Мечта

Пасмурный день за окном… Свинцовые тучи затянули летнее лазурное небо, спрятав нежные лучи Солнца, что так мягко касалось стен старой кухни своими лучами, еë пола, подоконника, особенно бережно проходясь по растениям. Листья они раскинули в стороны, охотно купаясь в тепле и сиянии дневного летнего света… Из окна открывался такой старый, но такой родной вид: дворик дома, старое дерево за площадкой, раскинувшее свои почерневшие от времени ветки, на которые повесили несколько кормушек разного размера и содержания, чтоб и птичек подкармливать, и наблюдать… И, как назло, именно сейчас должен был забарабанить по стеклу дождь! Ни часом ранее, ни часом позднее! Крупные капли со звоном ударялись в старое стекло, разбивались в водяные кляксы и ручьями стекали вниз, к стенам… И птицы все спрятались в своих укрытиях: кто под крышей, кто под навесами… «Хоть растения мои не убежат…» — подумал РСФСР, уперев руки в бока под домашней серой футболкой. Голубые глаза пристально рассматривали растения на подоконнике. Придирчиво. Оценивающе. Как стоят стебельки, как выпрямляются листочки и даже как они повëрнуты к окну, в ожидании Солнца. «Эти выглядят приемлемо… Нужно будет сказать сестрëнке спасибо за те удобрения…» — прикрыл глаза юноша, складывая крепкие руки на груди, слушая лишь шум дождя, грохот капель о стекло, и слабое бульканье воды… Вода… Много же еë утекло за прошедшие годы. По каплям: сначала сломался голос, тело начало вытягиваться, дневные наблюдения за птичками перестали вызывать интерес, оставшись лишь приятным воспоминанием и задумчивым, но не специальным, взглядом в окно. Как раз на кормушки, которые он и ГДР повесили когда-то, ещë и полки сделали… Сам сводный братишка тоже пережил немало: какие-то протесты на его земле, почти два месяца больницы, экзамены в школе, институт. Последнее РСФСР только предстояло. Куда поступать? На кого учиться? А чëрт его знает… Послушать отца, который который год капал на мозг их негласным соперничеством с сестрой, и поступить на юридический? В гробу, конечно, видел РСФСР этот юридический факультет… Но спросить с отцом — смерти подобно. Или же… Попытаться провернуть собственное решение? Поступить на биофак… Как он хотел этого со школы… Все ведь шансы имеются — уж больно хорошо давалась ему биология… Вот она, стоит на подоконниках по всей квартире, спрятана под кровать, занесена в стопки тетрадей! Вот только отец добра не даст… Никогда… И так, по каплям, барабанящим о стекло, медленно текла его жизнь. В коридоре раздался скрип двери, вырвавший юношу из мыслей. Около часа назад к ним в гости заглянул ГДР, уже живший отдельно. Ну… Как в гости? Поговорить с отцом… Видимо, только что вышел. — РСФСР… — проронил бархатный голос братца из тëмного коридора, заставив лëгкую улыбку расползтись по лицу. Обернувшись, русский увидел в коридоре именно его… Нет, уже не того тонкого, как тростинка, мальчика, с вечно испуганным и уставшим взглядом, мутным от не простого детства и грусти, казалось, сошедшей со всего мира в эти глаза… Нет. Посреди коридора стоял молодая страна, среднего роста, широкоплечий и стройный, в рубашке и серых брюках. Непослушная копна влажных волос вся закрутилась кудряшками. — Отпустил?.. — с надеждой проронил младший брат, в два шага оказавшись возле немца, нетерпеливо схватив того за сильные плечи. ГДР неловко отвëл взгляд, будто дипломат проваливший важные переговоры. — Нет… — перешëл на тихий шëпот немец, — Не отпустил… Он сказал, что не отпустит тебя ни с кем: ни со мной, ни с кем-либо из сопровождающих… Руки русского медленно стекли вниз, с плеч брата, повиснув двумя плетьми. Конечно… Папа человек слова — и раз сказал, что никуда не отпустит, значит так тому и быть. И любые доводы, просьбы, уговоры и мольбы разобьются о железное отцовское: «нет». Не важен масштаб — нет, значит нет. А разве велика была просьба РСФСР? Едва-ли. Всего лишь отпустить его на крайний Север, на хотя бы пару недель… Доберëтся он сам, нужно только согласие… Отправиться в холодные края, а всë ради лишь одной цели… Изучив ботанику, орнитологию, в сердце юноши вспыхнул интерес к морю… К воде… К тому, где всë началось, и где среди толщ воды до сих пор была жизнь. Где среди песка или липкого ила, а может и камня, среди тонких водорослей, колышущихся от течения, сеновала мелкая рыба, бегали раки… Крупных обитателей (не считая наглого карпа, сломавшего удочку) юноше видеть не доводилось. Пока что не доводилось. Но это пока что. Подкрепляли этот интерес несколько поездок, пусть и не к морю, но к огромным рекам и озëрам… У РСФСР даже осталась целая банка водорослей с последнего такого путешествия, которые весьма бодро росли на подоконнике в спальне. — Я поговорю с отцом, — вдруг осмелев сказал русский, подняв голову, уже делая первый уверенный шаг по коридору, как вдруг руки старшего брата схватили его поперëк живота со спины. — Тебе надоело жить? — прошипел немец, — Ты знаешь, что не меняет отец решений. Никогда. Ты будешь раздражать