Пятый элемент

– О, боже... – девушка задыхается гортанным полустоном, спуская его томным вздохом подобно глянцу на зацелованных губах. В такие же зацелованные мужские губы. Обволакивающий, жаркий воздух скользил и ласкал два обнаженных, разгоряченных тела, в тусклом свете лампы искрящихся испариной. Девичьи пальцы алчно скользят по бархатной коже плеч, каждый вздох, каждый полустон эхом отражается от стен и расцветает в подсознании самыми яркими цветами радуги. Блондинка чувствует, как стремительно приближается к крышесносной разрядке, активнее двигается, пробуя абсолютно новую для себя роль – наблюдает за мужской сосредоточенностью сверху вниз, за тем, как Каулитц аккуратно помогает ей, направляя движения стройного, обворожительного тела на его предельно возбужденной плоти. И она сосредоточена. Не требует вульгарного «о да, быстрее» или «ну же, давай», а только дает насладиться своим телом сполна, изводит, мучает пламенной красотой, служившей усладой для глаз Билла. С этого ракурса его обожаемая девочка смотрелась еще прекраснее и явно отрабатывала на нем свои самые откровенные желания, что было заметно по ее отдаче и демоническому огоньку в бездонно-синих глазах. Заводила, целовала, кусала, царапала плечи, содрогаясь от нового движения, извивалась, подставляя грудь под мокрые поцелуи. Брюнет вёлся, поддавался, обхватывая хрупкий влажный бюст такими же взмокшими пальцами, невзначай ущипывая за сосок. Знал, что ей это нравится. Эрма вскрикивает почти моментально, пускает ноготки в кожу меж лопаток и запрокидывает голову, предоставляя возможность парню осуществить свою маленькую пакость и восстановить справедливость. Так, что она не успевает понять, как снова оказывается снизу под давлением худощавого, но сильного тела, эстетично украшенного татуировками. И Каулитц совершенно по-дьявольски улыбается, выпрямляясь и водя ладонями по утонченным линиям талии и аккуратным формам, вновь толкаясь. Еще одно резкое, синхронное движение, утонувшее в рваных, почти таких же синхронных, сливающихся воедино вздохах, тонувших в губах друг друга. Парень уперся руками по обе стороны от обворожительного силуэта, пьянея всей сладостью и соблазнительностью, и совершил финальный, чувственный толчок до самых ярких звездочек под трепещущими веками в волне настигающего удовольствия. Для них обоих. Ему важна ее отдача, сосредоточенная в игривом, но расслабленном голубоглазом взгляде, ее дерзость и открытость. Билл окутывает девичью шею, плечи, грудь несчетными поцелуями, осторожно водя пальцами по разгоряченной коже, словно она – творение из самого дорогого, самого хрупчайшего в мире хрусталя, созданного лучшими мастерами. Почти невесомо и даже вопрошающе, насколько боялся разбить или причинить боль. Девичье дыхание шло почти в унисон ему собственному, отчего движения стали более развязными, пускающими целые армии мурашек от кончиков пальцев к жаркому сплетению внизу живота. – Билл... – сладко постанывает полушепотом девушка, балансируя на грани сумасшествия. Зрачки уходят за седьмую орбиту под прикрытыми веками от вязи чувств. На пике Каулитц буквально срывается, пуская под откос все свое терпение, охватывая опаляющим страстным порывом все, до чего дотянется взгляд и жаждущие новых касаний пальцы. Притягивает бледное тельце еще ближе, чтобы слиться воедино еще сильнее, проникнуться им. – Черт... – низким рокотом с плохо скрываемой похотью произносит он в заалевшее, затерявшееся в блондинистой россыпи ушко, одаривая жаркой волной, – Ох, черт... Теперь он всецело переродился в того, кого тщательно прятал. Это был тот самый Билл со сцены – резкий, страстный, местами дикий и хищный, изнемогающий от жара и бешеной пульсации. Позволил ей увидеть во всей красе темную сторону. Чтобы девушка была заворожена его иной красотой, поблескивающей глянцем кожи в тусклом свете и почерневшими от удовольствия глазами. Как дрожит каждая мимическая мышца его точеного, прелестного личика в волне крышесносного оргазма, рождая протяжный, мелодичный мужской стон. Даже грубовато обхватывает ее бедра еще раз, толкаясь с новой силой в обворожительное, прекрасное тело, задыхаясь. А Эрма сдерживалась, подстраиваясь под дикий ритм и пуская ноготки в напряженные, сильные плечи. Изводясь тягучей, сладкой болью, чувствуя, как глубоко и чувственно он замер, чтобы растянуть момент в незримую вечность. – Громче, малыш, – низким тоном ей на ухо, до дрожи под кожей, – Покажи, как ты этого хочешь. И ей нравилось, как наедине с ней он спускает с цепей всех своих маленьких чертиков, которых в обычной жизни тщательно прячет. А ему - видеть ее такой. Предельно открытой, оголенной, совершенной, что каждый миллиметр ее светлой кожи хотелось одарить неземной лаской. – Би-илл... – еще цепочка рваных, но сильных толчков, от которых она едва не лишилась рассудка, подступаясь к крышесносному оргазму. Переходит на крик, ухватываясь за его влажную кожу, чем льет сладкую музыку на его слух. Неземные ощущения. Неземная Ты. Кончив практически одновременно с ней, он валится без сил рядом под аккомпанемент синхронных вздохов и легкого покалывания в горле, потому что чертовски сухо. И жарко. Но не настолько, чтобы подняться и открыть окно. Каулитц напротив притянул к себе выжатое, уставшее, но такое изящное и уже полюбившееся девичье тельце к себе ближе. Чтобы дорваться до ее лица, бережно заправить за ухо растрепанные пряди и вглядеться в сечение ее умиротворенных, ангельских черт. При этом внимательно очерчивая ее взглядом и кладя голову себе на влажное плечо. – Ты такая красивая, – выходит только шепотом, потому что дыхание еще как следует не нормализовалось. Все еще спертое и аритмичное. – А я тебя прибью, – сдавленно хихикает она в острое плечо, понимая, почему меж бедер стало так тепло. И что результат их совместного веселья остался внутри нее. – Я бы с удовольствием принял такую смерть. – Тогда берегись, – переваливается она сверху и с визжаще-грозным видом давит парня подушкой, на что тот активно обороняется и противится обеими руками. Позволяет ей нависнуть над собой, наладить контакт с ее иссиня-глубоким взглядом. Так близко как никогда интимно, что ее щеки обворожительно порозовели. Какое-то время они молчат, приводя дыхание в норму и неспешно ерзая по теплым простыням, хаотично смявшимся после всего безумия, что они учинили. Хотелось бы верить, что в этом отеле во втором часу ночи никто их не слышал. Потому что все, чего хотелось двум разгоряченным, страстным энергиям – восстать в этом пламени, слиться воедино. Стать наконец-то свободными. – Теперь ты точно... Моя, – жарко вздыхает Каулитц ей в шею, оставляя маленький поцелуй. И любуясь, как самым прекрасным творением на всем белом свете. Как она переводит дыхание и жмется к влажноватой груди, прислушиваясь к исступленно бьющемуся сердцу. – Я, наверное... С самого начала была твоей, – тихо, чуть устало, – и такого кайфа никогда не чувствовала даже на сцене, – сбито говорит девчонка. – Интересно, о каком же таком кайфе ты думаешь на сцене, моя бесстыдная хулиганка? – Я не бесстыдная, я ненасытная, – приподнимается она и кокетливо ерзает на его бедрах, соблазнительно покусывая губу. – И бессовестная... – кареглазый взгляд смазанно ползет по эстетичным очертаниям. Она вдруг осознает, как ей безумно приятно находиться в такой импровизированной нежной хватке, где каждое прикосновение – столь воздушно и невероятно обворожительно. Приняв наиболее удобную позу, уже сидят друг напротив друга. И тревожные мысли прекращают свою гонку, предоставляя момент просто насладиться тишиной и спокойствием. – Прости меня, солнышко, я был полнейшим идиотом, – парень аккуратно прикладывает к губам ее ладонь, – С того самого