Thus saith the Lord

      Гарью не пахло.       Ни на улицах, ни в подземельях, ни в крытых переходах на крепостных стенах, ни в Великом чертоге. Нигде. С реки не несло дымом, и в дыме не утопали лодки на ней. Только свечи коптили под потолком, да поленья временами трещали в очаге. Гарью не пахло совершенно.       Как это так — за пределами понимания.       Эйгор отошел от окна, так и не коснувшись резного подоконника. За окном тоже ничего не горело — посверкивала крыша на Великой септе, солнце играло в дворовых лужах, и только лишь.       Ворота Королевской гавани стояли целыми. В них не били тараном, на стены не взбирались воины, кипящее масло не стекало уродливыми пятнами по каменной кладке. Ворота были открыты к их приходу, хоть Мейкар, дурень, и отказался дать приказ открыть их. Он всегда был из тех, кто подурнее. Не то чтобы Эйгор поступил бы иначе.       Эйгор потряс головой, но дурные мысли из нее так и не выпали.       Палаты были пусты. Последний их обитатель уж с седмицу как пирует с Семерыми, а может, по седьмому пеклу скачет горным козлом, как знать. Доннел Аррен любил роскошь, но был неряхой: свитки с отчетами где только не валялись, на столе, на каминной полке, на подоконнике, найдешь под подушкой — не удивишься.       Эйгор все-таки старался их не трогать.       — Милорд-регент, к вам…       — Позже.       — Милорд, очень просят, — оруженосец вытянул шею. А ведь никто не дозволял входить.       Эйгор закрыл глаза.       — Уж чуточку обождут, не переломятся.       Дурь это, конечно, ему бы сесть да работать сейчас. Эйгор хотел бы побыть дурнем, да по должности не положено. Много чего не положено, и это — тоже.       — Кто хоть спрашивал?       — Лорд Ройс, милорд. Он Её Величества спрашивался, а она отослала к вам.       — И правильно сделала. Не дело ее тревожить пустяками.       На пике над замковой стеной таращилась на город знакомая башка, и Эйгор уж сколько раз примерял собственную на соседнюю пику — отчего-то так и не налезла.

***

      В замке, вопреки всем ожиданиям, не царила никакая тишина. Волей-неволей заподозришь в измене. Как, спрашивается, изменников заподозрить в измене?       Железный трон колол прямо в лопатку, пока лорды внизу расписывались в собственном двуличии.       — И на том выражаю свое почтение Железному трону, и истинному королю Деймону, да упокоят Семеро его безгрешную душу…       — Вы прощены, милорд. Встаньте, — отвечал маленький король, как научено, тихий, бледный и держащий спину так ненатурально прямо. Роанна положила руку ему на плечо.       Роанна держалась гордо — любая королева позавидует. Эйгор чуял это. От нее он не видел ни слезинки, хотя не то чтобы с этого клятого кресла много углядишь.       — Сир Сандор Рован, владетель Золотой Рощи, лорд Хайгардена и Хранитель Юга, — возгласил герольд, и придворные попятились, давая дорогу. Набилось их в тронный зал — даже драконьим черепам тесновато.       Седовласый лорд опустился на одно колено перед троном, перед троном не с тем человеком.       Роанна не пустила сына на трон, как бы Эйгор ни просил. Нечего, дескать, малышне сиживать на эдаком уродстве. Для маленького короля Деймона Блэкфайра, второго его имени, у подножия древнего трона Завоевателя поставили золоченое кресло, и королева-мать стояла за его правым плечом, как темная статуя. Она носила черное, и малец-король носил черное, и замок из красного стал черным вслед за ними.       Голова болела.       — Ваше Величество. Моя королева. Лорд-регент, — раскланялся Рован со всеми по очереди. Эйгор не стал вставать — усаживаться замучаешься. — От имени дома Рованов и всех его вассалов я клянусь в верности дому Блэкфайр, клянусь оберегать и повиноваться Его Величеству королю Деймону, второму этого имени, клянусь править и вершить суд от его имени…       Лицо у лорда было старым, и все лица придворных были старые. Многих Эйгор помнил с рождения. Многие помнили его хмурым мальчишкой, а их короля, настоящего короля, — мальчишкой сребровласым, играющим в догонялки под этими самыми черепами.       Железный трон пустым смотрелся бы получше, но Эйгор даже не порезался, а вот Деймон погиб, карабкаясь на него.

