пустота в зрачке

Ахерон не знает, как называется площадь, на которой она оказалась. Красивая, мощеная новой плиткой, что переливается в ярких лучах солнца. То ли дворцы, то ли храмы нависают над ней, бросают солидные тени, в которых удобно спрятаться от удушливого полуденного зноя. В центре площади стоит фонтан, в нем заманчиво журчит вода, а на дне поблескивают монеты, будто маленькие рыбки. Ахерон обмывает ладони. Ахерон не знает, как называется город, в который она пришла… в котором она проснулась… Растерянно смотрит между белых улиц, по которым ходят улыбчивые люди. Ребенок смеется, вгрызаясь в мороженое. Пожилая пара медленно бредет. Все они мельтешат, у всех них есть цель. Ахерон не знает, зачем она здесь. Куда идет, сторонясь шумной толпы, хватая лишь обрывки фраз. Ахерон знает свое имя, но и то не уверена, подлинное ли оно. Имя царапается во рту, как будто битое стекло, и она едва удерживается, чтобы не вскрикнуть. Ахерон. Ахерон. Вода в фонтане журчит, будто напоминает о чем-то, что никак не может прорезаться в ее памяти. — Кажется, ты потерялась? Медленно, очень медленно Ахерон поворачивается и видит девушку, что прислонилась к бортику фонтана. На голову ее наброшена легкая кружевная вуаль, она спасает от яркого солнца, платье обтягивает худощавое тело, она будто бы соткана из шелка. Легкий ветерок взметает ее светлые волосы, а мягкие губы изгибаются в улыбке, когда она видит настороженное внимание Ахерон. — Я застала тебя врасплох. Уж не пыталась ли ты выловить монеты из этого фонтана? — посмеивается девушка. Улыбка — жемчуг. Нет. Острые кости. А в зрачках пустота. — Мы знакомы? Ахерон хмурится. В голове дымка — голову напекло, у нее-то нет вуали. Возможно, желание окунуться в фонтан не так уж и глупо. Она не уверена до конца, что девушка не мерещится ей, не чудится среди оживленной толпы. Сиреневое платье на ее коленях. Какого цвета у нее глаза?.. Почему-то Ахерон не может запомнить, снова и снова возвращаясь к ним. — Хочешь, я погадаю тебе? — вдруг предлагает девушка, и в ее руках мелькает колода с позолоченными рубашками. Хочется рассмеяться. Так вся эта таинственность, вся загадка — ради заурядного предложения шарлатанки? Площадь полна пестрых, странных людей. Музыканты мучают струны, кто-то пляшет, юбка взметается. Выступления уличных танцоров хотя бы красивы, на них хочется смотреть. На гадалку тоже хочется смотреть — не насмотреться. Но. Но… — Мне нечем тебе заплатить, — говорит Ахерон, помотав головой; надеется, что это оттолкнет гадалку и отправит ее искать новую жертву в городе, полном приезжих. Приезжих — откуда? Откуда появилась она? Мгновение теряется, словно чья-то божественная рука смахнула ненужную соринку. Ахерон, возможно, моргнула. Когда глаза открываются, она видит перед собой карту, и на карте женщина, держащая весы и меч. Клинок сверкает, как зеркало на солнце, как плитка под ногами. Ахерон чуть сжимает пальцы, не зная, что она ищет. Знакомое ощущение. — Это ты, — шепчет гадалка, — это Справедливость. Вершитель судеб, божество с мечом и мерой страданий. Кого бы ты поразила? Слова замерзают у Ахерон в груди. Кого она должна выбрать? Она никого не знает, кроме себя. Карта порхает, и кажется, что у нее острые, как бритвы, края. Вторая — тоже женщина, занимающая свой трон, в тиаре, окруженная символами солнца и луны, что танцуют вокруг в вечной пляске смерти. Что-то неуловимо знакомое есть в лице этой женщины, в ее глазах, которые Ахерон не может запомнить. Сиреневый шелк стекает с трона, ей хочется протянуть руку и прикоснуться — проверить, может ли она еще чувствовать?.. — А это я, — улыбается гадалка лукаво, — на твоем пути. Жрица, чувство, тайна, риск. Слова дробятся, Ахерон ощущает прикосновение к руке. Будто бы издалека. Тонкие пальцы оглаживают ее запястье, порхают, танцуют, как будто проверяют, как хорошо на ней будут смотреться кандалы. — И что же нас ждет? — спрашивает Ахерон, увлеченная этой внезапной игрой. Дивный белый город забывается, исчезают звучащие голоса, бренчащая вдалеке мелодия. Остается только порхание карт, похожих на черно-золотые крылья. Лицо гадалки задумчиво, она словно бы прислушивается к чему-то, к шелесту, к внутреннему голосу. — Смерть, — говорит она и улыбается, улыбается, улыбается. Все — как патока, медленное и сладкое, и Ахерон хочется смотреть не на всадника на белом коне, что гарцует на карте, а в бездонные глаза. — Значит… конец. — О, нет, — отмахивается гадалка, — это значит новое начало, перерождение, понимаешь? Смерть — лишь метафора, не стоит строить такое грустное лицо, сегодня слишком хороший день, чтобы унывать! Ее веселье заразительно, и Ахерон качает головой. Слово «смерть» нечто пробуждает в ней, оно, это стылое ощущение, царапается, как десяток переплетенных сороконожек. Кажется, что она близка к разгадке. Но откуда бы ей знать, что такое смерть и каково это — умирать? Она снова касается руки гадалки, желая ощутить тепло, проверить, что они не духи, а это — не бесконечное загробье, мир за