Раз, два, три, четыре, пять. — Я иду тебя искать..

— Жрать охота! — Кривой покосился на закемарившего парня. Семидесятые жёсткие, в зоновских лагерях жёстко, люто, а сидеть ещё десятку, что ему, что ещё двум другим зекам, которые сбежали из лагеря. Этот не считается, он и не считался изначально, он «запас». Молоденький дурачок, двадцать пять лет всего, сел за групповое убийство, сидеть ему лет восемь оставалось, чистосердечное подмахнул, вот и скостили. Кривому по одному месту было, как звали «консерву», и ведь чуйка сработала на отлично, что надо было именно его убедить сбежать с ними, сейчас сидят в лесу, и хуй знает сколько топать, а припасы кончились! Левон и Острый ещё. те тоже сидельцы со стажем, их трогать нельзя, сами кончат кого угодно! — Кривой, я эти места неплохо знаю, скоро поселение, там жрачку раздобудем! — Острый подкинул еловых веток, постелька жестковата, да они привыкшие к такому раскладу, в лагере нары пожёсче будут, а здесь — Воля! Острый блаженно втянул носом лесной воздух, жрать действительно хотелось, и август уже прохладный стал, особенно ночи, костерок не разведёшь, уже по-любому по их следу легавые отправлены. Острый понимал, для чего пацан тут, знал, но ничего менять не собирался, на душе и так грехов — не смыть и в посмертии! Пятнашка светила, отсидел четыре… Не хотел он так, не думал, что он — бывший тренер уже, за решёткой окажется, как говориться — от тюрьмы и от сумы не зарекайся! Кареглазый. Максимка. Малыш. паренёк уже школу заканчивал, комсомолец, отличник, и будущее в золотистом свете. А Дмитрий тренер по боксу, нареканий никогда не имел, в свободное время хобби отличное было — ножи метал, метко метал, не промахнулся ни разу, за плечами армейка, теперь вот детей обучает, и Максимка. лань кареглазая, зачем ты Максимка пришёл вообще? Как ножом тем, что он мечет, сердце пропороло, аж дух вон, а мальчишка тоже смотрит, смотрит, рот открыл. И не положено, Дмитрию — двадцать семь, а Максимушке шестнадцать только, и не приветствуются связи такие в Союзе, статья за это серьёзная. Каждый день как груз давит, из-за пацана треклятого! — Дмитрий Владимирович. — и улыбка эта невинная, прядка волос тёмных!.. Не выдержал. грех-то какой! Ведь ребёнок почти! А Максимушка как яд в чистом виде! Отравился, совсем отравился Дмитрий, чёлку потную со лба нервно дрожащими пальцами убирает, губы от слёз горьковатые целует!.. Ничем хорошим не закончилась такая тяга, что вполне ожидаемо. Педофилам место в тюрьме, не важно, что Максимка сам от слёз захлёбывался, когда Диму за решётку отправили, не важно, что тяга в обе стороны была, не похоть, а именно, как будто и созданы друг для друга были, только по закону Советского союза расстрел мужчине маячил, за растление, но хрен знает, что пошло не так, только помиловали, четыре года отсидел, а перед глазами Максим и судьба похеренная! И сейчас нет жизни уже, Максимки нет больше. Родители тогда узнали о этой связи, доложили куда надо, Димка за решётку, Максим год всего прожил, а потом повесился, мать Максима письмо написала с проклятиями, а он уже проклят! Проклят! Так ещё по инерции отжил, отсидел, дёрнул его бес на свободу сбежать, захотелось напоследок вольное небо увидеть, не лагерное небо в клеточку, а другое — чистое. а Максима там нет… Острый вспомнил, как выл, когда о Максиме узнал, только смелости не хватило самому вздёрнутся, мальчишки из-за него нет! А вот теперь вздохнуть свободно, и к Максимке. к мальчишке любимому! А парня жалко, жрать он его не собирался. *** — Легавые по-любому достанут! — начал было Левон, вожгаясь рядом на траве. — Завали хайло! — зло прошипел Кривой. — Не причитай как баба, и так тошно! Жрать охота. Ночью Острый резко проснулся от возни, недалеко у куста с волчьей ягодой, Левон и Кривой убивали пацана. Левон сидел на ногах лежащего на спине хрипящего парня, чтоб меньше дёргался, а Кривой, громко сопя, душил, не обращая внимания на царапанье слабеюших рук. Острый отвернулся в другую сторону. Нет, он не собирался оставаться с этими ублюдками, мерзкое чувство наполнило всё существо мужчины. Тошнотворный запах жаренного на костре мяса не вызывал у него аппетита, только похоже Левон и Кривой глотали голодную слюну. Куда дели кости, Острый спрашивать не стал, понятно куда, закопали, да и вся недолга! На ошмётки того, что жарилось на толстых сучьях, без тошноты не смотрелось. — Будешь? — оскалился Левон, осторожно переворачивая сучок на наспех сделанной треноге над костром. — Или принцессы такое не хавают? Зеки заржали, а Острый сплюнул, с отвращением отворачиваясь. — Зря вы костерок разожгли, яму себе сами роете! Кривой злобно уставился на Острого. — Бог не фраер, не выдаст! — Тебе о боге говорить? — брезгливо скривился Острый. — Тут поселение недалеко было, в лесу поймать можно было кого-то, что ж вы ублюдки делаете? — Заткнись лучше, Острый! — Кривой привстал с корточек. — Самому на вертел захотелось? — А ты попробуй, насади меня ещё на вертел! — Острый нащупал заточку в кармане тюремных штанов. — Да хер с ним! — Левон сглотнул. — Пусть корчит из себя, а мы пожрём лучше! Но пожрать не удалось, вдалеке послышался лай собак, Кривой панически округлил глаза, застыв в ступоре. Левон дёрнулся, рыская взглядом, куда бы лучше побежать, Острого же облепил холодный ужас, ему было страшно. Страшно до мурашек, но он обратно не вернётся! Нет! Сдохнет на воле лучше! Только тело хотело убежать, закрыться как в детстве в игру с прятками, только вот Дима не маленький уже, и не игры это. По небу прокатился рокот, «вертушка» летела над лесом, искали сбежавших беглецов. Начальник лагеря получил выволочку. За побег сидельцев по головке не погладят! Четверо зеков неизвестно как ушли лесом из-под носа конвоиров, понятно, все понесли наказание, полетели головы, но вот Константин Анатольевич Ерофеев, благодаря каким-никаким связям, усидел на месте, тем более, что зеки были застрелены, кроме одного, того, что был помоложе, просто не успели сожрать. Беглецы были уничтожены, пули потрачены, прикопали прямо в гусом лесу, кто здесь мог ходить? Нет и нет мёртвых тел, расстреляны при попытке к бегству, и всё такое. один только на месте остался стоять, но не оставлять же людоедов в живых? Небо голубое, льдистое, а глаза у мальчика карие. Острый улыбнулся окровавленными губами, с трудом шепча последнее: — Раз. два. три. четыре. пять. я иду. тебя. Глаза невидяще уставились в августовское небо.