Запах свободы

Я, надежду затая,

Шла сквозь огонь и дым

Лишь с именем твоим…

Что я теряю силы

В бреду произносила:

«Я — боль забытья,

Ты — ангел или бес

Мне посланный с небес?..»

Украшенный к рождественским и святочным празднествам Петербург засыпало снегом. Он целую ночь валил белыми хлопьями, покрывал деревья, крыши особняков и мостовые, и к началу дня осветлил столицу. Холодное солнце едва проглядывало сквозь низкие сизые тучи, озаряя сонные переулки, и пропадало снова. Где-то в серой подворотне, будто жалуясь на непогоду, уныло выли собаки. С севера дул ледяной ветер. Он свистел, взметаясь вверх серебристою пылью, и мороз, крепчая, оставлял на окнах витиеватые узоры. Анна глядела на мелькающие за запотелым оконцем возка наряженные городские ели, заснеженные дома, маковки церквей и, прижимая к себе полусонных деток, пыталась представить волнительную встречу с Михаилом. Как удивится князь, когда она предстанет перед ним, как растрогается при виде ее чудесных малюток… Сокрушаясь, думала о том, как Репнин страдал, как волновался и каялся, как винил себя во всем, когда она пропала… Возок промчался мимо катальных горок на Фонтанке, где народу собралось тьма-тьмущая, и Анне вспомнились некогда любимые ею и Владимиром детские забавы. Младший Корф приезжал из Кадетского корпуса в отчий дом на зимние вакации и, встретив Рождество Христово в родном поместье, Анна и Владимир с Иваном Ивановичем выезжали в Петербург. Продолжались святочные дни, а на святках кататься дозволялось ежедневно. Анна с детства слыла любознательной, и ей было известно, что ледяные горы ставились не только на Фонтанке неподалеку от корфовского особняка, а также и на Неве, и на Адмиралтейской, и возле Смольного. Катальные горы представляли собою довольно сложные сооружения: десятиметровые деревянные конструкции замазывали конским навозом и утрамбовывали снегом, а затем несколько раз поливали на морозе водою до образования гладкой ледяной поверхности. Анне врезалось в память их последнее с Владимиром веселое катание на низеньких саночках. Ей двенадцать, ему семнадцать. Морозец крепчает, щиплет веселую детвору за щеки, искрятся на январском солнце падающие с неба снежинки. Юноша проворно садится на санки первым, протягивает Ане руку. Сзади на них напирает толпа. Кузины кричат, что тоже хотят прокатиться с молодым Корфом, но он выбирает Аню. — Садись скорее, — командует Владимир и, повинуясь задору, тянет девочку на себя. Анна падает ему на колени и сразу же стыдливо пересаживается вперед. Он крепко обнимает ее за талию, лицом утыкается в ее платок, ставит ноги на полозья. Их сани кто-то подталкивает сзади… Еще мгновение, и Аня с Володей мчатся со скоростью ветра, летят вниз по бесконечному ледяному раскату мимо заснеженных елей. Девочка вжимается в Корфа, ей хочется визжать от восторга, кричать от страха: в конце спуска всегда образовывается «куча мала», и они с Владимиром непременно врежутся в неё! Будет больно! Но нет: Корф заблаговременно тормозит ногами, и сани сворачивают в сторону, под сень старой сосны. — Какой вы молодец, Владимир! — восторженно смеется Аня и оборачивается к нему счастливым, румяным с мороза, лицом, а он все еще держит ее за талию. — Вы очень ловкий! Корф самодовольно усмехается. Не торопится вставать с саней. Несмотря на ревность к вниманию родителя, нравится юному барону отцовская воспитанница. Вроде скромница, а с огоньком в глазах; вроде тихоня, а шалит с ним порою так, что он диву дается. В шахматы играет не хуже него, на коньках обгоняет самого шустрого… — Прокатимся еще, Аня? — тихо спрашивает он, умиротворенно оглядываясь вокруг и вдыхая колючий морозный воздух. — С превеликим удовольствием, Владимир Иванович! — звонко отвечает она и откидывается назад, неосознанно льнет к Корфу, вертит головою, озорно поглядывает на него из-под пухового