Дьявол... Чудовище...

От лица Полины… Я просыпаюсь в мокром поту. Встаю, прислушиваюсь к радио-няне: тихо. Смотрю на часы — пять утра. Поднимаюсь с постели, надеваю линзы, брюки, рубашку, выхожу в коридор и бреду в ванную. В доме тихо. Я вспоминаю те дни, когда бродила здесь с огромным животом, мечтая, что скоро обниму своего сына. Вспоминаю, как пекла печенье, как сидела в саду под раскидистой яблоней, как читала книги и старалась не думать о том, что ношу ребёнка, не зная, кто его отец. Мне было до такой степени стыдно перед Лёшей, перед собой и перед всеми, кто нас окружал, что моя беременность и не могла протекать нормально. Я словно носила в себе бомбу с часовым механизмом. Представляла, как мой сын родится, и муж всё поймёт. Они с Яром слишком разные, чтобы можно было хоть чуточку сомневаться. Я думала, что Турбинов вышвырнет меня с младенцем из дома сразу, как увидит его. Я встаю под струи воды и закрываю глаза. Вспоминаю роды. Тот момент, когда мне показали моего ребёнка. В маленьком, красном, заплывшем комочке трудно было не узнать черты Дронова: я сразу узнала. И его нос, и губы. И только потом, в палате, когда отёчность с лица Славика сошла, я поняла, что черты Ярослава ещё больше очевидны. Мой сын был похож и на него и на меня но на него больше всего, и также на тысячи других младенцев: губки бантиком, светлые волосы, пока ещё светлые глазки но у моего по-жизни от природы будут светлые серо-голубые глаза как небо, как у Яра, только не прищуренные — круглые, большие как у меня. Я отметала в тот момент любые мысли о своей обречённости. Старалась не думать о том, что спустя год их схожесть с Яром станет для всех очевидной, а спустя десяток лет — несомненной. Стоило мне только подумать о той блондинке, которую я застала в его квартире, как понимание того, что я ему не нужна, выходило на первый план. Я делаю воду горячее и вспоминаю тот момент, когда Лёша в первый и последний раз посмотрел на ребёнка. Трудно сейчас сказать, понял он, или нет. Скорее всего, не понял. Но я тогда выдохнула. Эгоистично, подло, облегченно выдохнула, радуясь тому, что повешу на шею супруга чужого малыша. Мне тогда трудно было соображать трезво, я просто искала очередную отсрочку для приближающейся беды. Я выхожу из ванной, бросаю взгляд в зеркало. Шрам на груди напоминает о пуле, которую всадил в меня отец моего ребёнка. Я кутаюсь в полотенце и думаю о том, что моё разоблачение уже не за горами. Нужно действовать, нужно хвататься за любую возможность, нужно бежать. — Ярослав Юрьевич! — Останавливаю я Дронова, когда он спускается в столовую, чтобы выпить кофе перед поездкой в офис. — Да? — Оборачивается он. — Доброе утро. — Выдавливаю я, прижимая его сына к груди. — Доброе Оля. — Мужчина улыбается и тянет уже руки и забирает у меня сына. — Кто это тут у нас? Мой будущий богатырь, Славка. Соскучился по папе. Он кружит его, щекочет носом, целует ручки, и малыш издаёт бурлящие, визгливые звуки радостно смотря на своего отца и улыбаясь. Меня буквально парализует от этого зрелища. Ощущение такое, будто Славик залез в клетку с тигром, и зверь вылизывает его, раздумывая, не съесть ли мальца на завтрак. Яр крепко с любовью обнимает сына, прижимает к себе и целует. А мальчик трогает его лицо и волосы, что вызавает у блондина умиление и смешки. — Я люблю тебя сын… И наконец вспомнив обо мне, он сверкнул на меня своим серым прищуренным взглядом. — Что вы хотели Оля? — Отвлекается Яр. — Мы можем сегодня поехать в парк? — Спрашиваю я, набравшись смелости. — Погода чудесная. Говорят, в парке будет детская программа. Конечно, нам ещё рано для таких мероприятий, но длительная прогулка, яркие краски, атмосфера — это ведь всё развитие для мальчика, вы же понимаете? Он хмурится. Плохой знак. У меня сводит запястья, кончики пальцев жжёт под его проницательным взглядом. Наконец, Дронов бросает взгляд в окно и говорит: — Погода сегодня действительно замечательная. Тепло и солнечно. — Пожимает плечами. — Пожалуй, да, стоит съездить. — Одаривает меня полуулыбкой. — Дела подождут, съезжу-ка я с вами, для меня нет ничего важнее моего сына. — О… — Вежливо улыбаюсь я, пытаясь скрыть за улыбкой досаду. — Это прекрасно. Мой план затеряться в толпе и сбежать от охранников проваливается с треском. — Вы уже завтракали? — Интересуется у меня Яр. — Да, час назад. — Отвечаю я. — Ну, ладно. — Кажется, огорчается он, но тут же его глаза вспыхивают надеждой: — Может, просто кофе? Со мной за компанию? — Нет, спасибо. — Отказываюсь я, принимая из его рук малыша. — Мы тогда пока пойдём, переоденемся и соберём сумку со всем необходимым. — Отлично. — Улыбается Яр, подаётся вперёд с широкой улыбкой, давит на нос моего сына, как на кнопку, и говорит: — Пип! Славик радостно взвизгивает. — Пи-и-ипип! — Повторяет Дронов. Славик заливается наивным детским восторгом, а я не отвожу от чудовища своих глаз. — По-о-оп! — Снова жмёт на «кнопку» Ярослав. И расплывшись в улыбке от реакции мальчика, тоже хохочет. — Пи-пип-по-бо-боооп! — Играет он голосом, нажимая на нос мальчика несколько раз. Ребёнок подпрыгивает в моих руках, ярко реагируя на эту игру, а Яр смотрит на него с обожанием и целует в лоб. У меня мурашки бегут по коже от этого зрелища. Оно… оно какое-то неправильное. И чувства, которые я испытываю, глядя на них, неправильные тоже. Мне так плохо и так хорошо, что на глаза наворачиваются слёзы. — Ладно, мы пойдём. — Хрипло говорю я. — Ваш кофе остынет Ярослав Юрьевич. — Да. — Кивает он, возвращая лицу серьёзность. Одёргивает ворот рубашки и удаляется в столовую. Мне приходится продышаться, чтобы прийти в себя.

