Юность с запахом отчаяния

Громкая музыка давила на виски, резала изнутри резкими басами, грозясь вот-вот порвать к чертям барабанные перепонки и оставить его глухим на всю оставшуюся жизнь. Впрочем, думал безразлично Глеб, созерцая потолок, это далеко не самый худший вариант. Очередной громкий крик со стороны кухни лишь подтвердил мысли, вынуждая тяжело вздохнуть и закинуть ногу на ногу, бессмысленно разглядывая побитую штукатурку, осыпавшуюся и давным-давно идущую уродливыми трещинами от пыльной люстры. Когда-то давно отец наверняка бы занялся этим, привлекая и сына к покраске потолка, но с каждым годом он всё реже отрывал взгляд от бутылки куда-то. Как и сегодня весь вечер — мрачный, молчаливый мужчина прикладывался уже давно не к стакану, сразу к горлу, делая крупные глотки прозрачной водки и с каждой секундой хмурясь все сильнее. Глеб был научен горьким опытом — стремительно запихнул остатки скудного ужина в себя, ставя тарелку возле раковины и скрываясь в своей комнате, подпирая дверь стулом. Теперь к нему войдут разве что в случае, если отец напьется слишком сильно и вышибет дверь с петель. Но с другой стороны, если уж быть откровенным, от отца в таком состоянии не спасло бы даже бомбоубежище. Закусив невольно губу, Глеб сел в кровати, прижимаясь спиной к стене и обнимая собственные колени, жмурясь и вслушиваясь. Если верить всему, что было до — скоро отец заснет, отключенный количеством алкоголя в крови и утомленный бесконечными ссорами с женой, а мать будет тихо рыдать в ванной, обрабатывая синяки и раны, прежде чем лечь рядом с ним и провалиться в сон. И вот тогда он сможет выскользнуть из дома, чтобы перед школой побыть наедине с собой. Раскачиваясь едва ощутимо, успокаиваясь от мерных движений, Глеб лихорадочно кусал губы, крутя в пальцах провод от наушников, и так держащихся на последнем издыхании. А рисковать и доламывать их окончательно — опасно. Рано или поздно кто-то из родителей узнает, что он таскает их деньги на сигареты и мелочь вроде наушников. И тогда следы побоев обрабатывать придется уже ему. Маты на кухне стали заметно тише, и Глеб начал отсчитывать про себя, зная, что даже до сотни не дойдет — храп наполнит квартиру сильно раньше. Но всё равно считал, скользя невидящим взглядом по тесной маленькой комнате, вмещающей в себя разве что стол, кровать и шкаф, оставляя небольшое пространство перед окном. Но он не жаловался — это было хоть какое-то укрытие от собственной семьи, пусть и очень хлипкое. На семидесяти трех первый звучный храп раздался в квартире, и Глеб наконец выдохнул с облегчением, сползая с кровати и подходя к подоконнику, скидывая первые попавшиеся тетради в рюкзак, напрочь игнорируя учебники. Ему плевать на учебу, а уж если кто-то из учителей решит прийти по его душу — Юра поделится. Всегда делился. Поэтому помимо тетрадей в рюкзак летит лишь толстовка и сигареты, укладываясь привычно на дно. Убрав стул, пытаясь двигаться как можно тише, Глеб выскользнул в коридор, слыша тихие всхлипы матери в ванной. Но это давно его не трогало. Раньше он пытался защищать мать, отстаивать её, пока не заметил, что большинство ссор начинала она, откровенно провоцируя отца. Да и бесконечное стукачество отцу на его проступки никак не добавляло ей сочувствия в глазах Глеба. Поэтому он безразлично, но тихо подошел к двери, хватая свои потрепанные кеды и ключи, вместе с ними закрываясь в комнате. Все-таки у жизни на первом этаже были свои неоспоримые плюсы, размышлял Глеб, шнуруя кеды и в последний раз проверяя карманы. Кто-то мог бы начать жаловаться на слишком хорошо слышные крики пьяниц с улицы по ночам, но у него был свой, в своей квартире. Так и какая разница, кто из них будет мешать ему спать по ночам? Алкаши с улицы хотя бы не смогут разбить ему лицо, в отличие от отца. Закинув рюкзак на плечо, Глеб открыл окно и перекинул одну ногу на улицу, неудобно облокачиваясь на раму. На секунду ему стало жаль, что это был всего лишь первый этаж. Он бы с таким же