Черное и еще чернее

— Извини, я подсяду?       Астарион нехотя отрывается от созерцания убранства таверны.       Вдоволь набродившись по Верхнему городу и перепробовав все виды местной выпивки, бледный эльф решил пойти чуть дальше да забрел в Погреба. Под Ширью, что и так полна народу да дневных мерчантов, раскинулся целый лабиринт складов, пивных подвалов и запутанных тоннелей, что в народе называют просто Погребами. Большинство балдурцев слышало о Погребах как о подпольной пивной, некоторые — как о борделе. На Погреба не распространяются законы, тут не семенят Кулаки, а любое темное дело можно обмыть и обговорить именно здесь.       Просто удивительно, как такое место может существовать в условиях вечно убранного и цивильного Верхнего города, где даже питейные называют гостиницами, а не тавернами.       В Погребах есть все: азартные игры, проституция, экзотические напитки и звериные бои — например, канализационных крыс против пауков размером с собаку. Этим большинство простых горожан, спустившихся в Погреба нюхнуть опасности, и ограничивается. Ищущие приключений же найдут здесь уникальных торговцев, барыжащих дурью и запрещенным в городе оружием; магов, у кого под плащом найдется по паре свитков с убийственными заклинаниями; контрабандистов, чьи товары стоят невозможную сумму денег, и оттого становятся лишь ценнее.       Романтика крайнего бандитизма Астариона не особо привлекает, но чем дальше в лес, тем больше дров: вампиру нужны деньги. На вкусную выпивку, новый гардероб и хоть какое-то наличие благ. За все годы бледный эльф ограничивался в прелестях жизни так долго, что теперь делать этого не собирается. Сколько бы времени ему ни было отведено. И оттого склонный к ловкости рук и мошенничеству, вампир нашел единственное, в чем он будет хорош: азартные игры.       У местных нет ни единого шанса: Астарион слышит биение сердец, чувствует, как кто-то покрывается потом или расслабляется, а вампирская ловкость рук позволяет кинуть кости так, что выпадут одни шестерки, или подтасовать карты для наилучшего результата. Напряженное дело, ведь посетители расставаться с деньгами не хотят, особенно когда выигравший — невысокий худощавый эльф, но местные правила едины для всех: плати или унесут из Погребов по кускам. И оттого конкретно в этом месте никогда не случается драк и громких разборок.       Никто не обещает, что особо везучего гражданина не поймают где-то на периферии Шири и не попросят чрезвычайно вежливым тоном отдать все выигранное, но бледный эльф слишком осмотрителен и точно знает, какими маршрутами ходить не стоит. Оттого на белоснежной, только-только купленной на собственные деньги рубашке, ни пятнышка, а третий стакан бренди уходит так же легко, как и прошлые два.       Сегодня вампир вновь забрал небольшой куш — ровно такой, чтобы не вызвать подозрений — и лишь приглядывается к посетителям в надежде выцепить потенциальную жертву для вечернего перекуса.       Впрочем, жертва находит его сама. — Тут везде занято. Но если вы кого-то ждете… — Ох, ну что вы! Конечно, присаживайтесь.       Отродье хмыкает в стакан спиртного, неизменно не пьянея, и осматривает потенциальную жертву: полуэльфийка. Яркие зеленые глаза, декольте чуть глубже нормы приличия, короткая идиотская прямая челка и еле заметный рубец на лице, что перерезает щеку и спинку носа, но не портит внешности. Даже придает ей какую-то изюминку. — Любите покрепче, господин? — Кивает незнакомка на стакан, сверкая зелеными глазами. — М-м-м, пожалуй. Из всего пойла этого города лишь самое крепкое отдает нужным букетом. — По мне, так из вкусов тут только спирт, — хохочет леди в ладонь. — Без обид, просто не мой напиток. — И что же нынче пьют дамы?       Ответ Астарион знает заранее: вино, разумеется. Как будто он не в курсе, что на уме у всех дамочек, вне зависимости от их социального статуса и положения. — Вино. Но вообще, — леди чуть призадумывается. — Люблю повышать градус. — Отлично. Кельнер! — Бледный эльф подзывает обслугу. — Принесите даме темного амнского, бокал красного из Уотердипа и балдурский ликер.       Полуэльфийка хитро приподнимает бровь и опирается локтями о стол. — Угощаете?       Никакого джентльменства: если она опьянеет и размажется по столу, будучи в нужной кондиции, то эта жертва станет самой простой и доступной. Ради такого и заплатить не жалко. Астарион улыбается самой располагающей усмешкой из арсенала: — Угощаю.