его… — ГДР, дай мне хотя бы попробовать, — просипел юноша от боли в животе, ведь у братца хватка была отнюдь не слабой, — Отпусти, задушишь! Руки послушно разжали. РСФСР втянул воздух в лëгкие, широкими шагами продолжая путь к кабинету, в сути своей — уже обычной для него двери, за которой до боли знакомое с детства помещения. От того, пока в костях гремела ярость от отказа, а в голове стучала уверенность в своих действиях, молодая страна выпрямилась, расправив плечи и… — Отец! — решительно вошëл в кабинет юноша, захлопнув за собой дверь. СССР, в домашнем зелëном свитере, как обычно сидел за огромным рабочим столом, внимательно читая какой-то документ. На лакированной поверхности расположились пара увесистых телефонов, пишущая машинка чëрного цвета, три кипы документов по правой стороне, и аккуратная стопочка по левой. — Я слушаю, — безразлично сказал отец, не отрывая уставшего взгляда от текста. — Папа! — выступил вперëд, расправив плечи, РСФСР, шумно втягивая воздух, — Я требую отпустить меня на север! Пожалуйста! Я же великолепно сдал все экзамены, я могу поехать туда не один. Всего лишь на месяц-другой. Мне… Тираду подростка прервал глухой удар кулаком по столу, отчего по спине промчался табун мурашек, а в горле застряли и растаяли любые дальнейшие возражения. Плечи как-то сами собой опустились вниз, а вся решимость что-то доказать вмиг разлетелась на осколки. И будто бы сам РСФСР стал ниже ростом, снова оказавшись мальчишкой-школьником, который очень сильно провинился перед родителем, ещё и что-то требуя при этом… — Я сказал «нет», — последовало абсолютно спокойным и ровным глубоким отцовским голосом, — Я не отпущу тебя на север, РСФСР, сколько не проси. — Почему же? — сделал несмелый шаг к столу юноша, стараясь выпрямить спину и расправить плечи, чтобы выглядеть не так жалко. — Если ты думаешь, что я не знаю о твоих планах изучать воды там — ты очень сильно заблуждаешься, сын, — никак не обратил внимания на приближение ребëнка отец. — Хорошо… Раз ты знаешь об этом… — голос юноши надтреснул, сорвавшись в приглушëнный, но твëрдый, — Почему я не могу поехать с твоим человеком?.. — Потому, что на севере может случится всë, что угодно, и тебе не поможет никто, даже, как ты выразился, «мой человек»! — в голосе отца мелькнули нотки раздражения, пролетевшие мимо ушей юнца. — Этого не случится, я буду аккуратен. А если нет — мне есть замена! — переходя с шëпота на повышенный тон едва ли не прокричал РСФСР, тут же закрыв рот ладонью. Слова вырвались сами, миновав мозг… И смысл сказанного дошëл до парня только сейчас. И осознание, что ему за это будет — тоже дошло только сейчас. Будучи первым в очереди стать приемником, с недавних пор находясь с отцом на важных мероприятиях, впитывая знания «о том, как надо правильно править» не из учебников, а наглядно — и сказать такое?.. В сути, конечно, правду — умри он, ни черта не поменяется — его быстро похоронят, территории поделят, приемником назначат УССР, что также, лишь с опозданием на год, была рядом с папой на важных собраниях, общалась с коллегами СССР, да и вообще мало в чëм уступала старшему брату… Но… Так прямо?.. Ох, папа в лучшем случае голову открутит за такое… Но папа молчал. Тяжëлая тишина висела в комнате, давила на разум, впиваясь в бешено стучащее сердце, чей стук звучал в ушах, отдавался дрожью в рëбра, словно они вот-вот должны были треснуть, спускался по ногам, чтобы в любую секунду сорваться с места и сбежать… Но папа молчал. Обострившимся от страха зрением РСФСР видел, как обыкновенно красная кожа родителя начала бледнеть, приобретая чуть светлый оттенок. Большие руки отца сжали бумагу до того, что по листу разошëлся залом. — Что ты сказал? — совершенно спокойным голосом проронил отец, медленно поднимаясь из-за стола. Юноша попятился назад, чувствуя, как резко он стал меньше ростом, как вся решительность улетучилась из его головы, а за спиной возникла единственная спасительная преграда, способная защитить его в худшем случае — дверь. СССР выпрямился во весь рост за столом, расправив широкие плечи и могучую спину, уперев сильные руки в стол. — Повтори. Что. Ты. Сказал, — тихо, процеживая каждое слово сквозь стиснутые зубы. — Ничего, папа!.. Я случайно! — принялся горячо оправдываться подросток, вжимаясь в дверь, при виде того, как отцовская фигура медленно вышла из-за стола, направившись к нерадивому сыну. «Сейчас точно голову открутит…» — подумал РСФСР, шаря рукой за спиной, в поисках ручки на двери, как вдруг… Позади что-то с силой распахнуло дверь, на мгновение толкнув русского вперëд, но сильная рука тут же схватила юношу поперëк живота, вытянув его из кабинета. И только возглас: «Er hat es nicht mit Absicht getan, Vater!» прозвучал в воздухе…