удовольствием выпрыгнул и с десятого, если бы предоставилась возможность. Но пока он лишь мягко приземляется на асфальт, оставляя форточку открытой. В середине сентября не страшно — в комнате не образуется сугроб, да и квартира не промерзнет из-за сквозняка. Зимой придется ждать еще дольше, прежде чем иметь возможность сваливать. Но это будет зимой. А Глеб, почти каждый день находящийся на потенциальной грани смерти от рук отца, привык не думать наперед. Каждый новый день кажется одновременно и проклятием, и подарком, когда осознаешь, что завтра для тебя может и не наступить. Сделав первый шаг, Глеб быстро скользнул глазами по двору, не замечая ничего нового: все те же жутко скрипящие качели, держащиеся на одних лишь молитвах, металлическая горка с отломанным скатом, от которого остались лишь две трубы, рассохшаяся от старости песочница в виде четырех бревен, уложенных квадратом… Все те же едва колышущиеся от ветра кусты, безликие серые пятиэтажки с черными окнами-глазницами, покосившиеся лавочки у подъездов и мигающие фонари, заливающие желтым слабым светом двор. Все точно такое же, как было вчера. И месяц назад. И год назад. И всё время, что Глеб себя помнил. Разве что краска с домов стерлась сильнее, пойдя уродливыми пузырями и трещинами, но в остальном… С тяжелым вздохом парень поправил топорщащиеся кудри, натягивая капюшон серой толстовки на голову и шагая в сторону видневшейся девятиэтажки, в третьем подъезде которой была удобная дыра в сетке, позволяющая залезть на крышу. Там Глеб мог быть наедине с собой и пронизывающим ветром, наедине со своими мыслями или глухой тишиной, прерываемой лишь доносившимися снизу звуками жизни. Но там, наверху, всегда был только Глеб и стихия. Ну, и иногда прилетавшие вороны. Они не трогали его, лишь смотрели блестящими глазами-бусинками, периодически ворча на треплющий перья ветер. А Глеб не трогал их, даже не обращал внимания, устремляя невидящий взгляд куда-то за горизонт. Шаги звучали приглушенно, несмотря на твердую подошву кед, и Глеб не отвлекался ни на что, рассматривая угрюмо безликий серый асфальт, в котором тут и там виднелись ямы, трещины, неровности… Кажется, еще лет пять назад всем двором составили коллективное обращение с просьбой починить раздолбанную в хлам дорогу. И Глеб никак не мог понять, действительно ли взрослые, порой даже умные люди верили в силу этого письма. Даже в свои жалкие семнадцать лет он слишком хорошо чувствовал, как всем похуй друг на друга, особенно тем, кто сидит наверху. Поэтому на все жалобы он перестал обращать внимание довольно давно. И скорая снова ехала сорок минут к бабушке с давлением под двести, и полиция вновь отказалась принимать заявление на мужа-тирана, и в школе на драку между пятиклассником и тремя восьмиклассниками никто толком не отреагировал, и очередной ребенок спрыгнул с крыши, а всем как было похуй, так и осталось. И такая история была в каждом подъезде, если не в каждой квартире. Раньше даже его собственная мать всё пыталась написать заявление на отца, снять побои, привлечь органы опеки… как можно заметить, ничего не изменилось. За тяжкими, мрачными раздумьями Глеб и не заметил, как ноги привели его к почти родному подъезду. Пожалуй, здесь он чувствовал себя безопаснее, чем в своей родной квартире. И наркомана дядю Валеру, лежавшего в пролете между третьим и четвертым этажами, давно уже не боялся, только здоровался и проскальзывал мимо. Даже бабульки на лавочке принимали его за своего, кивая доброжелательно и сетуя, какой худой паренёк. Разумеется, ничего при этом не делая, чтобы исправить эту почти болезненную худобу. Но ему и на руку — всё равно все, что всё-таки попадает в желудок, слишком быстро превращается в очередную горстку комплексов и самобичевания. Пальцы по памяти набрали знакомый код, и радостное пиликание домофон разнеслось по подъезду, впуская Глеба на темный, мрачный из-за скрученных кем-то ламп, лестничный пролет. Поднимаясь медленно, ступенька за ступенькой, он невидящим