платка. Молодой барон по обыкновению злится, требует звать его Володей, а смешливой девочке нравится дразнить «старшего брата»… *** Молодая женщина улыбалась сквозь слезы детским воспоминаниям, слушая восторженный щебет своей верной Даши… Теперь в её жизни всё будет, как надо: Репнин выпишет вольную, она зарегистрирует её в суде, получит вид на жительство для перемещений по стране… Но Анне не даёт покоя одна мысль: сумеет ли она доказать, что Георгий и Ася — её дети? Они же записаны на мнимое имя, на имя Анастасии Мельниковой! «Не нужно паники! — мысленно приказала себе Анна. Ей было страшно, очень страшно, но она понимала, что иного выхода у нее нет. — Я в суде расскажу всё, как было, сознаюсь во всём! На худой конец, возьму в свидетели Филатыча и князя Репнина. Надеюсь, Михаил Александрович не откажет мне в одноразовой помощи? Ох, и заварила же я кашу много лет назад и теперь пожинаю плоды! Бедный Игорь! Как я виновата пред ним! Жила во лжи и его тянула за собою… А он любил, оберегал и жалел меня, во всем потакал мне, лишь бы я не сбежала снова…» «А Владимир! Ох, Владимир… Нет, мне с ним, определенно, лучше никогда более не видеться! Наша встреча в Стрельне лишь подтвердила мои давнишние опасения: между мною и бароном существует невероятная сила физического притяжения, сила взаимная, неподвластная разуму… Его против воли влечет ко мне, и я не в силах устоять перед его мужественной красотою, перед его обаянием: таю под его взглядом, умираю в его объятиях, растворяюсь в нем… А теперь… теперь его неподдельное благородство, доброта, проявляемая ко мне, лишь усиливает это притяжение… Я не имею права поддаться искушению, слабости и разрушить его семью!» Письмо Корфа потрясло Анну, тронуло до самой глубины души, задело такие струны в ней, о существовании которых она до сей поры и не подозревала. Несмотря на отчаянность своего положения, благодаря письму она воспряла духом, когда поняла, что Владимир ни в чем не винит ее, не считает ее ни падшей, ни развратной, а, напротив, благодарит за проявленную сдержанность. За то, что вовремя остановила его, потерявшего голову… Анну тронули и его неподдельное беспокойство о ней, о ее детях, и его безупречная мужская деликатность. Она открыла для себя совершенно иного барона Корфа: высокопорядочного, чувствительного, любящего, сострадательного… Странный скрежет, раздавшийся откуда-то снизу, почти под ногами, насторожил Анну. Она подалась вперед, тревожно вглядываясь в спину кучера. Тот спрыгнул с облучка, обошел возок, насилу выдернул из-под полозьев сухую ветку ели и отбросил за обочину. Ворча о том, что бессовестные дворники не радеют о порядке и чистоте города, он снова взобрался на облучок, и возок тронулся с места. «Владимир любил меня все эти годы, — продолжала терзаться Анна и, тяжело вздохнув, развязала ленты на вороте собольего салопа и откинулась на сиденье. Жар охватил все ее тело, не хватало воздуху. Она взволнованно стиснула руки на груди. — Страдал, когда я пропала, искал меня. А я так жестоко поступила с ним: сбежала, не оставив даже краткой записки. Была слепа, глуха и одержима свободой… Но как могла я тогда поверить в искренность его чувств, довериться такому человеку?..» Желание справиться с трудностями самостоятельно, распутать клубок лжи и стремление перестать быть обузой для Владимира росли день ото дня по мере того, как Анна проникалась всё большим к нему уважением. Она искренне дивилась тому, что Корф не разочаровался в ней, а продолжает горячо любить и ни единым словом не осудил её за прошлое. Всякий раз при думах о Владимире Анна чувствовала, как на душе становится необычайно тепло, но на смену этому светлому чувству приходила боль. Он — чужой муж, он далеко от неё, они не должны более видеться… Но Анну всё чаще и чаще посещала довольно странная мысль, и она, эта мысль, наполняла