***

Солнце медленно катилось к закату. Предпоследние лучи танцевали на чëрном морском горизонте, подобно языкам пламени на углях. Вспыхивая где-то в отдалении яркими медными всполохами, чтобы угаснуть за считанные минуты, обратившись в тëмную полосу и морскую пену… Опалëнные жаром заката облака степенно плыли по небу, сгорая снизу, розовея к верхушкам, купаясь в последних касаниях тепла… Чëрные волны набегали на каменистый берег, разбиваясь о гладкие каменные глыбы, рассыпаясь прозрачной пеной, что возвращалась в море вновь. На берегу, наверху обрыва, тихо перешëптывались кроны деревьев, от прохладного ветра… Ещё зелёные… И в них же слышалось беззаботное птичье пение. Последнее в этом году. По берегу шли две фигуры. Обе в старых и толстых куртках, защищавших от ветра и брызг, в видавших и более мрачные виды брюках, и высоких резиновых сапогах, под подошвами которых хрустели мелкие камни. Вот только одна из них брела едва ли не по колено в воде, то и дело останавливаясь и что-то отскребая от заросших водорослями камней, поднимая горсти воды и просто зачëрпывая еë в небольшую стеклянную бутылку. Вторая же фигура предпочитала держаться вдали от неспокойных волн. — А здесь мило… — выпрямился РСФСР, закручивая крышку бутылки с морской водой, подняв еë к глазам так, чтобы свет солнца проходил сквозь неë. В мутной жидкости медленно оседали частички песка, кусочков водорослей, камней, падая на дно… Всë это ему только предстояло изучить. Как-нибудь дома, какими-нибудь подручными средствами… — Спасибо, что взял с собой, братишка, — вздохнул русский, опустив сосуд с драгоценнейшим образцом, свесив плечи и вновь отправившись в долгое-долгое хождение в воде, до ближайших валунов, разбросанных по берегу небольшими скоплениями. — Не благодари, я ничего толком не сделал, — с усталой улыбкой вздохнул ГДР, прикрывая глаза, пряча руки за спиной и, хрустя камнями под подошвой, последовал за братом по берегу. Это была ложь и оба они знали об этом. Провести младшего братца через несколько границ (даже если большая их часть — внутренние), взять с собой в один из крупнейших портов по делам, так ещё и уехать от этого места на почти двадцать километров, чтобы просто прогуляться по берегу Балтийского моря — вот уж действительно «ничего толком не сделал». Не в привычке у ГДР было жаловаться на трудности… Сколько себя помнил РСФСР, он едва-ли мог точно сказать, были ли хоть какие-то недовольства своей нелëгкой жизнью у сводного брата. Ни в школе, когда ему рисовали жирные тройки по русскому языку и биологии, дразня «мямлей» за сильный акцент и плохую физическую форму. Ни в институте, где почти половина учеников пялилась на него, его флаг и даже манеру держаться на людях. Ни теперь на работе, где, по обрывкам разговоров отца по телефону, другие страны плевались ядом в спину немца, всячески оспаривая его право на существование не только как страны, но и как человека… «И при этом ты так расслаблен…» — подумал русский, бросая взгляды на сводного родственника, чьë лицо выражало совершенное расслабление и усталость… А когда он вообще нервничал после окончания института? Наверное… Только когда папа в одну ночь отобрал у него последнюю возможность попасть в западную зону оккупации… Пару лет назад… — Но говоря о том, что здесь мило… — внезапно и загадочно проронил немец, легко приподнимая уголки губ, глубоко вдыхая сырой морской воздух, не спеша делая широкие шаги к водной глади так, что накатившая волна слегка задела его сапоги, в отличии от младшего, которого море щедро окатило по пояс (и ГДР любезно пропустил мимо ушей всë, что тот наговорил), — Ты прав… И то, что мы вдвоëм гуляем по этому берегу — тоже весьма мило… Не ушибся? — Нет… — хмуро отозвался русский, выходя из воды и хлюпая сапогами, присев на ближайший камень, с кислой миной снимая первый сапог, мимоходом продолжая разговор, — О чëм ты говоришь? — Я просто вспоминаю историю, Росс, — резко и легко обернулся к младшему ГДР, от чего тот даже выронил обувь из рук. На лице немца сияла странная улыбка, при виде которой в дрожь бросало не только РСФСР, но и отца… Союз всегда строго осаживал приëмного ребëнка за такое выражение лица… Уголки тонких губ на худом лице широко расходились в стороны, обнажая ряд жемчужно-белых, идеально ровных зубов, с ненормально удлинëнными клыками, что портили всю картину, ложась друг на друга. Голубые глаза были широко распахнуты, а зрачки расширены с блеском внутри, несмотря на свет от закатного солнца… Как у овчарки… — Несколько веков назад эти леса, этот берег, населял народ, давший начало моему предку… — немец указал стройной рукой на рощу наверху обрыва, — Мой предок, Пруссия, воинственное и маленькое государство, не имеющее ничего, кроме солдат, владел этими землями, этим берегом, ведя войны со многими другими странами… Через эти места шли военные и торговые корабли, пока… — ГДР ненадолго умолк и руки его повисли безвольными плетьми. Улыбка исчезла с лица, сменившись уставшим и расслабленным выражением, только взгляд остался прежним, направившись в сторону бескрайнего моря… А стройные ноги легко сделали шаг к водной глади. — ГДР? — обеспокоенно позвал его русский. — Пока твой предок, Российская Империя, строил первые корабли для Балтийского флота… — не