взглядом скользил по валяющимся тут и там осколкам чего-то подозрительно похожего на бутылки водки, пластиковым частям шприцов, каким-то обрывкам рекламных листовок и следам то ли рвоты, то ли слюны тут и там. Кивнув невидяще глядящему на него дяде Валере, Глеб ускорился, уже предвкушая знакомое ощущение свободы, появляющееся лишь когда ветер настойчиво лез своими ледяными руками под одежду, подхватывая и позволяя хотя бы на время избавиться от тяжких мыслей. Поднявшись на самый верх, Глеб протиснул рюкзак в большую дырку в защитной сетке, по привычке следя, чтобы не оставить зацепок на и так едва дышащей ткани. Денег на новые вещи все также нет, поэтому приходится быть всегда аккуратным и начеку. Протиснувшись следом, втягивая живот изо всех сил и даже не задумываясь, что железные прутья едва задевают его худое тело, Глеб подхватил рюкзак и наконец вышел на крышу, замирая на несколько секунд. Порывистый ветер сразу взъерошил его волосы и забрался под худи, вызывая толпы мурашек на руках и спине, и почти ласково гладил тело, заманивая и приветствуя. По крайней мере Глебу было приятно думать, что ветер его узнаёт и рад ему. Это давало ощущение почти дома, невольно заставляя улыбнуться краешком губ, подходя к краю и опираясь на шаткие перила. Будь это любое другое место, он бы в жизни не подошел так близко к самому краю, не оперся бы даже на самые прочные и крепкие ограды, предпочитая держаться в самом центре. Но здесь… как будто здесь с ним не могло случиться ничего плохого. Здесь был его личный мини-мирок, где не существовало отца-тирана, матери-тряпки, надоедливых учителей и абсолютной беспросветности собственного будущего. Тут был только он, свободный ветер и тишина. Если бы он когда-то хотел показать, что доверяет человеку безоговорочно, думал Глеб, он бы привел его сюда. Не раздумывая и не сомневаясь, просто бы сжал в своей руке чужую теплую и притащил сюда. И ничего бы не стал объяснять, потому что этот человек обязательно все понял бы сам. Даже своего лучшего друга, Юру, он сюда никогда не приводил. Об этом месте наверняка знали многие, пусть ни с кем Глеб все еще здесь не встретился, но никто не знал, что эта крыша значит конкретно для него. Если бы кто-то спросил, где он чувствует себя в безопасности и хотя бы отдаленно счастливым, он бы назвал это место. Поджигая сигарету, Глеб не думал больше ни о чем. Он просто замер взглядом на алеющем горизонте и видневшемся из-за далеких домов ослепительном солнце, освещающем понемногу спящий город, проникая сквозь шторы и деревья, заползая любопытными лучами в каждую квартиру и игривой щекоткой скользя по их хозяевам. Мрачные серые дома, ночью выглядящие скорее как декорации из фильмов про маньяков, в рассветных алых лучах выглядели почти дружелюбно, будто снимали с себя ненужные маски и позволяли себе улыбнуться новому дню. Глеб новому дню не улыбался очень давно, и сейчас тоже не стал себе изменять, лишь поджег вторую, выпуская сизые колечки дыма в холодный рассветный воздух и наблюдая, как ветер сносит их в ту же секунду, растрепывая волосы окончательно. С каждой секундой небо стремительно светлело, и яркость алого рассвета сменялась безмятежным голубым цветом, предвещая новый день. Где-то далеко внизу первые люди выходили из подъездов, быстрым шагом разбегаясь кто куда: к машинам, остановкам, соседним районам или даже соседним домам, все при делах и заняты. А Глеб безразлично провожал маленькие фигурки взглядом, крутя в руках телефон в ожидании сообщения от Юры. По давней традиции после сообщения они выходили из квартир, чтобы как раз в одно время прийти к школе. Сегодня он может еще немного зависнуть здесь: девятиэтажка стояла гораздо ближе к школе, чем его дом, поэтому лишние три минуты после пиликанья можно было простоять под порывистым ветром, наслаждаясь последними спокойными минутками. Телефон вздрогнул в пальцах с характерным для ВКонтакте звуком, но Глеб не стал даже открывать: кроме Юры в такую рань никто не стал бы