момента, как мы танцевали в студии, ты поселилась в моем сердце и стала полноценно владеть им. Я прекрасно знаю своего брата и видел, как он смотрел на тебя, а потому и разрывался от ревности. И не смог даже представить тебя... С кем-то другим. Блондинка внимательно смотрит за его движениями и плавно водит кончиком носа по его щеке. – Все так... быстро закрутилось, я даже не успела понять, как это произошло, – мягко ластится, будто боится, – Это со мной впервые, и мне стало страшно. За себя, за отца, за тебя, за группу... Взгляд, смазанный и уставший, скользит по эстетичному сечению мужских черт. Свободных и безумно обворожительных, которые ей хотелось ненасытно зацеловать, чтобы не оставить незамеченным ни единого миллиметра. – Любовь моя, я чувствовал то же самое, но это невероятно глупо, когда вместо того, чтобы быть счастливыми, подчиняться какому-то дебильному контракту. – Это наша судьба, Би, – с нотой грусти. – Но я не хочу, чтобы ты сейчас омрачала свою головку этими мыслями. Она беззвучно выдыхает и смыкает веки, касаясь кончиком носа его бледной, словно фарфоровой кожи. И осознает отягчающие, но правдивые смыслы его слов – она абсолютно счастлива и возвышена до седьмых небес при виде внимательных, согревающих шоколадных глаз, в которых она уже безвозвратно утонула. – Ты такой милый, когда безо всей штукатурки, – тихо, в уголок губ, плавно взъерошивая пальцами смолистый затылок. Любуясь. – Но со штукатуркой я тоже милый, – хихикает парень в ответ и взъерошивает ее затылок. – И скромный. – И скромный! – Если я не высплюсь к завтрашнему дню, то виноват в этом будешь только ты. – А ты думала, что все так просто? – изогнутая бровь веселит ее. Девушка оставляет поцелуй в теплые, любимые губы и прижимается к влажному телу, наслаждаясь нежными поглаживаниями по спине. – Пошли в душ... – Согласен, в душе у нас это получается лучше всего, – кончик языка хищно проводит по иссушенной губе, а дразнящая бусинка невзначай заводит вновь. – Настраиваешь меня на второй раунд? Или на какой уже по счету? – проводит пальчиком по выступающим ключицам блондинка, чему Каулитц невероятно доволен. Еще и остроумничает. – Ах ты моя маленькая шалунья, – пощипывает ее за бок. – Ты такой забавный, - ответный тычок в бок и слабый выдох, – Вся в тебя, лунный принц. *** – Последнее выступление, Эрми. Вроде бы вся Европа покорена, а ощущение, что толком ничего и не сделал и все самое масштабное только где-то впереди, в недосягаемости... – задумчиво произнес Билл, разваливаясь на кровати. Снова ночные философствования. С небывалой легкостью после душа, в простой черной домашней одежде, но все еще с чудовищной усталостью. Губы словно сами шептали какие-то долго томящиеся в подсознании истины. Его спутница лежала рядом только в бежевом шелковом платьице чуть ниже бедер. Смотрящая в потолок, так же как и он. Они лежали в дурацкой позе головами в совершенно другую сторону от спинки и подушек. Чистейшая идиллия, разбавляемая умиротворенными голосами. Но у Билла он был по особенному мечтательным. – Мы с Томом всегда этого хотели. Нас в деревне поливали грязью и называли паршивыми недоносками, но мы все равно были как... Как черное на фоне всего белого. Нас ненавидели и презирали, однако мы все равно были верны своей цели, – интонация стала какой-то отрешенной, – после провала на Star Search я думал, что жизнь кончилась несмотря на то, что мне было всего тринадцать. – Как правило, если ты и становишься победителем какого-нибудь музыкального конкурса - еще не значит, что станешь великой звездой, – дополняет Эрма, бодаясь лбом в плечо парня. Все же усталость одолевала обоих, но приглушенный свет и сама атмосфера так и способствовали тем самым откровениям и разговорам в два часа ночи. – Я даже не верю, что этот тур скоро закончится. Слова брюнета отозвались где-то внутри Эрмы неприятным уколом. Эти бешеные три месяца сочетали в себе сотни часов передвижений, подготовок, репетиций, выступлений, балансируся со справедливостью и несправедливостью, ненавистью и любовью, которая так некстати зажглась в юном существе. Ей было грустно, что разлука настанет через какое-то время неминуемо, и одновременно радостно, что она сможет отдохнуть в первую очередь физически. И морально от общества старшего Каулитца, который по-прежнему хотел ее уничтожить во чтобы то ни стало. Ей казалось так. – Я тоже, – горько признается девушка, прикрывая глаза. – Хэй, ну вообще-то скоро у нас и азиатский тур, забыла? Каулитц оптимистично хмыкает и приподнимается на локте, поглядывая на блондинку. – О таком забудешь. – Тогда почему такой грустный тон, солнышко? – Не грустный, просто... Я тоже не верю, что все прошло так быстро и завтра уже последнее выступление. Кажется, я только вчера боязливо заходила вместе с Йостом в вашу студию, чтобы познакомиться со всеми вами и... – Мы тоже тогда все волновались, особенно когда узнали, что нам в группу хотят приставить какого-то нового участника, еще и с не очень чистой перед лейблом репутацией. А именно девушку. И знаешь, я не пожалел, она действительно оказалась и прекрасной, и талантливой, – накрывает девичий лоб поцелуями, растворяясь в улыбке. И почему-то именно сейчас девчонка ощутила внутри небывалую легкость и умиротворение вместе с усталостью, свинцом разливающуюся по телу. – Кое-кто так точно не считал, – поежилась она в объятиях Билла, – Я очень боялась, что все испорчу и наврежу имиджу вашей группы. Парень коротко усмехается и только крепче прижимает одной рукой ее за плечо. – С момента, как я увидел тебя после той ссоры в студии, еще в Берлине, понял, что во мне что-то изменилось. Мне хотелось расшибиться об стену, лишь бы сделать так, чтобы ты улыбалась, потому что вся эта дичь с блогом случилась по моей вине, – кожа под его пальцами приятно теплеет, реагируя на столь интимные касания, – понял тогда, каково это, когда в твою жизнь приходит то, чего ты так ждешь и желаешь. И тогда мне впервые в жизни стало очень стыдно за своего брата. – И поэтому стал кружить меня в танце в закрытой студии? – снова этот ее удивленный, обворожительный взгляд. – А что, тебе не понравилось? Девчонка хмурится и забавляет его своей эмоциональностью. – Ну почему же. Парень протяжно моргает и протягивает длинные пальцы к светлым прядям, вкрадчиво продолжая свою речь и умиляясь ее пунцовому цвету на щеках. – Я действительно понял, что влюбился. А знаешь когда именно? Когда в самый первый раз ты уснула у меня под боком после того как я потерял сознание после концерта. И тогда мне показалось, что я наконец-то нашел то, без чего мне было так невыносимо, что -то важное, с кем мне не страшно. Нашел... Тебя. И вся моя музыка будто изменилась, наполнилась смыслом. Все слова хочется петь по-другому, всегда помня о том, из какой боли они были воссозданы... – задумчиво посмотрел он куда-то сквозь. – Почему было страшно? – Раньше, когда я пробовал отношения с одной девушкой, она заявила мне, что ее подружки должны сдохнуть от зависти, узнав, что она встречается со мной. Потому что я звезда и у меня есть миллионы поклонников, возможности, о которых многие только мечтают. Тут я понял, что все теряет смысл, потому что люди думают, что я покрыт золотом. Слава это проклятие. Как величайший дар и наркотик одновременно, напрочь вырубающий от реальности... – Это неудивительно, твоему статусу очень тяжело найти ровню. Обычная девчонка, представляющая тебя только звездой, никогда не увидит того, какой ты есть на самом деле и уж тем более, этого не поймет. Отсюда и получаются все проблемы, и мне жаль, что тебе пришлось с этим столкнуться... – Эрма глядит в потолок так же задумчиво, как и он. Невероятно легко – Я нашел ту, кто понимает, какой