обратил внимания на него немец, как зачарованный безотрывно смотря на горизонт, — А через несколько десятков лет здесь, в этом море, прошло одно из сотен их сражений… Между двумя сильнейшими державами на тот момент… Здесь горели их корабли, вместе с небом и морем, здесь погибали люди, находя вечный покой в морской пучине… И так век за веком: Пруссия и РИ… ГИ и РИ… Хах… И вот, спустя столько лет, мы здесь… Смотрим на горящее небо от заката, гуляем и разговариваем… Хах… Восточный свесил голову, спрятав руки в карманы. Взгляд вновь стал уставшим, веки чуть опустились. Огонëк потух. — Забавно, да?.. — вздохнул он. — Ну… Занимательно… — неуверенно проронил РСФСР, обеспокоенно рассматривая немца… Очень редко когда доводилось видеть брата таким… очень. Один раз он мог припомнить что-то подобное, когда отец требовал отчёт от ГДР за какую-то весну в Чехии, и немец оправдывался. С такой же улыбкой. Другой — когда, будучи подростками, оставшись дома на ночь одни, они говорили о родном отце немца. Мальчишку тогда трясло от собственных воспоминаний и по лицу его расходилась та же улыбка. Совершенно не здоровая. — Ладно, проехали… — вздохнул немец, выпрямляя спину и складывая руки на груди, широкими и лëгкими шагами идя к младшенькому, пока под сапогами раздавался хруст камней, — Я пытаюсь просто от работы отойти… М… Ты быть биологом хочешь? — Хочу… — подвинулся РСФСР, грустно уперев взгляд в мокрые сапоги, — Только папа не разрешит. — Он не разрешит, — присел немец, уперев руки в колени, щуря глаза, — Но у меня есть мысль, как это исправить. — Сбежать? — хмыкнул русский. — Не так радикально, братишка, — мягко рассмеялся ГДР, легко подхватив бутылку мутной воды, смотря сквозь неë на почти что севшее Солнце, — Но прежде… Что здесь такого интересного, что ты хочешь потратить на это пять лет своей жизни? Даже с учëтом бессмертия стран. РСФСР только грустно вздохнул, смотря, как в склянке оседает поднятая взвесь снова на дно. Кусочки камней, обломков ракушек и ошмëтки водорослей, среди которых кто-то шевелился. — Как что, ГДР? — снова чуть встряхнул сосуд юноша, — Водоросли, конечно, в основном. Ну, это потому что мы у берега… Но если бы зашли дальше, то точно бы поймали кого-нибудь поинтересней… А так, видишь вот эту недо-креветку? — в склянке что-то странно дëргалось, маленькое членистоногое, не больше пары миллиметров, напоминающее гибрид креветки и блохи, — Это такой рачок… А знаешь ли ты, сколько их там дальше? Сколько других рачков? Сколько рыб? Сколько млекопитающих? А сколько ещë интересного растëт и бегает по суше? Сколько летает в небе? И всë совершенно уникально и интересно, братец… Эх… — бережно поставил между ними бутылку РСФСР, — Вот и хочу я это всё… Изучить. Вопрос только — как?.. На плечо грустного русского легла крепкая братская рука. Подняв голову и посмотрев на немца, младший увидел едва заметную улыбку на его тонких губах и мирное спокойствие в глазах. Совершенно нормальное лицо, а не то, что было минуты назад. — Я тебя понял, — подмигнул восточный, — Всë, что тебе нужно, это поступить, верно? Верно. А для этого хорошо сдать вступительные экзамены, но прежде — подготовиться к ним. Ты можешь отцу о своëм решении не сообщать. Дома не даст он тебе заниматься ни самому, ни на курсах от института. Поэтому… — ГДР сделал значительную паузу, — Ты мог бы со мной здесь ненадолго остаться… Пока не закончится моя работа. Здесь не тронет тебя никто, братишка… Ты сможешь сколько угодно к поступлению готовиться… Только не гуляй много сам… Если будешь ты в чëм-то нуждаться, скажи мне. — Ох, ГДР, спасибо, конечно, — неловко отозвался РСФСР, отводя взгляд, — Я очень благодарен тебе за такое предложение, правда! Но отец же прибьëт тебя… Остаться почти на месяц, если не больше, на чужой территории, пусть даже дружественной республики, без разрешения отца? По сути, сбежать жить на несколько недель к сводному брату с сомнительной родословной и деятельностью, чтобы готовиться к поступлению в институт на неугодную специальность… Более изощрëнного способа парного самоубийства разум столь юной республики не придумал. Хуже того, если РСФСР какие-то огрехи могли сойти с рук, как родному человеку, к тому же пока что без прав на правление, то ГДР пришлось бы куда хуже… Ведь тот уже был признан суверенным государством, даже успел отметиться в истории, с собственной экономикой и политикой, хоть и в пределах папиного политического блока. И такому «коллеге» отец бы вряд-ли простил такое вмешательство в личные дела. — Он не сделает ничего, — парировал немец, отпустив младшего, спокойно сложив руки на коленях, — Я знаю, как избежать родительского гнева, РСФСР… У меня есть достаточно опыта в этом. Как положительного, так и отрицательного… И я знаю нашего отца. Он может легко тебе к экзаменам готовиться не дать. Твои младшие братья, обязанности старшего ребёнка, наконец, товарищ СССР может найти для тебя работу «по твоей прямой обязанности» — то есть страны. А здесь можешь ты не волноваться. Я