Искупление

Все дороги, по которым нам идти, — извилисты / И все огни, которые ведут нас туда, — ослепляют / Есть много вещей, которые я хотел бы сказать тебе / Но я не знаю как... / Поскольку, возможно, ты именно та, кто спасет меня

—  Wonderwall, Oasis.

_______________

Школа Чародейства и Волшебства Хогвартс, сентябрь 1998 года.

Атмосфера в классе была подавленной и напряженной. Их новый преподаватель по защите от темных искусств опаздывал уже на семь минут, и чувство тревоги в классе напоминало натянутую до предела резинку, которая вот-вот порвется. Ученики тихо перешептывались друг с другом; не было слышно той громкой беззаботной болтовни, которая была обычной перед началом урока. В воздухе повисло дурное предчувствие, хуже, чем в момент в начале экзамена, перед тем как им прикажут перевернуть листки, чтобы узнать, на какие вопросы им придется отвечать. Гермиона наблюдала за всем этим с любопытной отстраненностью. Она догадывалась, чем вызвано такое напряжение. Она слышала, что происходило в этом классе в прошлом году с большинством учеников, сидевших сейчас с ней, слышала, что их заставляли делать друг с другом. Но лишь отрывки — она переставала слушать, когда люди начинали вдаваться в подробности. Гарри сидел рядом с ней, покачивая левой ногой вверх-вниз короткими судорожными движениями и многократно постукивая палочкой по колену, как он делал всегда, когда ему было неспокойно, тревожно или просто скучно, как он делал бесчисленное количество раз морозными утрами и темными вечерами во время их многомесячных бегов по полям и болотам. Через несколько мгновений Джинни, сидевшая по другую сторону от Гарри, протянула руку под стол и положила ее на руку своего парня, мягко успокаивая его ерзанье. Очевидно, Джинни была не так привычна к суетливости Гарри. Оглядываясь по сторонам, — на стены, доску, книжные полки, старательно избегая смотреть людям в лицо, чтобы не встретиться с ними взглядом, — Гермиона размышляла, не погиб ли кто-нибудь в этой комнате во время Битвы. Вполне вероятно. Улики, конечно, были бы устранены, как и все повреждения, и людям было бы проще притвориться, что ничего этого никогда не было. По какой-то причине это обеление раздражало ее. Когда ее взгляд остановился на некоторых половицах, которые были более светлого оттенка, — явно недавно отремонтированные, — в голове промелькнули навязчивые и нежелательные образы того, как могли погибнуть эти люди. Она почувствовала, как участилось ее сердцебиение, попыталась отогнать эти образы, медленно, осознанно, глубоко вздохнула, считая про себя... Внезапно дверь в класс с грохотом распахнулась. — Защита от темных искусств! — раздался громкий и повелительный женский голос. После минут затишья это было похоже на нападение, но оно приятно разрядило накопившееся напряжение, и Гермиона молча поблагодарила за то, что ее размышления прервались. Энергия в комнате сразу же изменилась. Гермиона вместе с остальными учениками повернулась, чтобы посмотреть, как хрупкая ведьма целенаправленно идет по проходу к передней части класса, взмахивая палочкой над доской, чтобы на ней появились слова, которые она только что провозгласила. Черное платье облегало ее икры, а темно-фиолетовые волосы ниспадали на плечи. На ней были аляповатые, похожие на мужские ботинки, которые каким-то образом подчеркивали ее миниатюрную фигуру и в то же время придавали ей сильный и крепкий вид. Выйдя вперед, она резко развернулась лицом к классу и описала палочкой дугу вокруг комнаты. Несколько студентов, тех, что были здесь в прошлом году, — Нотт, Невилл, даже Джинни — невольно вздрогнули от резкого движения палочки, но затем заметно расслабились, когда настенные бра зажглись, не причинив вреда, и их свет сразу же осветил мрачный интерьер. — Профессор Айла Инглтон, аврор с двадцатилетним стажем, а теперь ваш новый преподаватель защиты от темных искусств. — Имя преподавателя появилось на доске, когда она заговорила. — Прошу прощения за опоздание. Я возлагаю большие надежды на свою пунктуальность, как и на вашу. Рада со всеми