***

      Как выяснилось, все-таки даже вампиры пьянеют. Какой там был стакан по счету?.. Бледный эльф икает в подтверждение своего состояния. Прищуривается одним глазом, сосредоточивается и считает. Пять, шесть, семь?.. — Восемь заходов без закуски — и ты все еще не на полу в луже своей рвоты? — Пьяно хохочет полуэльфийка и заедает ликер креветкой. — Аплодирую твоей стойкости. — Дорогая Джен, — ведь, как выяснилось, зовут ее именно так. — Сопротивление опьянению — лишь малая часть моих талантов.       В глазах двоится, но соображать и членораздельно говорить отродье все еще в состоянии. Кондиция — ровно та давно забытая, когда тело приятной медовой патокой теплеет и растекается по стулу, язык слегка развязывается, а разум витает в облаках. — О, я видела, — она все-таки откладывает жареную креветку в тарелку, передавая вампиру, но тот машет ладонью, отказываясь от закуски. — Шулер из месье отменный. — И это тоже. А еще он обучен грамоте, счету, высокопарным речам, неплохо стреляет из лука и, — Астарион заученным движением подмигивает Джен. Выходит крайне пьяно. — Неплох собой. — Удваиваю последнее, остальному поверю на слово, — полуэльфийка проглатывает последнюю креветку. Уши Джен горят от количества выпитого, а кончик носа уже занемел. — К слову о достоинствах: что одинокая дама забыла в этом гадюшнике? — То же, что и месье: пришла за деньгами и острыми ощущениями.       Астарион многозначительно кивает на внешний вид Джен. — Еще пара дюймов вниз — и тебя бы облапал каждый посетитель, спутав с куртизанкой. — Как же хорошо, что я села именно к тебе, Астарион.       Бледный эльф неопределенно хмыкает: это вряд ли. Кто-то бы ее просто обозвал проституткой за такое глубокое декольте, кто-то распустил бы руки. Особо пьяный попытался бы взять силой и был немедленно выдворен взашей, а кто-то… Из всех возможных опций она выбрала именно ту, где в конце истории ее высасывают практически досуха, перерезают горло клинком и оставляют пьяное тело в самом темном углу Шири. — Ох, — она, словно что-то почуяв, косится на оконный проем. — Уже очень темно. Мне пора, а то отец заругает, — словно за пришедшую домой в пьяном виде дочь ей достанется меньше. Леди неловко поднимается из-за стола. Дает себе пару секунд очухаться и прийти в себя, переваривая количество выпитого. — Мы же еще как-нибудь увидимся?       Вампир стискивает зубы. Он страшно, ужасно голоден, пьян и охоч до продолжения трапезы, но… — Обязательно, Джен.

***

      Ярко-красная роза помещается в вазу близ памятной таблички. Она могла бы быть сделана из дешевого гранита или не сделана вовсе, но жители города предпочли дорогой мрамор. Силуэт, облаченный в темное и укрытый капюшоном, склоняется в жесте памятной скорби и позволяет тусклому взгляду пройтись по выдавленным в камне буквам:

«Абдель Адриан.

1348 DR — 1482 DR

Да упокойся с миром защитник Врат Балдура и великий герцог».

