Я опускаю руки на лицо, пытаясь скрыть свою слабость, свою боль, своё отчаяние. Но сквозь пальцы прорываются слёзы, обжигая кожу. Холодные металлические кольца на моих пальцах, словно ледышки, скользят по мокрому лицу. Я не могу, блять, себя контролировать. Я больше не хозяин своему телу, своим эмоциям. Я чувствую, как меня тошнит, как подкатывает ком к горлу. Я хватаю бокал с вином, подношу его к губам и залпом выпиваю всё до дна. Алкоголь обжигает горло.Я наливаю ещё, и ещё, словно пытаясь утопить свой страх, своё отчаяние. Я хочу опьянеть, хочу забыться, хочу хоть на миг перестать чувствовать. Су Бон поворачивает ко мне голову и задаёт этот вопрос, до боли фальшивый, до костей пронизывающий своим цинизмом: "Эй, всё хорошо?" Я вытираю слёзы тыльной стороной ладони, делаю глубокий вдох и пытаюсь собраться. И как всегда, как это делаю в такие моменты, я вру. Я лгу ему, я лгу себе, я лгу всему миру. Я улыбаюсь, но эта улыбка – не более чем кривая гримаса, скрывающая истинные чувства. "Нет, нет. Всё хорошо", - говорю я, стараясь придать голосу непринуждённости и уверенности. "Всё хорошо", - повторяю, пытаясь убедить себя, что всё в порядке, что я сильный, что я справлюсь. Внезапно, словно громом среди ясного неба, раздается крик Су Бона. Он бьёт руками по столу, и звук посуды, звенящей от удара, наполняет комнату напряжением. Его спокойствие, его цинизм – всё это словно исчезает, уступая место вспышке гнева и раздражения. Он кричит на меня, называя по имени, словно пытаясь достучаться до меня, вырвать меня из этой апатии. "Блять, Нам Гю. Скажи, что с тобой происходит!" - его голос звучит резко и требовательно. "Я догадываюсь, но хочу услышать это от тебя". Я делаю глубокий вдох, стараясь успокоиться. Взгляд Таноса прожигает меня насквозь, и я понимаю, что больше не могу лгать, не могу притворяться. Я решаю открыть ему свое сердце, обнажить свои истинные чувства, хотя это и страшно. "Знаешь, Танос," – мой голос звучит тихо, но каждое слово произносится с глубокой искренностью. "Знаешь, что ты мне пиздец как нравишься". Я признаю это, как нечто само собой разумеющееся, хотя ещё недавно я сам пытался это отрицать. Я признаю, что он не просто противник, что он не просто соперник. "Я не хочу умирать ради тебя, я не хочу, чтобы ты умирал ради меня," – продолжаю я, пытаясь донести до него всю глубину своего отчаяния. "Я хочу, чтобы ты сейчас держал меня за руку. Мне одиноко, я будто наедине с собой, будто сейчас между нами стена". Я делаю ещё один вдох, глядя прямо ему в глаза, и задаю этот вопрос, такой неожиданный, такой нелепый в нашей ситуации: "А сейчас ответь на то, что я попрошу. Когда мы переспали...? Это было по любви?" Су Бон смотрит на меня, словно на сумасшедшего. Но потом, он, кажется, понимает мою отчаянную попытку найти правду. Он делает глубокий глоток вина, словно пытаясь собраться с мыслями, и наконец произносит это одно слово, чёткое и громкое: "Да". После признания, после того "Да," которое словно открыло дверь к правде, я чувствую укол ревности, который прорывается наружу, несмотря на всю серьезность ситуации. Я не могу сдержать этот вопрос, который мучает меня, словно заноза: "Тогда зачем ты подкатывал к девушкам?" - Я ставлю локти на стол и скрещиваю ладони, стараясь скрыть свою неуверенность. Су Бон закидывает ногу на ногу, и отвечает: "Ты же знаешь, не могу без женского внимания". На самом деле, мне было неприятно видеть его с другими, может, это и прозвучало дико. – думаю я про себя, стараясь подавить этот ревнивый порыв. Я осознаю, что моя ревность – это ненормально, что я не имею права контролировать его жизнь. Я не хочу нарушать его личное пространство, но хочу с ним быть постоянно. Это моё желание, которое противоречит всякому здравому смыслу, но с которым я ничего не могу поделать. Внезапно, парень поворачивает ко мне голову, и в его глазах мелькает какая-то странная смесь любопытства и ожидания. Он задает вопрос, который висел в воздухе с самого начала нашей беседы: "Что между нами?" "Любовники, вынужденные быть врагами. Вот так легко и просто". Танос внезапно меняется, словно что-то тронуло его внутри. Он предлагает мне, казалось бы, немыслимое: "Нет, если тебя как-то обижает то, что я заберу всю сумму, то я могу ничего не забирать". Я не могу сдержать своей радости, но я также понимаю, что это предложение ничего не меняет: "Но... я же говорил, что уже не могу без тебя..." Су Бон, словно прочитав мои мысли, указывает сначала на ножик, который я держал в правой руке, а затем на своё сердце. А затем показывает на свой нож и на моё сердце. Я сразу понял, к чему идёт дело. Лучше так, чем никак. После немого согласия, после этого трагического решения, повисшего в воздухе, я задаю последний вопрос, словно пытаясь оттянуть неизбежное: "Я к тебе или ты ко мне?" Танос, словно повинуясь некоему внутреннему порыву, подзывает меня к себе жестом. Его взгляд полон печали, но в нём также есть какое-то странное спокойствие, словно он уже всё решил и принял свою судьбу. Я не спорю, я повинуюсь. Я встаю и, крадучись, прячу металлический нож в рукаве, словно это не оружие, а просто какой-то мелкий предмет, который нужно спрятать от посторонних глаз. Я присаживаюсь на его бёдра, лицом к нему, и смотрю в чёткие, резкие черты лица. Он – безумно красив, и в этот последний момент я стараюсь запомнить каждую линию, каждую морщинку, каждый оттенок его глаз, словно делаю фотографию, которую буду хранить вечно. Я хочу сохранить этот образ в своей памяти, чтобы не потерять его даже в смерти. Сначала мы крепко обнимаемся, словно пытаясь впитать в себя тепло и любовь друг друга. Мы прижимаемся друг к другу, словно хотим слиться в одно целое, словно хотим остаться вместе навсегда. Затем он крепко меня целует, и этот поцелуй – не просто прощание, а выражение всей той любви и страсти, которую мы не успели прожить. В этом поцелуе – всё, что мы хотели друг другу сказать, всё, что мы не успели сделать. И вот, одновременно, мы поднимаем ножи, и, словно по невидимому сигналу, втыкаем их друг другу в самое сердце. Боль пронзает меня, словно удар электрическим током. Я чувствую, как моё тело наполняется жизнью, а затем – как оно начинает угасать. На его белой рубашке, словно багровая роза, распускается красное пятно, и тело не подаёт каких-либо признаков жизни. Он – мёртв, но, кажется, я чувствую его присутствие, словно его душа всё ещё рядом со мной. Я чувствую, как мои глаза медленно закрываются, и я падаю на его хрупкое плечо, словно ища последнего пристанища. Я чувствую, как моё тело становится тяжелым, как жизнь покидает меня. Я чувствую, как я уношусь в бездну, как исчезаю в небытие. Но в этот момент я не чувствую страха, не чувствую отчаяния, я чувствую лишь покой и умиротворение. Я умираю рядом с ним, в его объятиях, и это – моя победа.