***

Через час мы уже гуляем по парку. Яр толкает коляску, я иду рядом. Солнце искрится на его бледной, молочной коже и ярко вспыхивает белизной на ровных зубах, когда он улыбается. Дронов красив как чёрт, и все встречные девушки задерживают на нём свои взгляды, но смотрит он только на макушку сына. Изредка наклоняется и говорит ему: — А вот там лошадки, а это клоун. — Показывает вдаль. — Гляди, Слава, а там сладкая вата, тебе её пока нельзя. «Почти семейная идиллия», — думаю я. Если бы не двое шагающих рядом с нами охранников, и не моя чёрная ненависть к убийце моего мужа, то нас можно было бы счесть за счастливую семейную пару, мирно прогуливающуюся по парку средь бела дня. — Ему не жарко? — Интересуется Яр, останавливаясь и поправляя капюшон комбинезончика сына. — Погода обманчива. — Напоминаю я. — На солнце кажется, что тепло, но стоит дунуть ветру… — Вам, наверное, тяжело без очков? У вас ведь плохое зрение, да Оля? — Спрашивает Яр, выпрямляясь и смотрит мне прямо в глаза. — Что… Ой. — Меня вдруг резко окатывает тревогой: забыла сегодня утром надеть очки. — Я забыла их дома… — Оправдываюсь я. Мне кажется, что моё лицо начинает покрываться пятнами. Очки не только часть моего нового образа, позволяющая изменить внешность, но и часть моего прикрытия. Человеку с плохим зрением явно неуютно было бы прогуливаться без очков, и он бы сразу ощутил дискомфорт от восприятия окружающей картины. Всё вокруг было бы размытым, а я, идиотка, даже не заметила, что забыла их дома… Я судорожно начинаю придумывать ответ, но меня вдруг спасает чей-то голос. — Яр? — Этот голос женский. Мы оборачиваемся, но не сразу понимаем, кому он принадлежит, потому что охранник успевает преградить дорогу. — Яр! — Повторяет незнакомка. — Всё нормально, Семён, отойди. — Говорит Дронов. И я вижу, как меняется его лицо. Оно становится каменным, холодным, настороженным. Пальцы блондина добела впиваются в ручки коляски и на лице собирается хмурость. — Яр… — Делает вперёд шаг пожилая женщина, едва охранник отходит в сторону. Я молчу, Дронов тоже. Незнакомка по очереди окидывает взглядом его, затем меня, а потом останавливается на ребёнке. Её брови медленно ползут вверх, рот удивленно приоткрывается. — Здравствуй, мама. — Хрипло говорит Ярослав. — Яр, а это…? — Вопрос замирает на её губах. — Ольга Владимировна, побудьте со Славой. — Просит он, разворачивая коляску ко мне лицом. — Конечно… — Киваю я и сажусь на корточки перед сыном. — Давай отойдём, — просит он женщину, которую только что назвал мамой. Указывает рукой в сторону, но так и не касается её локтя, словно боится обжечься. — Яр, но… этот ребёнок, это… — бормочет женщина, не отрывая взгляда от моего сына. — Он твой? У тебя родился… Я беру погремушку, показываю малышу, но в этот момент тоже смотрю лишь на неё: на её лицо с глубокими, сухими морщинами, на неопрятную одежду, на пожелтевший синяк под глазом и спутанные волосы с проседью. Они очень похожи с Яром. Я узнаю его глаза, его губы. Всё такое же, только без присущей мужчинам жёсткости в чертах. А ещё женщина выглядит очень усталой, даже замученной. И рядом с холёным, статным сыном смотрится убогой старушкой. — Давай отойдём, пожалуйста. — Просит он, наконец, отважившись коснуться её плеча. И женщина смотрит на его руку, как на ядовитую змею. — Я не могу до тебя дозвониться. — Упрекает она. — Я знаю. — Отвечает он, пытаясь развернуть её так, чтобы она перестала смотреть на внука. — Я поставил блокировку на твой номер. — Но почему?.. — Не спрашивай, ты и так знаешь. — Но я… но мы… — она всплескивает руками. — Посмотри, как ты живёшь! У тебя всё есть! У тебя жена, ребёнок, которых ты скрываешь от нас! Мы ведь… мы твои родители! Дронов бросает на нас растерянный, горький взгляд и снова вонзается глазами в лицо матери. У него вид загнанного в ловушку, раненного зверя. — Всё, что я вам должен был, как родителям, я вам уже вернул. — Но тех денег было недостаточно! — Женщина буквально вцепляется пальцами в лацкан его дорогого пиджака. — Посмотри, как ты живёшь, у тебя же всё есть! Тебе жалко для матери?! — Мне жалко для него! — Грубо говорит он и срывает с себя её руки. Женщина отшатывается назад, смотрит на него с разочарованием. — Он — твой отец. — Скрипит она, точно старый табурет. Снова тянет к нему руки. — Ты же знаешь, он болен. Он может умереть… — По её щекам скатываются слёзы. — Он сам не придёт и никогда не попросит. — Я перечислил полмиллиона ему на лекарства, мам. Полмиллиона! — Рычит Ярослав, хватая её за запястья. — Куда ушли эти деньги? Скажи мне! Скажи! — Ярик, ты же его знаешь… — Пищит она, кривя лицо. — Знаю. Поэтому и проверил всё до копейки. — На его лице отображается нечеловеческая боль. — Он два месяца пропивал деньги, которые я перевёл ему на лечение, мама! Пока он ссался под себя, ты была нужна ему. Зачем? Чтобы попрошайничать у меня. Как только ему стало легче, он снова вернулся к своей прежней жизни. Бухло и шлюхи, бухло и шлюхи, мама. А ещё тумаки, которые он щедро раздаёт тебе в благодарность за твою верность, да? — он рывком притягивает мать к себе и склоняется над её лицом. — Что это? А? Что это на твоём лице? За что он тебе опять вмазал? За твою покорность, за холодный ужин, а, может, просто за то, что ты дышишь, а?! — Прекрати… — корчится она. — Я тебе сто раз говорил! — Продолжает Яр, краснея от злости. — Я умолял тебя уйти от него, но ты продолжала бегать за ним, подтирать ему задницу, подставлять другую щёку после каждого удара! — Он переходит на шёпот. — Тебе было плевать на всех. На своего сына плевать. Потому, что этот старый козёл для тебя единственный свет в окне. — Он качает головой и трясет своими светлыми волосами. — Он будет убивать тебя, а ты будешь улыбаться и говорить, какой он хороший, мама. Ты святая великомученица? Да? А я вот нет. — Он отпускает её руки. — И денег больше никаких не дам. Пусть сдохнет, он заслужил. Может, ты хоть выдохнешь и заживёшь, наконец, спокойно! Женщина молчит секунду, а затем с размаху влепляет ему пощёчину. — Не зря он считает тебя ничтожеством и вообще я рожать тебя не хотела, хотела аборт сделать да денег на то время не было! — Цедит она, оглядывая его с ненавистью. — Ты как сыр в масле катаешься, тебе что, денег жалко для отца, который столько всего для тебя сделал?! Дронов усмехается и медленно качает головой. — Увы мама нравится тебе это или нет, я родился и живу на свете. И мне тебя жалко, — и, подумав, добавляет снова: — Мама. — Ты бессовестный, — плачет она. Я вдруг понимаю, что женщина пьяна. Её покачивает. — А отцу спасибо скажи. — Говорит Яр, делая шаг в сторону. — Он действительно много сделал для меня. Научил выживать. Он отходит от неё, и она бросается за ним: — Яр! Ярик, сынок! — Но между ними встаёт охранник. — Ах, ты, подонок! — Визжит она, потрясая кулаком. — Неблагодарный щенок! — Идёмте. — Он берёт коляску и уводит нас дальше по аллее. Крики и брань продолжают раздаваться в спину. — Простите за эту сцену Оля. — Тихо произносит чудовище. — Ничего страшного Ярослав. — Выдыхаю я. Мы идём по парку, и я не могу думать ни о чём другом, кроме судьбы Дронова. Чудовищами не рождаются, ими нас делает жизнь. И мне впервые становится его жаль. После прогулки я усыпляю Славика. Останавливаюсь у окна в детской и смотрю, как во двор въезжает тонированная иномарка Ирины. Охранники пропускают её, и машина следует прямо в гараж. Я перекладываю ребёнка в кроватку и долго обдумываю: что будет, если спуститься в гараж, сесть в её машину и выехать? Пожалуй, никто и не заметит, что за рулём другой человек. Нас с сыном выпустят, и мы помчимся навстречу свободе. Что если… — Оль ты кормила сегодня малого? — Отвлекает меня от мыслей шёпот Анны. — Да. — Киваю я. — Я составляю список покупок, — хмурится женщина, — мне показалось, что он хуже стал кушать, смесь будто совсем не убыла. — Да, возможно, у него хуже стал аппетит, — я пожимаю плечами, — может, из-за смены няни? Думаю, это нормально, и скоро всё наладится. — Ага. — Кивает она и делает пометки в блокноте. Через час Ирина и Яр на разных машинах покидают усадьбу. Наш день продолжается: мы играем, гуляем, кушаем — при всех на кухне и втихаря в моей бывшей спальне. А когда день подходит к концу, я укладываю сына спать, кладу радио-няню в карман, накидываю кофту и выхожу во двор. Прохладный воздух приятно холодит щёки. Я иду в сад, Граф бежит за мной. Мы прогуливаемся под яблонями, затем возвращаемся к веранде. Я сажусь на верхнюю ступеньку, пёс садится рядом. Кладу на него голову, и мы вместе смотрим на тёмное небо. Несколько дней без сигарет, а мне совсем не хочется курить — удивительно. — Вы, наверное, замёрзли. — Голос Яра заставляет меня вздрогнуть. — Ой, — оборачиваюсь я, — не заметила, как вы вернулись. — Ещё час назад. — Говорит он, накидывая на мои плечи свой пиджак. Пёс начинает кружить вокруг него волчком, а я понимаю, что тону в тепле ткани и в терпком запахе Яра, пропитавшем пиджак насквозь. — Слава… — начинаю я. У меня кружится голова. — Я к нему заходил. — Обрывает меня с улыбкой Дронов. Он садится рядом и упирает локти в колени. — Спит. — Да. — Отвожу взгляд. — Ещё раз простите, что испортил вам сегодня прогулку. — Вы не испортили. — Произношу я, понимая, что моё тело каждой клеточкой тянется сейчас к нему. — Мне жаль её. Вашу маму. Наши плечи соприкасаются, и моё сердце начинает стучать отчаянно. Ненависть, тлеющая внутри, обжигающая внутренности, куда-то на миг испаряется, а место ей уступает ощущение всепоглощающей, концентрированной нежности. Такой, что способна отогреть собой даже огромный ледник. — Это её выбор. — Печально говорит Яр. Я поворачиваюсь. Он выглядит безнадежно потерянным. Он — всё ещё тот блондинистый мальчишка, который пытался защитить мать от побоев отца, он всё ещё тот подросток, который ищет в себе силы противостоять несправедливости жизни. — Вы всё правильно сделали Яр. — Зачем-то шепчу я. Он тоже поворачивается и долго-долго смотрит на меня. А мне впервые не страшно, что он разглядит во мне Полину. Мне плевать, кого он там разглядит, мне так нужно сейчас его тепло, что аж всё тело судорогой сводит. — Вы — чудо. — Виновато произносит Яр. И вина его будто в том, что он никогда не сможет дать мне того, что я хочу. — Вовсе нет. — Едва слышно отвечаю я. И вдруг он наклоняется и прижимает к моему рту свои губы — жадно, отчаянно. И впивается пальцами в щёку так больно, будто пытается удержать меня над пропастью. А я сначала необратимо тону в этих чувствах, а затем с трудом отрываю губы, хрипло вздыхаю и смотрю на него. «Меня не надо держать. Я не твоя. Это не я Яр». — Простите… — Шепчу я. Вскакиваю, скидываю с себя его пиджак и убегаю в дом.