      Это превратилось в традицию. Приходить в напыщенный, полный жизни Высокий Холл, чтобы почтить память того, кто столь варварски был похоронен не на кладбище в тени деревьев или в усыпальнице, а здесь. Среди снующих туда-сюда жителей, уже практически не замечающих памятной таблички и не думающих, что где-то там под мраморным полом лежат останки величайшего героя и лучшего мужа, какого только можно было пожелать.       Мать-настоятельница Викония де Вир позволяет себе лишь одну слезинку.       Те, кто впервые обращаются к Госпоже Утрат, наивно полагают, что Шар дарует сладкое избавление от болей и горестей. Погружает в столь желанное безразличие, стирает грусть из мыслей, а раны — с сердца. Но нет, богиня учит совершенно иному: превращать свою боль в силу. У Виконии де Вир утрат в жизни было столь много, что, оглядываясь назад, она видит поклонение Шар самым правильным и логичным решением из всех, что она принимала на протяжении своей жизни.       У дроу из когда-то почетного дома де Вир просто не было иного пути. Изгнанница, недостойная своего рода темная эльфийка, что ослушалась приказа паучьей королевы Ллос и была навек отправлена отбывать остаток жизни на поверхности. Мир — огромен, но слово «отбывать» характеризует эту жизнь наиболее четко. Ведь темных эльфов ненавидят так сильно, что следующим утром ты можешь и не проснуться.       Утратив всякую веру в справедливость и потеряв цель в жизни, Викония обратилась к госпоже Утрат, и это дало хоть немного успокоения. Но в самый ужасный, сложный период, когда хотелось бросить и борьбу, и слепую, тогда еще наивную веру, в жизни Виконии появился он.       Абдель.       В первый раз они встретились, когда Викония сверкая пятками бежала от Огненных Кулаков. Причина? Самая тривиальная: темных эльфов нужно истреблять как тараканов. Резко, быстро и без пощады. В каком-то плане мать-настоятельница их понимает: практически все истории о делах дроу правдивы. И все-таки почему-то тогда Абдель ее спас. Де Вир пришлось присоединиться к отряду скорее из-за нужды, чем из-за желания.       Во второй раз они встретились, когда дроу чуть не сожгли на праведном костре. И вновь пришел на помощь, выбрав самый неочевидный и неразумный вариант: ее. И вновь воссоединение поневоле.       Поначалу Абдель раздражал Виконию. Что было взять с этого мужчины? Бывший послушник Свечной Цитадели без рода и имени. Настоящий герой из сказок: благородный, храбрый, временами слишком наивный, а где-то не в меру добросердечный. Викония в силу характера отстаивала свою позицию, правоту, приводила аргументы, и это неизбежно приводило как к стычкам между лидером и шариткой, так и среди остальных спутников.       Весь отряд с самого первого дня косился на Виконию, то и дело вставляя злобные ремарки. Право дело: дроу на поверхности! Еще и шаритка. Едва ли лучше их веры в Паучью королеву, но того было достаточно, чтобы Викония стояла особняком от остальных, так и не заведя ни друзей, ни хоть каких-то приятных знакомых.       Каким образом столь разные личности вообще смогли сойтись — загадка и по сей день. Их отношения никогда не были простыми: полные споров и компромиссов, жесткости и милосердия, любви и крови. Это был единственный раз, когда Викония кому-то поверила, и ошибки не произошло. Абдель был чудесным.       Даже несмотря на то, что Адриан был одним из отродий Баала.       Боги по своей натуре жадны до силы и власти, но всему есть предел. В Год Теней, 1358 по летоисчислению Долин, двое богов из Мертвой Троицы украли у главного божества всего пантеона, великого Ао, принадлежащие ему Скрижали Судьбы. Реакция была соответствующей, но слишком радикальной. Разгневанный Ао лишил всех богов пантеона бессмертия и сослал на грешную землю до тех пор, пока Скрижали не вернутся законному владельцу. Некоторые боги, будучи в теле смертных, пострадали, кого-то почти убили, а кто-то вернулся на свое законное место практически невредимым.       Бог Убийств пал жертвой Смутного Времени, но предвидел свою смерть, и посему решил пойти иным путем — заключить свою силу в отпрысках своего семени. Так и появились отродья Баала.       Отродья Баала — не только изувеченные нечестивой кровью создания с момента рождения. Их личность более комплексна, а судьба — трагична. Рожденные от смертной матери, но ведомые проклятой кровью божественного отца, порождения Баала инстинктивно тянутся друг к другу. Но связь эта — не благая, а такая же кровавая, как и ремесло бога Убийств. Изначально создавая своих детей, кровавый бог вкладывал одну цель: нечестивые дети должны друг друга убить, воскресив и возвысив своего Отца обратно на божественный план.       Викония повидала многое: как рушатся планы Саревока Анчева, как отродья убивают друг друга, как сопротивляется доброе сердце Абделя натуре убийцы, и как на месте разрушенного отстраивается новое.       