вами познакомиться. Насколько я понимаю, до недавнего времени этот урок в этой школе назывался «темные искусства». В чем разница между «защитой от темных искусств» и «темными искусствами»? — Инглтон сделала паузу и обвела взглядом класс, выжидательно подняв брови. Студенты неловко заерзали на своих местах. В ответ на краткое вступление преподавателя и отсутствие предисловий раздался озадаченный ропот, относящийся по большей степени к упоминанию того, чем был этот предмет в прошлом году. В отличие от усилий по восстановлению замка, этот учитель не собирался наводить порядок. По мере того как длилось молчание, Гермиона чувствовала, как постепенно возвращается прежнее напряжение. — Давайте же, я знаю, что большинство из вас весь прошлый год обучались темным искусствам вместо защиты от темных искусств — в чем разница? Или, скорее, различия? Ученики смотрели вниз на свои парты, в окно, на потолок — куда угодно, только не на профессора Инглтон, — пытаясь избежать ответа. Гермионе казалось, что она знает ответ, который искал учитель. И в прежние годы ее рука была бы уже поднята в воздух. Но той Гермионы уже не было. Она не чувствовала никакого желания поднимать руку и ввязываться в философские дискуссии о практических последствиях защитной и наступательной магии. Она больше не чувствовала необходимости что–либо доказывать — ни себе, ни кому-либо другому. — Вы! — Инглтон указал на Блейза Забини. — Что вы думаете? Глаза Забини слегка расширились, он выглядел испуганным. — Я... я не уверен, профессор, — пробормотал он. — Зато ты знаешь многое о темных искусствах, не так ли? — эти слова произнес Симус, сидевший прямо за Забини. Он даже не пытался говорить тихо. Спина Забини выпрямилась. Он сжал челюсть, словно пытаясь сдержать ответную реплику. Когда Инглтон обратилась к Парвати Патил и внимание класса переключилось на нее, Симус продолжил более низким голосом, который слышали только те немногие, кто был рядом с ним: — Насильник-Пожиратель смерти, — в словах звучал сарказм. Гермиона знала, что второе обвинение было правдой, — Забини получил Метку, очевидно, под принуждением, вскоре после того, как она, Рон и Гарри сбежали из Малфой-мэнора в апреле. Но первое обвинение и слово "насильник" подействовали на Гермиону как жалящее проклятие. До нее доходили слухи о распущенности Забини, но "насильник"? Забини вскочил со своего места, крутанулся на месте, оказавшись лицом к столу Симуса, и навис над ним. Инглтон замолчала на полуслове, когда внимание всего класса переключилось на Забини и Симуса. — Тебе лучше взять свои слова обратно, ирландский соплежуй, — тон Забини был низким и угрожающим, но Симус лишь ухмыльнулся и медленно поднялся на ноги. Все знали, что Забини не просто так оставил свою палочку на столе, — он, как и Малфой, мог использовать ее только в учебных целях. Это было условием их приговора. Однако Симус крепко сжимал свою палочку в левой руке, и Гермиона опешила при виде его второй руки: на месте указательного пальца красовался розовый корешок. Она не знала, как он его потерял, — возможно, во время битвы. — Ладно, мальчики, пожалуйста, сядьте... — начала профессор Инглтон, но ее голос заглушил голос Симуса: — Его не должно быть здесь — он должен гнить в Азкабане! Симус поднял палочку, и из нее вырвался красный свет — похоже, это было какое-то невербальное заклинание, — но в это же время Нотт крутанулся в кресле и тоже поднялся на ноги. — Экспеллиармус! — воскликнул Нотт. Палочка Симуса вылетела из его руки, что означало, что цель его заклинания была направлена неправильно, и красный свет померк в воздухе. Его палочка взлетела в воздух и приземлилась точно в руку Нотта. — Как ты, черт возьми, смеешь! — воскликнул Симус. Он бросился на Нотта, подняв левую руку и сжав кисть в кулак, готовый ударить. Но Нотт поймал запястье Симуса до того, как оно коснулось его лица, и с силой оттолкнул его назад, в то время как Забини подался вперед, пытаясь защитить Нотта. Объединенными усилиями Нотта и Забини Симус попятился назад, потерял равновесие и упал на пол. — Немедленно