ему писать. И вот, последние секунды безмятежного почти-счастья утекали сквозь пальцы, и с последней парень вздохнул почти тоскливо, кидая прощальный взгляд на линию горизонта и подхватывая рюкзак, выбираясь с крыши и пролезая сквозь сетку, сбегая по лестнице вниз. Не забыв, конечно, обменяться кивками с постепенно приходящим в себя дядей Валерой. По пути к школе Глеб усиленно натягивал на лице бодрое и довольное выражение лица, несмотря на то, что едва смог ухватить пару часов сна за сутки. Кто же знал, что отец вернется домой так рано? Он явно не знал, поэтому не лег спать раньше, чтобы хотя бы на пару часов спать подольше. И теперь предстояло отсидеть нудный школьный день, постаравшись при этом не уснуть лицом в парту. Кинув взгляд на мрачное, серое трехэтажное здание с облупившейся розовой краской на стенах, Глеб заметил маячивший высокий силуэт с выжженными волосами. Юра переминался с ноги на ногу, постоянно кидая взгляд на время и разглядывая стекающихся к школе замученных учеников, явно выглядывая в толпе знакомые кудри. Но Глеб имел преимущество, подходя со спины, поэтому вместо простого приветствия налетел на друга со спины, злобно смеясь на его испуганный вскрик. — Блять, ты дебил, — задушенно пробормотал Юра, разворачиваясь и глядя недовольно на друга. — О, выглядишь как трупак, не хватает только какой-то жуткой раны, и можно идти первоклашек пугать. — Я тебе сейчас такую рану оставлю, — закатил глаза Глеб, не сдерживая смешка и отбивая кулачок. Настроение само собой поползло вверх, и теперь улыбка больше не была неестественно натянутой на худое лицо. Хмыкнув, Юра потащил его ко входу, на ходу рассказывая о новом фильме, который недавно вышел, и вытряхивая из него обещание обязательно собраться и посмотреть вместе. Естественно, вытряхивал вместе с шутками про кино-вино и приятное продолжение вечера, вырывая у Глеба несдержанный хохот и шутливый удар в плечо. Возможно, кому-то покажется странным, сколько между ними сквозит откровенных подкатов и шуток, но они как-то… привыкли и уже не могли жить без них. Поэтому в класс ввалились с громким смехом, на ходу здороваясь с некоторыми одноклассниками и заваливаясь на заднюю парту в ожидание учителя. Достав первую попавшуюся тетрадь, Глеб ленивым движением убрал мешающиеся кудряшки с лица, скользя взглядом по одноклассникам и пустой кафедре, заранее предвкушая скучный, бесконечно нудный урок. Он ненавидел физику. Терпеть не мог её и все математические науки, воротя нос от всяких задач и презрительно морщась, когда в расписании ставили что-то из нелюбимой тройки предметов. Но отец и его влияние было сильнее, поэтому он нехотя заполнил заявление на сдачу экзаменов именно по этим предметам. Точнее, влияние летящего прямо в нос кулака вместе с громким криком, оглушающего до противного звона. Выбора ему не оставили, поэтому единственное, что Глеб мог — нарочито кривиться и всем своим существом бойкотировать подготовку, срывая уроки и ругаясь с учителями. Юра, сидящий неизменно рядом, не раз пытался узнать, зачем он вообще сдает ненавистные предметы, почему ведет себя так мерзко, если на самом деле он довольно спокойный и миролюбивый парень. Но ответ ни разу не получал, в хорошие дни Глеб просто отмалчивался или уводил тему, а в плохие — с плескающимся ядом слал подальше, потом не раз удивляясь, почему друг всё ещё с ним общается. Он бы давно ушел, не выдержав бесконечного потока тоскливой, душащей агрессии, но Юра оставался неизменно. Размышления по поводу тягот жизни прервал оглушительный звонок, от которого все в кабинете поморщились, расползаясь по местам в ожидании учителя. Андрей Игоревич… был нормальным, по крайней мере на крайне скептичный взгляд Глеба. Он не надоедал им слишком сильно, старался не загружать домашкой по самые уши и спокойно начал относиться, если они откровенно спали на его уроках. Он был терпелив к ним, и большего от учителя Глеб и не ждал. Но когда дверь распахнулась, вслед за высоким, худым учителем