Абдель Адриан оставался последним выжившим отродьем. Пошедшим наперекор порочной крови, пересилившим животное желание убивать и отвернувшимся от божественного родителя. Вошел в историю как спаситель Врат, бессменный герой и символ этого города, пожертвовавший многим ради счастья остальных. Посвятил всего себя служению народу, придя на помощь в час нужды, и оставался таковым до самого конца. Принял пост великого герцога, прожил чрезвычайно долгую жизнь.       И прожил бы еще больше, если бы у богов не было на него планов.       Весенний день тысяча четыреста восемьдесят второго года как будто был вчера. Холодный, промозглый и полный тревоги. Волноваться всем, включая мать-настоятельницу, было чего: волна убийств, начавшаяся во Вратах пять лет назад, становилась все более показательной. Количество жертв, демонстративная жестокость, извращенность — все указывало на культистов бога Убийств. С каждым разом убийца становился все наглее, оставляя все больше трупов. В разных уголках города, в самом центре Верхнего, средь бела дня, с использованием самых различных техник и приемов — вычислить передвижения было невозможно. Абдель с первых громких случаев увидел почерк культиста. Обращающий на себя внимание, буквально орущий: «давай, попробуй меня поймать!». Подземные тоннели патрулировали денно и нощно, вылавливая абсолютно всех, искали святыню сектантов, запаяли все канализационные люки и выходы — безрезультатно. Не помогли даже связи матери-настоятельницы, ведь вход в святыню сектантов скрыт так глубоко, что добраться до него практически невозможно.       Абдель не был бы собой, если бы не чувствовал личную ответственность перед действиями убийцы. И оттого промозглым весенним днем он решился на публичное заявление на главной площади Шири. Викония де Вир стояла в толпе, облаченная в черное, и внимала его словам вместе с остальными испуганными жителями. В своей речи уже пожилой герой Врат Балдура громким зычным голосом лидера вещал о том, как скрупулезно власти обыскивают город, как Кулаки охраняют покой граждан, и что вскоре убийца будет пойман. Речь правдива лишь наполовину, но народу необходимо слышать заверения от владык, чтобы хоть немного успокоиться. Особенно когда этот владыка — великий Абдель Адриан, живой символ благородства и защиты.       Это случилось так неожиданно, что воссоздать картину сложно даже спустя столько лет. Великий герцог был зверски атакован последним оставшимся кроме него отродьем Баала, о котором никто даже не догадывался. Площадь залило кровью. Абделя, другого отродья, граждан, попавших под вспышку хаоса. Казалось, будто вся Ширь насквозь пропиталась кровью, что не отмоешь, не уберешь и не закопаешь никогда. Абдель дрался отважно, цепляясь за свою жизнь со звериным упорством, но что может сделать отмеченный годами старости герцог?       Два последних отродья Баала легли замертво на главной площади Шири, исполняя задуманный столетие назад план их нечестивого Отца, и отмечая этот день черным. Как в сердцах жителей города, так и в душе матери-настоятельницы Виконии де Вир.       Бесчинства в городе прекратились, и жители Врат Балдура решили, что убийца герцога и был тем самым потрошителем, кого так долго и яростно искали. Позже Викония наведет справки и узнает, что убийцу звали Виеканг, но ответ ее не удовлетворит. Ведь сразу после трагического случая в свет выйдет новая глава культистов и, сверкая серостью глаз и окатывая надменностью, начнет ставить свои правила. Угрожать, убивать, подкупать, делить территории, буквально заставляя считаться с ней и с ее богом. — Наши цели не пересекаются ни в одном из случаев. С чего бы мне слушать сектантку? — Выдержанно цедит Викония де Вир. — Аккуратнее со словами, мать-настоятельница. На площади Шири еще достаточно места.       Угроза считалась сразу, и у Виконии нет ни одной причины думать иначе. Абделя Адриана убила именно она. Чужими руками. Манипуляциями, угрозами или лестью — неважно как, но высокомерная даже по меркам темных эльфов Таврин исполнила древнее пророчество, сводя двух последних живорожденных отродий Баала в смертной схватке.       Говорят, что само ее рождение — противоестественно, ведь у баалистки нет матери и рода, а появилась она свет она буквально рукой ее кровавого папаши. Сотканная, вылепленная из его плоти и крови, созданная с целью повелевать и убивать. И Викония не сомневается, что у этого порождения нет ни сердца, ни эмоций, ни привязанностей. Исключительно жажда крови, извращенность разума и маниакальное желание контроля.       И теперь мать-настоятельница вынуждена лишь смотреть на мраморную табличку погибшего Абделя Адриана, зная его убийцу в лицо. Зная, но не имея возможности ей отомстить. Викония могла бы обратиться к Зеркалу утрат и смыть эти воспоминания, но не хочет. Их сила — в горе, а горе побуждает к действию.       И только сейчас у матери-настоятельницы появилась крошечная вероятность мести. Но для этого нужно подождать еще немного. Узнать чуть больше. Проследить самостоятельно, чтобы, дотошно все спланировав, ударить, раз и навсегда закрывая эту страницу истории.