гранью, мир за острием клинка. В этот раз рука под ее пальцами обычная, нежная, девичья. — Я могу составить тебе компанию на вечер, — предлагает гадалка, ее ресницы дрожат. — Кажется, никто из этих людей не хочет постичь судьбу, они просто… — она тяжело вздыхает, качает головой, — они просто счастливы тем, что имеют. Не хотят никуда стремиться. Но ты… ты что-то пыталась рассмотреть в своем отражении. — Я и сама не знаю, что ищу, — признается Ахерон, и эти слова удаются ей на удивление хорошо. Все ли гадалки так уверенно вскрывают чужие души? — Поиск — это уже начало, — кивает ее собеседница. — Я помогу тебе найти кое-что. Сегодня — тенистые аллеи, мороженое и приятного собеседника, идет? С сомнением Ахерон соглашается. У нее нет планов — почему? Она тщетно пытается вспомнить, вдруг ее кто-то ждет, вдруг у нее назначена встреча… Но все эти люди вокруг кажутся ей фигурками, вырезанными из бумаги. Их слова ничего не значат, мелочь из фонтана и то ценнее. Поколебавшись, Ахерон идет за гадалкой, ступает след в след, словно иначе может потеряться. Кажется, недавно был полдень, но вот солнце уже клонится к горизонту. Сумерки здесь вовсе не мрачные, а мягкие, как кошачья шерсть. Янтарный свет растекается под ногами, расплескивается алое на закате. Они с гадалкой следуют узкими улочками, закоулочками, переулочками, и Ахерон окончательно теряется — видят Эоны, она и раньше-то едва разбирала дорогу, когда бродила тут одна. Теперь же… Она оглядывается, смотрит на маленькие уютные лавки, на вывески яркие, на виноградные лозы, увившие стены. Мужчины и женщины, не те, суетливые и пестрые, а умудренные и спокойные, о чем-то беседуют. Ахерон вдруг хочется остановиться и прислушаться к ним, но она не хочет терять гадалку из виду. Та останавливается у одного из ларьков, берет мороженое, как и обещала. Ахерон не знает, какое она хочет, поэтому просто молчит. Продавщица смеется мелкими старушечьими смешками. — Как тебе вкус? — спрашивает гадалка, когда они садятся на лавочку. — Холодный. Гадалка смеется, запрокинув голову. Она хочет спросить что-то еще, но вдруг Ахерон слышит, как нечто грохочет вдалеке. Сначала ей кажется, что это гроза надвигается, приходит с моря — здесь есть море, она видела его, откуда она помнит блеск на воде? Но небо безоблачное, красивое, нежно-розовое, лишь припорошенное легким пухом. Гроза не придет, это было бы удивительно. Солнце все еще скользит по ее лицу. — Ты это слышала? — с сомнением спрашивает Ахерон. Возможно, она окончательно повредилась умом. — Как будто… Она слышит этот грохот снова, как если бы огромный дракон пробудился. Есть в этом нечто леденящее душу, нечто древнее, что вдруг превращает тебя в слабого человечка, в пыль, в ничто. Ахерон смотрит на гору, что возвышается над городом, и та раскалывается, расплескиваясь алой магмой, что брызжет во все стороны. Гадалка вдруг достает последнюю карту — Ахерон смотрит на башню, в которую бьют молнии. Дышать тяжело от запаха пепла, невыносимого, как будто на грудь упала каменная плита. Отдаленно, откуда-то из другого конца города, кричат люди. Их вопли почти смешиваются с заполошными криками чаек, что взвились в небо. Они могут спастись, они могут улететь, а Ахерон остается, прикованная к земле. — Крушение старого мира, — улыбается гадалка. — Он должен быть уничтожен, таков порядок вселенной, разве не так? Каждый мир рано или поздно ждет смерть, это закон энтропии. Все стремится к разрушению. Ее мягкие губы слишком близко, она шепчет эти слова Ахерон в лицо. Вкрадчиво, но достаточно уверенно, чтобы можно было услышать. Ахерон не хочет слышать, ей хочется просто исчезнуть, но Ахерон слишком несгибаемая, чтобы сдаться даже перед лицом вечного пламени. Она выкована из двенадцати мечей — что еще за мечи? Пока она глядит на зарево пожара, на столпы черного дыма, ее память на мгновение пробуждается, прорывается сквозь путы. Как будто ножом пробили натянутую ткань… но вот течение, вечное движение черного шелка снова успокаивается, и эта болезненная вспышка памяти стирается навсегда. — Некуда бежать, — говорит гадалка, ее улыбка все такая же нежная, и теперь как никогда хорошо видно, что она — неправильная, ложная. Сплошной обман. Сладкая неправда. — Мы должны остаться здесь. Лежать, обнявшись, на земле, чтобы потом историки откопали нас на развалинах некогда великого города и долго думали, кем мы были друг другу. — А кем мы были? — эхом повторяет Ахерон. Голос гадалки до странности обволакивающий, успокаивающий. Хочется сдаться, покориться, некуда бежать, незачем… Она похожа на тех сирен из легенд, что топили моряков, но у Ахерон нет воска, а пальцами уши не заткнешь — за руки держится гадалка, смеясь, но в смехе этом нет ни грамма безумия, только какая-то обреченность. Этот град обречен, этот мир обречен, это они — обречены. Гадалка поднимает мизинец, и словно бы что-то красное блестит на нем, как нить. Может быть, всего лишь отблеск жаркой алой смерти, что обрушилась на город. — Судьбой, — говорит она, и все тонет в огне.