теперь новым смыслом Анину жизнь: она желала стать достойной возвышенной бескорыстной любви Владимира. «Сами, всё сами», — вспоминались молодой женщине едкие слова Корфа. Да, она хотела исправить свои ошибки без его помощи. Ей становилось дурно при мысли, что она, потакая своей мечте и гордости, годами не желала ничего менять, жила в обмане, под чужим именем, делала влюбленного в нее мужчину соучастником этого обмана, преступления и греха блуда. Анна в последнее время часто спрашивала себя: был ли у нее иной, приемлемый для нее, выбор, и не находила ясного ответа. В Анне словно боролись теперь два разных человека: она и корила, и всячески оправдывала себя… До встречи с Владимиром на постоялом дворе обращаться за вольной к Репнину она опасалась, дабы не навредить детям. Игорь же уверял Анну, что порою люди годами живут под вымышленным именем, не терзаются сомнениями, и вполне счастливы. Он выражал надежду, что когда-нибудь обвенчается с Анной-Анастасией, и их любовь станет законной. Живя с Игорем, Анна была спокойна за будущее детей — рядом с нею находился сильный, смелый, любящий мужчина, защитник, благородный рыцарь. Сначала они скитались, скрываясь от преследования, от полиции, затем пытались наладить торговлю, а после родились один за другим дети. Только-только они с Игорем зажили относительно спокойно, так встретили Корфа… «Игорь, умирая, завещал мне жить ради детей, и я исполню его последнюю волю… Теперь, когда любимого не стало, я должна сама защитить своих деток. Никто, кроме меня, о них уже не позаботится…» *** Анна никогда и никому (кроме Игоря), не рассказывала о том, какое чувство унижения вкупе с отчаяньем испытала, когда за несколько дней до побега стала нечаянной свидетельницей разговора Михаила с матерью. Девушка не хотела подслушивать, но угадав знакомые голоса, притаилась за портьерой, поскольку была заплаканной и не желала в слезах предстать перед Мишей. Понадеялась, что собеседники из гостиной перейдут во внутренние комнаты, но они остались. — Гляди, Мишенька, не увлекайся. Увлеченье холопкой до добра не доведет. — Что вы, матушка! Никакого увлеченья, простой мужской интерес. Временный. — Ах ты, негодник! — пожурила мать великовозрастного сына. — Гм… это совсем другое дело… Слыхала я от слуг: сия строптивая девица требовала вольную? Последовало молчание. Затем раздались размеренные шаги, и снова стало тихо. — Я не настолько слаб, чтобы прогибаться под крепостную, матушка. — Правильно, сынок, в нашей семье не принято отпускать крепостных. Не то прослывём вольнодумцами! Да и челядь должна знать свое место! Дворовые — наше богатство, наша прибыль. Расплодятся, тем лучше. Красивых девок можно продать повыгоднее, пострашнее — в горничные определить. А юношей… — Кхм… Всё верно, матушка, всё верно, — осторожно подытожил Михаил, озираясь по сторонам. — Откуда Анна у нас? Я покамест не настолько стара, но… Платонову не припомню. — С вашей памятью всё в порядке, дорогая маменька… Я выкупил Анну! Далее последовал сбивчивый рассказ Репнина, изредка прерываемый вздохами и восклицаниями его матери. — Ах! Как неожиданно, сынок! Анна — бывшая крепостная Корфов? — всплеснула руками княгиня Репнина. — Образованная девица? Тем паче, не стоит отпускать такой самородок! Она нам хорошо послужит в качестве гувернантки твоих будущих детей, Мишенька! Тебе хорошо известно, как мы стеснены в средствах! Так что… всё к лучшему… Да и за Сергеем Степановичем уход нужен: толковых молодых душ у нас не так много, а хорошая сиделка влетит в копеечку. А так… всё задаром. Да и выкупил ты Анну за немалую сумму! — Да. За две тысячи двести рублей ассигнациями, — краснея, уточнил Михаил. — Шишкин на меньшее не соглашался! — Ах, Боже мой, Боже мой! Целое состояние! Это, милый мой, крайне неразумно… Ну что уж теперь? Пускай Анна отрабатывает… *** Анна всё чаще