***

      Легкий метательный кинжал ленивым движением попадает точно в цель. Вампирское отродье и полуэльфийка хлопают по ладоням и обмывают победу спиртным. Кельнер семенит рядом, постоянно подливая в стаканы и докладывая закуски для дамы. Недовольный бородатый головорез буравит бледного эльфа взглядом, явно не желая расставаться с проигранным в соревновании золотом, но Астарион в ответ лишь победно скалится. Выкладывай-выкладывай, если хочешь выйти из Погребов без синяков и сломанных конечностей.       Решение оставить ее в живых было верным: Джен отличная собеседница, собутыльница, легкая на подъем натура, а перемыть кому-нибудь кости она только рада. Астарион словно видит себя в теле девушки, не опороченном вампирскими нюансами. Концепт наличия того, с кем можно просто приятно проводить время из раза в раз, для Астариона в новинку. Хорошая знакомая, подруга, родственная душа — все это даже звучит странно. И как будто одиночество и груз собственных мыслей уже не так сильно давит, а мир становится еще чуточку лучше.       Хотя, казалось бы, куда больше? Сыт, умыт, одет, свободен — чего еще пожелать? — А я думала, ты сильно приукрашивал, когда говорил, что умеешь обращаться с кинжалами, — хихикает Джен, игриво стреляя взглядом в бледного эльфа. — Не выглядишь бывалым бойцом.       Разумеется, не выглядит. «Бывалые бойцы» измеряются телосложением и количеством шрамов. Выдающимся ростом и комплекцией эльф похвастать не может, а практически любое ранение на вампире заживает как на собаке. Тем страннее, что злополучные шрамы на спине так и остались въедливым напоминанием о былой жизни. — Как я и говорил, — хорохорится Астарион, отгоняя мерзкие мысли. — Список моих талантов бес-ко-не-чен.       Увесистый мешок падает на деревянный стол, и вампир придирчиво осматривает содержимое. Подумать только, и это — бывалый головорез и мастер метательного оружия? Даже и близко не справился с тем, что может простое откормленное отродье, в ком плещутся энергия, сила и проснувшиеся рефлексы. Быть может, попробовать открыть свой игорный клуб или затесаться в организаторы имеющихся? Лить в уши бледный эльф умеет как никто другой, и обыграть может практически всех. — Смотри в оба, белобрысый, — цедит головорез, опасно близко приближаясь к парочке. — Как бы от таких выебонов твоя башка не оказалась в ближайшей подворотне, а твоя соска — на чьем-нибудь члене. — Как некультурно, — картинно закатывает глаза Астарион, ничуть не смутившись угрозой. — Мы с моей очаровательной спутницей в ужасе от таких речей.       Злобно хмыкнув, головорез в последний раз сверкает недовольным взглядом и выходит вон из Погребов. Полуэльфийка слегка надувает губы и задумчиво чешет ногтем кончик чуть вздернутого носа. — Не страшно? — Мне? Ничуть, — отмахивается Астарион. В последнее время ему, по ощущениям, и море по колено. — Сначала путь попадет клинком по моей шее. Ведь, как мы уже выяснили, с этим у него проблемы, — и злобно гаркнув, бледный эльф прокручивает свой кинжал между пальцев. — Шутка хорошая. А если серьезно? — Джен отнимает кинжал и откладывает на стол. Просто на всякий случай. — А если серьезно, то по глазам вижу, что бахвальства в нем больше, чем умений и храбрости. — По глазам? — Заинтересованно наклоняется полуэльфийка, разливая хмельное по стаканам. — И что еще ты видишь? — Намечается очередной вечер сплетен? — Сверкает довольным взглядом эльф, принимая свой бокал. — Выбери любого из этого зала, и я расскажу, что у него на уме. — Вон тот дварф у окна, — наобум кивает дама.       Одно из первых приобретенных за годы рабства умений — грамотно считывать первичные признаки. Как сидит, во что одет, какие блюда и выпивку заказывает, что говорит выражение лица, как пахнет — и еще десятки мелочей. Изучить, проанализировать, выцепить из толпы нужную жертву, чтобы надавить на нужное, сказать желанное, и…       Что ж, раньше это заканчивалось обслуживанием до прихода Касадора. Сейчас — просто выработанная привычка, помогающая в жизни. Больше заметишь — меньше проблем получишь на свою голову. Умение подмечать пригождалось и в контакте с Зарром: ведь как еще считывать настроение хозяина? — Он ищет развлечения на ночь. Конкретнее — хочет дамочку, и ее раса ему не важна, — вампир наклоняется к полуэльфийке через стол, полушепотом вынося вердикт. Остатки алкоголя плещутся на дне стеклянного бокала, бликуя на бледном лице. — Денег на куртизанку у него либо нет, либо не хочет тратить. Он смотрит на всех дам заведения и пытается понять, какая из них настолько пьяна, чтобы согласиться возлежать с… — Вампир брезгливо крутит ладонью. — С этим. — Даже не держи меня ноги на земле, я бы не пошла на такое, — фыркает Джен в ответ. — У него желтые зубы и крошки в бороде. — А шляпа! Смотри на нее, она же идиотская! — Не говоря о том, что этот красный не сочетается с зеленым. — А как от него воняет… — Стоп, — прерывает полуэльфийка. — Ты чуешь отсюда? — Проходил мимо, делая заказ на стойке, — отмахивается вампир, на ходу придумывая версию. — Но да, нюх у меня тоже неплохой.       Отличный у него нюх. В первые годы после обращения с этим было тяжело. Чуять абсолютно все: от спертого воздуха на псарне до целой какофонии запахов на улице. Трава, цветы, городские помои, тухлая рыба, свежее мясо — и десятки, сотни, тысячи запахов жителей, что проходят мимо. В каждом из них понамешан целый букет: аромат тела, пот, дегтярное мыло, парфюм, и, конечно же, кровь. Со временем учишься не обращать внимание на некоторые запахи, игнорируя большинство из них, но некоторые все-таки бьют в нос слишком явно. — И чем же пахну я?       Астарион отвечает, даже не подумав. — Мылом, лаймом и церковными маслами.       В ответ Джен может лишь удивиться и коротко кашлянуть в ладонь. Ошибки быть не может, и букет ароматов ни с чем не спутаешь. Она как-то упоминала, что ее отец — служитель в храме Келемвора, и посему Астарион делает вывод: полуэльфийка тщательно отмывается мылом с сильным цитрусовым ароматом, чтобы не провонять насквозь трупами и настоями для бальзамирования. Но что-то от обитательницы церкви все равно пробивается даже сквозь все ее старания.       