***

      Она боялась его.       Эйгор понял это спустя два дня после падения Красного замка — замка, не поднявшего меча против своего истинного короля. До того, как принимать присяги лордов, рыцарей и прочей швали, до того, как усесться на клятый папашин стул, до всего — он подошел к ней, желая что-то спросить, и даже не вспомнил, что.       — Милорд-регент, — прошелестела Роанна, наклонив голову, и это было вместо приветствия.       Раньше она называла его по имени, но его имя забыли в тот же миг, как наделили титулом.       — Ваше Величество, — не остался в долгу он, и церемониально склонился, хоть и не хотел. Политес сковал его движения сам собой, ненамеренно, и вездесущие глаза замковых крыс тут не при чем.       — Вы желали что-то обсудить?       Королева была в черном, ее стяг был черным. Сердце лорда-регента тоже было черным, но это при условии, что было.       Все эти дни, раз за разом, миг за мигом он заставлял себя с ней говорить — и точно так же заставлял себя ее не тревожить, памятуя о долге. Все решения принял он, когда было нужно, а то, что не принял, пульсом билось где-то под переносицей и мешало дышать.       — Да, Ваше Величество.       И говорить тоже мешали — титулы, сплошные титулы, отчего это он поддерживает эту игру? Разве они не наедине в этом темном коридоре?       Чем больше титулов, тем меньше имен. Имя «Риверс» уже потерялось, теперь черед и за «Эйгором».       — Хотел лишь узнать, будет ли Его Величество восседать на троне на церемонии, и не нужна ли с этим помощь.       Роанна поглядела на него пустым взглядом и медленно, едва заметно кивнула. А после сказала:       — Нет.       Эйгор постарался не пустить удивления на лицо, но преуспел, видать, не сильно.       — Ваше Ве…       — Нет, мой сын не будет на троне. Я была бы благодарна, если бы лорд-регент избавил нас от такой необходимости. Не только как регент короля Деймона, второго этого имени, но как десница и брат короля Деймона, первого этого имени, Вы имеете право сидеть на Железном троне. — Роанна говорила лишь ненамного быстрее нужного. Ее крашеные волосы качались перед глазами. — И я прошу этим правом воспользоваться.       Эйгор понял это спустя два дня после падения Красного замка и спустя два штофа вина тем вечером. С ним говорила не Роанна. С ним говорил ее страх.       Эти ее слова тоже бились за переносицей, пока клятый стул колол ему в лопатку, и даже он, тугодум, догадался, что она имела в виду. Жаль, что после приема. Не влезал бы на этот стул, будь иначе.       — Милорд-регент, — склонился лорд Хайтауэр, и склонился самолично, хоть прибыл за тридевять земель в его-то возрасте. — И Ваше Величество. От имени моего дома и…       Эйгор не мог заставить себя дослушать, хотя хотел. Заставлять-то он умел и любил.       «Милорд-регент» сыпалось на него от придворных раз за разом, а «Его Величество» был маленьким мальчиком, горюющим и капризным, и в списке отчего-то шел вторым.       Милорд-регент, как оказалось, спас королевский род, разделался с клеветниками и лже-королем, бился на Краснотравном поле, как демон, и отомстил за короля Деймона.       Эйгор понятия не имел, кто такой этот милорд-регент. Неплохо бы лично познакомиться, важная-то шишка поди.       И после такого-то дня, примерив лицо лжеца, чтоб оно беседовало с лжецами, после дурацкой склоки в Малом совете, полупустом и желающем быть переполненным, — Эйгор просто шел в свою несчастную башню пустынным мощёным двором, и знал в нем каждый камень, а все-таки поскользнулся на лестнице.       Его ослепили драгоценные камни, как последнего скупца. Изумруд с сапфиром, горящие собственным светом. Сердце пропустило удар, а ноги пропустили ступеньку.       — Какого пекла…       Сестрица дернулась так неестественно — то ли поймать его попыталась, то ли столкнуть. Поймал себя он сам — рукой вцепился в канделябр парой ступеней ниже, едва из стены его не выдрал.       