прекратите это! — крикнула Инглтон. Но ученики не обратили на нее внимания: Невилл поднялся на ноги — то ли чтобы помочь Симусу встать, то ли чтобы в отместку проклясть слизеринцев, было неясно, — а Нотт, который, похоже, тоже потерял равновесие в этой стычке, отшатнулся в сторону, взмахнул руками в неуклюжей попытке выпрямиться и случайно ударил Джинни по голове, когда делал это. Лицо Гарри исказилось от ярости, и он вскочил на ноги, импульсивно наслав на Нотта отвратительное жалящее заклятие, в то время как Забини, похоже, снова собирался напасть на Симуса — ему удалось избежать атакующих заклинаний Невилла благодаря защитному щиту, который, мерцая и не проницая, исходил от палочки Дафны Гринграсс. Гермиона увидела, что Малфой обхватил Забини за туловище, — она не была уверена, когда он вступил в драку, — очевидно, пытаясь оттащить Забини назад. — Успокойся, приятель! — решительно сказал Малфой. В этот момент Гермиона потеряла последовательность событий, но она заметила, что Дин и Парвати неуверенно стоят на периферии группы и что Пэнси Паркинсон внезапно оказалась в самом центре событий, хотя прошло совсем немного времени, прежде чем она была ослеплена заклинанием Джинни в виде летучей мыши. — Ах ты, мерзкая сука! — вопила Пэнси, отчаянно пытаясь снять с лица сглаз. — Импедимента! Иммобулюс! На крик профессора Инглтон все восемь человек — Забини, Нотт, Малфой, Пэнси, Симус, Невилл, Джинни и Гарри — отшатнулись друг от друга и перестали двигаться. Гермиона почувствовала растущее уважение к новому учителю: чтобы обездвижить столько людей одновременно, требовалась глубокая концентрация и высокое магическое мастерство. Однако теперь казалось очевидным, что Инглтон могла остановить драку до того, как она зашла слишком далеко, и Гермиона мимолетно задалась вопросом, почему она этого не сделала. Во время всей перепалки Гермиона не сдвинулась с места, хотя и продолжала крепко сжимать в руке волшебную палочку. Она понимала, что, случись это всего несколько месяцев назад, она оказалась бы в центре драки, особенно после того, как в нее вмешался Гарри. Беспокойство за него — за всех друзей, — а также чувство несправедливости из-за того, что кто-то пытается причинить им вред, подтолкнули бы ее к действиям. Но сейчас она почти ничего этого не чувствовала. Конечно, она по-прежнему заботилась о своих друзьях, но драка на ее глазах не казалась реальной. Она словно смотрела на все это сквозь стеклянную стену. К тому же двое слизеринцев были фактически лишены палочек, а значит, исход поединка был в значительной степени в пользу гриффиндорцев. — Когда я прекращу действие парализующего заклинания, я хочу, чтобы все вы, — включая тех, кто еще сидит на своих местах, — встали и разошлись по краям комнаты, — в голосе Инглтон зазвучала едва сдерживаемая ярость. — Никто не должен говорить, а если кто-то поднимет палочку, он будет отправлен в кабинет директрисы МакГонагалл быстрее, чем я успею сказать «исключен»! Я понятно объяснила?! Те ученики, которые все еще могли шевелить губами, пробормотали что-то в знак согласия. Как только Инглтон отменила свое парализующее заклятие, все ученики, как им было приказано, разошлись в разные стороны комнаты. Когда Гермиона, съежившись, стояла в углу комнаты, кто-то за ее спиной сухо пробормотал: «Похоже, война в Хогвартсе еще не закончилась». Человек стоял так близко, что Гермиона почувствовала, как тепло его дыхания щекочет волоски на ее шее, отчего по спине пробежали мурашки. Ей не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что сардонический тон принадлежал Малфою. Она мысленно закатила глаза и решительно отказалась отвечать или показывать, что вообще его слышала. Затем, произнеся еще одну впечатляющую последовательность заклинаний, Инглтон передвинула парты и стулья так, что они расположились большим полукругом вокруг доски. — Так! Садитесь! Мне все равно куда, но только не рядом с тем, кого вы склонны проклинать! — потребовала она. Студенты молча направились к партам, и Гермиона снова села рядом с Гарри. — Я больше