Хочется усмехнуться злой иронии: бог ее отца — самый ярый противник нежити. Как говорят служители Келемвора? «То, что должно лежать в земле после смерти, там и должно остаться». Знай она, что аромат тела Астариона мастерски перекрыт самыми терпкими и стойкими запахами, как отреагировала бы? — Абсолютно верно. И-и-и, — она собирается с мыслями. — Это приятный запах? — Неплохой. — Просто «неплохой»? Какой же тогда тебе нравится? — Чистейший запах тела, — вампир усмехается в стакан. Раньше бы он не думая сказал «запах крови». Но сейчас, спустя несколько десятков проб, перефразирует: запах вкусной, ничем не испорченной крови внутри такого же приятного тела.       Совокупность решает слишком многое. По крови можно четко определить, чем болеет владелец, насколько хорошо питается и в каком состоянии его организм на данный момент. Впрочем, попробовав с несколько десятков видов крови разумных существ, вампир скажет наверняка: не все, что кажется вкусным, таковым является.       С телом момент стоит острее. Описать запах невозможно. Он просто есть, и он либо приятен, либо нет. Из вереницы всех своих любовников поневоле вампир едва ли может припомнить даже несколько тех, от кого пахло хотя бы неплохо. А из живых и приятных чутью на данный момент — только одно создание, что к себе притронуться не даст и под страхом смерти. — Это называется «феромоны», Астарион, — усмехается Джен. И, решившись на провокацию, демонстративно встает со своего места, присаживается на край стола и наклоняется над расслабленно развалившимся на стуле вампиром. — И как же ты оценишь мой запах, величайший парфюмер?       Расслабление испаряется в ту же секунду. Намек понятен и очевиден сразу. Она сидит слишком близко и побуждающе. Смотрит сверху вниз взглядом блестящих от предвкушения зеленых глаз, улыбаясь краешком рта. Декольте дамы — уже привычно вызывающее, уши и кончик носа — слегка розоватые от количества выпитого. Захмелела, но в той кондиции, когда полностью отдает себе отчет в действиях. Движение ладонью — и полуэльфийка касается кончиком пальца края уха вампира.       Астарион резко дергается в сторону, уворачиваясь от повторного прикосновения. Она симпатичная, с ней есть о чем поговорить, кому перемыть кости, и бледный эльф даже рад тому, что отказался от идеи убивать ее после первого раза, но… просто нет. А если она сейчас откроет рот и выскажет свои желания, что он ответит?       Омерзительно четкая мысль отравляет разум: Астарион не знает, как сказать «нет».       И что делать? Продолжить молчать? Встать из-за стола и уйти? Согласиться и в очередной раз себя возненавидеть? Бледный эльф уводит взгляд и хаотично блуждает по залу. Отвлечься, придумать новую тему, перевести в шутку и замять, быть может? Взгляд привлекает силуэт сидящей в дальнем конце зала дамы. Одинокой, облаченной в темное… и до безумия серой. — Я… Извини, наверное это было лишним? — Джен резко спрыгивает со стола, стараясь игнорировать обращенные к себе взгляды посетителей таверны. Ее выходку с внезапным соблазнением видели абсолютно все. — Замнем, — не думая бросает вампир, буравя взглядом незнакомый силуэт.       В каждом серокожем силуэте бледный эльф видит конкретную личность, будь то дроу, тифлинг, орк или любой другой житель города. Глаз цепляется, мозг напоминает и бьет в голову ассоциациями. И в моменте мысль «согласиться и в очередной раз себя возненавидеть» обрастает новым, неожиданным слоем. Отродье поджимает губы и хранит молчание, переваривая бурю эмоций. — Астарион? — Осторожно зовет полуэльфийка. — М-м-м? — Вампир выплывает из наваждения. — Я же сказал: замнем. — Что-то тебя заинтересовало, — Джен медленно скользит взглядом к конкретному силуэту. — Поделишься? Если хочешь, конечно, — она кашляет в ладонь, видимо, все еще испытывая неловкость за случившееся парой минут ранее. — Просто вспомнил кое-кого. — Неприятные ассоциации?       Разные.       Вот он лишь отдаленно помнит, как лежит на кушетке в качестве подопытного. Вот пробуждается в холодной камере. Вот ее лицо искажает маниакальная усмешка, когда Таврин с упоением рассказывает о цели своих экспериментов. Вот она наплевательским движением выталкивает вампира в большой и опасный мир, принуждая к действиям, абсолютно не утруждая себя вопросами, как он будет существовать отдельно от чьего-либо покровительства.       А вот она греет его худощавое околевшее тело. Вот поит свежей, заботливо сцеженной кровью, раз за разом принося новую и отслеживая, какая нравится больше. Вот оценивает его состояние, ни разу не проявив агрессии и не заковывая в цепи. Вот дает жесткие, но ценные наставления. Выгоняет на теплый, залитый солнцем пляж. А вот посылает личного дворецкого охранять шкуру бледного эльфа в свое отсутствие, весьма недвусмысленно намекая, что абсолютно точно не хочет, чтобы с Астарионом что-то приключилось.       Род деятельности — отталкивающий. Характер — чрезвычайно тяжелый. Реплики — излишне прямолинейные, на границе с хамством. Внешность — чрезвычайно привлекательна, что тут душой кривить. Запах — практически сводящий с ума. Действия — исключительно благие, когда дело касается лично бледного эльфа. Отношение — своеобразное, но ближе к заботе, даже если за ним стоит сохранность ручного подопытного. Астарион не сомневается, что желай дроу безропотного подчинения — оставила бы на цепи и вообще не утруждалась какими-то объяснениями или диалогом. По принадлежности к секте Баала и списку прегрешений она едва ли отличается в жестокости от бывшего хозяина. А возможно и хуже, но вампир просто не хочет этого замечать.       И как вообще ее оценивать, когда весь набор настолько противоречив? — Скорее непонятные, — резюмирует вампир, забивая ответом и так долгое молчание. — У тебя блестят глаза и появляется та самая дурная улыбка, — непривычно серьезным и по-женски умудренным тоном подмечает полуэльфийка. — Но ты, как наблюдатель, вероятно, знаешь, о чем это говорит.