На все на это было наплевать.       Эйгор обернулся, просто так, на всякий случай, — но нет, он не взял с собой ни единого стражника, вот же дурень. Мгновением позже дошло, что пугается он несчастной бабы. Впору заржать над собой, да по-издевательски, да с надрывом. Стыдоба.       Шира тихонько спросила:       — Боишься?       Да.       — С вами забоишься… — Усмешка натянулась на лицо, едва не порвавшись. — Это я сошел с ума или над тобой Матерь Небесная смиловалась?       Шира смотрела на него, а лицо ее не выражало ничего.       А должно было.       — Пожалуйста, не бойся, я потом объясню, хорошо? Прости меня, мне нужна твоя помощь, не злись, пожалуйста… — Торопливо, будто подгонял кто, она сделала шаг к нему, и Эйгору показалось — вот-вот за руку ухватит, а все-таки остановилась. Сердце никак не успокаивалось.       «Она же дрожит», понял он наконец.       Ноги начали подводить. Хреново. И желудок знакомо скрутило — благо блевать нечем, а то скользить потом на желчи под ногами…       — Миледи! Миледи Шира, вам не дозволено…       — Прочь! Прочь немедля!       Несчастная септа от окрика споткнулась на той же самой ступеньке, поклонилась — еще даже не поймав равновесия, — и тут же попятилась.       Где, чтоб вас, стража на входе? Им он устроит так — мало не покажется. Покажется много. Как вот ему сейчас.       Кровь билась в висках.       Эйгор вдохнул, желая выдохнуть угрозу, но выдохнул только пар.       Не то чтобы он мог еще хоть что-нибудь ей сделать.       Ветер пронизывал до костей.       — Я обязательно потом объясню, — пообещала Шира и обняла себя руками, видать, тоже озябла от ветра.       Какой, в пекло, в башне может быть ветер?       — Объяснять придется многое.       Оба дрожали.       Как они добрались до покоев — одному Неведому ведомо. Или неведомо. На то он и Неведомый.       Эйгор не желал видеть ее в своих покоях. И не желал ее видеть вообще. В шаге от того, чтоб вообще не желать видеть. Неплохо бы лишиться обоих глаз, а? И снова уделать доходягу Бриндена?       Сапфиры с изумрудами, вы поглядите. Как у скоморохов цацки тяжелые. Блеск от них качался перед глазами, и глаза хотелось выдавить, да не поможет уже.       — Эйгор…       Что он там ныл про то, что его имя позабыли? Видать, не все. Свезло так свезло.       Проклятье.       Уже в чужих покоях Эйгор обернулся к этой чужой женщине и чужим же голосом спросил:       — Что?       Тонкая, как веточка, Шира прислонилась к дверному косяку, впилась в него пальцами и медленно сползла на колени. Шелковое ее платье растеклось по темному полу.       — П-прости меня. Или накажи меня, и-или убей меня, но помоги мне. Пожалуйста. По… — Она отчего-то зажала уши, но не умолкла. — Пожалуйста, смилуйся, пожалуйста, слышишь? Пожалуйста.       Пару вздохов царила тишина, а потом, медленно, неспешно, кошачьей поступью его страх перешел в отвращение.       — Да не может быть…       Повалившись в свое кресло и не заметив, Эйгор разглядывал ее неотрывно, и многое замечал.       Она дрожит. Ее волосы плохо чесаны. И одета она так легко, будто не осень. И глаза — хоть в тон ее цацке, но закрыты, зажмурены. Подняла она хоть раз на него взгляд?       А от нее было не отвести взгляда.       Она не была так красива — он точно знал, не только потому, что оттирал тряпицей ее кровь с пальцев. Она никогда не была так красива. А кровь так и не сошла, и липла к ладоням.       Эйгор попытался закрыть глаза, даже не надеясь, что поможет. Правильно он не надеялся.       — Эйгор, пожалуйста, выслушай, хорошо? Один раз. Выслушай, и все, и делай, что захочешь, и я никогда…       — Цыц.       Она услышала, хоть и была с зажатыми ушами. Эйгор ладонями закрыл лицо, потер переносицу, сгорбился в кресле, уложив локти на колени.       