задавалась вопросом: тот ли это Владимир, который годами попрекал и третировал её? Который желал её унижения и, пользуясь волей барина, заставил плясать полуголой перед знатными гостями? Который рад был обвинить её в отравлении Ивана Ивановича? Тот ли?.. И Владимир, и Михаил в то смутное время казались девушке тиранами, диктующими ей свою волю; хищниками, вышедшими на охоту в поисках вожделенной добычи. Особенно дурно подействовало на Анну то обстоятельство, что Репнин разыскивал её посредством полиции, а не частным образом. Она привыкла считать Михаила жестоким крепостником, не способным на гуманность и прощение. В самом деле, что она знала тогда о князе Репнине?.. А Игорь, человек из совершенно иного круга, не связанный с её прошлым, всегда казался Анне олицетворением свободы, которая обернулась беззаконием, новыми метаниями и переживаниями; желанной, но нежелательной беременностью и ещё большим погружением во мрак… Минувшая неделя, проведённая на постоялом дворе, была весьма непростой для Анны. Она очень тосковала и горевала по Игорю, сильно простудилась в дороге. Тяжело болели и дети. Арсений Филатыч рассказал ей о визите барона Корфа накануне Рождества; о том, как из-за непогоды спальные места на постоялом дворе оказались переполненными, и Филатыч предложил барону занять её комнату. Позднее Анна обнаружила под столом обороненный Владимиром черновик письма, в котором он сообщал жене Александре, где находится; желал ей здоровья и мужества, а также напутствовал: ежели вдруг начнутся роды в его отсутствие, чтобы она крепилась, молилась всемогущему Господу и уповала на Его милосердие… Каждая строчка письма была проникнута уважением к супруге, но в послании Анна не нашла ни слов о любви, ни какого-либо намека на страстные трепетные чувства. «Обыкновенно так пишут сестрам или матерям, — подумала тогда Анна, бережно разглаживая скомканный лист. — Но быть может, именно такие супружеские отношения, основанные на взаимном доверии, воспитании детей, общности интересов и дружбе… именно они являются прочным фундаментом счастливого многолетнего брака?» Обнаружение чернового письма Корфа подтолкнуло Анну к решительным действиям. Она словно очнулась от глубокого сна и загорелась желанием справиться со своими трудностями как можно скорее, дабы избавить Владимира от хлопот о ней и не доставлять страданий его супруге. А если Корф и заявится на постоялый двор (Анна почти не сомневалась в этом), то изволит своими глазами убедиться, что с нею всё хорошо, что она не нуждается ни в помощи, ни в опеке, — и уедет со спокойной душою восвояси: в Москву, к своей жене, к детям… «Владимир рвался ко мне, покинул беременную супругу, хотел мне помочь, а я, словно последняя трусиха, заперлась в мезонине, без конца переписывала письма, вынудила его напрасно дожидаться меня и потратить впустую драгоценное время. А Корф, тем не менее, успел написать мне длинное, полное любви, заботы и нежности послание, познакомиться с моими детьми. Оставил с письмом несколько кредиток. Няньки рассказывали, как Владимир просил их проследить за мною, дабы я не злоупотребляла успокоительными. Говорил с управляющим, со слугами, убеждал их не бросать меня одну, обещал им в будущем хорошее жалование. Но прислуга предпочла остаться в Стрельне и дожидаться новых хозяев. Лишь преданный Игорю Кузьма отвёз меня с детьми на постоялый двор, да нянька Федосья последовала за нами». Проснулся Георгий. Шубка на нём топорщилась, шапочка съехала на бок, что делало сына похожим на сказочного сонного гномика. Он обхватил ручонками ладонь маменьки, прижался к ней теплыми пухлыми щечками. Поднял голову и заглянул в заплаканное лицо Анны, и ей на мгновение почудилось, будто это Игорь с ласкою глядит на нее, подбадривает её. И так мучительно, невыносимо больно стало от острого осознания потери и одиночества, которое