Bleeding blue

Лес покрыт белым одеялом. Ты уже несколько часов наблюдаешь за незнакомой местностью у пруда. Большая часть его — полузамерзшая слякоть, но осталось достаточно жидкой воды, чтобы жизнь могла его посетить. По крайней мере, ты на это надеешься. Хрупкий холод, вязнущий в твоих костях, и мучительный голод в твоем нутре цепляются за эту надежду, пока ты стоишь на месте, прижавшись к истертой коре деревьев. Отчаяние завело тебя так далеко в лес — на неизведанную территорию. Риск похоронен под долгой неделей, которую ты провела, под днями, которые расплылись, и только смерть и одиночество были клеем между трещинами. Но каким-то образом ты все еще жива. Твоя кровь все еще красная. Она движется. Пульс в твоей шее — самый громкий в этом лесу. Но все же он затихает. Замедляется. Ты проводишь онемевшими пальцами по клочьям снега, прилипшим к твоим волосам, и легкие хлопья падают вниз. Затем твоя рука снова ложится на изгиб деревянного лука, вырезанного из дуба много лет назад. Выточенный руками друга, чей труп ты оставила позади. Этот лук — твоя единственная память о нем, вместе с воспоминаниями. Но эти воспоминания с каждым днем становятся все более поверхностными, их убивает голод. Жажда. Страх. Облака над деревьями серые и набухшие. Серый — средний цвет. Где-то между белым и черным, жизнью и смертью. Ты чувствуешь, как приближаешься к серым. Возможно, скоро ты станешь одним из них — Серым. Они — причина отсутствия свежего мяса в этом лесу, как людей, так и животных, и причина гибели твоих напарников. Запах их расплавленной плоти, посеревшей и оборванной на фоне гниющих костей, исчезал из воздуха, чем дальше ты пробиралась. За долгие годы ты научилась напрягать ноздри в постоянном поиске их запаха. Сейчас же, не отрывая глаз от пруда, ты не утруждаешь себя их вынюхиванием. Если они придут, то покончат с твоим голодом. В тебе осталось не так уж много, чтобы Серый мог впиться в тебя зубами. Ты превратилась в сутулую и худую. Твои пальцы легко могут просунуться между ребрами. Одежда свободно болтается на тебе — потрепанное зимнее пальто Пола, брюки твоей сестры. Ты быстро сняла их с их мертвых тел, спасаясь бегством, потому что твоя собственная одежда была порвана и залита кровью, не подходящей для зимы. Но это было несколько дней назад — сейчас ты едва помнишь, как выглядели их мертвые лица. Может быть, серые. Пустые. Не слишком отличается от твоего собственного лица, когда ты вздыхаешь через нос и вкапываешь кончик лука в мороз. Осталось всего несколько часов дня. Тебе придется найти дерево, на которое можно будет забиться, как только наступит ночь. Такова была твоя стратегия с тех пор, как ты потеряла свой старый лагерь, но ты не уверена, как долго еще сможешь ее придерживаться. Лазание по дубам требует топлива. Ты глотаешь сухость в горле, густую и безвкусную, и внимательно прислушиваешься к окружающим звукам: веткам на ветру, негромкому свисту, биению собственного сердца. А потом… Новый звук. Треск снега под легкими шагами. Поднимая лук, ты инстинктивно учащаешь дыхание, прищуриваясь сквозь затуманенное зрение. Олень…? Ты уже выучила наизусть звук их копыт после пяти лет охоты на них. Это не он. Может быть, это одинокий серый, ползущий через лес к твоей тощей, предвкушающей плоти. Твой взгляд перемещается по сторонам. Когда ты наконец замечаешь обладателя шагов, шок, как камень, проносится по твоим жилам. Более чем в десяти метрах от тебя стоит ребенок: не слишком маленький, не слишком худой. Глаза человека пристально смотрят в твои, но ты крепко держишь лук и прицеливаешься. Ребенок? Неужели твой голод доведет тебя до этого? Твой желудок дрожит, воет и грызет свою собственную стенку, но даже в своем отчаянии ты не рассматриваешь эту идею. Ты не можешь. Ребенок продолжает смотреть на тебя, пока ты шатко опускаешь лук. С такого расстояния ты не можешь разобрать ничего, даже его пол — все, что ты видишь, это толстый плащ на его маленьких плечах, накинутый на голову капюшон. Когда ты в последний раз видела кого-то настолько молодого? Дети, старики: их забирали быстрее всего. Ребенок не мог выжить в одиночку. В своем слабом состоянии ты на секунду задерживаешься, чтобы осознать это. Грубая рука хватает тебя сзади. Клинок приставлен к твоему горлу. Лук выскальзывает из твоего захвата, и из твоей отказавшей гортани вырывается хриплый крик.