вошел… парень. Глеб навскидку не дал бы ему больше двадцати, если не меньше, потому что выглядел он едва ли старше их всех. Полноватый, с копной непослушных кудрей и в квадратных очках он выглядел бы почти строго и угрожающе, но даже официальная одежда и крайне недовольный, угрюмый вид не могли скрыть светлых голубых глаз, которые вызывали невольную приязнь почти у всех. Почти, потому что Глеб не входил в их число, наученный горьким опытом и недолюбливающий совсем уж чужих людей с самого начала. — Класс, — спокойно, почти весело начал Андрей Игоревич, боком опираясь на стол и рукой взмахивая в сторону парня, — знакомьтесь, это Серафим Владимирович, ближайшие полгода он будет лаборантом, а заодно поможет мне с уроками старшеклассников. Представленный Серафим как-то лениво махнул рукой, кивая, и перевел взгляд на окно. Было очевидно даже стороннему наблюдателю, как сильно он не хотел здесь находиться, но даже этот факт не смог вызвать в Глебе хоть каплю симпатии. Теперь по нелюбимому предмету ему будут делать мозг в два раза больше, а это не являлось ни малейшим поводом для благосклонности к парню. — С таким же успехом могли бы взять кого-то из нас, вряд ли он знает сильно больше, — шепнул он нарочито громко Юре, замечая краем глаза, как лаборант вздрогнул, пробегая взглядом по классу. Хмыкнув довольно на смешки ребят вокруг, Глеб с видом победителя рассматривал Серафима, убедившись, что за спинами одноклассников его не особо видно. — Что же, всем привет, — немного неуверенно после брошенной шутки начал Серафим, скрещивая руки на груди, — я тут у вас всего на полгода, так что давайте не е… портить друг другу жизнь, а мирно посидим и разбежимся. Хмыкнув на скользнувшее «ебать друг другу мозги» в воздухе, Глеб вновь наклонил голову к Юре, улыбаясь довольно. — Отлично, можем вести счет, сколько тысяч раз за фразу он сорвется на маты и его вышвырнут, — ребята вокруг ему улыбнулись, но как-то неуверенно: всем лаборант зашел после высказанного желания не портить друг другу настроение, поэтому его поддержал лишь Юра. Как обычно. Но Серафим явно слышал брошенные в его адрес шутки, и теперь четко видел, что это кто-то с последних парт. К его огромному сожалению, Глеб за одиннадцать лет научился оставаться незаметным, скрываясь за чужими спинами. Ему не нравился новый лаборант, хоть убейте. Из-за возраста, явной неуверенности в себе, откровенного нежелания здесь быть, да и в целом из-за того, что он был новый человек. Когда тебе угрожают даже близкие с рождения люди, к новым относишься втрое с подозрением, огрызаясь на одно лишь существование людей. — Так, значит, — Андрей Игоревич хлопнул в ладоши, доставая какой-то листочек со стола и явно переводя внимание от нового лаборанта, — мне передали списки сдающих, так что давайте поприветствуем счастливчиков. И я на вас посмотрю, и с Серафимом Владимировичем познакомитесь. Так что я называю вас, вы встаете, договорились? Ответом ему послужил неровный гул, в котором и потонул разочарованный стон Глеба. Мало того, что он терпеть не мог находиться в центре внимания, предпочитая оставаться в тени и тишине, наблюдая, так и встречаться глазами с тем, кого он так усиленно обшучивал все это время, не хотелось. — Я бы лучше познакомился с бродячей псиной, — бросил он последнюю, почти предсмертную шутку Юре, слыша, как Андрей Игоревич называет единственного человека в списке перед ним. — Викторов, — с улыбкой позвал учитель, уже не понаслышке зная о нелюбви ученика к его предмету и о сложном характере. С тяжелым вздохом Глеб встал, сразу пересекаясь глазами с голубыми, смотрящими на него с прищуром. Сомнений не оставалось — чертов Серафим Владимирович наверняка узнал того, кто откровенно подрывал его и так слабый авторитет перед школьниками, и теперь смотрел пусть и не с неприязнью, но с явной осторожностью. А Глеб… Глеб лишь ухмыльнулся криво, давая понять, что он не боится ни конфликтов, ни наказаний. Главное, чтобы этот новый лаборант не лез к нему в душу.