не буду тебя отвлекать и мешать. Ты спокойно подготовишься к вступительным экзаменам и к нужной дате я отправлю тебя в Москву. Когда зачислят тебя на первый курс, мы вместе расскажем отцу. И отчислить тебя он уже не сможет. — Откуда ты знаешь, братец? — поинтересовался русский, повернув голову к ГДР, стараясь заглянуть в его глаза. Но немец смотрел на грунт и волны в море. — Откуда, откуда… — проворчал старший, — Когда будет твоë имя в списках и об этом будут знать, отец не сможет ничего сделать. Люди поймут не так… Ведь как это получилось, что сын самого Советского Союза, сам поступил в институт, и мог бы учиться с обычными людьми, а товарищ СССР взял и отчислил его. Ещё, может быть, увезëт куда-нибудь отдельно учиться. Нет, РСФСР… Когда поступишь ты, это свяжет отцу руки. Ему будет поздно что-то делать… ГДР шумно вздохнул, бросив взгляд на уже почти что севшее Солнце и, прикусив губы острыми резцами, обернулся к младшему, смотря точно в глаза-льдинки… Как у него самого. — РСФСР… Пожалуйста, не отказывайся от этого предложения. Я хочу помочь тебе. Поверь, не убежит власть никуда… Она будет в чужих руках, у товарища СССР или твоих сестëр, братьев, но ты сможешь взять еë. Почти всегда. И как только это произойдëт — золотая клетка захлопнется. Ты получишь территории, людей, ресурсы, будешь иметь права на всë… Кроме того, что ты хотел бы… Эх… — немец положил руку на плечо брата, — Я не пугаю тебя, Росс… Мне нужно не это… Я хочу предупредить тебя, что будет, когда ты станешь страной. К этому нужно долго и упорно готовиться. И знать не только как управлять людьми, но и как принимать решения… А это требует мозгов. Опыта. Пока ты будешь учиться — ты всë это получишь в более полной мере, чем я… — Но… Ты ведь заканчивал педа- — Заканчивал, но править мне пришлось начинать намного раньше, братишка… — оборвал русского ГДР, плавно притянув к себе. Тренированные руки легко обняли юношу, что смотрел на чëрные воды уже успокаивающегося моря. На смену вечера уже шла ночь… — Я хочу, чтобы ты побыл тем, кем бы тебе хотелось… Помнишь, как в детстве?.. Когда ты ветку сирени притащил, когда мы птичек с тобой рассматривали… Как ты с рыбалки всех подряд таскал… Я хочу, чтобы ты прожил человеческую часть нашей жизни так, как ты хотел, РСФСР… Ведь ты мой брат… Ты очень близкий для меня человек… Я отказываюсь от слова «сводный»… Когда-то ты помог мне прижиться в этой семье, почувствовать себя нужным, почувствовать… Что я тоже имею право на счастливые детство и юность… И мне бы очень хотелось, чтобы ты тоже получил это… А к власти ты успеешь прийти… — восточный аккуратно отстранил от себя русского, и холодная ладонь коснулась щеки Росса. Юноша увидел в глазах брата печаль… Вселенскую тоску, что собралась в этих глазах-льдинках, спрятавшись глубоко внутри, бросая тени внутри радужки. Словно взгляд из их детства, когда они только начинали общаться… — И помни… Корона снимается вместе с головой, братишка… — прошептал ГДР.

***

С того разговора утекло много времени. Как вода уходит сквозь пальцы, так и дни пролетали один за другим, сливаясь в недели, спрессовываясь в месяцы. Как бы РСФСР не оправдывался, говоря, что будет мешать брату работать, как бы не старался быть тише воды, ниже травы, немец был непреклонен — они будут жить в одной квартире. Места хватит на двоих, поскольку их временное жильë располагало двумя просторными спальнями, часть которых можно было отвести для рабочего места, ввиду отсутствия кабинетов, маленькой кухней, где с трудом помещалось всë необходимое и стол, и такими же маленькими санитарными помещениями. С самым обычным ремонтом. А рабочие графики двух братьев идеально не совпадали. ГДР уезжал на работу с восходом Солнца, а РСФСР поднимался с постели только к семи утра, берясь за учëбу. Один весь день проводил в разъездах или за документами в разных ведомствах, иной раз уезжая ради этого в другой город на день-два, порой, даже в Берлин. Второй неизменно грыз гранит науки за небольшим столом возле окна в спальне, утопая в учебниках на русском или немецком языках, тетрадях и пособиям для поступающих в ВУЗы, крайне редко выходя на улицу прогуляться до конца дома и обратно, кутаясь в длинное пальто и шарф, чтобы не узнали… И очень редко, когда ГДР никуда не нужно было спешить, срочно в чëм-то разбираться в другом городе, порой, за сотни километров от их «дома», вечер они проводили вместе. Катались к берегу Балтийского моря, чтобы собрать воду или какую-нибудь живность для «опытов» РСФСР, если позволяло время, а если нет — оба брата оставались дома, наслаждаясь обществом друг друга. Сегодня как раз был один из таких вечеров. Небольшую кухню заливал мягкий свет жëлтой лампы над маленьким серым столом, что стоял у самой стены и мог позволить сидеть только двум людям. Стены были оклеены тускло-белыми обоями, а прямо напротив стола расположились вся кухонная техника и мебель. Пара серых шкафов наверху и внизу, холодильник, лишëнный болезни Паркинсона, закипающий