***

От лица Ярослава… — Прости меня. — Шепчу я, ложась в её постель. — Прости. Не знаю, что это, но я почти поверил, что она — это ты. Клянусь. Тот же запах, тот же взгляд, те же губы. Вкус. — Я закрываю веки и кусаю щёку изнутри до крови. — Я думал, что узнаю твой запах из миллиона, думал, что не перепутаю твой вкус ни с чьим другим. Я и не знал других. До тебя и не было никаких других. Никого не было. Моё сердце колотится, пальцы впиваются в простынь, а голова готова взорваться. Ощущение такое, будто кто-то специально выкачал весь кислород из комнаты. — До появления тебя я верил, что не способен испытывать никаких чувств — только боль. — Мой шёпот растворяется в тишине тёмного пространства комнаты. — А теперь я хочу просыпаться и чувствовать тебя рядом. Но не могу. Всё, что у меня осталось, это наш сын. Я винил себя, что не спас тебя, что не успел, считал, что мне не за чем больше жить, но он каждый день доказывает мне, что это не так. Смотрю в потолок, и тот будто опускается на меня всё ниже. — Прости, что я убил тех людей. Я тогда был безумен. Думал, что тебе станет легче, что мне станет легче, что я смогу вернуть тебя. — У меня челюсть сводит от боли, глаза заволакивает слезами. — Я не способен был здраво мыслить, не мог отпустить. Я знал, что Лёша вёл себя с ними некорректно, что хамил им, что оскорбил своими словами весь их народ, но я ощущал только свою вину. За то, что связался тогда с этими людьми, за то, что думал только о выгоде, хотя прекрасно понимал, что они не из тех, кто прощает даже малейшую оплошность. И я полагал, что умыв их в крови, я почувствую облегчение, но… этого не произошло. Боли стало только больше. Я стираю ладонями слёзы. — Прости, что плачу, как мальчишка. Но наш сын изменил меня, сделал уязвимым, сентиментальным. Я понимаю, что был для тебя настоящим монстром, но ты вернула мне человеческий вид. Ты вдохнула жизнь в мою пустую душу, научила чувствовать. Я позволил себе полюбить тебя, и… это было лучшим решением в моей жизни. Как бы я хотел всё исправить, Полина… — Я выдыхаю так, будто эти слова обжигают мои внутренности. — Мне так хочется быть с тобой, любить тебя снова, хочется попробовать заново, ты не представляешь… Мне так сильно этого хочется, что у меня реально едет крыша… Я открываю глаза лишь с рассветом. Не сразу понимаю, отчего проснулся. Не сразу соображаю, где нахожусь. Медленно поднимаюсь с постели, оглядываю комнату, затем свою мятую одежду. Засыпать здесь в рубашке и брюках стало плохой привычкой, скоро по отпечатавшимся на щеке наручным часам можно будет определять, во сколько я встал. Тяжело поднимаюсь с постели, поправляю покрывало и выхожу в коридор. Теперь, в полной тишине раннего утра, отчётливо слышу какие-то странные звуки. Стоны, всхлипы. Словно кто-то где-то скулит. Открываю дверь в детскую и вижу спящего Славика. Сын лежит в позе морского звезды, забавно раскинув ручки и ножки в сторону. Его животик поднимается и плавно опускается: он спит. Так откуда же доносятся эти жалобные стоны? Аккуратно прикрываю дверь и замираю у соседней двери. Прислушиваюсь, и вдруг звук повторяется. Он похож на скулёж или печальное стенание: то становится громче, то затихает. Словно кому-то там, за дверью, закрыли рот ладонью и не дают закричать. Я прислоняюсь ухом к двери и слышу какое-то копошение. — Нет… нет… нет… нет! — Нарастает крик. Не знаю, что со мной происходит, но я словно узнаю этот голос. Толкаю плечом дверь и врываюсь. Шторы закрыты, и в полутьме я не сразу понимаю, что вижу. Но спустя секунду глаза привыкают, и очертания лежащей на кровати девушки становятся чётче. — Нет! — Стонет она, тяжело выдыхая. Я подхожу ближе и наклоняюсь над её постелью. Простыня смята, одеяло перекручено в жгут, а её пижама промокла насквозь от пота. Девушка мечется, не в силах открыть глаза, и её лицо покрыто капельками пота. Сон словно специально изводит её, не отпуская. Я вижу, как прыгают её зрачки под веками, как шевелятся красивые губы, и снова слышу этот голос. — Нет, нет, нет… нет… — Рвано дышит она. Я опускаюсь ниже, но не решаюсь взять её за руку. Свет из коридора падает на её лицо, и меня завораживает это зрелище. Я вижу знакомую россыпь веснушек на носу и щеках. Вчера их не было, или не было видно под слоем макияжа, а теперь они на виду, и мне хочется поклясться, что я видел каждую из них раньше. У другого человека. — Мм… — Протяжно плачет она во сне. А я, как истукан, разглядываю мелкие шрамы на её лице. Неровности, стянутости на коже, тонкий рубец возле носа. Свет плавно перекатывается по её лицу, словно специально обнажая для меня все эти несовершенства. — Полина?.. — Выдыхаю я едва слышно, ошарашенный собственным открытием. И касаюсь пальцами её мокрой руки. У меня земля уходи из-под ног, голова идёт кругом. Что это? Что происходит? Кто она? — А? — Подскакивает она, выныривая из сна. Её пушистые ресницы дрожат на свету, и меня парализует от того, что я вижу под ними: мои любимые янтарные глаза, наполненные невинностью и смятением. У меня снова нестерпимо ноет в груди. — Что? Что вы здесь делаете, Ярослав Юрьевич? — Сглотнув, хрипит она. Отодвигается, ощупывает себя, тянет одеяло. — Вы… — Я облизываю пересохшие губы и поднимаюсь на ноги. У меня не получается оторвать от неё глаз. — Вы кричали во сне… Ольга Владимировна. — Простите. — Она отводит взгляд, прячет от меня своё лицо. Я киваю, заставляя себя выдавить хоть слово. — Если всё в порядке, я пойду. — Бормочу, пятясь к двери. Разворачиваюсь и ухожу. Мчусь в свой кабинет, вхожу внутрь и начинаю ходить из угла в угол. Что за чертовщина? Что происходит? Что это? Что я только что видел?! У меня кровь бурлит в венах от непонимания. Я всё ещё думаю, что схожу с ума. Останавливаюсь, упираюсь головой в стену. Дышу. Моя грудь вздымается высоко, воздух вылетает изо рта со свистом. Мне хочется вернуться и спросить её в лоб. Узнать, зачем она так поступила, что задумала, но я не могу. Вдруг это не она? Вдруг сочтет меня за безумного? А я такой и есть. Я — спятивший, обезумевший от горя псих, который гоняется за призраками. Мне самое место в дурке. Я пытаюсь отдышаться и вдруг замираю, потому что слышу её шаги по коридору. Она ступает мягко, но торопливо. Спешит куда-то. Куда? По звукам понимаю, что в ванную. Точно также она стучала однажды каблучками по каменному полу в ресторане, а я шёл по её следу диким зверем и сам не знал, зачем преследую. Припадаю к двери, прислушиваясь к её шагам, а затем, как в тумане, бреду к компьютеру. Сажусь, открываю программу и запускаю специальный раздел, который ранее в доме никогда не использовался: активирую камеру, встроенную в один из светильников под потолком. После расправы над подручными испанцев я долго не мог расслабиться и всё ждал, не придёт ли кто за мной. Нанял охрану, обнёс участок забором, велел нашпиговать весь дом камерами и датчиками слежения. После того, как мы встретились с их представителем и расставили все точки над «i», и после того, как я удовлетворился сведениями о том, что убийство Лёши — личная инициатива посредника испанцев в нашей стране, мы закрыли эту тему и разошлись. Опасность миновала, и о камерах я забыл. Поэтому теперь мне приходится немного повозиться, чтобы активировать одну из них, но как только изображение появляется на экране компьютера, меня словно прошивает током — такое потрясение я испытываю. Она раздевается спешно, будто боится куда-то опоздать. Дрожащими руками снимает очки, устраивает их на краю раковины. Снимает пижамные брюки. И я вижу, как подрагивают её плечи. Она всхлипывает. Затем девушка обхватывает пальцами низ кофты и резко тянет её вверх. Моё сердце проваливается в пятки, когда я вижу на её груди розоватый шрам. Моё дыхание сбивается. Я вскакиваю и отхожу от компьютера. Мне плохо, мне хорошо, я злюсь, и меня тошнит. Тело дрожит, будто в лихорадке, а перед глазами всё плывёт. Девушка снимает бельё, забирается в ванну и сжимается в комочек. Я смотрю, как она беззвучно рыдает, направляя себе в лицо струи воды, и медленно пячусь назад. Это не то, что я вижу. Это не может быть правдой. Это не оно. Не Она. Это… Господи… Я больше не могу дышать. Я её вижу, это Полина, это… Мои мысли путаются. Мне так страшно, так дико, так хорошо. И… И я ничего не понимаю. Что за бред? Девчонка воет, обхватив руками свои колени, а я выбегаю из кабинета и несусь не к ней, а почему-то в обратную сторону. Хватаю ключи, телефон, бегу в гараж. Завожу машину, открываю дверь с кнопки, охранники едва успевают открыть мне ворота, как я проношусь мимо них. — Алло, Артём! — Мой голос дрожит. — Просыпайся, твою мать! Артём, вставай, срочно найди мне любую информацию по Поповой Ольге Владимировне. Нет, меня интересует фото. Любое. Со школы, института, соцсетей. Любое реальное фото. И ещё. Свяжись с Фёдорычем, найди мне его даже из-под земли, у меня к нему разговор. Жду тебя в офисе. Я отбрасываю от себя телефон и бью ладонью по рулю. Чёрт! Мои пальцы дрожат, но я снова нащупываю телефон на сидении, поднимаю его и отыскиваю в справочнике номер следователя, который вёл дело об убийстве Лёши. Мне плевать, если придётся убить и его, но я должен знать, кого я, мать вашу, похоронил!