Чтоб его, да не может быть.       — Давай к делу.       Хотел бы он не знать, что у нее за дело.       Шира тихонько всхлипнула — прерывисто, тоненьким голоском, — и еще пару раз назвала его по имени. По слуху резануло хуже, чем ножом по стеклу.       Чашника бы кликнуть, да невместно.       — Вставай давай. Давай, давай, подымайся.       В груди явственно кололо, но это, в целом, устраивало. Эйгор поднялся сам, завертел головой, оглядывая комнату, и нашел искомое — штоф с вином с подоконника сам лег в руку, и Эйгор подал его Шире. Не подал — поставил на пол рядом, смалодушничав. Или свеликодушничав. Касаться ее он не мог.       Сестрица попыталась поднять его, но куда там с ее-то дрожью — трясется так, будто три таких вылакала.       Двое болезных, мать его.       — Стража! Ко мне, живо!       — Нет, нет-нет, Эйгор, прошу, не зови стражу! — Она дернулась, серебристые локоны рябью прошлить по лицу. — Я же ненадолго, я только…       — Цыц, я сказал. Давай, заходи, разрешаю, — Эйгор махнул стражнику и указал рукой на Ширу. — Поднимите ее, пересадите на… — Не на постель, нет. Нет. — На кресло. Леди Ширу ноги не держат.       — Послать за мейстером, милорд?       — Послать, но потом, — сказал Эйгор и опомнился. — За каким мейстером? У мейстера работы и без нас невпроворот. Никого не надо.       Шира ужом вилась в руках стражника, и тихо-тихо поскуливала, как щенок, пока ее опускали на кресло. А потом опала в кресле, как молочная пена, и дрожала дальше, глядя в потолок.       Было плохо.       — Теперь вон.       — Да, милорд.       Этот звук стоял в ушах. Сколько звуков стояло в ушах — бардак, а не уши.       Вот что ему сейчас делать? На кой она ему вообще в его покоях?       Или на то и щука в реке, чтоб карась не дремал?       Эйгор все-таки оперся рукой на подоконник. И разговор бы не начинать, а куда денешься. Не то чтоб говорить не о чем — этим-то боги не обделили, расстарались, а горло сводило.       — Эйгор…       — Будешь так брыкаться — правда пошлю за мейстером. Хотя старик занят.       Шира смотрела на него этими самыми дурными разноцветными глазами.       Если она настолько дерганая, как пришла-то к нему? И зачем?       Худшая мысль этих дней билась за переносицей ровно, тихо и неотвратимо, как время. Холодила лесным морозцем и пугала до дрожи, до пятен перед глазами.       Какой же гадкий был год.       — Эйгор, пожалуйста…       — Пожалуйста что?       Как бы он хотел сейчас лежать себе на перинке, и неплохо бы — с пробитой башкой, и ни о чем, ни о чем этом уже не беспокоиться. Зависть ела изнутри и колючкой подступала к горлу.       Тяжело было не врать. Впервые в жизни не врать было тяжело.       — Если ты думаешь, что я смогу… что я стану что-то делать для твоего Бриндена, ты ошибаешься.       Мурашки прошлись по коже — нечего так близко к окну стоять.       Цареубийца Бринден Риверс валялся в горячке и помирал уже восьмой день, и Эйгор до чесотки ему завидовал.       — Неправда. Ты сам сказал. Ты поможешь, я знаю, он не виноват, ты же знаешь…       — Не виноват?!       Он зря сделал шаг вперед. Шира, такая жалкая, сжалась в своем кресле.       А Эйгор никогда не умел орать от ярости. Эйгор умел калечить и ломать судьбы. Орать он не умел. Родню он уже искалечил, судьбы всем уже сломал. Предпринять нечего.       — Тебя что, не допустили в септу? — пробормотал Эйгор, отвернувшись к окну. Королевскую септу из окна и не разглядишь почти. Эти клятые боги, камнями застывшие в нею, — такие же предатели со своею непричастностью.       — Я не это хотела сказать… Прости, прости, прости, я не это хотела сказать, я не про Деймона, я про…       — Хватит. Пошла вон.       Эйгор потер глаза и уставился за окно. Там горел закат.       А гарью не пахло.