Останется лишь портрет

– Мама, я вернулась. Как давно я не произносила слово «Мама». Такое родное и теплое, как коровье молоко со сливочным маслом, которое согревает твое раскрасневшееся горло во время болезни.   Возвращение домой. Кажется это сон, но слишком реалистичный, потому что я отчетливо слышу скрип кресла-каталки Матери, доносящийся из столовой. Спокойствие родного дома действительно кажется какой-то блажью после всего того сумасшедшего учебного года. Нет, даже не учебного года. В принципе, почти ровно год назад, в нашу обветшалую деревянную дверь с маленьким окошком в виде ромба, постучался мистер Фиг. Без сумбура, понимая что может сойти за сумасшедшего, профессор рассказал мне и моей Маме что ребенок я отнюдь не обычный. А, как говорится, самая настоящая волшебница. Конечно, ещё не державшая палочку, но волшебница, которая временами чувствовала бурлящую и пугающую силу внутри себя. Но кому бы я об этом рассказала? К сожалению, в наше время людей запросто можно отправить в места для душевнобольных, а девушек и подавно. Но как бы я не доверяла Маме, свои страхи и чувства я не рассказывала даже ей. И с момента появлением профессора Фига, все начало вставать на свои места.   Но его не стало, и жизнь вновь пошла кувырком. Я не знаю, не знаю зачем поглотила эту силу. Временами она словно разрывает меня, желая вырваться наружу. В Хогвартсе до окончания школьного года я могла выпускать её, убегая в виварий и отстреливая там деревья и небо, пока не появлялась отдышка и физическая слабость. Падая наземь от бессилия, я каждый раз замечала испуганных животных, которые со временем привыкли к моим подобным всплескам. Мне было их жалко, но я ничего не могла с собой поделать, боль брала верх. Помочь справиться с горечью собственного решения мне помогал детеныш лунтеленка, который из раза в раз, ластился ко мне, не смотря на страх.   Но вот я вернулась домой, где нет спасительного вивария и моего лунтелека, которые помогли бы мне бороться с этой моей другой частью. Часть темная и абсолютно непонятная мне. Зачем я поглотила эту силу? Может быть у этого моего решения действительно есть какое-то высшее предназначение, но знать бы для чего оно. Вот бы разобраться в себе, заглянуть вглубь души и крикнуть что есть мочи: «Зачем? Для чего ты это сделала?». И как было бы славно, если бы собственный внутренний голос из густой темноты дал ответ, поиск которого так терзает меня.   Надеюсь, мой родной городок Севенокс останется целым и невредимым, и дождется моего дальнейшего отъезда в Хогвартс.  Ну а пока, я так хочу отдохнуть. Забыть что такое дергаться во сне от каждого шороха. Не чувствовать, лежа на кровати, постоянное мнимое покачивание в теле от передвиженых лестниц, которые я оббежала если не сотню, то тысячу раз. Хочу наконец перестать пахнуть дикими волшебными тварями, за которыми в моё отсутствие присматривает Дик. Хочу чтобы чернила наконец стерлись с руки, которую постоянно сводило от огромного количества конспектов. И как бы я не любила полеты на метле, но этим летом я желаю любоваться видами, передвигаясь на своих двоих. Я хочу отложить палочку на время, но чувствую что это опасно. Поэтому она всегда будет покоиться у меня в длинном сапоге. Или в рукаве блузы. Или в широком кармане юбки. Да где угодно, лишь бы всегда чувствовать её магический импульс, так сильно манящий воспользоваться ей. Только с палочкой в руке я знаю, что я в безопасности. – Агата, доченька, наконец-то!– Мама быстро крутила колеса своего кресла по прихожей, не имея сил оторвать от меня взгляда. Весь этот год я писала ей так редко. Я не успевала даже спать, что уж говорить о письмах. Поэтому с виноватым видом в три шага оказываюсь подле неё и сажусь на колени, заглядывая ей в глаза. Карие, все такие же печальные, но теперь в них читалась и постоянная тревога.   Я не знаю что чувствовала моя Мама весь этот год. С самого рождения она чрезвычайно сильно опекала меня. Будучи ещё здоровой и духом и телом, она запросто могла выйти на общий двор и оттянуть за уши каждого мальчишку, посмевшего пнуть в меня мяч в порыве игры. И тут же я оказывалась загнанной в дом, слушая причитания, как некрасиво юной леди играть с мальчиками в их мальчишечьи игры. Тем более пинать мяч, и тем более в грязи. И не дай боже испачкать подол юбки.  В детстве я помню Маму очень красивой. Черные, смоляные волосы, большие карие глаза и алые губы. Она всегда собирала высокий и аккуратный пучок и часто повязывала на голове косынку, если занималась делами по дому. И Мама никогда не была обделена вниманием мужчин. Хоть я и корчила недовольные гримасы, выжидая когда очередной кавалер наконец отстанет от нас, пока мы делаем покупки на главном бульваре, я всё-таки замечала, даже в силу своего возраста, насколько Мама интересна противоположному полу.   Но мужчины не были интересны ей. От слова совсем. Она скорее испытывала к ним отвращение, но старательно скрывала его под доброжелательной улыбкой, пока говорила что мы спешим. Однажды Маме даже пришлось уволиться с ткацкого завода, где она служила закройщицей. Начальник абсолютно не давал ей прохода, вымаливая пойти с ним то на прогулку, то порывался зайти к нам в гости. А однажды он и вовсе достал билеты на прибывший в наши края цирк. Билеты на троих. Но даже это не смогло подкупить Маму и она решила пресечь все его попытки, покинув завод.   