***

От лица Полины… Успокоившись, я переодеваюсь в привычную одежду, подхватываю пижаму и спешу к себе в комнату. По пути проверяю сына: тот ещё спит. Пользуясь моментом, старательно наношу на лицо тон и косметику, надеваю очки, расчёсываю волосы. Может, Дронов ничего и не понял в темноте, но я была на грани провала. А, значит, стоит поторопиться с приведением своего плана в действие. Когда Славик просыпается, я уже сижу рядом с его кроваткой. Мы совершаем все утренние процедуры, а затем спускаемся вниз. — Доброе утро. А где Ярослав Юрьевич? — Спрашиваю я у Аллы. — Уже умчал в офис, — сообщает она. «Отлично». Мы болтаем о погоде, обмениваемся ничего не значащими фразами, затем я развожу смесь, и мы с сыном поднимаемся наверх. Я оставляю бутылочку в детской, и мы удаляемся в спальню, где нам никто не может помешать. — Ты уже проголодался, мой сладкий. — Улыбаюсь я. Сын нетерпеливо теребит ворот моей рубашки. Я сажусь в кресло-качалку, устраиваю его удобнее на своих коленях, расстегиваю рубашку и обнажаю грудь. Малыш хватает её и принимается активно сосать. Минут через пятнадцать я меняю грудь. Мальчик кушает, а я глажу его светлые волосы и негромко напеваю песенку. Он улыбается мне, не отрываясь от груди, и меня это забавляет. Наверное, именно эта идиллия и заставляет меня потерять бдительность. Я не слышу, как во двор въезжает иномарка Ирины, не слышу, как она поднимается наверх и ищет нас по комнатам. Я поднимаю взгляд и замечаю её присутствие лишь тогда, когда она замирает в дверях с открытым ртом, а через секунду ошарашено произносит: — Это ещё что такое?! Меня на пару секунд охватывают смятение и ужас. — Это как понимать?! — Проморгавшись, взвизгивает девушка. Сын вздрагивает от её крика, отпускает сосок, и я сразу прихожу в себя. Лихорадочно прячу грудь под ткань рубашки и поднимаюсь с кресла. — Ирина Валерьевна… — Бледнея и заикаясь, произношу я. — Это что сейчас было? — Пятится она на шаг назад. — Ты что сейчас такое делала, я спрашиваю?! — Затем словно трезвеет и делает рывок вперёд. — Дай сюда, дай мне ребёнка! — Нет, — я начинаю судорожно покачивать малыша, — он только уснул, не надо, пожалуйста. — Закрываюсь от неё плечом, отворачиваюсь. — Давай сюда ребёнка, сумасшедшая! — Краснеет Ирина, протягивая руки. —Не знаю, что происходит, но не зря он велел мне вместо офиса сюда гнать, чтобы присмотреть за тобой! Больная! Ребёнка сюда давай! — Её длинные пальцы тянутся к моему сыну. Но я отворачиваюсь. — Не надо, я всё объясню. Я могу объяснить! Славик начинает ворочаться во сне, кряхтеть. — Сейчас тебе охрана всё объяснит! — Вспыхивает Ирина. — Сейчас я позвоню Яру, и он тоже тебе всё объяснит, мерзавка! Она разворачивается и спешит к двери. По моему телу пробегает дрожь. Нельзя этого допустить. Я делаю то, что кажется мне единственно верным на данный момент: кладу ребёнка на кровать, вынимаю свежие цветы из вазы, беру вазу за горлышко и выбегаю за девушкой в коридор. Её противные каблучки торопливо стучат по полу. — Ирина Валерьевна, пожалуйста, выслушайте меня! Но в этот момент её руке появляется телефон, она хочет набрать какой-то номер, и у меня не остается выбора. Я переворачиваю вазу, и вода выплёскивается на пол. Ирина начинает оборачиваться, чтобы понять, что это за звук, но не успевает — я обрушиваю вазу прямо на её затылок. — Прости… Хотя ты мне реально давно достала… — шепчу я, подхватывая её на руки. Девушка обмякает, её ноги подкашиваются, а глаза закатываются под веки. Я тяжело дышу, придерживая её за предплечья, а потом аккуратно опускаю на пол. Оглядываюсь, сглатываю, а затем беру Ирину подмышки и с трудом волоку в сторону кладовки. Надеюсь, мы не наделали много шума, и у меня на пути никто не встанет. — Прости, но другого выхода нет. — Бормочу я, затаскивая её в тесную комнатку без окон, заставленную всяким хламом. Опускаюсь на колени, обшариваю её карманы и нахожу в одном из них ключ от машины. — Спасибо, ты нам очень помогла. Забираю ключ, выхожу, запираю дверь на замок и бегу в свою бывшую спальню. Сын спит, лёжа посреди широкой кровати, он даже ничего не понял. — Мой хороший… — У меня перехватывает горло. Я начинаю метаться по комнате, не зная, как лучше поступить. — Мой маленький… Выбегаю, несусь в комнату для няни. Толкаю дверь, хватаю сумку, закидываю в неё вещи и беру телефон. Набираю номер Игната Фёдоровича. — Алло, дядь Игнат, — выпаливаю в трубку, едва он отвечает на звонок, — это я! — Мне звонил Дронов, что происходит, Поль? — Его голос звучит тревожно. — Что он сказал? — Я не ответил на его звонок. — Отлично. — Я пытаюсь отдышаться. Смахиваю рукой в сумку всё, что стоит на тумбочке. — Отлично! Дядь Игнат, бери скорее все документы, вещи и приезжай за нами! Машину останови, где договаривались. Поторопись, пожалуйста! — Что случилось, Поль? Что происходит? — Хрипло спрашивает он. — Мы бежим отсюда, Славик у меня! Это всё. Это наш единственный шанс, дядь Игнат, пожалуйста, не подведи… Я сбрасываю звонок и швыряю телефон в сумку. Забегаю в детскую, беру одеяльце. Всё, что нам необходимо, мы сможем купить, когда вырвемся отсюда, а сейчас главное — выехать за ворота. Мчусь в спальню, аккуратно поднимаю с кровати сына, кутаю в одеяльце, забрасываю спортивную сумку на плечо и бросаюсь к лестнице. Внимательно прислушиваюсь к звукам. Не хватало мне сейчас нарваться на кого-нибудь из персонала. Осторожно спускаюсь по ступенькам, вхожу в кухню и беру из подставки острый нож. Прячу его в сумку. Из коридора слышится голос Аллы, и я прижимаюсь к стене. Решаю рискнуть, и делаю рывок в сторону гостиной. Её шаги приближаются, поэтому мне тоже приходится поторопиться: покачивая малыша, я прячусь за деревянный уступ. Женщина, напевая под нос, проходит мимо нас и входит в кухню. Моё сердце колотится с бешеной силой, и его удары слышны, кажется, даже на улице, но, к счастью, мне удаётся пробежать незамеченной через гостиную к двери, ведущей в гараж. Я отворяю её и просачиваюсь внутрь. Свет загорается автоматически. Стены в гараже высокие, а в воздухе стоит холодный, влажный запах бетона, и он неприятно щекочет ноздри. Я подхожу к машине, открываю заднюю дверцу, достаю нож, закидываю сумку на заднее сиденье и замираю. Люльки-автокресла нет, куда положить ребёнка непонятно. Меня охватывает паника. Что же делать? В любой момент Ирина может очнуться и поднять шум. Наконец, я решаюсь и сажусь на водительское сидение вместе со сыном. Нож кладу рядом — на пассажирское. Отодвигаю немного сидение, чтобы мы могли уместиться вдвоём, устраиваю малыша на своих коленях и завожу мотор. Мои ноги едва достают до педалей, и мне хочется расплакаться, но меня сдерживает желание скорее оказаться там, за воротами, на свободе. Нужно только доехать до поворота, а там, у просёлочной дороги, меня будет ждать дядя Игнат. В крайнем случае, спрячу машину в лесу и буду ждать его. Не дождусь — пойду пешком. Буду идти, пока не выбьюсь из сил. Я нажимаю кнопку, и гаражная дверь медленно отползает вверх. Лёша давал мне несколько уроков вождения, но среди них был всего один о движении задним ходом, поэтому мне приходится взять себя в руки, чтобы вспомнить всё, чему он меня учил. — Ну, давай же, не подведи… — Шепчу я, переключая рычаг. Машина медленно подаётся назад, а я стараюсь держать руль прямо. Мои пальцы дрожат, а на лбу выступает испарина. Малыш сладко сопит на моих коленях, и я вытягиваю шею, глядя в зеркала, чтобы в нужный момент вывернуть руль вправо. Мне очень страшно, что мои манёвры выглядят со стороны нелепо, ведь Ирина управляет автомобилем уверенно, но выхода у меня нет: я разворачиваю машину и направляю в сторону ворот, как умею. Иномарка крадётся к стоящим у забора охранникам, как большой, хитрый аллигатор. Покрышки медленно пожирают асфальт, а у меня сердце бьётся уже где-то в горле, и пульс зашкаливает. Один из охранников подходит ближе и склоняет голову, чтобы бросить взгляд через лобовое стекло, и моя рука начинает дрожать, готовая в любой момент схватиться за нож. Но мужчина лишь взмахивает ладонью на прощание и даёт сигнал второму охраннику, чтобы тот открыл ворота. Я выдыхаю и притормаживаю. Жду, когда массивное полотно ворот откатится в сторону. Моя нога нервно прижимается к педали, спина прилипает к сидению от выступившего пота. Мои поджилки дрожат, и я перестаю дышать, когда охранник подходит ближе. Очевидно, он заинтригован тем, почему Ирина не опускает стекло, чтобы махнуть ему на прощание. Он склоняется ниже и ниже, почти приникает к стеклу, а я гипнотизирую взглядом ворота: ещё пара секунд, и путь будет открыт. — Эй… — Неуверенно произносит охранник. И его голос эхом раздаётся у меня в ушах. — Эй! — Повторяет он, спохватившись. Видимо, разглядел мои очертания сквозь тонированное стекло. Дверь почти отползла на нужную ширину, и я вдавливаю газ в пол. Машина делает рывок! И… я с силой жму на тормоз, потому что перед капотом машины вырастает большое тёмное пятно. Чёрт!.. Прямо передо мной с визгом тормозит автомобиль Ярослава. Он преграждает мне путь. Моё сердце обрушивается вниз, и я лихорадочно пытаюсь сообразить, что делать. Путь перекрыт, позади только охрана и замкнутое пространство двора. Я в ловушке, мне некуда бежать. Единственное, что я сейчас могу, это заблокировать все двери. Жму на кнопку, и центральный замок блокирует их. Через мгновение охранники уже колотят по кузову машины и дёргают за ручки, но всё тщетно — мы со сыном заперты изнутри. Я всхлипываю, ощущая, как глаза заволакивает слезами. Глушу мотор. Моя рука нащупывает нож, пальцы до боли сжимаются на рукояти. Я неотрывно слежу за тем, как открывается дверца чёрного внедорожника. Перестаю дышать, когда из него выходит блондин. Не свожу с него глаз. — Не трогай! — Приказывает он охранникам. И те послушно отходят в сторону. Яр приближается, и меня начинает лихорадить всё сильнее. Я понимаю, что это конец. Чудовище видит меня и сквозь тонированные стекла, оно узнает меня в любом обличье, найдёт меня по следу, по запаху, оно не оставит меня в живых. Оно заберёт у меня моё дитя, оно убьёт меня. Оно не пощадит… — Отойди, я сам. — Слышится его хриплый голос. Я моргаю, и большие капли слёз падают с моих ресниц на щёки. Фигура Яра приближается и останавливается перед машиной. Я вижу, как он ставит ладони на капот, как наклоняется, как сверлит меня своим диким серым знакомым взглядом. Я всхлипываю и опускаю взгляд на сына. Тот улыбается во сне. Пухлые губки складываются в аккуратное сердечко, на щеках появляются милые ямочки. Он такой красивый, такой хороший. Мне так не хочется его отдавать. Плевать, если я умру, но чем он заслужил такую жизнь? Почему мой сын должен воспитываться без матери? Что ему даст этот монстр? Деньги? Никакие деньги никогда не заменят материнского тепла. — Полина! — Раздаётся голос Яра. И я вздрагиваю всем телом. Моё имя из его уст ударяет больнее хлыста. Я чувствую, как по щекам катятся слёзы, и медленно поднимаю взгляд. Моя грудь вздымается и опускается от тяжелого дыхания. Я напряжена и готова к бою. Я убью его, но не отдам ему своего сына. Моя рука дрожит, сжимая рукоять ножа, лезвие которого тускло поблёскивает в редких, с трудом пробивающихся через тонированное стекло лучах. — Открой. — Говорит он, подходя к окну с водительской стороны. Мои плечи ходят ходуном. Я смотрю в одну точку, а мои слёзы капают на одеяльце. — Полина, открывай. — Его ладонь ложится на стекло, а я всё ещё смотрю перед собой, будто застывшая статуя. Нельзя. Нельзя отнимать ребёнка у матери. Никогда. Эта уникальная связь больше, чем просто связь. За эти дни я поняла это ещё отчетливее. Я чувствовала, что Слава проснулся, потому что у меня приходило молоко. Я научилась понимать, чего он хочет или не хочет, хотя он не мог выразить это словами. Я ощущала любое изменение его настроения лишь по тону голоса. Мы снова стали единым целым. Неужели, можно лишить моего мальчика всего этого? — Полин. — Голос Дронова звучит глухо. Он наклоняется и пытается разглядеть меня через стекло. — Не делай глупостей, это же я. Моя душа идёт трещинами. Я слышу хруст, с которым распадаюсь на части. Мне больно почти также, как и в тот день, когда он меня убил. — Пожалуйста, открой. Возьми ребёнка, и давай, пройдём в дом? — Его ладонь ласково гладит стекло, уговаривает, затем ударяет, ещё и ещё. Решительнее, настойчивее. У чудовища никогда не хватало терпения, он всегда брал желаемое силой. — ПОЛИНА! — Срывается его голос. — Что с тобой? Почему ты боишься? И я зажмуриваюсь, ощущая, как стучит от страха моя челюсть. У меня зуб на зуб не попадает. — Тебе всё равно придётся выйти и всё объяснить мне. Тебе некуда бежать… да и не нужно, Полин… Я почти верю его интонациям. Это же Яр. Он может быть милым и обходительным, когда это нужно. Может очаровывать и сводить с ума. Может заставлять моё тело трепетать под его губами и ладонями. Может свести с ума и внушить, что он не так уж и опасен — всё только ради своих целей. Но стоит сделать ему наперекор… — Полина! — Повторяет он. И я втягиваю носом воздух. В любом случае, выход только один, по-другому мне не сбежать. Я беру нож, прижимаю к груди и крепче обнимаю ребёнка. Щёлкают замки, но Яр не спешит тянуть на себя дверь. Ждёт, когда я сделаю это сама. Не думаю, что он изменился и обзавёлся терпением, скорее всего, просто боится навредить сыну, ведь тот является для него ключом к наследству Лёши. Наконец, я дёргаю рычаг и толкаю дверь. — Это ты… — Выдыхает Дронов. Я осторожно выбираюсь из салона и застываю перед ним. Гляжу на Ярослава исподлобья, готовая в любой момент достать нож и вонзить лезвие в его грудь, — пусть только попробует тронуть моего сына. — Ярослав Юрье… — осекается Алла, выбежав из дома и застав странную картину. Следом за ней из дверей, держась за затылок, вываливается и Ирина. — Ярослав Юрьевич, да что ж такое… –Начинает причитать повар, глядя то на нас, то на личную помощницу с ушибленной головой. — Уйдите все! — Приказывает Дронов нервно хмурясь. — Пошли вон! — Орёт он на охранников. Те отходят к посту. Женщины, спохватившись, тоже удаляются обратно в дом, подальше от его гнева. Яр поворачивается ко мне с блестящими серыми глазами. Его глаза изучают моё лицо. Каждую чёрточку, каждую морщинку. С интересом, с испугом, с удивлением. Бережно. Воздух вокруг нас застывает, мир останавливается, и это переплетение взглядов завораживает. Я перестаю понимать, что происходит. Я не дышу. — Нам… — Его рука осторожно поднимается и тянется к моему лицу, а глаза продолжают будоражащую прогулку по моим губам, щекам, носу. — Нам нужно поговорить обо всё этом. — Тихо говорит он. Я вижу, как его палец медленно поднимается к уголку моего рта, и облизываю губу. Мне страшно. Кожу покалывает от близости прикосновения, хотя он даже еще не дотронулся. Мне так страшно!.. Ведь я теряю контроль над собой каждый раз, когда смотрю в его прищуренные глаза, каждый раз, когда слышу его голос. Я забываю, кто он, забываю, зачем пришла… — Не надо. — Шепчут мои губы. И его рука замирает на полпути. — Хорошо. — Его кадык дёргается, глаза заволакивает печалью. — Пойдём в дом. Я, молча, киваю. Дронов жестом показывает на дверь. Делаю глубокий вдох и иду. Непослушные ноги не чувствуют земли. Я покачиваюсь, но сохраняю вертикальное положение. В моих руках мой сын, и без него я отсюда не уйду. Даже если мне придётся убить чудовище, я сделаю это. Так же хладнокровно и беспощадно, как он однажды сделал это со мной. — Положи ребёнка. — Говорит Яр, когда мы оказываемся в гостиной. Он придвигает ко мне люльку на электроуправлении. — Положи его, и мы поговорим спокойно. Не нужно никуда бежать.