чайник, белый заварник, и раковина из нержавейки. Позади стола расположилось окно, спрятанное за газовой занавеской. Однако, даже через неë были прекрасно видны многочисленные небольшие банки и бутылки, в которых разрастались ветвистые зелëные водоросли, просто стояла мутная вода или значительно поеденные болотного цвета сгустки склизской растительности, в которой шевелились какие-то мелкие не то креветки, не то блохи. Такие «образцы» очень быстро оккупировали подоконник и часть стола на кухне, и окно в спальне русского, и часть его рабочего стола. Только ГДР не пускал в свою комнату эту биологическую экспансию. На столешнице щëлкнул чайник. — Прошëл почти месяц… — тяжело вздохнул ГДР, задумчиво вертя банку с образцом. В маленьком литровом сосуде, с россыпью камней на дне, раскинулась зелëная водоросль, что в воде напоминала самый обычный кустик травы, разве что, более яркого цвета и источающая запах моря, тины… — Кто это, Росс? — поинтересовался немец, подняв взгляд на младшего. Русский тихо стоял у столешницы в старой белой футболке и чëрных трениках, наливая кипяток в две небольшие чашки с разлитой в них чëрной заваркой. — Это энтероморфа, — проронил русский, даже не обернувшись, после чего прихватил чашки и перенëс их на стол, — Зелëная водоросль, проще говоря, — подвинул одну из чашек немцу РСФСР, присев на своë место в уголочке. — А я думал синяя, — закатил глаза восточный, приняв чашку с приглушëнным вздохом, — Спасибо… — Всегда пожалуйста, братишка, — подмигнул ему младший, сделав первый глоток горячего чая. Ненадолго над столом повисла тишина. РСФСР безмятежно потягивал горячую жидкость из чашки, задумчиво поглядывая на братца, что выглядел… Мягко говоря уставшим. Его голубые, совсем как у папы, глаза рассматривали русского как бы пустым взглядом, хотя на деле — более чем сосредоточенным. Тонкие пальцы бессильно сжимали чашку, слегка подрагивая на керамике. — Что-то тебя тревожит? — поинтересовался младший, на что ГДР немедленно спрятал глаза под веками, опустив голову. Такое часто бывало… Нервы. Что в Москве, когда они до вечера делали домашнюю работу и, если ответы не сходились, братишка дрожал за ужином. Или, когда тот нечаянно мог спугнуть птиц и все наблюдения РСФСР можно было заканчивать на вечер — у немца тоже начинали подрагивать руки, пока язык, заплетаясь и путая слова местами, пытался пробормотать извинения. Так было и после некоторых его поездок в Берлин, вместе с папой… И всякий раз, стоило кому-либо указать на эту особенность, или спросить, всë ли с ним хорошо, следовала одна реакция: руки прятались за спину или прижимались к столу, а глаза закрывали веки. — Даже не хочется тебя отпускать, братишка… Снова в Москву… — нарушил тишину ГДР и осторожно вернул драгоценный сосуд к стенке, подняв на русского напротив расслабленный взгляд, мягко приподняв уголки губ, — Ты скучаешь по Родине, да? И тем не менее, РСФСР прекрасно увидел, как на дне глаз-озëр, скованных вечным зеркальным льдом, за которым ничего не видно, мелькнула тень грусти… Едва заметная, но с головой выдавшая ГДР. Ведь глаза — это зеркало души, которое, как ни старался, как не умел немец прекрасно закрывать его ледяной корочкой, искажающей любые проявления чувств, младший брат всегда видел эти попытки… И раз эта тень мелькнула так явно — значит, глубоко внутри, чувство это не имеет меры и границы… — Скучаю, конечно… — вздохнул РСФСР, отпив ещë крепкого чая, прикрывая уставшие глаза. Конечно же ГДР тоже заметит это. Такое же безмерное чувство грусти, что со дня на день им придëтся расстаться. И даже если им повезëт пересечься где-то в Москве, едва-ли им удастся поговорить так, как сейчас… У немца — целый народ в руках и половина Европы во врагах. У русского — учëба… Какой уж тут разговор по душам, как в старые добрые времена на кухне? В лучшем случае — перекинутся парой слов, может, поговорят по телефону, пару минут… Но не больше. — Но по тебе я скучать буду не меньше, ГДР… — шëпотом добавил русский, отводя взгляд к злосчастной чашке, — Буду пытаться вырваться к тебе летом… Когда каникулы будут… — Каникулы… — мечтательно проронил это слово немец, закрывая глаза и откидываясь на спинку стула, складывая руки на груди, — Эх… Я даже немного завидую тебе, РСФСР… Белой завистью. У тебя начнëтся совсем другая, человеческая жизнь, когда ты поступишь. — Если поступлю… — поправил его младший, шатко втянув воздух в лëгкие, сжав чашку. — Поступишь, — оживился старший, приоткрыв один глаз, — Будь уверен. Ты ведь столько готовился. Энтероморфа согласно покачала своими зелëными отростками в банке, видимо поймав мимолëтный взгляд немца. — Кто ещë так старался, кроме тебя? — Да много кто… — буркнул русский, допив остатки чая. Впереди маячило поступление… Студенчество, если поступит… Именно «если». Никто ведь не обещал ни помочь, ни как бы то ни было облегчить экзамены для него. Папа, скорее всего, даже попробует с помощью связей усложнить их, чтоб сын точно не поступил и вернулся под крыло родителя. А