Я не знаю с чем все же  была связана Мамина робость в сторону мужчин. Как не знаю и то, кем был мой отец. Нет, мне известно что он погиб на стройке от несчастного случая. И ещё что его звали Филипп. Мама с печалью в голосе рассказывала мне о том, что они не успели пожениться, хотя и планировали это, тем более потому что Мама уже носила меня у себя под сердцем. Но брак не состоялся, из-за чего мне присвоили фамилию мамы - Тил. Но имени и места гибели недостаточно чтобы построить картину того, каким человеком был мой отец. Может быть это он был волшебником? А может это просто великая случайность - что у моих родителей родился ребенок волшебник.   Маму я стараюсь не расспрашивать, об отце, потому что разговоры о нем доставляют ей душевную боль. По ней это всегда было легко заметить. Все эмоции на её лице каждый раз так живо и ярко играли, что считать их было достаточно просто.   Видимо, смерть папы сильно подкосила Маму, из-за чего она больше не может подпустить к себе другого мужчину. – Моя родная, я так скучала по тебе, так переживала. Я получила благодарственное письмо от заместителя директора твоей школы и чуть с ума не сошла, когда прочитала, что теперь тебя считают героем.– Усталые глаза Мамы заблестели от слез и я тут же начала их стирать тыльной стороной ладони. – Матушка, прошу тебя, не плачь и не переживай. Со мной всё в порядке, поверь мне. Прости что писала тебе так редко, но из-за моих глубоких пробелов в знаниях, мне приходилось брать большое количество внеурочных занятий. А на счет письма тоже не волнуйся, они сильно преувеличивают, я просто на просто сделала небольшой вклад для своего факультета - мы выиграли кубок школы.  Она не верит мне. Сразу замечаю это. Поджатые губы, трепещущие ноздри от подступающих всхлипов. Она все ещё не верит что её дитя волшебник.  Я обнимаю её и вновь уверяю что все в порядке. В дальнейшем придется долгих 3 месяца подготавливать её к началу нового учебного года. Но сейчас я беру обещание с самой себя, что буду писать Матушке хотя бы раз в месяц. Бедная моя Матушка. Такая осунувшаяся, будто уже совсем старушка, хотя ей с небольшим 34. Но годы тяжелых работ дали о себе знать.  Мы распологаемся за обеденным столом, где Мама уже налила себе тарелку только-только сваренного куриного супа. Как всегда, замечательная миссис Бендер, наша соседка, занесла Маме свежую, ощипанную тушку. Налив ещё одну порцию для себя, я располагаюсь напротив Матери, собираясь во всех красках рассказать про чудесный мир, частью которого я стала. Хотя пожалуй не стану рассказывать ей про троллей, инферналов и пауков. Пауков ненавижу всем сердцем, самые гадкие и приставучие твари.   Мама слушала завороженно, взгляд горел восторгом и гордостью. Особенно ей понравилась часть про выручай комнату, где я могла глубже погружаться в изучение дисциплин. И прорицание, Мерлин, я и не думала что моей Маме будет интересен именно этот предмет. В какой-то момент мне показалось, что она на моих глазах сама превращается в юную девушку, замечтавшуюся о волшебном мире. Люблю видеть её в хорошем настроении.  Мы сидели так очень долго, мой суп даже успел остыть, а я от порыва эмоций совершенно забывала подносить ложку ко рту. За окном уже вечерело, и я начала чувствовать усталость от долгого пути. Несколько часов на поезде, а далее также несколько часов в повозке, которую тащили два коня, а не фестралы. Это уже даже как-то непривычно для меня - обычные лошади в поводьях.   Прибрав со стола и вновь обняв Маму на прощание перед сном, я наконец пошла в свою комнату. Маленькую, темную, но с очень мягкой периной и таким тяжелым ватным одеялом, под которым забываются абсолютно все переживания. Белая кисейная занавеска слегка колыхалась от постоянно гуляющего по моей спальне ветра. Я зажгла длинную свежую свечу, стоявшую на металическом подсвечнике на прикроватной тумбе. Видно, что здесь совсем недавно проводили уборку, пыль не лежит на мебели, а по полу не хрустит песок, загоняемый в дом тем самым сквозняком.  Оставив в углу спальни дожидаться завтрашнего дня чемодан с вещами, я выпустила свою сову Лейрию в окно - на ночную охоту. Сама же, уже с тяжестью передвигая ногами, пошла в ванную комнату, где ополоснув тело из ковша прохладной водой и натеревшись березовым щелоком, чтобы наконец смыть с себя дорожную грязь, я взглянула в старенькое и небольшое зеркало, висевшее на стене. Я абсолютно не похожа на Маму. Кожа бледная, глаза какого-то мутного, водянистого цвета. Губы тонкие, лишенные какого-либо цвета. И только черные смоляные волосы, как черные змеи прилипли к моим лопаткам. Истинная слизеринка, как бы грубо и двузначно это не звучало.   Переодевшись в пижамное белье, я медленно, уже даже с какой-то болью от накопившейся усталости, ложусь в теплую кровать. И уже почти погрузившись в сон, я понимаю, что совсем не рассказала Маме о своих школьных друзьях. Не рассказала о Себастьяне Сэллоу.