***

От лица Ярослава… Её брови сходятся на переносице. Она смотрит на меня недоверчиво, дико, словно каждую секунду ждёт какого-то подвоха, а у меня сердце разрывается от желания её обнять. Теперь всё по-другому, теперь я вижу, что это она. Даже в такой мелочи, как нахмуренный лоб, — она делает это так, как делала прежде. Ничто не способно её изменить, никакие шрамы, никакие причёски, линзы и прочая дребедень. Я сразу чувствовал это, с первой секунды, как только она появилась в доме. Это Полина. И даже странно, что мне понадобились доказательства, чтобы поверить в это, ведь теперь, когда она смотрит на меня своим ненавидящим взглядом, не остается никаких сомнений. — Я не знаю, как это возможно. — Говорю я. Мой голос дрожит. — Почему ты скрыла от меня, что жива? Она кладёт сына в люльку, заботливо укрывает одеяльцем. — Я не знаю, где ты была всё это время, и почему не пришла… Полина выпрямляется и застывает. Она не спешит оборачиваться ко мне. Я делаю шаг и останавливаюсь. Поднимаю руку, но не решаюсь затронуть её плечо. Мне хочется скорее обнять её, почувствовать её тепло, чтобы поверить, но я слишком отчётливо ощущаю страх, который от неё исходит. И причина этого страха — я сам. Она боится меня. Почему? — Не молчи. — Прошу я. — Я ведь хотел умереть с тобой в тот день.

***

Перед глазами снова встаёт автомобиль, висящий на краю пропасти. Я снова слышу собственное дыхание. Бегу, не чувствуя ног. Задыхаюсь. Распахиваю дверцу, заглядываю внутрь и вижу её окровавленное лицо. Вижу безжизненный взгляд, вижу красную кляксу на груди. Я зову её, но она похожа на куклу — не реагирует на мой голос. Машина покачивается, и я слышу всхлип. Это ребёнок. Он жив! Я протягиваю руки, беру его, и малыш начинает плакать. Я выбираюсь, кричу своим людям, чтобы помогли мне, чтобы подержали ребёнка, чтобы достали её. Крики, шум — всё это смешивается в гул, когда машина, жалобно скрипнув, вдруг проваливается вниз. Я слышу грохот — с таким звуком сминают алюминиевую банку от газировки. Но это удары машины, в которой уходит от меня моя единственная в жизни любовь. Я ступаю на край обрыва, и темноту разрывает взрыв. Пламя рождается откуда-то из салона и в одно мгновение вырывается наружу и пожирает весь кузов. Бах! Я зажмуриваюсь и не могу разомкнуть веки, чувствую дрожь и слезы на щеках. И только крик ребёнка в окровавленном одеяльце возвращает меня к жизни.