я есть. С левой стороны начинает приятно греть. Он снова впустил ее в свой загадочный и местами запутанный мир, в котором блуждала его одинокая душа. – И подумал вот что... Может, через несколько лет я выпущу в мир свои мемуары и некоторые главы точно посвящу той, кто завладела моим сердцем. Совсем как... Помона и ее Вертумн, – глаза мечтательно прикрываются, но Эрма чувствует, как он улыбается. – Кто? – непонятливо и забавно. – Ладно, неважно... – чуть усмехается Каулитц и прижимает девчонку к себе ближе, чувствуя всю ее ответную теплоту, бережно водя ладонью по ее спине. Еще одна вот такая бессонная ночь, о которой вряд ли она потом будет жалеть. Тотальное умиротворение, о чем прежде лишь мечтала ее неугомонная натура. И такая притягивающая. Блондинка ловит себя на мысли, что она теперь чертовски зависима от вот таких ночных объятий, стоит ей прижаться к бледному мужскому телу и услышать на ушко ласковое «Моя маленькая хулиганка». Больше ничего. – Мне приятно, что ты так думаешь, – улыбчиво отзывается она. Его голос согревал, будто она сутками находилась в арктической пустыне, понятия не имея, где найти выход. И желанный покой казался таким недостижимым в череде их бесконечных дел, обязанностей и работы, особенно когда вдобавок и так некстати обостряются отношения с его старшим братом. При мысли о нем между брови инстинктивно нахмурились, и тревожность зашевелилась где-то внутри. – Я хочу показать тебе кое-что, – пара теплых пальцев приподнимает ее подбородок, и нежелательные мысли утихают. Девушка приподнимается, вопросительно смотря на брюнета, – но для начала ты должна закрыть глаза. – Зачем? – с легким вызовом. – Затем, что так нужно, – строже приговорил Билл и потянулся куда-то в сторону. Сбоку что-то шелестнуло, она слышала, как открылся ящик, затем зашуршал пакетик... Через несколько мгновений кожу между ключицами охладило что-то маленькое и металлическое, а копна волос переместилась на плечо, чтобы застегнуть замочек. Парень надел изящное изделие из белого золота на тонкую девичью шею и поправил ее волосы обратно. Она заулыбалась, но глаз не открыла без его команды. – Теперь можно. Эрма чуть растерянно оглядела «обновку» на своей груди, подцепляя ее пальцами. Маленький ключик от Tiffany, судя по бирюзовой коробке сбоку, теперь был ее новым украшением. Поморгав, она не знала, как отреагировать. – Би, это... – Тебе не нравится? – серьёзно обеспокоился он, наблюдая, как его девочка перебирает пальцами новый подарок. – Что ты! Просто... Черт, он наверное, стоит безумную сумму. Это же белое золото. Затараторив что-то невнятное, она раскраснелась еще больше, чем больше умиляла брюнета. – Почему ты думаешь, что вопрос суммы в евро для меня главнее, чем сделать подарок для тебя? – пальцы дотрагиваются до хрупкого изделия, при виде которого девушка теряется еще больше. Она не привыкла ни к каким подобным вещам за просто так и никогда их не просила. – Он чудесный, спасибо, – импульсивно обняв Каулитца за плечи, трепетно оставила поцелуй в уголок губ, испытывая небывалое счастье, – только почему именно ключик? – Потому что увидев его, я сразу подумал о тебе. Ты преодолела большой и трудный путь, и пусть этот ключ будет открывать для тебя все двери, куда бы ты ни захотела пойти, – романтично пояснил парень, следя за ее реакцией. Девичьи ресницы трепетали так искренне и восторженно, словно она действительно этого не ожидала. И не ожидала. Эрма накрыла ладошкой свой новый подарок, будто прижимая его ближе к сердцу в буквальном смысле. – Это невероятно, спасибо, – со смущенной улыбкой лепечет она, медленно покрывая мужскую щеку поцелуями, – Но, наверное, самую важную дверь я уже смогла открыть, – кончиком носа о кожу в нежном жесте. – Я рад, что тебе понравилось, – довольно шепчет брюнет и аккуратно берет девичью ладонь в свою, – и это ты невероятная, солнышко. – Не льсти... – хихикнула в плечо. – Имей в виду, если не будешь меня слушаться, то покусаю, – тихий визг раздался после того, как ее прикусили за мочку уха, будто воплощая свой план. – Что ж, я не против... – Хулиганка моя, – уже теснее прижимал парень к себе объект своего бескрайнего вожделения, – не знал, что ты так быстро сдашься. Чувствуя, как все внутри расцветает и взрывается разноцветным фейерверком и буйством всех цветов, разжигающих в сердце небывалую пламенную теплоту. – Это мы еще посмотрим, кто быстрее из нас сдастся, пришелец, – с огоньком в глазах пролепетала блондинка и взъерошила затылок, а затем уперла ладошки в грудь, что парню пришлось заново лечь и от неожиданности охнуть. Тебе я сдамся без боя, моя прекрасная русалка. Та, которую я готов поцеловать даже на глубине Марианской впадины и не боюсь задохнуться. *** – Ты задрал занимать диван своей огромной задницей, давай двигайся, – Густав безуспешно пытался спихнуть Георга с места чтобы присесть. На что тот только со смешками брыкался. Типичное начало дня. – На себя посмотри, любитель пиццы, булочек и стейков, – отбрехивался басист, подкалывая друга. Ближе к обеду группа выехала в какую-то закрытую студию по распоряжению Йоста, который сам до сих пор не явился. Два часа безделья между выездом из отеля и планируемым началом саунд-чека, финального в этом туре, каждый занимал как мог. Георг по-прежнему мечтал о нормальном сне длиной в пятнадцать часов в сутки, Густав слонялся около и бесил стучанием палочек. Билл то и дело крутился у зеркала, поправляя то прическу, то макияж, Том в очередной раз умотал за газировкой. Эрма повторяла какие-то движения из видео в телефоне напротив, дрыгаясь то руками, то ногами и тоже по-своему коротая время. – Принцесса наша, а что ты делаешь? Какая хип-хоперская муха укусила тебя за твое красивое место? – невзначай заметил Георг движения девушки в углу помещения, – вроде у нас нет танцевальных партий, или ты хочешь это исправить? – Мне просто нравится танцевать под хип-хоп, – продолжила упражняться она, как стало понятно по красному огоньку на фронтальном экране, на камеру под тихую музыку, – а что? – Неужели сил хватает, и наш романтик дает тебе высыпаться? – многозначительный, чуть ехидный взгляд Листинга скользит то по ней, то по Биллу. – Боже, перестань смущать их и пороть херню, – вступился Густав. Замечательно, краснейте еще больше. – Завидуй молча, герр всемирное любопытство, – тыкнул Каулитц в плечо басиста, дабы тот заткнулся со своими зажигательными, как всегда, шутками. – Ауч, да что я такого сказал! Эрма едва не подавилась смешком, останавливая запись. Все же она обожала этих парней за тупейшее чувство юмора. – Куколка, я думаю, твои выкрутасы под музыку набирали бы куда больше лайков, если бы ты танцевала в нижнем белье, а не в своих дурацких шароварах, – в камере появляется только что вошедший старший Каулитц позади нее как пугающая черная тень, заставившая дернуться. Просто потому что она стояла около двери, а ее телефон – на столике напротив. – Надо же, а я думаю, что выкрутасы с твоим участием набирали бы куда больше лайков, будь ты порноактером, а не гитаристом этой группы, – машинально съязвила девчонка, вызвав удивленное «ууууу» от парней. Довольствуясь, что вновь один-один. – Я прекрасно сочетаю в себе и первое, и второе, малышка, – самодовольно улыбнулся он, склонившись к ее уху. Чем вызвал по ее телу волнующую дрожь. Его голос вновь скользит по ее нервам как по острию. Выкручивает в ней все живое, и она едва держится, чтобы не дать ему по такой же самодовольной роже. Билл поглядывал на них издалека, по-волчьи щурясь и стараясь держать себя в руках. Шутки брата на тему ниже пояса уже никого не удивляли. Она, с гордо поднятой головкой, увильнула от старшего, подходя к его братцу, негласно крича о том, что