не допущу такого нарушения порядка в моем классе! Я не позволю никому направлять палочку на других учеников, кроме тех случаев, когда это является частью заданного мной упражнения! Это понятно? Ученики еще раз пробормотали согласие. Гермиона не отрывала взгляда от пола перед собой, так что в поле ее зрения попадали только туфли и лодыжки студентов, сидевших напротив нее. Она не хотела смотреть на лица других людей, это казалось слишком откровенным. Она прекрасно понимала, что каждый в классе может видеть ее, наблюдать за ней, если захочет, и от этого чувствовала себя уязвимо. Она задумалась, не потому ли Инглтон организовал класс таким образом. — Вы! — воскликнула Инглтон, указывая на Нотта. — Как вас зовут? — Нотт, профессор. Тео. Класс приготовился к потоку запретов и снятия баллов с факультета, которые, без сомнения, собиралась взыскать Инглтон. — Это был превосходно выполненный Экспеллиармус, Тео! Брови Нотта сошлись в замешательстве от комплимента, и по классу прокатилась волна смущенного ерзанья. — Почему, скажите мне, я так считаю? Время и интонация, оцепенело подумала Гермиона, но ее рука осталась опущенной, и она промолчала. — Во-первых, время было выбрано идеально, — начала Инглтон, отвечая на собственный вопрос. — При использовании Экспеллиармуса нужно успеть произнести заклинание до того, как вас настигнет проклятие противника. Очень многие дуэлянты упускают время и, хотя им удается обезоружить противника, все равно попадают под действие его проклятия! Если вы собираетесь использовать именно это защитное заклинание, вам нужно убедиться, что у вас есть время! Во-вторых, удар! Выпад мистера Нотта — Тео — был практически идеальным, особенно учитывая сложный угол, под которым он целился, в результате чего палочка противника отправилась прямо в его свободную руку, и ее легко было поймать. Часто бывает, что при неуклюжем разгибе палочка противника летит в самых разных направлениях, возможно, даже мешая, а не помогая. И в-третьих, отличным исполнением стал контекст. Тот факт, что это было защитное, а не наступательное заклинание, был вполне уместен. Что возвращает меня к первоначальному вопросу: в чем разница между защитой от темных искусств и темными искусствами? Наступило долгое, тягучее, неловкое молчание. — Ну... я полагаю, в заклинаниях? — неуверенно предположила Парвати. — Да? Продолжайте? — призвала Инглтон. — Ну... в темных искусствах заклинания причиняют боль, вред... страдания. В защите от темных искусств заклинания защищают от вреда... — Парвати с сомнением посмотрела на нее. — Да, действительно, — вежливо ответила Инглтон, несомненно, испытывая облегчение от того, что кто-то хотя бы попытался ответить на ее вопрос, пусть даже этот ответ в какой-то степени констатировал очевидное. — Спасибо за ваш вклад, мисс?.. — Патил. Парвати Патил. — Парвати. И в чем же разница между использованием этих заклинаний? — спросила Инглтон, с надеждой обводя глазами полукруг. Снова воцарилась тишина, но Инглтон ждала, казалось, решив не нарушать ее и дать им ответить. Гермиона восхищалась ее упорством, и впервые у нее возникло искушение высказать свои мысли, хотя бы для того, чтобы прервать затянувшееся молчание и продолжить занятие. Она открыла рот, собираясь заговорить, но, прежде чем она это сделала, кто-то, сидевший напротив нее, что-то пробормотал. — Простите? — Инглтон нетерпеливо повернулась в сторону бормотания, словно пытаясь поймать снитч до того, как он исчезнет. Гермиона подняла глаза на говорившего, и ее сердце странно заколотилось, когда она увидела, что прямо напротив нее сидит Драко Малфой, а его взгляд прикован к столу. — Намерение, — повторил Драко более четко, неохотно поднимая голову и обращаясь к преподавателю. — Да! — Инглтон выглядела воодушевленной. — Не могли бы вы рассказать об этом подробнее, Драко? Малфой явно не нуждался в представлении: за лето его имя и лицо не раз появлялись на первой полосе «Пророка». Он бросил на Инглтон угрюмый взгляд, как будто он уже сказал больше, чем хотел. — Нет, — спокойно, но твердо заявил