***

Конец света наступил в день домашнего мармелада и Хемингуэя*. Утро началось тихо в северном владении твоей сестры. Причудливый дом в пригороде, где ее сын и муж играли на заднем дворе, пока вы вдвоем намазывали джем на куски хлеба. Завтрак делился между вами четырьмя перед началом рабочего дня. Ты навещала их. Ты часто так делала, совершая четырехчасовую поездку на автобусе из Лондона в поисках отдыха от мучительной курсовой работы. Школа медсестер была твоей мечтой, но она быстро превратилась в кошмар. Их дом, их маленькая семья — во всем этом ты обретала душевное равновесие. Ты ела вместе с ними. Твоя сестра отводила мальчика в школу. Майкл обещал принести карри на ужин, прежде чем уйдет на работу. В тихом доме ты прибиралась за ними. Ты даже не представляла, что произойдет в тот день, когда складывала их белье и укладывала игрушки в корзины. В полдень сосед, которого ты знала как Пола, постучал в дверь. — Ты ведь ее сестра, верно? Он был добрым, пожилым, но толстокожим и крепким. Ты не раз слышала истории о жестах, которыми он осыпал их домочадцев в одиночестве после смерти жены. В тот день он предложил тебе стопку книг, когда ты открыла дверь. Весь Хемингуэй. — Передаю их Майклу. Он сказал, что является его фанатом. — Я позабочусь о том, чтобы они попали к нему, спасибо. Забавно, как конец света может привести к столкновению незнакомых душ. Когда позже днем все треснуло, Пол стал причиной того, что тебе удалось выжить в течение пяти лет. Все началось с очередного стука в дверь — но на этот раз Пол постучал с серьезной настойчивостью. После его первого визита ты приостановила уборку. Ты сидела на диване с «Прощай, оружие!» в руках, но когда ты снова открыла ему дверь и палец разобрал место среди страниц, его слова заставили книгу выскользнуть из твоей руки на пол. — Позвони своей сестре — Майклу, им обоим. — Я… я не понимаю. Кто все это сказал? — Новости. Черт — ты что, не слушала их последний час? Дрожащими пальцами ты позвонила сестре. На другом конце она запаниковала, — Я сейчас еду домой с Джозефом, и на улицах просто безумие. Я даже не могу дозвониться до Майкла — о боже, попробуй позвонить ему вместо меня? Ты пыталась. Он так и не ответил. Вернулась твоя сестра. Вы втроем проследили за Полом. Ты выяснила, что он бывший лесничий. Он успокаивал тебя через крики, которые ты слышала вдалеке, через разбросанные тела, которые стали устилать дороги. Некоторые, разрезанные пополам, ползли. Машины врезались друг в друга. — Они идут из города. Он собрал сумку. Это был ураган. Твоя сестра несла плачущего мальчика. Твой желудок словно наполнился кислотой. Паника. Пол держал рацию при себе, пока вы шли к линии деревьев, подальше от клубка криков, крови и хаоса. Сквозь помехи ты расслышалп несколько обрывков: Лондон был в беспорядке. Военные замкнулись в себе. Все дело в мозгах. Инфекция. Между живыми и мертвыми. Серый, серый, серый. Та первая неделя ощущалась как секунды. Пол отвез вас на огороженный участок земли в лесу, которым он владел; частное стрельбище. У него было всего несколько дробовиков, устаревших. Ограниченное количество патронов. Но он быстро натянул брезент вдоль забора из цепей и добавил ригельные замки на ворота. Ты помогла ему закрепить две палатки. Прибивала деревянные доски к любым щелям по периметру. Ты не захватила с собой много вещей — не было времени. Все, что тебе удалось — это две смены одежды, толстый плащ, консервированные бобы из кладовки, «Прощай, оружие». Ты перечитала его десять раз. Пол занимался охотой. Ты просилась помочь, и он сделал тебе лук. Стрелы. Он совершал ежемесячные поездки в близлежащие заброшенные супермаркеты. «Никогда никого не пускай в наш лагерь». Ты хорошо слушалась, выполняя роль второго лидера в его отсутствие. Твоя старшая сестра никогда не справлялась со стрессом, никогда не любила отдых на природе. Она потеряла своего мужа. Маленький мальчик цеплялся за нее. Ты старалась тихо утешить разбитую семью, но все было тщетно. Год. Лишь