он проиграл, как бы сильно не бился. Даже когда в студии явился Йост, дающий распоряжения на финальный день тура, Том вальяжно сидел на диване и сжигал ванильную парочку взглядом, то и дело нервозно болтая ногой в дутом Найке. И только хмыкнул в сторону после того, как продюсер велел всерьез поднатаскать звучание, ведь расслабляться сегодня – равносильно грандиозному позору группы. – Я надеюсь на вас, молодые люди. Реквизиты и инструменты уже привезены на место, осталось только должным образом отрепетировать партии. В принципе, все могут быть свободны, кроме Тома и Эрмы. Вас я попрошу остаться. Он издевается, черт возьми. Девушка поежилась, вновь ощутив на себе взгляд брейдастого. Будто вот-вот уничтожит лазером, как в фантастических фильмах и сожжет дотла. Нет, это ты меня уничтожаешь, наглая сучка. Йост велел им остаться, чтобы отработать гитарные партии, которые, по его мнению, звучат не так динамично и не так ярко, как хотелось бы. И нужно выложиться на полную, четко распределив партии, чтобы не допустить никаких оплошностей. Коронное соло доверили Тому, что не смогло его не обрадовать. Она только беспомощно посмотрела за плечо, ища взглядом Билла. Продюсер быстро ушел прочь, оставляя членов группы наедине, положившись на их профессионализм, предварительно проводив в нужную студию. Куда первым ушел Том. Боялась делать шаг прямо, думая, что там ее растерзают во всех смыслах. Билл, включив режим ответственного фронтмена, подтолкнул ее к нужной двери и напомнил, что так нужно, и безупречное выступление – их главный приоритет как группы и как мировых звёзд. Девушка натянуто улыбается и останавливается у двери, понятия не имея, где запастись смелостью. Чертов Йост со своим чертовым распоряжением. Просто репетиция. И будь воля Эрмы, придумала бы кучу поводов, чтобы не явиться перед старшим Каулитцем в таком уязвимом и одиноком виде, как сейчас. Что, ничего уже не можешь без Билла? Тру-си-ха. Взяла только свою гитару, как единственную спасительную материю. Все нормально. Шагнуть в студию было равнозначно тому, чтобы шагнуть в клетку ко льву. Которым являлся старший Каулитц, сидящий в углу в фирменной развалистой позе с настраиваемой в сильных, изящных руках гитарой. Просто репетиция. Просто отработка совместных партий и не больше. Билл сказал не волноваться. – Что, куколка, Йост недоволен тобой? – незамедлительно бросил он вошедшей, сделав глоток из поллитровой красной баночки кока-колы, – Я не удивлен. Увлечение моим братцем до добра не доводит. Она замирает, поджимая губы и тут же решает нарушить данное себе обещание – не реагировать на выпады этого провокатора. Какой бы огонь внутри нее не полыхал от каждого слова-язвы, проникающего сквозь ее ранимую душевную материю. От Тома Каулитца веет невероятным холодом и жаждой уничтожения. Блондинка даже поежилась, чувствуя покалывание мурашек на плечах. Он смотрел на нее неотрывно, болезненно понимая, как чертовски она красива в этих дурацких шмотках и с волнистым, чуть небрежно взъерошенным водопадом, струящимся по спине и плечам. Красива и недоступна, как самая дорогая и эксклюзивная статуя в музее под стеклом. – А ты только языком молоть умеешь или играть на инструменте тоже? – фальшиво храбрится, обращаясь в бездушные черные омуты напротив. Он ставит банку колы на ближайший столик и шуршит огромными джинсами, слегка меняя позу. – Языком я могу много еще чего другого делать, Шантель может подтвердить, – колкий взгляд жжет в ней мертвую дыру, игнорируя все ее безуспешные противоречия. Она так забавна, когда вновь остроумничает. А демон внутри него ликует, наблюдая, как эта бесящая блондинка едва не спотыкается. Может, радовался бы, споткнись и упади она на него. Или под него. – Прекрати паясничать, – ощутимо нервничает Эрма и берет инструмент в руки, – раньше начнем, раньше закончим. – Согласен, малышка. С этим я точно справлюсь, – не упускает возможности блеснуть лисьим прищуром ее главный противник. – Не смей меня так называть, – шипит в удушливое пространство она, слыша, как воздух трещит по швам. Прямо между ними, стоило ей вновь на секунду взглянуть в эту наглую физиономию и зацепиться за дергающийся пирсинг, – я просто делаю свою работу, а свои язвительные фразочки оставь своим шлюхам. Садится боязливо на край дивана, настраивая струны в нужное положение, игнорируя все моральные ледяные пощёчины от него. – Давно ли в твою работу входит ложиться под моего брата? Или как там у вас это практикуется? Точнее, даже не так... – мерзко помедлил, явно задумываясь над ответом, – Сначала под меня, а потом уже под него. Да ты многопрофильная, – Том поднял голову, что на свету его косицы блеснули глянцем. Не успокаивается, дьявол. Она не хочет отвечать, не торопится. Ведь если осмелится, то окончательно даст понять, что он победил, леденя ее душу, как хищник подбирается к жертве. Выжидает момент, чтобы загнать в угол и разорвать когтями и зубами. Именно таковым он и был. – Пошел ты к черту, – отвлеченно процедила девушка и заскользила по струнам, вызывая нужное звучание, – Мне плевать на твои оскорбления и твое мнение, лучше подхватывай ритм. Хотя бы больше пользы будет от тебя. Все же держала дистанцию, заиграв первые базовые аккорды. И до чего же Каулитца злил ее фальшиво-стальной вид, когда она с плотно сжатыми губами смотрела куда-то вниз и насиловала инструмент изящными руками с миллионами браслетов поперек тонких запястьев. Он снова дурел от проскальзывающей мысли о несостоявшемся подарке, который так бы дополнял ее сучью натуру. Теперь сиди здесь, в двух метрах от нее и терпи, как она льет раскаленное олово на твою несчастную брейдастую башку. – Так, стой, прекрати фальшивить и херачить нули там, где не надо, – спустя некоторое время возник недовольный голос. Том скривился, ощутив, что звучание пошло совершенно не в ту сторону. – Я делаю все правильно, нули есть в этой партии, – огрызнулась Эрма и тряхнула головой, убирая пальцы со струн, – Успевать за ритмом надо потому что. Или ты только со своими юбками герой-скорострел? Зыркнула глазами, полными злобы. И почему-то девчонка сама себе боялась признаться, насколько ей нравилось задирать этого демона с косицами, даже если после этого обычно не следует ничего хорошего. Как он злобно дышит в ответ на ее язвительность и думает, чем бы сострить в ее адрес. Будто перепалки со старшим Каулитцем уже стали ее личным сортом удовольствия. Которому он был рад. Хоть так ей не похуй на него, иначе убила бы без ножа. Эта бессовестная и наглая девка, в которой он потерялся. – Советовал бы держать подобные высказывания при себе, крошка. – Не то что ты сделаешь? Я бы советовала начать партию с самого начала, потому что у нас нихрена не получается. О да, как метко ты подметила, дьяволица. У нас действительно нихрена не получается. Руки снова заскользили по знакомым, но сейчас таким словно в одночасье забытым мотивам, будто Каулитц не брал гитару лет пять. А объект его бескрайнего вождения и ненависти управлялся превосходно, играя все чисто и чётко, как чертов Хендрикс. Ползёт загнанным взглядом по ней, убивая все дурные мысли, дышит нестройно, потому что в помещении становится чертовски жарко. Том терпеливо и напряженно брался за табы, подстраиваясь под ритмы. Такое ощущение, что его любимая черно-белая шестиструнная малышка перестала слушаться. Как и Эрма задыхалась в этом же напряжении, опасливо поглядывая в сторону своего противника. Блуждающий взор невольно остановился в самом моменте его сосредоточения и сыгранности. На том, как он плавно покачивал головой, как тяжелые вздохи срывались с красивых, чуть иссушенных пирсингованных губ. Напряженные кисти однозначно говорили о его полноценной отдаче