***

— Я ведь всё видел. — Бормочу я. Мои ладони так и не решаются коснуться её спины. — Машина сорвалась в обрыв, потом хлопок, взрыв… Там так ужасно пахло гарью, было столько дыма, а я всё метался, кричал, рёвел, чтобы помогли потушить, чтобы достали тебя, хотя видел те ужасные раны на твоем лице… — Мои пальцы мелко дрожат. — Тебя ведь не должно было быть в той машине. Я был в шоке, когда увидел тебя. Как? Как ты выжила? Тебя ведь даже похоронить нельзя было нормально, мне не показывали останки… Почему ты не пришла ко мне? Как ты спаслась? Я же видел… — Нужно всегда доводить дело до конца Дронов. — Хрипло говорит она. — Что? — не понимаю я. — Если убиваешь кого-то, — её голос срывается, — нужно убедиться, что он мёртв! Моя рука падаёт вдоль тела. Кровь стучит в ушах. О чём она? Но спросить я не успеваю. Полина поворачивается и бросается на меня. Я вижу в её руке нож и едва успеваю перехватить руку, занесённую над моей грудью, когда вдруг теряю равновесие и падаю на диван. Она выворачивается и выдёргивает запястье из моего захвата. Я мучительно пытаюсь сфокусироваться, но тут же замираю, потому что лезвие ножа замирает прямо перед моим лицом. — Полина… — Молчи! — Со стоном просит она. Я полулежу на диване, Полина сверху сидит на мне. Она дрожит, тяжело дышит и в любую секунду готова вонзить в меня нож. — Я ненавижу! Ненавижу тебя, слышишь Яр?! — Плачет она, впиваясь пальцами свободной руки мне в горло. — Ненавижу за то, что ты отнял у меня всё, что забрал моего сына! Ненавижу за то, что убил нас! Ты убил Лёшу! — Полина, — хриплю я. Одно небольшое усилие, и у меня получилось бы скинуть её с себя, но я этого не делаю. Я пытаюсь понять, о чём она говорит. — Не называй это имя! Полины больше нет, она умерла! Это ты её убил! — Подожди… — Выдавливаю я. Она ослабляет хватку. — Я не буду больше ждать. Довольно! Я ждала целых полгода, чтобы отомстить тебе. — Полина бросает взгляд на люльку и понижает голос. — Как ты мог, Дронов? — Её губы трясутся. — Как же ты мог? Ты говорил, что он тебе как брат. Ты убил его. Ради чего? Ради денег? Я пытаюсь приподняться, но она взмахивает ножом, и мне приходится лечь обратно. — О чём ты? — Выдыхаю я, глядя на неё во все глаза. — Я миллион раз виноват перед Лёшей. Виноват, что встал между вами, что не успел спасти его. Но… — Заткнись! — Истошно кричит она и бьёт меня левой рукой по щеке. Её лицо искажается от боли. — Не забывай, что я была там. И я слышала твои угрозы! Я видела, как твои люди расстреляли нас! Я сама получила две пули! Ты! Это ты забрал моего ребёнка, а потом столкнул машину в обрыв! Я моргаю, не зная, что сказать. Она не верит мне. Она думает, что это я убил Лёху? Это же… бред… — Послушай. — Шепчу я. Мне на лицо падает её слеза. — Поль, послушай. — Смотрю в её ослеплённое болью лицо. — Я сказал это тогда в сердцах. Неужели, ты думаешь, что я действительно мог бы сотворить такое с вами? Она тяжело дышит, а я мысленно переношусь в тот день.

***

— Мне очень жаль, — говорю я в трубку, — я приношу извинения за то, что мой партнёр был резок с вашими людьми. Он иногда бывает вспыльчивым. — Скажи мне Ярослав, деньги будут или нет? — Спрашивает металлический голос с акцентом. — Алексей не соглашается, я уже говорил вам. А без его согласия я не могу ничего сделать. — Тебе мешает только твой соучредитель? Так эта проблема решаема. Я послал своих людей, они уже на пути к его дому. — Что? О чём ты?! — Такими деньгами не шутят, Яр. Нельзя дать слово, а потом вернуть его обратно. Сделка состоится. В трубке становится тихо, и я судорожно набираю номер. Лёха не берёт. За окном гремит гром, скоро начнётся ливень. — Где Лёха?! — Ору я. — Едет домой из аэропорта. — Отзывается один из моих людей. — Быстро машину! — Я хватаю пиджак. -— И возьми всех, срочно едем к нему! Испанцы послали к нему своих киллеров. — Быстрым шагом покидаю офис. — И позвони Фёдорычу, пусть едет, вдруг успеет быстрее!

***

— Я не убивал Лёшу. — Говорю я, глядя, как лезвие ножа пляшет возле моего лица. — В тот день представители испанцев поставили мне ультиматум. Они не хотели срыва сделки, а единственной помехой для них был Лёха. Я виноват только в том, что не успел вас спасти. — Тебе меня не обмануть. — Всхлипывает она. Лезвие ножа дрожит сильнее. — Поверь мне, Полина. — Произношу я, переплетая с каждым звуком её имени глубину своих к ней чувств. — Ты убил! Уби-и-ил! — Стонет она, качая головой. — Убил, чтобы всё прибрать к рукам! — Что всё? — Моя ладонь ложится на её руку, но Полина тут же отшвыривает её обратно. Я замираю. — Здесь всё принадлежит нашему сыну. Вся компания принадлежит нашему сыну, всё имущество. — Это не твой сын! — Злится она. — Это и мой сын. — Тихо отвечаю я. — Я знаю, что он мой, Полина. Я сделал анализ ДНК, чтобы оформить ребёнка на себя. Боялся, что Игнат Фёдорович, как единственный родственник погибшего, может отнять у меня Славика, но тот сразу пришёл и отказался от любых прав на него. Он потребовал у меня деньги за то, что не будет претендовать на опеку над мальчиком. — Это неправда! — Отрицательно мотает головой она. — Правда, Полин. И я всегда знал, что это мой ребёнок. Я чувствовал. Ты не захотела, чтобы я был рядом, и я не лез, чтобы не провоцировать, ведь ты была в таком состоянии… — Не захотела?! — Мне на лицо падают новые солёные капли. — Ты Яр забыл, почему я не захотела?! Я пришла к тебе, чтобы сказать о беременности, но там была эта девушка в твоей квартире… –Она шмыгает носом. — Девушка?.. — Блондинка! Я вдруг всё понимаю, закрываю глаза и устало качаю головой. — Поль, я был в командировке, это не я был в квартире в тот день. — Эти слова даются мне с трудом. — Это был… Лёша. И я получаю новый удар по щеке. Она плачет, колотит меня, задыхается. А я терплю. — Неправда… неправда! Я ненавижу тебя! Я убью! — Скулит Полина. — У меня не было никаких женщин после тебя. Ни одной. — Признаюсь я, когда она немного успокаивается. — Я любил тебя. Я думал, что потерял тебя. Я оплакивал тебя каждый день. Я скучал. Я и сейчас люблю. Почему-то всю жизнь мне казалось, что это самые сложные слова, но произносить их оказалось необычайно легко. — Твоя любовь хуже смерти Дронов! — Качает головой Полина и поднимает нож выше. Её плечи содрогаются от подступающих рыданий. — Я расправился со всеми, кто участвовал в этом. Я убил каждого. Собственными руками. — Мой взгляд скользит по её лицу. — Мои руки в крови, но не в твоей и Лёши. Я отомстил за вас. Если не веришь, спроси у Игната Фёдоровича. Он всё знал, он был там, он помогал мне! Её рука дёргается, и я закрываю глаза. Нож опускается резко, но входит в моё тело мягко — так, что я ничего не чувствую. Раз, и всё. По самую рукоять. Я больше не чувствую тяжесть её тела, Полина спрыгивает и отходит. Мне не хватает воздуха, я распахиваю глаза и вижу, что нож не во мне — она всадила его в диван. Мне никак не удаётся отдышаться, и я хрипло говорю: — Я спустился. Я видел, как горела машина в темноте. Огонь сожрал всё, я думал, что потерял тебя. Я несу какой-то бред. Всё говорю что-то, а она просто забирает ребёнка из люльки и бредёт к двери. — Я люблю тебя, люблю нашего сына! Не уходи снова, не уходи! Не оставляй мне больше одного! Я сдохну без тебя! ПОЛИНА… Но Полина решительным шагом уже меряет двор. Я срываюсь, иду следом и показываю охране жестом, чтобы не трогали её, чтобы дали уйти. Единственный человек, которого я любил, покидает территорию усадьбы, даже не обернувшись. Она уходит, держа на руках моего сына. Уходит, забирая с собой моё сердце.