он. Их новый профессор подняла брови, но в остальном выглядела невозмутимой. — Кто-нибудь еще может подробнее остановиться на самом интересном пункте Драко? Гермиона не могла удержаться. Долгое молчание начинало ее раздражать; она хотела, чтобы класс определился с философской точкой зрения, которую пытался донести Инглтон, и продолжил урок. Она заставила себя заговорить. Как и остальные, она не подняла руку. — Если человек хочет намеренно причинить вред другим или защитить себя от вреда и при этом свести его к минимуму, он будет выбирать совершенно разные заклинания, — тон Гермионы был скучающим и беспристрастным. Она поняла, что говорит как... как Малфой, если бы он отвечал на вопрос, и слегка возненавидела себя за это. — Да! Да, мисс Грейнджер, спасибо! — Инглтон тоже не составило труда опознать ее: за лето она тоже не раз попадала в газеты, хотя и по другим причинам, нежели Малфой. — И что же определяет наши намерения? — Инглтон задала классу еще один вопрос. На этот раз молчание, к счастью, было недолгим — его нарушил Нотт. — Полагаю, намерения человека зависят от многих вещей — цели, морали, этики. — Нотт неловко заерзал на своем месте и, казалось, с трудом выдавил из себя следующее слово: — Идеологии... — Да, спасибо, Тео. Тут вмешался Невилл, но Гермиона уже перестала его слушать, потому что с тех пор, как она заговорила, Малфой пристально смотрел на нее, выражение его лица было нечитаемым. И, поймав его взгляд, она не смогла удержаться и посмотрела в ответ, как будто к его глазам был прикреплен какой-то невидимый крючок, который каким-то образом зацепил ее. Голос Гарри наконец помог ей отвести взгляд. — Полагаю, эмоции тоже имеют значение, — сказал Гарри. — Например, если в моменте испытываешь очень сильные эмоции, такие как месть, ненависть или злоба, это повлияет на намерения... и... вы должны действительно иметь это в виду... — Знания тоже влияют на наши намерения. — Малфой снова заговорил, но на этот раз его холодный взгляд был устремлен прямо на Гарри, его голос был жестким. — Нужно знать, что делать с определенными проклятиями, потому что неконтролируемые эмоции и невежество — очень опасная комбинация. Гарри настороженно ответил на взгляд Малфоя, неловко ерзая, и Гермиона поняла, что он борется с чувством вины. Весь этот обмен мнениями вызвал в ней сложную смесь эмоций, которые она постаралась загнать в угол своего сознания, потому что знала, что на то, чтобы прочувствовать их все, уйдет слишком много сил. — Да. Вполне, — сказала Инглтон. — Именно поэтому на этом занятии мы будем изучать как защитные — оборонительные — заклинания, так и наступательные. Ведь для того чтобы принять взвешенное решение о том, стоит ли использовать наступательное заклинание, а также о том, как защититься от него, нам нужно знать и обдумывать свои намерения при его использовании... Наконец, казалось, Инглтон удовлетворилась тем, что объяснила разницу между защитой от темных искусств и темными искусствами, и, когда она начала рассказывать об учебном плане, Гермиона снова перестала слушать. Она и так все это знала — им дали информацию перед началом семестра, — а эмоции, которые она пыталась подавить, поднимались на поверхность ее сознания, зловещие и неудержимые, вместе с образами Малфоя, лежащего на полу хогвартского туалета, пока из него сочилась кровь, как будто его распотрошил пьяный мясник. Воздух в классе вдруг стал казаться ей тяжелым и удушливым — она не могла набрать достаточно кислорода в легкие, как бы глубоко она ни дышала. Она жаждала свежего воздуха и испытывала непреодолимое желание оказаться снаружи, на просторах шотландского нагорья, а не в этом древнем замке, где залы, казалось, полны отголосков недавних умерших. Не совсем понимая, что делает, Гермиона собрала свои вещи, поднялась с места и направилась к двери. — Вы куда-то собрались, мисс Грейнджер? — спросила Инглтон с насмешливой вежливостью, приподняв брови. Гермионе было трудно придумать ответ, который не был бы правдивым: да, на улицу, потому что я задохнусь, если останусь здесь. Но она