музыке. Где девчонка и остановилась, вовремя дав себе моральную оплеуху. В горле стало очень сухо и отвратительно. Может, была бы она другим человеком, остановилась и присела бы напротив, взяв в свои ладони это красивое, наглое лицо. Покрасневшее от натиска внутреннего буйства между смятением, ненавистью и какой-то просьбой. Всмотрелась в чуть злые, вечно отмахивающиеся карие глаза, в которых ее норовят утопить, а затем заботливо предложила воды. Что за сентиментальности, Эр, что несет твоя голова? Ты явно перегрелась сама. Но отрицать то, что Том вместе с любимым инструментом, в такой близи и доступности смотрелся чертовски органично и даже красиво, было бессмысленно. Серьезный взгляд, длинные ресницы, косицы, очертания профиля создавали эстетичное сечение профиля, смотреть на которое ей было нельзя. Они так похожи с братом, будучи кардинально разными одновременно. Блондинка дала себе вторую моральную оплеуху за то, что нашла этого брейдастого подонка красивым, что под ребрами стало как-то резко тепло. В который раз? Она заканчивает первую партию, убирая руки со струн, как и он тоже. Просто тишина и куча невысказанных мыслей, заключенных в клетках их подсознания. – Что мой братец только нашел в тебе? – тихо и растерянно цедит парень, пялясь в одну точку. Не вкладывая в тон ни разбитости, ни разочарования, ни злобы. Чисто риторический вопрос, чтобы задеть ее так, как и она его задела. – То, что не нашел ни в ком другом, – открещивается и хорохорится девушка, желая закончить эту тему. Но как назло, все только начинается, – а тебя это как касается? – Я имею право знать все, он все же мой брат, и не допущу, чтобы он связывался с кем попало, – лицемерно балансирует на ее нервах. Переходит. – И чего ты этим добиваешься? Будешь водить его за ручку, как маленького, даже если ты старше всего на десять минут? Если у нас с ним есть чувства, то это пиздец как сложно тебе принять? Смотрит, злится. Сжимает гриф плотнее, уверенная в своей правоте, – Для начала разберись со своей жизнью, а затем уже диктуй условия другим. Тяжелый воздух вышел из легких с тихим кашлем. Том вновь ощутил, как под ребрами начало мерзко щемить и сжиматься. Сковываться камнем от холода, которым она не щадя, жалила. – А что дальше-то, умница? – его стихший, вкрадчивый тембр настораживает до дрожи. Карие глаза обращены прямо на нее внимательно и пристально, – Что напридумывала твоя тупая башка? Семья, замужество, дети, дом, дерево, собака? Хотя нет, не дай боже Пумба будет участвовать в этой вакханалии, – усмехался старший Каулитц, – Думаешь, будешь тягаться со всеми его тараканами, терпеть уйму фанаток и его звездную болезнь, зная, что его хотят сотни и тысячи сопливых девочек по всему миру? Знаешь, после всех туров мы с Биллом вернемся домой, в Лос-Анджелес. В самое райское место на земле, где нам есть покой от таких недалеких и наивных дурочек, как ты. Перешел. Жестокий. Злой, покрытый броней из стали и презрения. – Как же ты задрал, черт возьми, – рычит девушка, спешно снимая с себя гитару, и встает с места. Готовясь уйти. – Сядь! Репетиция еще не окончена. – Я ничего не собираюсь с тобой репетировать! – вскочила Эрма, – Я заебалась терпеть, как ты только самоутверждаешься за счет других, это уже не смешно, Том. Ты отвратительный, наглый и беспринципный нарцисс, которых еще не видел этот свет! – В отличие от тебя, всей такой правильной и невинной, я умею быть честным, куколка. Или... Ох, извини, я и на этот раз задел тебя, сказав правду? – медленно встает он следом. Млеет от того, как она одаривает его злобным вниманием. Вот так, давай. Но ему не нравится, как резво она зашагала к двери, намереваясь убежать от очередной порции насилия над своими нервами. – Куда пошла?! А ну вернись, – мужской приказ отбился пульсацией в ее напряженных нервных сплетениях, но она не послушалась. – Подальше от тебя. Ловит ее за запястье, останавливая на ходу и причиняя легкую боль. Впрочем, уже в тысячный раз причиняя ей боль. До чего же жалко выглядит. – Сейчас ты перестанешь истерить как резаная, вернешься на место, наденешь ебучий каподастр и отработаешь со мной оставшиеся партии, а потом покатишься обратно к Биллу скакать на чле... Каждое его слово звучит еще больнее. Во сто крат, нежели чем просто комментарии в интернете, к которым она уже привыкла. Бьет кнутом и обездвиживает, сковывая сердце, но она продолжала бороться. Пощечина, в которую она вложила всю свою злобу и мстительность, на секунду выбила Каулитца из ясных очертаний, превратившись отблесками звездочек в глазах. Будто его размазали по стене. – Какая же ты мразь! Воспользовавшись паузой, девушка рванула к двери вновь, как сильная хватка тут же стиснула ее талию. Каулитц схватил в охапку ее сопротивляющееся тонкое тельце и потащил от двери прочь вглубь помещения, как паук свою добычу. – Сука, – прохрипел он, жмурясь от жжения на щеке. Оттуда в этой мелкой кукле столько силы? Она вырывалась и больно толкалась локтями, заполняя пространство встревоженным, нестройным дыханием, в которое была вложена вся ненависть и непринятие. Весь букет, адресованный персонально ему. Хотела рвануть обратно к двери, но хватка брюнета была чертовски сильной, приковывающая спиной к груди. От хаотичных движений пряди волос сбивались и заслоняли девчонке обзор, падая на лицо. В котором уже тлела серость и злость. – Отпусти меня! Отпусти! Голос негромкий, будто она боялась в полную силу закричать. Том даже успел счесть, что ей нравится быть в таком положении. Совершенно обездвиженной, но чертовски забавной, воинственной. Дергалась, болтала кедами с разноцветными шнурками, сотрясая воздух, через секунду оказавшись подхваченной на руки, снова вскрикивает. – Поставь меня! Отвали, я сказала! Яростно рвётся за пределы этой хватки, больно дергая своего мучителя за косы, намереваясь вырвать их все прямо в эти же секунды, и в это же мгновение ее спина сталкивается с жесткой кожаной диванной материей. Клочок ткани огромной футболки остается скомканным в кулаке, когда парень швырнул ее на этот же диван и самодовольно улыбнулся. Она яростно сопротивлялась, дергаясь в стороны, что Том быстро предотвратил, сцепив ее руки над головой. Метала тысячи стрел во взгляде, грозясь уничтожить, но находилась в унизительном положении. Снова. Но не вопила, не материлась, боясь оказаться во власти его взгляда. И только натужно мычала, изгибаясь дугой, в то время как Каулитц воспользовался моментом и уперся коленями в диван, стиснув их тела вместе. – Успокойся ты, чёртова истеричка! – бурчит между усилиями брюнет, когда той все же удается на секунду вырваться и хлестнуть по щеке вновь и вновь. Он и не уворачивается, сжимая ее запястья сильнее. Она не опасна для него больше. – Ненавижу тебя! Ненавижу! Убери руки, не то я буду кричать! Ненавижу!