***

От лица Полины… Я иду, ускоряя шаг. Славик открывает глаза и внимательно смотрит на меня. Мне нечего ему сказать, я и сама не знаю, что делаю, и куда иду. Я не была готова к такому развитию событий. Где-то в вышине ухает птица. Ветер шумит в верхушках сосен, а я иду, выдыхая боль и вдыхая смолистый запах хвои. Какого черта? Ну, зачем он всё это сказал? Почему я поверила? У меня ни сумки, ни одежды. Всё осталось там. Я — никто, и меня не существует. Ни денег, ни работы, ни документов. Я уношу сына из дома Дронова и ухожу в никуда. Я бреду, точно в тумане по узкой дороге, бреду, чтобы узнать ответы на все вопросы, которые мучили меня все эти месяцы. — Слава богу! — Выбегает мне навстречу из машины Игнат Фёдорович. — Я чуть с ума не сошёл, пока тебя ждал! Я останавливаюсь и внимательно смотрю на него. — Ты плакала? Что случилось? Где Дронов? Я перевожу взгляд на машину, спрятавшуюся среди деревьев на обочине, затем на его лицо. — Что такое, Полина? — Он смотрит на меня. Этому мужчине и дела нет до моего ребёнка. Он даже не взглянул на него ни разу. — Это Славик, познакомься. — Говорю я. — Привет. — Теряется дядя Игнат, заглядывая в лицо мальчику. — Наш с Яром сын. — Добавляю я, следя за его реакцией. Игнат Фёдорович внимательно смотрит на меня, затем снова на ребёнка, и снова на меня. — Но вы и так догадывались, правда? — Усмехаюсь я. — Вы видели всё прекрасно, что происходит между нами, поэтому не удивлены. — Это всё неважно, Полина. — Мужчина бросает взгляд на часы. — Может, поедем? Нужно торопиться. — Боишься, что он нас поймает? — Улыбаюсь я. — Что тогда с тобой будет, дядь Игнат, а? — Тогда нам обоим не поздоровится, — нервничает он. — Это так. — Киваю я. — Но что он сделает с тобой? Ведь он же Яр убийца, да? — Я вижу, как бегают его зрачки. — Или нет? — Да. — Неуверенно кивает дядя Игнат. — Я полгода мучилась с молокоотсосом, Игнат Фёдорович. Я делала всё, чтобы сохранить молоко для своего сына, а ты всё это время знал, что я могу быть рядом со своим ребёнком, не опасаясь за свою жизнь. Ты знал, но молчал. Почему?! Мужчина бледнеет, мотает головой, а затем тянет ко мне руки, но я делаю два шага назад. — Почему?! — Кричу я. Сын вздрагивает и начинает хныкать. Я прижимаю его к своей груди. — Это был мой единственный шанс уберечь тебя от них двоих. — Растерянно говорит Игнат Фёдорович. — Ни мой племянник, ни этот зверь Дронов — они не были тебя достойны, не понимали, какая ты. Я просто… просто хотел… — Поэтому ты решил обмануть меня? Решил оставить меня себе?! — Тяжело дышу я. Да этот человек настолько безумен, что его не остановил ни страх перед Яром, ни необходимость врать мне, ни опасность того, что его разоблачат ещё на этапе подкупа работников морга и подмены тел. Да он просто болен, тронут на всю голову! — Полечка, — он снова тянет руки, а я уворачиваюсь. — Поля, ты не понимаешь. Я ведь поехал тогда спасти Лёшу и тебя. Знал, что те люди хотят сделать. Подъехал, побежал к обрыву, увидел людей Яра, а потом подошёл к краю и увидел тебя лежащей на земле на скользком уступе. Пока они суетились, всё заволокло дымом, я спустился и вытащил тебя. Я ведь просто знал, что этот негодяй никогда тебя просто так не отпустит, понял, что нельзя говорить ему, что другого шанса у меня не будет… — Ты отнял у меня полгода жизни, — я больше не скрываю от него звучащих в моём голосе слёз. — Полгода жизни! И моего сына! — Я думал, так будет лучше! — Он тянет ко мне дрожащие руки. — Я ведь люблю тебя, Полечка! Люблю так, как никто не любил. Давай уедем? Позволь мне искупить мою вину! Позволь… — Ты никого не любишь, Игнат Фёдорович. — Мотаю головой я. — Никого! Тебе столько лет, а встретить старость не с кем, вот и всё. Я-то думала, что ты мне помогал, а ты просто эгоист… — Полечка! Я останавливаю его жестом. — Тебе лучше исчезнуть немедленно. — Горько усмехаюсь я. — Яр всё знает. Если он доберётся до тебя, то тебя ждёт участь тех киллеров, которые расправились с Лёшей. Ты ведь видел, что он с ними сделал, да? — Я качаю головой. — Он сказал, что ты был там. Мужчина дрожит, а я показываю кивком головы на машину. Пусть бежит, пусть уезжает, пусть берёт остатки денег Дронова и всю жизнь прячется по углам, как крыса, и ждёт возмездия. Я смачно плюю ему под ноги и ухожу. — Поля! — С досады кричит он. — Забудь меня. — Отвечаю я. Его не нужно уговаривать. Он садится в машину и ударяет по газам. Автомобиль со свистом проносится мимо нас. Я кашляю, глотая пыль, и опускаю взгляд на сына. Он хнычет. Чувствует моё напряжение, надувает губки и собирается расплакаться. Я и сама больше не могу терпеть, из моих глаз потоком льются слёзы, но я улыбаюсь. Он — мой свет, моё дыхание, он — вся моя жизнь. — Ну, не плачь. — Говорю я, взяв его удобнее и прижав к груди. — Не плачь. Я не знаю, куда иду и зачем. Мне хочется уйти от самой себя. Хочется всё исправить. Меня с головой затапливает чувством вины и отчаянием. Славик делает обиженный всхлип, а затем хныкает громче. И громче. Я продолжаю идти вдоль дороги, приближаясь к тому месту, где оборвалась жизнь мужа. — Пожалуйста, не плачь. — Прошу я. — Я и сама не знаю, что нам дальше делать. Почему-то слёзы такие горячие, что обжигают кожу. Я всё это время ненавидела Яра, представляла, как убью его, что даже забыла о том, как сильно его люблю. Люблю это чудовище. Резкое, грубое, искреннее даже в самых обидных своих словах и поступках. Моё чудовище… Не хочу, но люблю… Сын уже заливается криком, а я беспомощно покачиваю его, подхожу к краю обрыва и осторожно опускаю взгляд вниз. Очень высоко. Далеко внизу бежит, извиваясь река. Я представляю, как всё это было в тот день. В темноте. Я даже вижу тот уступ, на краю которого могло болтаться моё тело. Представляю, как Игнат Фёдорович добрался туда, спустившись по тропинке правее. Понимаю, что Яр был прав: он не мог видеть меня с этой точки. Если он бросился вниз отсюда, если стал спускаться с того места, где я стою, то просто не заметил меня, выпавшую при падении и отброшенную в сторону. Я отшатываюсь назад от края обрыва и зажмуриваюсь. В висках снова гудят глухие звуки выстрелов. Они как щелчки пальцев — раз, и отняли жизнь, раз, и отняли жизнь. По моим щекам бегут слёзы, малыш надрывается от крика, а я только вижу чёрное рыло пистолета, направленное мне в лицо. Щёлк… И чьи-то руки вдруг обнимают мою спину. Щёлк… И моё сердце перестаёт биться. Меня трясёт от рыданий, но это слёзы облегчения. Я оборачиваюсь, и теперь мы с сыном оба тонем в его объятиях. — Я здесь, я с тобой моя маленькая. — Шепчет Яр, целуя моё лицо. Он смешивает свои поцелуи с моими солёными слезами, касается губами каждого сантиметра кожи на моём лице. Целует щёки, нос, лоб, губы. Он шёл за мной весь этот путь от дома. Игнат Фёдорович был прав: Яр ни за что бы меня не отпустил. Даже Славик успокаивается. Ему уютно в этом коконе между нами родителями. Он шарит ручкой по лицу отца, и Яр широко улыбается ему в ответ. Теперь я плачу оттого, что понимаю, как сильно боюсь их обоих потерять ещё раз. Блондин поддевает пальцем мой подбородок и заставляет посмотреть ему в лицо. Он стирает мои слезы ладонью и прижимается лбом к моему лбу смотря прямо мне в глаза. — Я так по тебе скучал. — Шепчет он мне в губы. Даже не передать, как это звучит. Даже лучше его «люблю». Просто окрыляет, вдыхает в меня жизнь. Ярослав обнимает меня за плечи и притягивает к себе. Я плачу и смеюсь, стараясь не раздавить в объятиях нашего сына. Льну к его груди и щедро орошаю слезами его рубашку. — Очень скучал моя хорошая. — Повторяет Яр. — Каждый божий день, каждую минуту. Между нами больше нет препятствий. В объятиях этого мужчины так тепло и хорошо, что горе, которое заполняло меня изнутри, рассыпается, уступая место всепоглощающей любви. Я больше не хочу его отталкивать. Я ему верю, я хочу быть с ним. Я так сильно его люблю, что хочу родить еще парочку детей, так сильно похожих на него. Я стискиваю его руками, а он поддерживает на весу нашего сына. Мы стоим на краю обрыва, и Яр горячо целует меня в макушку. Какой же дурочкой я была, думая, что он не узнает меня. Какой же наивной была, когда думала, что смогу его убить! Мы целуемся, и моё сердце трепыхается в груди от радости. Целуемся так сильно и так долго, что даже губы начинают неметь и мы тогда тремся кончиками своих носов. Мы отстраняемся друг от друга только тогда, когда я начинаю смеяться, потому что сын успешно осваивает расстёгивание пуговиц на моей рубашке и добирается до выреза топа. Приходится взять его удобнее и приложить к груди. Всё правильно — обед должен быть по расписанию.