***

      Викония де Вир в десятый раз перечитывает письмо из Лунных Башен. Скользит взглядом по строкам, хмурит брови, раз за разом вчитываясь в смысл. Верная послушница стоит поодаль, вытянувшись струной и ждет, пока шаритка закончит с посланием и обратит ей свое внимание. Ведь ее позвали не просто так, а для отчета.       Викония откладывает письмо. — Итак? — Вы все видели сами в таверне, мать-настоятельница. — Да, но я бы хотела услышать твое мнение, Шэдоухарт. — Он выглядит как вампир. Демонстрирует способности навроде ловкости, реакции или повышенного обоняния. Не заедает алкоголь закусками и пьянеет только после огромного количества выпивки. Как вы и говорили, не горит под солнцем. Говорлив, но просто так своих секретов не выдаст. Я… — послушница запинается. — Я не понимаю, что с ним может быть не так. — Вампирам свойственно утаивать секреты, и потому я просила именно тебя с ним сблизиться, — монотонно поясняет мать-настоятельница. — Неужто за несколько недель вашего общения ты так ничего и не добилась?       Укол звучит слишком остро. Для той, кого сама госпожа Утрат велела обратить в служительницу Шар всеми правдами и неправдами, Шэдоухарт слишком противоречива. Способная, трезво мыслящая, но не всегда выполняющая указания так, как от нее требуют. В ней осталось слишком много от прошлого, что делает послушницу мягче нужного, и Виконии остается лишь пытаться вытравливать эти качества лишением памяти и проверками. — Только узнала о личном, чем он предпочел бы не делиться. — Например? — Он влюблен, мать-настоятельница, — чеканит Шэдоухарт. — Но пока этого не понял или испытывает противоречие. Возможно, чувства не взаимны.       Викония де Вир коротко кивает головой. — Жаль, что не вышло с соблазнением. Но еще не все потеряно. Подожди меня снаружи, я разберусь с делами, и мы подойдем к Зеркалу Утрат.       Шэдоухарт не глупа, и Викония прекрасно об этом знает. Будь послушница дурной — ее бы никогда не допустили хоть до какой бы то ни было миссии. Шаритка была первой, кто опознал отродье среди пестрой толпы Верхнего города. Не побоялась зайти на чужую территорию, прошла незамеченной и, выцепив все самые важные детали, вернулась обратно в Дом Скорби с докладом.       Границы территорий во Вратах — понятие растяжимое. Наиболее строго они распределены между теми, кому в обязательном порядке нужно убивать. Корректное выстраивание любого рода границ позволяет контролировать ситуацию в конкретном районе, а нарушителей территорий в лучшем случае выгоняют обратно. В худшем — лишают жизни. Особенно если дело касается канализации. Некоторые гильдии договариваются о перевозке контрабанды, и тех не трогают. Кого-то убивать строго запрещено, как, например, работников городских канализационных служб. Некоторых нищих и пьяниц могут оставить просто для виду. Всем остальным же, как правило, вход воспрещен.       Баалисты преуспели в этом больше всех. Ассасины точно знают поименно и в лицо всех, кому и где позволено гулять по их территориям, а нарушителей устраняют без суда и следствия. Глава культа, однако, тщательно следит за количеством жертв, постоянно ограничивая кровожадных последователей от массовой резни, и оттого на их территориях тишь да гладь.       Шаритам, как тем, в чьи обязанности убийство не входит, позволено бродить по всей территории Врат, что выше уровня канализации, но испытывать чужое терпение не стоит. Заметят раз — закроют глаза. Второй — намекнут скорее заканчивать свои дела и впредь не появляться. В третий раз — убьют, а матери-настоятельнице пришлют обернутый в брезентовую ткань подарок. Хорошо, если одним куском. И оттого последователи госпожи Утрат предпочитают на чужую землю не лезть.       Шэдоухарт успешно справилась с задачей, никаких хвостов за ней замечено не было, и оттого Викония решила, что дальнейшие действия стоит предоставить ей. Послушница — привлекательна, цепка на язык и умеет располагать. Ее фальшивому смеху безоговорочно верят, в придуманных историях — не сомневаются, и в этом ее достоинство.       Матери-настоятельнице нехотя пришлось пояснить, с кем предстоит иметь дело, ведь даже отродье вампира в состоянии устранить шаритку просто из голода. Цель послушницы — познакомиться, заболтать, невзначай пересечься еще пару раз — и продолжить до тех пор, пока отродье не поверит в наличие дружественного лица. В идеале — очаровать, но с этим возникли сложности. Впрочем, и так неплохо. А затем — стереть ненужные воспоминания.       Ведь зачем Шэдоухарт знание о природе вампирского отродья, если теперь он ее и так не тронет? А к чему ей помнить о слежке за Астарионом и складывать в голове два плюс два касательно его связей? Для шаритки он станет просто очередной личностью, с которой нужно сблизиться, выведать все секреты и выложить матери-настоятельнице на блюдечке.       Послушница благочестиво кивает головой и спешит покинуть покои главы культа. Мать-настоятельница вновь обращается к письму и заметкам. Итак, что глава шаритов имеет?       На одной чаше весов вампирский патриарх, слишком страстно желающий получить свое отродье назад. Только услышав о том, что пропавшего отрока видели где-то в Верхнем городе, Зарр пришел в наступление. Почему не поймали и не привели прямо сразу? Почему другие неразумные отродья не выследили его по следу сами? И почему живой Астарион не откликается на зов? Ответ о хождении отродья по территориям культистов привел патриарха в ярость. Лгунья, воровка, мерзавка — и еще тысяча эпитетов разной степени архаичности, каждый из которых описывает Таврин весьма четко.       Тогда Викония поняла, что у них есть общая цель. Зарр хочет своего раба обратно и проучить надменную баалистку, а мать-настоятельница страстно желает самой прозаичной мести.       Касадора едва ли интересуют детали, но Виконию — еще как. Почему вампир может свободно ходить под солнцем, совершенно его не страшась и откровенно наслаждаясь? В годы былых странствий в ее компании уже была одна вампирша, и ей под небесным светилом было неприятно даже с магическим капюшоном, что полностью защищал от солнечного урона.       На другой чаше весов связь отродья и главы культа баалистов. Блудный раб не просто ходит под солнцем, но и без зазрения совести шастает по территориям сектантов. Словно по учебнику, огибая спорные места и не заходя даже ради интереса туда, где его хотя бы в теории могли бы поймать. Резюмируя? Отродье явно напрямую связано с культом. Вероятнее всего, непосредственно с главой. Насколько тесно? Ответ только что предоставила Шэдоухарт. Вампира явно переклинивает на всех, кто схож с главой секты, и это говорит о многом.       Говорить что-либо об ответной взаимности Викония не может — просто не верит, что у такой, как Таврин вообще может быть сердце, — но делает логический вывод: баалистке блудный раб явно для чего-то нужен. Иначе отродье обязательно совершило бы ошибку, сунулось не туда и было бы неминуемо доставлено обратно хозяину. Имеет место быть как минимум инструктаж о безопасности прогулок.       На третьей чаше весов — отчет из проклятых земель. Все худшие опасения подтвердились, и Кетерик Торм отвернулся от госпожи Утрат, в который раз обратившись к новому богу. Мать-настоятельница, несомненно, зла на подобное богохульство, но встревожена — сильнее. Ведь отчеты о его деяниях не самые радужные:

«Храм госпожи Утрат отдан на растерзание адептам Миркула. Пробраться внутрь не представляется возможным. Очевидно, они что-то ищут внутри, в свободное время развлекаясь трюками некромантии.

В Лунных Башнях засели культисты бога Костей. Тюремный блок охраняется, но мне удалось пробраться внутрь через пещеры. Адепты Миркула ставят опыты с вживлением иллитидских паразитов. Под Башнями — целая колония, но Торма это устраивает.

На территории Башен замечены Избранные Бейна и Баала.»

      Ниже приложен клочок бумаги. Другого качества, с другими чернилами и написанный иным почерком. Явно вырванный из чьего-то ежедневника и заботливо вложенный в отчет для матери-настоятельницы:

«Миледи подтвердила: они теряют в ограничениях. О, владыка, мы так близки к разгадке. Они не обращаются! Сохраняют разум! Нужно больше времени и опытов — и это будет величайшим деянием в истории этого мира».