– стала вырываться девушка в ответ на усиливающуюся хватку старшего Каулитца. Эрма загнанно дышит, пуская тихие вопли в давящее расстояние между ней и ненавистным профилем, чертовски красивым и привлекательным. По которому сходят с ума миллионы девушек, стоит ему хотя бы щелкнуть пальцем. Красивое и уродливое одновременно. Те насыщенно-кофейные глаза, в которые боишься посмотреть и утонуть, быть похороненной заживо. Гипнотизирующие и чертовски пугающие до дрожи. И вот она смотрит, дышит своей злобой, ломающей Тома напополам. Уже сломала. Уже сломала, слышишь? – Ох, куколка, поверь, если закричишь, я найду, чем занять твой красивый ротик, – вкрадчиво, с мерзкой улыбочкой парирует Каулитц, видя, как влажнеют ее ресницы. Она боится тебя, идиот. Скользя взглядом по ее лицу, ключицам, черному корсету, ее любимым брюликам на тонкой шее, которые чуть скосились в сторону. Замер на том, чего на ней не наблюдал раньше. Кулон в виде ключа, который явно не взялся самопроизвольно. Он бы не поверил, что она купила его сама. Братишка постарался? Том прыгает в лаву прямо сейчас, будучи уверенным в том, что ад для него не страшен и не обожжет опасным пламенем. Он уже живёт в этом аду, сроднясь с ним. Его ломает и размазывает, как гребанную муху по стеклу от одних этих мыслей, которые так не хочется впускать в свою реальность. Будто его шибануло разрядом в десять тысяч вольт. Дурной слепец. Посмотрел в ее глаза, синие, напуганные и бездонные. В них нет ни уюта, ни любви, ни заботы. Ничего из того, что ты был готов дарить ей, идиот, если бы не все эти глупые обстоятельства. А она все еще наглая, скользкая, как змея. Манящая и дразнящая. Лежащая под ним прямо здесь и сейчас. – Ты не сделаешь это со мной! Отвали! – глаза наполняются горькой влагой, смачивающей ресницы, – Слезь с меня сейчас же! Пригвоздил лишь сильнее, упиваясь ее беспомощностью. Она злобно дышала в унисон с ним и все еще дергалась, порывалась ускользнуть прочь, но сильная коленка поверх ее ног преграждала любые движения. Маленькое пространство, оставшееся между ними, уже вовсю пылает ее яростью и беспомощностью, неописуемой никакими словами в мире. – О, что же я должен сделать, малышка? – иронично подмечает старший Каулитц, забавляясь ее бойкостью, – Ненавидишь, говоришь? Но что если ты бы хоть раз повела себя по отношению ко мне адекватным образом? Могло быть все иначе, истеричная блондинка. Я столько раз пытался найти с тобой общий язык, но мой смазливый братец привлек тебя куда больше. Наверное, ты не в курсе о его маленьком секретике, нет? Этот голос. Низкий и глумливый. Бьющий и убивающий. – Пусти, Том! За что?! – всхлипывает сломанная им кукла, – За что ты так со мной?! Я была готова доверять тебе и так хотела с тобой помириться! Я так не хотела этой ненависти между нами, почему ты ведешь себя так? Что ты имеешь против нас с Биллом?! Прими уже своей ебнутой эгоистичной натурой, что я люблю его! Что я сделала тебе?! Я бы хотела полюбить так же и тебя, потому что ты – его близнец и вы с ним неделимы с рождения, но ты все время оскорбляешь меня и не даешь мне никаких шансов, Том! Женский вопль выбивает его из привычного ритма. Он чувствует, как едет в своей машине и эпично врезается в столб, разбиваясь всмятку вместе со всеми своими тупыми надеждами. Ты это заслужил как никто другой, Том Каулитц. Я так хотела полюбить тебя. Точно разбился. – Дурочка ты все-таки, – теперь уже его ресницы мокнут от горечи, скрывающейся внутри его эгоистичности. Льется обжигающим водопадом по смугловатым щекам раскаленной сталью прямо вниз, – не представляешь, насколько сильно ты меня бесишь и привлекаешь одновременно. Ты чертово наваждение, от которого мне нахуй рвёт крышу и я становлюсь таким подонком, которого ты видишь. Он говорит это вслух? Не боясь оголить столь неудобные выражения и эмоции на прежде каменном лице. Которое ей так хотелось бы расцарапать, предоставься такая возможность. Эрма приподнимается, спуская взгляд ниже и трепетно хлопая ресницами, сильно стискивает пальцами ворот футболки и задевая клетчатую рубашку, впитавшую шлейф дурманящего древесного парфюма. Того, от которого ей раньше бы тоже снесло крышу. И словно неживой манекен, она замирает, не позволяя себе даже дышать, пока чужие пальцы шествуют по ее щекам, убегая во взлохмаченные пряди. – Блять, прости меня... Ну не отворачивайся, черт возьми, – шепчет одними губами это брейдастое проклятие. Уже полноценно кладет ладони на ее щеки, поглаживая и обращая на себя ее легкое сопротивление. Знает, что нихера не простит. Потому что я люблю тебя, слышишь? От мучительной близости, витавшей в крохотных сантиметрах между их губ, хочется умереть. Потому что одновременно – это дальность, как от Аляски до Австралии. Она не пускала к себе столь близко, но и не отталкивала. Мучила пустыми надеждами. Том склонился, мазнув холодными губами по ее щеке, подступаясь ниже, надеясь достать и до ее губ тоже. Напрасно. Даже вспомнил, как случалось еще до этого и утешался этими воспоминаниями, когда она еще могла отвечать ему. И впервые захотел, чтобы она впервые сделала это сама. Осознанно. Девушка только встревоженно дышала, играя с его губами и все время порывалась отвернуться, прикрывая глаза. Сводишь с ума. – Посмотри... – умоляет он все так же шепотом, скользя ладонью по ее талии. Силой подтягивая ближе. Зачарованно смотрит на ее встревоженно приоткрытые губы. Сладкие и безумно недоступные. Чужие. – Том, нет... – она дрожит и боязливо отворачивает голову в сторону, стоило хотя бы их губам на миллиметр, на жалкую долю секунды схлопнуться в нулевое расстояние. И так же боязливо дышит, упираясь в диван позади себя обеими руками. В очаровательной мольбе просит его остановиться. И он замер, задержав в последний раз пальцы на ее обворожительном личике. Его тряхануло неприятной, изводящей дрожью, а губы приоткрылись, так же в последний раз проскользив по коже, как и кончик носа. Будто он сто раз нашкодивший кот, ластящийся в надежде, что его снова пустят с улицы жить домой. Не дождался никакой отдачи, кроме железного самообладания. И только слабых-слабых попыток ответить, которые девушка пресекла. Чтобы вновь не сойти с ума и не сгореть в аду, созданным Томом Каулитцем. Вновь. – Я никогда не изменю ему, – тихо и категорично. В сторону. Не сам умер, приложила руку. Том резко отталкивается и встает на пол, обретая опору в ватных ногах. Рука сама резко тянется в карман, доставая кажущуюся сейчас огромную ношу. Дыхание все еще сбивается. – Я до последнего верил, – рука больно сжимает содержимое кармана, – что мы действительно сможем быть близки и наши отношения могут быть нормальными, полными не ненависти, как ты заметила, а чего-то... Другого, – голос дрогнул, – Ты заставила меня убедиться в том, что во мне есть то, что я тщательно прятал, всколыхнула во мне совсем иные чувства. И я хотел быть рядом, показать тебе, что я не такая сволочь, которой кажусь, верил, что смогу быть хотя бы твоим другом. Старался им быть. Или самое безумное – что на месте Билла могу быть я. Опомнился, когда стало уже поздно, и ты стала тем самым единственным ресурсом, в котором я нуждаюсь. Какую же чушь я несу... Эрма все так же неподвижно сидела на диване, смотря в клетчатую спину. Сглатывала болезненный ком в горле, внимая каждому слову. – Вот это, – выстраданный из недр печали смешок, – я хотел подарить тебе, когда... А хотя уже неважно. Как хочешь. Можешь выкинуть этот хлам. А то брат увидит, еще сцену ревности закатит. Рядом с ней приземляется открытая коробочка, из которой небрежно вылетает крохотная вещица. Настоящее ювелирное изделие, небрежно брошенное, как действительно какой-то хлам за пару евро. Маленький кулон-гитара и четыре маленьких звена на тонком, изящном браслете, который бы украшал ее запястье. Как настоящий пятый элемент, выделяющийся на фоне остальных. Каулитц следит за ее заторможенными движениями. Как осторожно она тянется к браслету и с щемящим сердцем рассматривает его, хлопая влажными ресницами. А у самого внутри все разрывается, – Реально надеялся, что тебе понравится, искал ту самую гитарку. Наш символ, – хрипло подчеркивает Каулитц, опуская голову. Переламываясь пополам. Браслет девушка нашла действительно красивым и утонченным. Оба близнеца практически одновременно подарили ей что-то важное и дорогое. Театр абсурда какой-то. Разве что подарок от старшего принять было куда тяжелее и куда больнее. Очаровательные звенья так и не легли на запястье, но девушка пообещала себе, что никогда не сочтет эту прекрасную вещь хламом. Жгучее отчаяние накрыло ее сердце, формируясь тяжестью