знала, что не может этого сказать. — Я закончила, — только и смогла произнести она без всякого выражения, после чего повернулась и вышла из класса. Оказавшись в прохладном коридоре снаружи, она сразу же почувствовала себя лучше и ускорила шаг, направляясь к главному выходу. Примерно через минуту она услышала позади себя крик: — Эй! Грейнджер! Гермиона замедлила шаг, услышав свою фамилию. Она знала, кто это был, даже не оборачиваясь: Малфой. Должно быть, он вышел из класса сразу после нее, и она мимолетно удивилась почему — до конца урока оставалось еще добрых двадцать минут. Неторопливо повернувшись на месте, она увидела, как его высокая фигура направляется к ней. На его лице застыло озабоченное выражение, словно само ее присутствие раздражало его. Возможно, так оно и было. Она не боялась Малфоя. На самом деле, никогда не боялась. Раньше ее пугала его ненависть к тому, кем она была, и то, за что он выступал, — предрассудки и фанатизм. Но не он. Она всегда воспринимала его так, как воспринимала всех задир: как труса. Жалкого, неуверенного в себе труса. Он остановился на расстоянии вытянутой руки. — Ты преследуешь меня? — Гермиона не удержалась и язвительно выплюнула. Малфой нахмурился. — Не льсти себе. С чего бы мне это делать? У меня... — он запнулся. — Встреча. Кстати, что с тобой вообще такое? — он задал вопрос обвиняюще, как будто ее поведение было для него личным оскорблением. Если бы у нее были силы, она бы нашла это забавным в своей абсурдности. Как будто она должна оправдываться перед Драко, мать его, Малфоем. — Уходишь с урока такая кислая, ходишь с выражением, как будто тебе надрали задницу... — Отвали, Малфой. Но в ее голосе не было уверенности. Потому что, в конечном счете, ей было все равно, что он думает или говорит. Она просто хотела, чтобы он замолчал и ушел. Почему она просто не ушла, она не знала. Через мгновение она поняла, что дело в его глазах, в их грифельно-серой интенсивности — они приковывали ее к каменным плитам коридора, как корни столетнего дуба. Он насмешливо скривил губы. — И непринужденная брань. Это не про тебя. Что с тобой случилось? С префектом, которому сняли бы пять баллов за использование ненормативной лексики? С надоедливой гребаной всезнайкой, которой так не терпелось ответить на вопрос в классе, что я подумал, не намочила ли ты себе трусики? Она едва вздрогнула от его грубых оскорблений — они ударили ее, как тупые ножи, и бесполезно упали на пол. Отсутствие ее реакции, похоже, еще больше оскорбило Малфоя, потому что он продолжал настаивать. Он скривил лицо в насмешливо-умоляющем выражении. — О, пожалуйста, сэр, пожалуйста! Выберите меня! Я знаю ответ, я такая хорошая! — Он наполовину подражал ей в ее ранние годы, а наполовину симулировал сексуальное возбуждение. Это было бы забавно в своей нелепости, если бы не тот факт, что его намерением было унизить ее. Что и произошло — она почувствовала, как к щекам приливает румянец. И впервые за последние несколько недель Гермиона, казалось, действительно что-то почувствовала — кипящий гнев. Она инстинктивно потянулась за палочкой, что делала всегда, когда испытывала редкие вспышки гнева, удивления или чего-либо еще — в последнее время это было импульсивно. Малфой опустил глаза, заметив, как ее рука нырнула в карман с палочкой. По выражению его лица она поняла, что парень осознал, что разозлил ее, что, вероятно, и было его намерением с самого начала. — Что со мной случилось? — Гермиона выплюнула слова как кислоту, повторяя его вопрос. — Именно, — потребовал он. Она произнесла свои следующие слова не для того, чтобы подчеркнуть что-то конкретное, а исключительно потому, что они были правдой. — Я не знаю, Малфой. Я думаю, что та девочка могла умереть еще в апреле, — ее голос был ровным, потому что гнев уже рассеялся и сменился знакомым оцепенением. — На полу в твоей гостиной. Глаза Малфоя неуверенно блеснули, и его насмешливое выражение стало превращаться во что-то другое, но Гермиона развернулась на каблуках и зашагала по коридору, прежде чем смогла разглядеть, что это было.