      И снова мертвая троица и их адепты. Если на континенте происходит что-то мерзкое, то кто-то из этих богов обязательно стоит где-то сзади и дергает за ниточки. Но иллитиды? Что они собираются делать с мозгоедами? Они явно нашли способ ими управлять. Иначе от Лунных Башен ничего бы не осталось, ведь эта груда плоти из другого плана — верная и бесповоротная смерть для всего живого. И вырванное «они не обращаются» — значит ли, что где-то сейчас по континенту ходят носители паразита, что не обращаются в мозгоедов?       А что, если баалистка вживила паразита в вампира?.. Виконии нужно время. Подумать, оценить, найти информацию.       Мать-настоятельница делает выводы. Наблюдение за Тормом — усилить. Герцога Горташа — проверить. Отродье Зарру пока что не отдавать. Приставить Шэдоухарт к вампиру, чтобы он доверился и что-то ей ляпнул. В это Викония верит: самолично сидела в таверне и видела, насколько у отродья развязан язык и как далеко он может пойти, чтобы кого-то впечатлить. Послушница без воспоминаний информацию не воспримет, но сама Викония поймет, как действовать дальше.       А что до Таврин? Безумной парочке из отродья и сектантки нужно дать чуть больше времени, чтобы какая-либо связь сформировалась и настоялась до той степени, где баалистка гарантированно отгрызет голову любому, кто покусится на ее приобретение.       Викония знает по себе: привязанности уничтожают изнутри, а чувства сподвигают на ошибки. Когда-нибудь ее совершит и Таврин. Отродье отойдет своему хозяину, а последнее, что увидит баалистка перед своей смертью — то, как раз за разом разгневанный Зарр будет уничтожать то, что ей дорого, на нее глазах. И тогда Викония с чувством выполненного долга покажет ей все то, что держит в душе уже больше декады лет.       Ведь догмы госпожи Утрат напрямую говорят: превращайте ваше горе в силу.

***

      Зеркало утрат переливается всеми всполохами фиолетового, взывая к себе и отталкивая одновременно. Казалось бы, процедура уже столь привычна, что не должна вызывать никаких эмоций, но полуэльфийке каждый раз слегка тревожно. Почему очередной стертый из памяти секрет был так важен, что ему не место в голове столь преданной Шар служительнице? Сколько тайн она бы знала, если бы не отдавала себя до последней капли Зеркалу? Докажет ли когда-нибудь и матери-настоятельнице, и госпоже Утрат, и себе самой, что достойна хранить тайны культа в своей собственной голове?       Мать-настоятельница Викония Де Вир статным силуэтом плывет рядом. Спокойная, непоколебимая, обращенная в свои думы и молчаливая. Что в ее голове, и как много глава культа скрывает от всех послушников? Шэдоухарт этого не узнает никогда. И, подводя к Зеркалу, Викония чеканит приказ: — Отдай Зеркалу воспоминания о слежке за вампиром. Также отдай те, где узнаешь его натуру.       Жрица поджимает губы и вглядывается в мутное, переливающееся фиолетовым полотно Зеркала. Ужасно, просто ужасно не хочется, но раз мать-настоятельница говорит, то следует исполнять. Ведь Викония знает точно, что будет идти во благо, а что нет. Шэдоухарт смыкает ладони в замок в жесте мольбы и шепчет: — Прими мои воспоминания, госпожа Утрат, и да будут они использованы во благо служению Тебе.       И закрывает глаза, готовясь к неизбежному.

***

      Пустота и всепоглощающий мрак. Словно глаза выкололи, уши заткнули, а тело перестало хоть что-то ощущать. Это — то забвение и сладкое «ничто», о чем грезят жрецы культа? И так не хочется о чем-либо размышлять, думать или анализировать. Хочется просто раствориться в обволакивающем мраке и плыть по течению в объятия своей темной госпожи. — Здравствуй, дочь тьмы.       Голос звучит будто изнутри, но все-таки вырывает из плена неги. Шэдоухарт блаженно выдыхает: — …леди Шар? — Да, Шэдоухарт.       Если бы послушница могла зарыдать как маленькая девочка, то так бы и сделала. Госпожа, темная госпожа Шар разговаривает с ней, мелкой сошкой в услужении ее леди! И столько хочется поведать, рассказать и выразить свою любовь, но полуэльфийка молчит. Госпожа Утрат знает, прекрасно видит, что происходит в голове ее слуги, и ее восторженных криков не потерпит.       Ее аура буквально повсюду. Спокойная, пустая, мрачная и такая великая. Жрицу переполняет настоящий хаос из чувств и эмоций. Чем она заслужила милость своей госпожи? — Викония де Вир велела тебе отдать Зеркалу утрат ценные воспоминания, и ты обратилась ко мне, ведомая своей верой.       Не вопрос, а факт. Послушница может только утвердительно кивнуть. Вспышка боли в отметине на ладони возвращает ощущение себя и собственного тела. Аура вокруг сгущается, становится плотнее и тяжелее. И словно бывшая секунду назад спокойной и благосклонной госпожа уже злится и негодует. Почему? Что Шэдоухарт сделала не так? — Мать-настоятельница Викония нарушает догмы учения и совершает ошибку, что приведет к непоправимым последствиям. — Какую ошибку, госпожа?       Силуэт госпожи Утрат стремительно исчезает и плывет в сознании. — Слушай мою волю, дитя. Эти воспоминания слишком ценны, и ты их не потеряешь. Доберись до правды и узнай, что скрывается за завесой тайны матери-настоятельницы.