под ребрами. Она впервые ловит себя на мысли, насколько ей жаль Тома, как бы сильно она его не ненавидела. Чего он никогда не примет. Пусть он дал бы ей пистолет и попросил выстрелить, нежели терпел бы жалость. – Том, я... – несмело обращается она к нему, бережно держа в руке браслет. – Съебывай. Его нежность и доброта закончилась. Покрылась снегом и толстым льдом. Жалящим холодом, накрывшим плечи девушки, которая со все еще обжигающей ресницы влагой только что ушла. Оставила одного, как он и попросил. Чтобы он больше не просил, не унижался, не прижимался, надеясь, что она простит его. И примет. Никогда. Обернулся, где был ее силуэт минуту назад. Коробочка, лежавшая на диване, была пустой. *** – Thank you so much, Aliens, – счастливо выдыхает Билл в микрофон, обращаясь к многотысячному залу перед собой. Даже несмотря на то, что ему уже невероятно жарко в этом черном инопланетянском костюме. Он невероятно доволен, поднимая одну руку вверх. Продолжая петь, чтобы она стала ближе к нему. В этом звездном небе. Перед ними мерцает многотысячная армия звездочек, фонариков и лампочек в руках довольных фанатов под аккомпанемент клавишных. Медленный и мелодичный мотив, ради которого стоило прожить весь этот ад в нежной оболочке и выпотрошить душу, содрогаясь в конвульсиях. Сотни женских голосов вторили Биллу о том, как нужно стать ближе.

Я знаю, что ты боишься

Волосы прилипали к раскрасневшемуся, но счастливому лицу. Позади играла девушка, неспешно и мелодично переставляя пальцы на клавишах. Играла для него. Растворилась после бешеного, заводящего гитарного боя в негласных сражениях со старшим Каулитцем. Даже успела поймать себя на мысли, что успеет даже соскучиться по выражению его лица, стоило им организовать этот «баттл» прямо на сцене на глазах у сотен тысяч людей. Как одновременно он умещал в одном взгляде, обращенном к ней, и ненависть, и восхищение, и гордость, и высокомерие. Аудитория и продюсеры остались довольны такой сыгранностью, разве что ни одна живая душа не знала, что она таит в себе. И эти звезды, обращенные к ним из зала, танцуют и двигаются в собственном ритме. Светятся для великолепной пятерки, дающей свой финальный европейский концерт в сердце французской столицы. Девушке хотелось продлить этот момент до бесконечности. Для них с Биллом. Который прямо сейчас был всецело обращен к своей публике, живя ею. Дыша ею. Будешь ли ты терпеть его многочисленных фанаток и звездную болезнь? Песня заканчивается, а ее улыбка легко меркнет, переходя в подобие сожаления, облаком следующего за ней. Эрма поворачивает голову за фортепиано и кратко сталкивается взглядами с Томом, а затем и с Георгом, сидящими на высоких стульях чуть впереди. Отчего-то вновь чувствуя себя лишней. Билл говорит что-то о благодарности и вечной любви к фанатам за их отдачу, улыбаясь сквозь одышку под жалящим и слепящим светом, а сердце девушки падает вниз, когда он прерывает речь и подзывает ее ближе. Яркость софитов слепит глаза и хочется растереть водостойкую тушь и тени до еще более уродливого состояния. – Я хотела бы поблагодарить всех вас... – держится она, обращаясь в мертвенную тишь, и стремительно краснеет от влаги в уголках глаз, – всех тех, кто поддерживал меня и принял как часть этой замечательной группы. Мы проделали огромный и трудный путь, и я надеюсь, на этом наше путешествие не заканчивается, – девчонка нервозно сжимает микрофонную стойку и делает подобие поклона, – это невероятная честь работать с группой такого уровня, а совсем недавно нам стало известно, что альбом Humanoid стал альбомом года по версии редакции MTV, я невероятно горжусь этими трудолюбивыми и очень талантливыми ребятами. Верю, что вместе мы добьемся еще гораздо большего, ведь теперь мы как семья... Толпа молчит, а затем разрывает пространство криками и аплодисментами. – Семья, – совсем тихо под нос смеется Том, так и сгорающий от желания подойти к ней ближе и как следует опустить ее ниже плинтуса. Получается, практикуешь полномасштабный инцест, куколка? Она оборачивается, уступая место у микрофона обратно фронтмену. Смотрит только на него с неподдельной заботой и теплотой, а на его брата - со смесью чего-то теперь неизведанного. С одной стороны, так и хотелось по-прежнему треснуть его гитарой по голове или снова затеять драку, в которой бы заведомо проиграла. Будучи прижатой к стене или к полу. И ее это бесило. То, что он сильнее и выше, а желание делать пакости никуда не исчезло. С другой – обнять его и принять как близкого человека, какой бы недостижимой целью это ни казалось. Он был слаб перед ней и для нее. Он все же единственный брат того, по которому твое сердце так учащенно бьется, идиотка. Или же он сам является тому причиной? Как пленный перед судом, он стеснялся своих эмоций. Но позволил им проявиться и дать вольную. Она видела. Она знала, что он чувствовал и каковы мотивы его мучений. Как бы это ни разбивало их двоих, они собрались, отыграв выступление более чем достойно. Даже если между ними по-прежнему висело огромное недопонимание, недосказанность и куча взглядов без контекста. Браслет, которым Эрма все же пополнила свою коллекцию украшений на тонком запястье, посматривая на красное звено-гитарку. А вместе с ним и на старшего Каулитца, практически всегда тенью идущего за ней. Ведь они неделимы с братом, и этого не изменить. Билл улыбался и говорил, что через пару недель их ждет номинация в Оберхаузене, и группа ждет их поддержки и любви, потому что любая награда для артиста – это не только результат его собственной работы, но еще и зрительской симпатии. И они обязательно выступят на этой премии в первую очередь, как самая успешная немецкоязычная группа десятилетия. По пути в гримерку хвалил речь блондинки, что не растерялась и тронула сердца фанатов своей душевностью, пока Том беспомощно плелся сзади вместе с любимым Gibson и параллельно хлопал по плечу Георга и Густава за то, что это было супер грандиозное и достойное завершение тура. Там его ждала Шантель, сразу начавшая ворковать о крутости и масштабности шоу, и как невероятно она гордится Томом и его товарищами. А после недвусмысленно намекнула на афтепати, предложение о котором брейдастый вроде как проигнорировал. И продолжал невеселый парад лицемерия, чмокая ту в щеку и придерживая за талию, чтобы журналисты, поджидающие у входа, были счастливы и довольны. Том Каулитц и горячая американская солистка вновь возобновили свой роман Смотрит вслед той, о ком так тщательно пытается забыть, и ликует, что какие-то дни будет лишен ее присутствия. Аромата назойливых Daisy рядом, дурацкого смеха на сцене и шуршания шароваров с детскими заплатками и нашивками. Возгласов о том, чтобы Георг протянул ей бутылку воды, пока она перевязывает пучок на затылке. Ее игры, пока она тренирует базовые репетиционные аккорды. Как она тянется на своих дурацких носочках с Хелоу Китти до верхней полки в кухне турбаса, пока ее привлекательные ножки закрывал подол большой футболки с медведем. Дите малое, ей богу. Лишен ее всей. Чтобы стало лучше. Разрывает зрительный контакт тогда, когда девица рядом обращает на себя его внимание, буквально беря его за руку по пути в автобус, приторно улыбаясь вспышкам и камерам, чтобы заказчики дешевых изданий немедленно озолотились на громких именах и различной мерзости. Лучше бы дальше листал странички длинноногих красавиц-моделей, любую из которых мог бы тотчас очаровать и сделать своей. В отличие от этой сучки, которая то и дело ворковала с Биллом и кажется, совсем не боялась спалиться, активно поправляя пальчиком слегка потекшие от жары тени в уголках его век. А он был и рад, словно никакой ссоры между ними так и не случалось, особенно когда в самолете