несколько стай Серых подходили к ограде. Ты помогала Полу уничтожить их. Все дело в их мозгах. Уничтожь мозги. Два года. Джозеф подхватил какую-то болезнь. Грипп, решила ты. Ты делала все возможное, используя то, что Пол брал в аптеках, но у тебя мало что получалось. Ты вслушивалась в его хрипы, сухой и настойчивый кашель. Зима не помогала. Пневмония. Он умер незадолго до своего восьмого дня рождения. Твоя сестра тоже могла умереть в тот день. Все три последующих года она была призраком. Тебе приходилось насильно запихивать еду ей в горло. Ты была вынуждена нянчить ее, лелеять ее горе. До пятой зимы, когда количество оленей стало уменьшаться. Их туши всходили, как маргаритки, в ближайшем лесу. Съеденные и изгрызенные вторгшимися Серыми, запах пролитой крови и их собственная гниющая вонь привлекали все больше и больше их из далекого города. Их было слишком много для твоих самодельных стрел и дробовика Пола. У него закончились патроны. Забор, брезент и дрова мало что могли противопоставить их сплоченной волне, которая в конце концов захлестнула ее со стоном и бездумным шипением. Ты наблюдала, как они съедают твою сестру. А потом, Пол. Ты выжила. Ты бежала. Неделю. Ты ночевала на деревьях. У тебя был нож. Твой лук. Ты вырезала побольше стрел. Живая. Но с трудом.

***

Сильная рука прижимает твое тело к чему-то жесткому — груди. Лезвие на твоей шее ледянее воздуха, оно жалит и жжет с угрозой, которая мгновенно заставляет тебя корчиться в объятиях его обладателя. — Прекрати дергаться, или я убью тебя нахрен. Это хрипловатая, тихая угроза в твоем ухе, сопровождаемая горячим дыханием. Твои глаза наполняются влагой, и ты в панике глотаешь воздух. Ты поднимаешь руки к удерживающей тебя руке и пытаешься слабо вцепиться в нее, потому что твои мышцы на данный момент представляют собой лишь труху. — Я сказал, перестань дергаться. Рык. Он сильнее прижимает нож к твоему горлу, пока ты не чувствуешь, как кожа начинает колоться. Человеку, стоящему позади тебя, не нужно делать шаг, чтобы дать понять о своей силе и размерах. Это видно по тому, как легко он удерживает тебя. Ты понимаешь, что у тебя нет шансов — впрочем, ты уверена, что даже ребенок смог бы тебя уложить. Костлявые руки опускаются к бокам, и ты, прихрамывая, беспомощно прижимаешься к нему. — Это моя территория. — Я не знала, что здесь кто-то есть, — шипишь ты, голос скрежещет, — Я просто проходила мимо. Его хватка заставила тебя приподняться на пятки. Подошвы твоих изношенных ботинок болтаются над потрескивающим снегом. Что-то твердое давит тебе на макушку, когда он опускает голову, чтобы произнести еще несколько слов тебе на ухо. — Дай мне причину не перерезать тебе горло. Твое сердце колотится. Адреналин. Человеческий инстинкт выживания, даже если смерть уже на кончиках твоих пальцев. — Я медсестра, — полу-лжешь ты. Ты так и не закончила. Твои дипломы сводятся к учебникам и небольшому опыту. — Медсестра не нужна, — пробормотал он, — Что-нибудь еще? Слова плывут сквозь кашу, которую представляет собой твой мозг. Трудно думать. У него нет веских причин не убивать тебя — вам с Полом уже приходилось делать это несколько раз. Другие люди могут представлять еще большую угрозу, чем бездумные Серые. Люди умнее. Им есть к чему стремиться, есть ради чего убивать любыми способами — ради выживания. Твою неспособность ответить прервали внезапные шаги, хрустнувшие по льду, легкие, как у любопытного кролика. Это ребенок. Молодая девочка, как ты теперь понимаешь, даже сквозь состояние паники. Ее бледные, как фарфор, щеки скрыты под капюшоном плаща, а лазурные глаза осматривают тебя с ног до головы. Ее губы раздвигаются, но ничего не выходит. Вместо этого — очередное рычание тебе в ухо. — Я знаю, что у тебя есть нож, — говорит он, усиливая хватку, пока ты не начинаешь хныкать, — Выверни свои карманы. В этой ситуации тебе не остается места для неповиновения. Вывернув карманы, твои проворные руки обнаруживают лишь небольшое лезвие. — Брось