там — куда только отец и покажет… Выбора то нет. И всë это называлось одним словом: дом. Родная Москва, где привычный дом, старые улочки и родная речь… И вся жизнь… Кроме… — Но… Признаться… Я и сам не горю желанием уезжать… Здесь рядом удивительное море, — более бодро проронил юноша, и плечи его сами расправились, а спина выпрямилась, — Посмотри… Это всë с того берега… Взглядом русский указал на банки на подоконнике и частично на столе, где медленно дрейфовали в воде или застыли водоросли. — Ох, а сколько ещë там водится в море, братишка!.. Я читал, что если заплыть на север, то… — воодушевлëнно начал рассказывать будущий биолог, но старший подпëр голову рукой, с клыкастой и расслабленной улыбкой глядя на юношу. — Оставайся здесь в таком случае — хмыкнул ГДР, — Тут рядом есть Дрезденский Университет, Лейпцигский… Там прекрасный биологический факультет. Зачем тебе обратно в эту Москву? Товарищ СССР тоже учился здесь, чем ты хуже? И кухню наполнил приглушëнный смех двух стран… Прекрасная шутка… Жалко, что это только шутка…

***

Жаркий сентябрь выдался в том году… На улицах стоял сухой, плотный воздух, полный пыли, проходя сквозь который чувствовались волны тепла, обволакивающие тело. Солнце дарило последние тëплые лучи, прежде чем спрятаться за завесой осенних дождевых туч и изредка показываться, но уже совсем не грея. Родные улицы ничуть не изменились за время отсутствия РСФСР дома. Всë те же дороги, кварталы, панельки, печальные лица школьников, идущих по улице с тяжëлыми портфелями, неся домой знания, оценки и работу… Теперь эти дети не вызывали того сочувствия. Школа осталась в прошлом. Домашние задания остались в в прошлом. Больше никогда он не войдëт в школьные двери, как ученик. Больше никогда сентябрь для него не будет значить ранние подъëмы, спешные сборы на уроки со всеми братьями и сёстрами, бег до школы со сводным родственником мимо тех самых кормушек, где собирались все дворовые птицы… Да как и сейчас… «Ты уже вырос, РСФСР… Вы уже выросли…» — говорил сам себе юноша, стоя перед дверями подъезда. Идеально выглаженная рубашка, ослепляющая своей белизной, чëрные брюки, немилосердно нагревающиеся от Солнца, и лакированные туфли красовались на старшем сыне СССР. Через плечо был перекинут кожаный ремень портфеля, набитого документами, учебниками… Но главной была одна маленькая бумажка, которой юноша ждал, как приговора: жизнь или… Не важно. Приказ о зачислении на биофак. Об этой бумажке он грезил, собирая вещи за день до отъезда из Ростка. Этого ему желал ГДР, крепко обнимая на прощание, обещая приехать, как только сможет, выдавая не менее важный документ к билету до Москвы — разрешение покинуть границы восточной Германии. Это РСФСР представлял, сидя в огромной очереди сдающих вступительные экзамены, где нельзя было отойти ни на шаг, чтобы не проворонить своего места. Ради этого он корпел над столом экзаменатора, почти час отвечая на каверзные вопросы пренеприятнейшего на вид человека. И это письмо он видел во снах, после посещения экзаменов, отсиживаясь в квартире старшего брата, так любезно предоставленной ему на время до окончательного решения, чтобы лишний раз не светиться на глазах СССР. Конечно, не без условий… В аскетичной квартире немца нельзя было ничего переставлять и открывать дверь в его кабинет. А в остальном — делай, что хочешь… Пока не придëт извещение. И вот сейчас, стоя перед дверями родного дома, русский тяжело собирался с мыслями… План сработал: юноша поступил, но… Несколько месяцев его не было дома. Он не звонил и не писал домой… Зачем вообще пришëл? «Чтобы увидеть отца…» — отрезал РСФСР, решительно зайдя в подъезд, резво поднимаясь по ступеням, перепрыгивая едва ли не через одну, — «Папа всегда дома в этот день… Всегда… Младшие ещë в школе, а значит, он один…» Под ногами исчезали лестничные пролëты, этажи… И вот она… Дверь родного дома… Ключ из кармана брюк идеально подошëл — значит, отец не поменял замков. Один щелчок и уже студент зашëл в до боли знакомый коридор. На стене висел всë тот же телефон. Одëжный шкаф ломился от количества вешалок для курток, а вдоль стены стояло четырнадцать пар тапочек… «Младшие ещë в школе…» — напомнил сам себе РСФСР, тихонько сняв туфли и на цыпочках пройдя по коридору. Краем глаза юноша заглянул в детскую. Всë осталось на своих местах: кровати были аккуратно заправлены, а на подоконнике стояли его многочисленные горшки с цветами, некоторые из которых даже цвели, и банки с водорослями. Ни одно растение не выглядело поникшим или засохшим. Все были на месте, к тому же весьма бодро тянулись к Солнцу, подставляя ему свои зелëные листочки… То же встретило возвращенца и на кухне: ничего не поменялось… Только пара новых горшков появилась с крошечными листиками в них. Конечно, чуть позже, РСФСР всë это осмотрит. Обязательно всë польëт, запишет, как и что поменялось, может быть, что-то даже черенкует. Но не сейчас… В данный момент было лишь одно не соизмеримо важное дело. И скрывалось оно за дверью в