ждало ее впереди… «Боже мой! Боже мой! Меня вновь посетила настоящая любовь… Та самая редчайшая невероятная любовь, которая долготерпит, не превозносится, не гордится, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит… Мне потребовалось пройти через собственный непростой жизненный опыт, чтобы немного понять Владимира. Понять, что любовь очень многогранна и не всегда подвластна разуму; что она может быть болезненной, мучительной, опустошающей. Что любовь порою разрушительна и побуждает несчастного совершать необдуманные, а подчас и дикие поступки… У нас с Владимиром нет будущего и никогда не могло его быть, а я должна начать жизнь с нового листа: найти способ прокормить себя и детей, воспитать их, дать образование. Пока Георгий и Ася малы, я проживу у Филатыча, стану по-прежнему помогать ему, а после займусь каким-нибудь доходным ремеслом, благо умений у меня предостаточно. На первые пять лет мне вполне хватит средств: дорогостоящие подарки Игоря я взяла с собою. Владимир — умница, он был прав: они принадлежат только мне». «С прежней жизнью покончено навсегда. В Стрельне и в Костроме я более не появлюсь. Это и хорошо: стыдно было бы друзьям и знакомым покойного Игоря в глаза смотреть! То ли дело в захолустье у Филатыча! Да и там мне придется нелегко: работники знают меня как Анастасию Мельникову, считают законной вдовою Игоря Андреевича… Но ради детей нужно как-то жить, пересиливая себя…» Возок дёрнулся и остановился, и Анна вынырнула из состояния печальной задумчивости. Всмотрелась в глазок на подмороженном оконце: пора выбираться из теплого салона в зимнюю стужу. Оставив детей на Дашу, Анна направилась к одноэтажному серому зданию с вывеской «Контора адресов». Порывистый ветер подымал с земли снежную пыль, и она оседала на ее лице, засыпала воротник салопа и парчовый повойник. Ноги в новеньких меховых сапожках сильно скользили по заледенелой вымостке. Поднявшись на крыльцо, молодая женщина решительно вошла в контору и обратилась к секретарю с просьбою сообщить ей адрес князя Михаила Александровича Репнина 1815 года рождения, проживающего в Петербурге с супругой. — Будьте добры, представьтесь и предъявите ваши документы, — велел секретарь. Анна поджала губы, представилась и достала из ридикюля вид на жительство. Конечно, она могла бы не рисковать: добраться до дома покойного Сергея Степановича и спросить о местонахождении князя Репнина у сторожа или управляющего. Но особняк Оболенского находился на другом конце города, а дети и так очень утомились в пути. Анне дорога была каждая минута: она планировала сегодня же зарегистрировать в суде вольную и как можно скорее воротиться на постоялый двор. А позднее — ехать и в Кострому... — Так-с, сударыня… Мельникова Анастасия Александровна. Кем вы приходитесь князю Репнину? — Несколько лет назад, когда еще Михаил Александрович не был женат, я ухаживала за его дядей, господином Оболенским. Ныне покойным. Мужчина выжидательно глядел на Анну через толстые стекла пенсне. — А теперь какую цель вы преследуете? Анна не ожидала подобной дотошности, однако нашлась быстро: — Надеюсь найти у супругов Репниных место… горничной… или… Секретарь записал сведения в книгу и вновь поднял голову. — Или? — Как Бог даст, — с заминкой проговорила Анна. — Имя, отчество и год рождения госпожи Репниной помните? — Н-нет. Я с нею не знакома. Я говорила вам, что ухаживала за дядей Михаила Александровича задолго до того, как он женился… Через десять минут Анна садилась в возок, сжимая в руке лист с заветным адресом. — С Богом, — прошептала молодая женщина, когда лошади тронулась с места, и грязные комья снега из-под полозьев взлетели вверх, забрызгав оконце возка. Она трижды медленно перекрестилась, прижала руку к груди: сердце билось гулко и больно. — Вам не придется более беспокоиться за меня, дорогой Владимир Иванович!