по пути обратно в Германию девчонка вырубилась как младенец и уснула на его плече. После всего, что осталось позади, грех было не вырубиться. Остановившись у smoking area в аэропорту, где уже каждый уголок до тошноты знаком, провожает одиноким взглядом идущих впереди и обрекает себя конченым слабаком. Шантель все так же шла рядом и быстро выудила шаловливыми пальчиками мятную сигарету Тома, пока их багаж еще был в разгрузке. Предстоял длительный перелет в их второй дом, в Лос-Анджелес. Наверное, это было впервые, когда братья возвращались домой по отдельности. Том решил, что на время отпуска ему будет лучше посидеть на краю света, с близкой (или не очень) подругой и любимым четвероногим товарищем, который сейчас наверняка находился в колоссальном стрессе, следуя в большой переноске по транспортным лентам и системам. За это каждый раз Том чувствовал огромную вину перед Куппером, но и без него тоже не мог. Благо, пес хорошо переживал полеты и переезды, оставаясь активным и радостным. – Я очень рада, что мы полетим одним рейсом, Томми, – весело заворковала Пейдж, идущая рядом, – Может, ты сможешь как-нибудь прийти в мою мини-студию? У меня появилось столько идей для новой музыки... Что думаешь? Уголок губ кривится в невнятной эмоции. Уставшее тело идет по инерции вперед, в обратную сторону от оптимизма и энтузиазма блондинки. – Как-нибудь конечно зайду, малышка. Но в другой раз. Сейчас я хочу немного другого... – Чего именно? – с некой осторожностью настаивает Шантель. – Отдохнуть. Просто отдохнуть от всего, – выдыхает тихо Каулитц. – Ладно... – в голосе слышится путь на попятную, чтобы больше не быть назойливой причиной. И почему-то Том чувствует себя сволочью, вопрошавшей, зачем вообще все это затеял. Каменное, забетонированное сердце начинало свои дикие ритмы только тогда, когда в поле его зрения являлась еще одна блондинистая макушка. Пролетевшая буквально вихрем и забирающая рюкзак и пару сумочек, одну из которых любезно помогал нести Билл, приговаривая, что в них что-то невероятно тяжёлое. Выход. Группа. Вспышки. Крики. Фанаты. Много криков. Камеры. Спина Билла. Отвратительнее всего для нее было то, что взять его за руку и семенить миниатюрным прицепом за ним – теперь категорически запрещено. Группа быстро проходит через весь этот балаган, собравшийся у выхода из терминала, вставая в более отдаленном месте. – Надолго не прощаемся, братья, – с дурацкой улыбкой гыкнул Георг, дружески распахивая объятия для каждого, – ах да, ну и сестры тоже. – Да иди ты, – девичий тычок в бок и «грозный» вид. – Да, скоро у нас номинация вообще-то, – деловитый, как всегда, тон Билла, заставляет закатить глаза. – Ой, давай хоть щас не занудствуй, – машет рукой Густав, всячески давая понять, что ему нежелательно это обсуждать, отчего другие начинают ржать. – Да-а-а, и кстати, на этой же номинации, я надеюсь, мы будем уже не вшестером? – мастерская игра бровями в сторону новоиспечённой парочки. Казалось бы, безобидная шуточка, а встает костью в горле. Что хочется выплюнуть свое сердце, легкие, сродниться с месивом из больных сплетений и нервов. – Скорее, этого стоит ожидать от вас со Сьюзи, приятель, – язвит младший Каулитц в ответ. И когда настала очередь обнимать друг друга в ответ, чисто по-приятельски, все так же стало костью в горле. Только побольше. Эрма замерла перед старшим в очевидном страхе и дискомфорте, с едва уловимым разрешением во взгляде обнять себя. Что и сделал Том, напоследок надышавшись шлейфа этого ебучего Daisy. Пальцы протягиваются к ее спине и ткани капюшона ее кофты, а расстояние между его теплой кожей и ее, ледяной, вновь до болезненных спазмов критично и столь непозволительно. На секунды прикрыв глаза, Каулитц ослабил хватку, отпуская от себя тонкое тельце. Которое перебороло себя, сломало надвое, стоило это только узреть в бегающей, переливающейся синеве и хлопающих ресничках. Она очевидно зависла. *** Родные места встретили прохладой. Серость облаков мешалась с шумом парковки и гулом механического голоса, объявляющего рейсы, воедино, что действовало на нервы. Кажется, намечалась морось или даже небольшой дождь, судя по собравшимся тучам. Эрма устало плюхнулась в салон мягко замурчавшей Audi, пока Билл бросил сумки назад и уселся на водительское место, надевая темные очки для подстраховки. Несмотря на то, что парковка, куда была любезно пригнана машина парня, была отдалена от любопытного внимания камер. Он не хотел никакого пафоса, всего лишь доехать домой своим ходом. – Наконец-то все закончилось, – со слабой улыбкой произнесла Эрма, прикрывая глаза. Как приятно быть дома. – А по-моему, все только начинается, – возразил приятный мужской голос совсем рядом. И ее руку обволокло тепло, за которым уже так хотелось пойти. – Спасибо тебе. За все... – все так же тихо продолжила она, невзначай приближаясь к брюнету. Все-таки даже после тяжелой дороги и без грамма любимого макияжа она находила его до умиления прекрасным и по-юношески изящным. – Хей, ты так говоришь, будто прощаешься со мной, – бодро отшучивается Билл и поворачивает ключ зажигания. Она продолжала смотреть в эстетичный профиль, что немедленно было замечено, – Что ты так глядишь? – с легким смешком. – На тебя сложно не заглядеться. Хотела бы она дать себе мысленно тысячу оплеух за спущенную с губ ванильность. Которая отождествлялась сейчас с чистой искренностью. Девичьи пальцы плавно поползли выше, воздушно касаясь плеча Каулитца, пока машина еще не тронулась с места. – Как и на тебя. Расстояние сократилось буквально автоматически, за считанные секунды став минимальным. Парень повернул профиль к блондинке, чем машинально получил короткий, но до безумия нежный поцелуй в мягкие губы, отчего сердце на секунду замерло. Забыло, как продолжать свой ритм в таком моменте. Эти слова так и гонятся в мыслях, крутятся нескончаемым циклом все последнее время. Девушка кладет обе руки на лицо брюнета и действительно шепчет так, будто прощается, водит кончиком носа о его, зная, что ему щекотно. – Люблю тебя... – полуопущенные ресницы трепещут, пока уголки губ сами складываются в счастливую улыбку. Разбиваясь о его встречную серьезность. А возможно, и усталость. – Солнышко, здесь в округе все же могут быть журналисты, так что поехали. О тишину в ответ на то, что она вынесла из собственных тайных глубин. Девушка ощутила липкую горечь, разом осевшую на сердце, как многотонный груз. Глаза Каулитца устремились полностью на дорогу, а Эрме не оставалось больше ничего, как упереться лбом в холодное окно со своей стороны, проглатывая противный ком и едва ли не жалея о сказанном. Такое же холодное, как и реакция того, кто в одночасье из самого близкого стал едва ли не самым далеким. Недосягаемым и опасно красивым, как сама луна. В совершенно противоположной части аэропорта Том ждал транзитного рейса до Лос-Анджелеса, держа под руку свою подругу. Благо, нашлось место, свободное от всех журналюг и камер. Заебали. – Раньше ты не был таким дерганым, Томми, – немного обидчиво тянет Шантель в его адрес. – Мне ли тебе объяснять, какая адская усталость наступает в конце тура? – Может... Тогда ты позволишь мне расслабить тебя, герой-звезда? – женская рука плавно ложится на плечо, что вроде бы смягчает ситуацию. – И как ты собираешься это сделать, крошка? – дежурная улыбочка, кончиком языка по пирсингу в губе. – Поверь, у меня есть много разных методов, тебе понравится, – легкий девичий прищур, такой хитрый и многообещающий, будит в нем уснувшего охотника вновь. Забудь ты уже эту дуру и кайфуй. Кайфуй с малышкой, которая равна тебе по статусу, Каулитц. – Что ж, я не против. Посмотрим, как твои методы сочетаются с моими методами расслабления, сладкая.