кабинет, откуда считанные месяцы назад заботливый старший брат вовремя выволок его, спасая от отцовского гнева. И вот русский снова здесь… Стоит и мнëтся перед ней, нерешительно держа руку над ручкой, лишь бы не касаться еë. «Папа дома…» — пытался успокоить юнец тяжëлое дыхание, хотя мысль эта только раззадоривала его… Поссориться не просто с отцом, а с руководителем огромной страны и без объяснения причины уехать в другое государство, не сообщив о себе ни слова — ума палата. Но куда деваться? Рано или поздно РСФСР нужно было явиться домой… Ради учëбы, ради растений… Ради семьи, в конце концов. А будет ли разбирательство или нет — дело десятое. От того, вдохнув полные лëгкие воздуха, русский резко распахнул дверь, входя в комнату… Отец молча стоял возле открытого настежь окна, задумчиво смотря куда-то в даль, в пустоту. Зелëный домашний свитер с поднятыми до локтей рукавами никак не изменился за эти месяцы, а свободные брюки болтались на ремне. В руке отец держал трепетно любимую трубку, хранимую, наверное, со времëн его молодости, затягиваясь сизым табачным дымом. — Ну здравствуй, соколик, — даже не глядя в сторону сына проронил СССР прохладным и отстранëнным голосом, медленно выдыхая, — Как самочувствие? Не устал с дороги? «У него точно всë хорошо?..» — подумал РСФСР, смотря на отца удивлëнными глазами. Отсутствие несколько месяцев дома вообще ничего не значило для отца? Отсутствие звонков… Писем… Даже банальной телеграммы, со словами: «Папа, я жив всë хорошо»! И он даже не будет ругаться, говорить, что сына повесить мало и что тот родителя чуть до инфаркта не довëл? Неужели отца подменили? Или ГДР постарался… — Да всë… Хорошо… — заторможенно ответил РСФСР, неловко прижимаясь к дверному проëму, стыдливо опуская глаза в пол, — Нормально доехал… Не устал… А… — руки подростка обняли его же плечи, — Ты даже… Не злишься, что меня… Не было дома? — Уже не злюсь… — тяжело вздохнул отец, отложив трубку на подоконник, аккуратно прислонив ту к оконной раме, чтобы не просыпать остатки сгоревшего табака. Взгляд папы тяжело буравил батарею, это юноша видел даже с опущенными глазами. — А как мне было не злиться? — хмыкнул СССР, подняв с подоконника руку, начав загибать пальцы, — Во-первых, ты без разрешения выехал за пределы границ. Во-вторых, без документов. В-третьих, ни разу не дал о себе знать. В-четвёртых, ты жил хотя и у своего сводного брата, но всë-таки у другого государства. А в-пятых… Отец сделал значительную паузу, прикрывая окно. Только скрип старой петли процарапал слух РСФСР, заставив дрожь пройти по позвоночнику… В принципе, папа расстреливал и за менее серьёзные проступки когда-то… И обычных людей. Вопрос в том, откуда он узнал где носило старшего сына? Неужели ГДР разболтал? Не похоже, он ведь… Не мог так переиграть младшего… Да и интереса у немца никакого в этом нет — кровной связи между ним и СССР нет, к тому же у немца своих территорий в достатке и выслуживаться было не обязательно… — Ты меня ослушался, — закончил коммунист, смотря точно на горящего со стыда сына, сложив руки на груди и, как будто предвосхищая его слова, проронил: — Не спеши думать плохо о ГДР. Его познания в политике и управлении информацией хоть и хороши, но опыта у него маловато, пока что. Найти тебя не было невыполнимой задачей, но, надо отдать должное, потрудиться пришлось… Он ведь просил тебя не гулять одному, — но на губах его играла только тонкая улыбка, совсем едва заметная… «Просил… А я, балда, гулял…» — подумал юноша. Отец, однако, шаркающей походкой подошëл к блудному сыну, опустив массивные ладони на его плечи и крепко прижимая к себе. Как в детстве, когда мальчишка болел… Возвращался побитый… Или того хуже. — И, наконец, я ведь скучал по тебе… Эх, дурачок… — отцовская ладонь нежно перебрала ярко-алые волосы юноши, благополучно взъерошив их. Руки РСФСР потянулись к отцу, заключая того в объятия… — Места себе не находил… Обзванивал всех, кого мог, пока добрые люди не подсказали, где тебя видели и с кем в последний раз… А он ещë и выгораживал тебя, якобы ничего не знает… — мягким голосом тихо говорил отец, будто бы не замечая кожаного ремня через плечо и спину сына, — Поступил, да? — Поступил… — вздохнул младший, добавив потише, — И отчисляться не планирую… — А кто тебя теперь отчислит, чудо в перьях? — тихо рассмеялся отец, но немедленно замолчал, отчего по спине РСФСР пробежал табун мурашек. — По-хорошему… Тебя и ГДР стоило бы серьëзно отчитать за это всë. Но не буду… Наш немчик и так сейчас наказан собственной работой и положением дел… В конце-концов… Может быть, ты и правильно сделал, мальчик мой… Тебе стоит набраться опыта в разных областях прежде, чем погружаться в правление с головой… В конце концов, бесполезных знаний нет… — более серьëзно добавил СССР, отпуская ребëнка, строго и собрано складывая руки на груди. — Даже в биологии? — хитро улыбнулся РСФСР. — Даже в ней, сынок. Биология ведь изучает живые организмы, а тебе с ними ещë и работать. Как стране, в будущем…