***

От лица Ярослава… Я не знаю, существует ли любовь с первого взгляда, но в тот момент, когда я встретил Полину, меня торкнуло. Это считается? Меня так садануло по затылку, что из глаз полетели искры. Может, это и была любовь, но я понял это не сразу. Я был закрыт от любых проявлений чувств. Я боялся их и отрицал с такой силой, что сам верил, будто не способен чувствовать. Мне хотелось уберечь себя от того, что было в прошлом. Скрыться от любви под толстой коркой брони, чтобы больше никогда не испытывать боль. Но это хрупкая девчонка меня оттуда выцарапала. Всё изменилось в тот момент, когда я впервые поцеловал её. Это не было поцелуем в привычном понимании этого слова. Это не было тем, чем мы занимаемся с ней теперь каждый день. В том поцелуе не было нежности и ласки, не было страсти. Я налетел на неё, как на стену, грыз, царапал, кусал и получал в ответ тумаки. Вообще, во всём, что касалось этих отношений, я шёл от противного и тыкался, точно слепой котёнок, с удивлением всякий раз обнаруживая в себе всё новые и новые проявления человеческого. Я поцеловал свою Полину, и мне захотелось большего. Чтобы её глаза смотрели только на меня, чтобы мысли были обо мне, чтобы её тело желало только меня. Но больше всего я хотел её сердце, потому что уже тогда понимал: её любовь излечит меня. Любовь излечивает вообще от всего. Она даже из чудовища может сделать вполне нормального человека. — Анна Сергеевна, — прошу я, отдавая домработнице сына. — Ярослав Юрьевич, вам придётся приплачивать мне! — Ворчит она, усаживая сына в коляску. Я вижу улыбку на её лице. Всё она понимает. — С этим не будет проблем, мне никаких денег не жалко. — Киваю я, открывая для неё дверь тоже ухмыляясь. Женщина выкатывает коляску на веранду. — И за то, что я пса вашего развлекаю. — Хмурится она, с удовольствием наклоняясь и поглаживая по спинке подбежавшего Графа. — Конечно-конечно, любой счёт! — Подмигиваю я и радостно закрываю быстро дверь. Пусть погуляют. Перешагивая через две ступени, взлетаю на второй этаж. — Спровадил хитрый ты лис и котяра в одном флаконе? — Хохочет уже моя законная жена. Полина не Лебедева, а Полина Дронова. — С трудом! — Отчитываюсь я, на ходу расстегивая рубашку и сверляя её голодным взглядом. — Наконец-то! Полинка приближается и помогает мне справиться с пуговицами. У неё тоже терпения не хватает, она дёргает за петли и лихорадочно срывает рубашку с моих плеч. Тянет вниз мои брюки и трусы. — Похоже, нам нужна няня. — Смеюсь я, целуя её. Она нетерпеливо впивается губами в мои губы, играет своим языком с моим языком, дразнится и мычу громко от удовольствия. — Ах, так поиграть захотела! — Я швыряю её на кровать и падаю сверху. Придавливаю её весом своего тела. — Как грубо Яр! — Смеётся она, покусывая мои губы. Я веду ладонями по её бедрам, поднимаю подол платья и с удивлением обнаруживаю, что она уже без белья. — Значит, ты приготовилась маленькая моя… — Чтобы не терять зря время, — хихикает она, кусая меня за подбородок. — Моя плохая девочка. Люблю. — Шепчу я, задыхаясь. Я лежу на ней так, что стоит мне сделать хоть одно движение, и я окажусь внутри. — Очень плохая! Глаза Полины вызывающе блестят, она выгибается и трётся об меня так, что терпеть становится всё сложнее. — Любишь же ты издеваться над мной. — Хрипло говорит она. Её ногти нетерпеливо впиваются в мои ягодицы. Чем дольше я над ней издеваюсь, тем сильнее нарастает моё собственное желание, и она это понимает. Её взгляд смеётся надо мной. — А к чёрту всё, будем делать ещё наследницу и сестрёнку Славику. — Говорю я и вхожу в неё сразу глубоко и до предела. — О… — изгибаются её губы и стон разносится на всю комнату. Она ловит ртом воздух и крепко обвивает меня ногами. Я замираю, а через несколько секунд начинаю осторожно раскачиваться. Медленно, очень медленно. Мы почти не двигаемся, но её руки мечутся по моей спине. — Садист, — стонет Полина, закатывая глаза. Подставляет шею для поцелуя, и я медленно веду по ней губами, тяжело дыша. Делаю один глубокий толчок и снова возвращаюсь в неспешный ритм. Наши губы сливаются в неистовом поцелуе, от которого все ощущения становятся острее и невыносимее. Но самое главное наше единение — во взглядах. В них страсть, нежность, доверие, преданность, свет. Мы наполняем друг друга любовью до самых краёв. Через минуту Полина напрягает ноги и начинает дрожать. Я усиливаю темп и стискиваю её сильнее. Вижу, как она задыхается, как кусает губы и шепчет: — Твою мать Яр, господи!.. Я сейчас… Как некультурно. Ай-яй-яй. Я притягиваю её к себе и вбираю всем телом её дрожь. Она бьётся в моих объятиях и выкрикивает моё имя. Я собираю солёный пот с её кожи и внимательно слежу за тем, как меняется её лицо — от удивления к блаженству. Нет, ничто не может изменить её, никакие операции и шрамы. Она — всё та же Полина, она моя женщина, и это навсегда. Жена кончает, утыкаясь лицом мне в шею, а я придерживаю её за бёдра, испытывая сам неземное наслаждение и заполняю её своей частью. Полина улыбается, и я понимаю, что ради этой её улыбки я и живу.

***

От лица Полины… Год спустя… — Я убью каждого, кто мне хоть ещё раз скажет, чтобы я успокоился, ясно?! — Обращается он к врачу. Медик бросает на него недовольный взгляд и возвращается к работе. — Я рожаю, Дронов! — Рычу я, впиваясь пальцами в его руку. — Ты можешь заткнуться хотя бы на минуточку?! — Да, прости маленькая. — Нехотя выдыхает он. — В последний раз потужимся. — Спокойно говорит врач. — А-а-а-а-а! — Из моего пересохшего горла рвётся крик. Я тужусь, на моём лице, лопаются, кажется, все возможные сосуды. Перед глазами сверкают искры, и что-то разрывает меня изнутри, но голос мужа возвращает меня к реальности. — Всё хорошо. — Как-то не очень уверенно говорит он. — Я с тобой… И разом становится так легко, так хорошо, что я на выдохе открываю глаза. Яр всё ещё сжимает мою руку, но его взгляд направлен куда-то в сторону. Дронов кажется растерянным. От его напряжения не осталось и следа. Он внимательно следит за тем, как врач принимает на руки нашего ребёнка. — Поздравляю, папаша, у вас девочка! — Ухмыляется тот. — Девочка… — как во сне повторяет за ним Ярослав. Хлопает ресницами, затем поворачивается ко мне. — У нас девочка… Его серые глаза сияют и наливаются слезыми, и большего мне не надо. Я смеюсь от счастья, а он наклоняется и целует меня во влажный лоб. — Девочка… Наша с тобой дочка… Наша Надя, Надежда… — повторяет он блаженно. М-да, чудовище теперь совсем не узнать.

***

ОТ АВТОРА.

Вот и подошла эта история к своему логическому концу, и я сама счастлива что смогла её написать и дописать.

У меня хватило сил, мотивации но тут не обошлось мой любимый и драгоценный читатель не без твоей помощи, за что я безмерно тебе благодарна.

Спасибо всем кто читает меня, читал этот фф и все другие мои работы, ждете по-долгу выход новых глав, поддерживаете меня во всем (терпите 😄) ❤ для меня это ОЧЕНЬ много значит. ВЫ МОЯ НА ФИКБУКЕ — СЕМЬЯ.

Ну а про Полину и Яра, я всё уже рассказала что хотела, клубок распутана, всё расставлено по места, так что давайте им пожелаем вечной любви, счастья, взаимопонимания, поменьше таких тяжёлых поворотов в жизни и силы в воспитание детей Вячеслава и Надежды.

И сам читатель/читательница будь счастлив, кем-то любим и сам люби.

«Живи — пока играет музыка — танцуй» :)

Автор, dora56love.

***

Саундтрек под конец фанфика – «SHAMAN — Я ОСТАНУСЬ С ТОБОЙ.»

***

{Куплет 1} Тёмная ночь, холодный рассвет Ветер молчит, и никого со мной нет Я всё иду, и ты меня ждёшь Сотни дорог прошёл я не зря Сотни дорог, чтобы увидеть тебя {Рефрен} Крепко обнять и просто сказать: {Припев} Я останусь с тобой, останусь с тобой С тобой навсегда рядом Я останусь с тобой, с тобой навсегда {Куплет 2} Знаю, вернусь назло всем ветрам И вопреки своим заклятым врагам Я не боюсь, с победой вернусь Где-то вдали мне светит звезда Как я хочу взглянуть в родные глаза {Рефрен} Крепко обнять и просто сказать: {Припев} Я останусь с тобой, останусь с тобой С тобой навсегда рядом Я останусь с тобой, с тобой навсегда Я останусь с тобой, останусь с тобой С тобой навсегда рядом Я останусь с тобой, с тобой навсегда {Предрипев} Я останусь с тобой, останусь с тобой С тобой навсегда рядом Я останусь с тобой, с тобой навсегда {Припев} Я останусь с тобой, останусь с тобой С тобой навсегда рядом Я останусь с тобой, с тобой навсегда! {Проигрыш} {Припев} Я останусь с тобой, останусь с тобой С тобой навсегда рядом Я останусь с тобой, с тобой навсегда Я останусь с тобой, останусь с тобой С тобой навсегда рядом Я останусь с тобой, с тобой навсегда.

***

HAPPY ENDING…