его. Нож с тихим стуком падает на землю рядом с дубовым луком. Два единственных предмета, которые поддерживали твою жизнь в течение последней недели, лежали в тонком снегу. Даже если бы у тебя хватило сил или желания сопротивляться, у тебя больше не было сил и средств. — Подними его, Блю. Мужчина позади тебя кивает подбородком. Девочка наклоняется и берется за рукоятку твоего ножа. Она осматривает лезвие, аккуратно проводит указательным вдоль тупой кромки, нахмурив брови. Она засовывает его куда-то в пальто. Затем снова поднимает взгляд. Ее голубой взгляд мелькает между тобой и тем, кто стоит за твоей спиной. — Итак, — ворчит он, щелкая языком, — Уже придумала причину? Ты сглатываешь. Затем твое горло сжимается в спазме, когда ты говоришь, — Это ведь твой ребенок, не так ли? Ты действительно собираешься убить меня на глазах у своего ребенка? Хочешь, чтобы она это увидела? — Ничего особенного, чего бы она не видела раньше, — мрачно размышляет он, — Хороший урок для нее. О… Кровь стынет в жилах. Замерзает, как ближайший пруд. Ты не можешь больше придумать ни одного слова, поэтому именно сейчас твои глаза закрываются. Ты стремишься в темноту, готовясь к тому, что может произойти, когда его нож вонзится глубже. Смерть— может быть, это не так уж и плохо. Это должно быть получше, чем то, чем ты занимаешься последнюю неделю. Борьба Сейчас жизнь имеет мало смысла, а укус Серого кажется слишком мимолетным. Смерть, с другой стороны, будет постоянной. Твоя сестра, ее семья и многие другие ждут тебя в щелях ее тьмы. — Гоуст… Мягкий голос. Девочка заговорила, и ты открываешь глаза, чтобы посмотреть, как она закусывает губу. — Гоуст, тебе обязательно? — ее взгляд скользит по твоему телу, осматривая его с нежностью, которая так отличается от жесткого захвата, в котором ты зажата, — Она не представляет особой угрозы, верно? Выглядит так, будто она не ела несколько дней. — Я же говорил тебе, Блю, — суровый голос доносится из-за твоего плеча, — Чем они голоднее, тем меньше им можно доверять. Если бы тебе было не все равно, ты бы могла поспорить еще немного. Ты можешь доверять мне, сказала бы ты. Но ты знаешь, как это происходит. Пока ты жива в пределах их территории, ты — проблема. Проблема для их источников пищи и проблема для того места, где они разбили лагерь. Ребенок может не до конца понимать это, но он определенно понимает. — Просто сделай это, — раздается твой голос; он измучен. Адреналин скрывается под поражением, — Просто, блядь, сделай это, хорошо? Убей меня. Он рычит. Ты ожидаешь темноты. Ты ждешь, что снова увидишь свою сестру. Ее сына. Пола. — Папа… не надо. Нежная мольба. Низкий гул в ответ. А потом, вместо того чтобы получить удар в яремную вену, тебя бросают на ледяную землю, словно ты не более чем мешок с костями. Твои ладони едва успевают разжаться и прервать падение. Боль пронзает колени в тот момент, когда они упираются в мерзлую грязь, но у тебя не хватает сил ни поморщиться, ни заплакать. Он послушал ее…? Перевернувшись на задницу, ты смотришь на нападавшего. Маска-череп смотрит на тебя в ответ. Темные глаза, широкие плечи, высокий рост. Если бы ты не испытывала облегчение — удивление — от того, что все еще дышишь, ты могла бы испугаться до слез. Он делает шаг, и ты вздрагиваешь, но вместо того, чтобы коснуться тебя, его тяжелый сапог ударяет по чему-то рядом с тобой. Твой лук. Дуб раскалывается пополам под его ногой. — Ты… — ты сдавленно вдыхаешь, глядя между ним и своим теперь уже уничтоженным оружием, — Ты, блядь, издеваешься надо мной? Просто… просто убей меня. Я не могу — у меня теперь ничего нет! С таким же успехом ты можешь убить меня нахуй! Но он этого не делает. Он снова кивает девочке. Молчаливый язык, который ты не понимаешь, и в ответ она осторожно обходит тебя. Она бросает извиняющийся взгляд, прежде чем последовать за своим спутником с черепом, и тут ты остаешься ни с чем. Ни ножа, ни лука. Только твое учащенное сердцебиение и розовый рубец на горле, где был его нож.