Дистопия любви

х х х Значение - дистопия: I. мед. неправильное, неверное, неудачное положение; расположение органа, ткани или отдельных клеток в необычном для них месте, обусловленное дизэмбриогенезом, травмой или хирургическим вмешательством ◆ Жук спрятался от дождя. Прилип всеми лапами к оконной раме, с другой стороны от стихии. Выжидал, когда та утихнет. Много ли памяти у жука или он подвластен лишь инстинктам, таксисам, тропизмам? Он действительно ждёт или что-то сильнее него укажет ему, когда выпрыгивать на волю? Сяо Чжань назвал жука корейским именем. Джийон. Ему думалось, что это девочка — он подвержен стереотипам, ведь цвет жука напоминал оттенок коралловой помады. Которую рекламировал Ван Ибо. Билборд с его лицом и неествественно вывернутой рукой, по которой мазнули «шелковистой текстурой», смотрел на Чжаня безучастным взглядом. Ван Ибо смотрит так на большую часть мира. Дождь требовательно тарабанит по подоконнику со стороны улицы, капли, подхваченные резкими порывами ветра, пытаются выбить стекло из рамы. Сяо Чжань смотрит на билборд, пока экран, после короткого блика, не сменится на рекламу зубных имплантов. Ещё один блик — теперь это реклама audi. На ней мог появиться и сам Чжань, не только Ибо. Но, хвала Небу, экран лишь демонстрирует машину и слоган рядом. «Превосходство высоких технологий». Если бы существовала хоть одна, которая может действительно превзойти безумие человеческого мозга. Зачем в этой глуши такой билборд? Кому тут есть дело до помад, новых тачек и… ну, зубные импланты тут правда многим бы пригодились, только «лишних денег» на это нет. Что куда важнее — тут никому нет дела и до Сяо Чжаня. Его навыки абсолютно бесполезны. Здесь не нужны песни о тонкости и стойкости бамбука, не нужно актерское мастерство, никто не вникает в политику, всем плевать на его «красоту», никто не пытается вытрясти из него душу или подловить на чем-то сенсанционном. Ирония заключается в том, что стремясь никогда не оказаться в подобном месте, борясь за право быть вне системы, вне толпы, вне обыденности, вне страхов, Чжань загнал себя в глухой угол, став не просто «вне» — он стал одним из самых смазанных, верных и выгодных винтиков механизма. Такое можно назвать дьявольской сделкой, ведь вселенная дала Чжаню именно то, чего он всегда хотел. Никто не уточнял про плату, полагая, что та будет классической: время, личная жизнь, аскетический трудоголизм, высокие материи искусства, сжимающие сердце жгутами продюсеров и мэтров. Всё это было. Но только сейчас Сяо Чжань понял, что это лишь перечень компонентов самой главной жертвы. Одиночество. Оно выстраивается именно из таких вещей. Чем их больше, тем шире пропасть, потому что другие не понимают этого опыта. И объяснить его практически невозможно. Попытки сблизиться с теми, у кого опыт схожий, зачастую не самые удачные. Потому что слово «коллеги» имеет в этой сфере корень из «конкуренты». Беговая дорожка времени, возраст как часть торговли собой, нужно успеть, нужно засветиться, нужно потеснить, нужно выиграть, нужно работать, работать, работать, нужно… сбежать. Первый и последний человек, который понимал Сяо Чжаня глубже слов, предложил это в шутку. В конце разговора Чжань уже думал об этом всерьёз. Ему хотелось не просто «уехать на пару дней», ему хотелось добраться настолько далеко, насколько вообще возможно. Своим ходом, меняя маски и бейсболки, ветровки и футболки, выбрасывая или прессуя все в объемный рюкзак, словно убийца в попытке оказаться как можно дальше от места преступления. Самые дешевые места в поездах, аренда обычных машин, постоянный кашель, чтобы никто не пытался заглянуть в лицо. Он бежал так далеко, как только мог. Достаточно, чтобы поводок натянулся, но ещё не порвался. Ему нужна передышка, вот и всё. Слепящая радость от того, что тебя понимают и всё твое (даже тебе непонятное) разделяют, завела Чжаня в ещё одни дебри, только теперь — для сердца. Ван Ибо устроился под его кожей, забрался в легкие выдохами у губ, присвоил львиную долю мозга, лил в желудок то уксус ревности, то вино безответственного счастья, прикусывал пальцы, подставлялся сам и раздвигал его колени. Ван Ибо умело потрошил его, препарировал, сшивал заново, вытаскивал тогда, когда утонуть казалось единственно логичным выходом, видел те стороны, которые сам Чжань хотел бы в себе убить раз и навсегда. Высокая моральность и доброта? Сяо Чжань — мнительный ублюдок с налётом благородства. Он считает, что хорошо знает природу людей и ошибается в этом крайне редко. Он знает, кто завидует ему, кто желает зла, кто строит козни и вбрасывает подводные камни. Чжань не великодушен, он справедливо жесток, не игнорируя ни один выпад в свою сторону. Хвалёное «быть выше этого» на деле значит оказаться потом так низко и в таком дерьме, что проще будет спиться и забыться. На его счету уже более десятка судебных дел, которые ему выигрывают, и совершенно не важно, что он отсуживает моральную компенсацию у едва достигших совершенолетия девочек (прощай, платное обучение, здравствуй — работа), желающих ему утопиться в кислоте, распуская грязные слухи, из любви к другим селебрити. В том числе и к Ван Ибо. Конечно, есть рыба и крупнее. Её Сяо Чжань «чистит» не менее методично. Со всем уважением. Хорошая самооценка и здоровая любовь к себе? Бросьте. Сяо Чжань помешан на совершенстве, которое невозможно достигнуть. Он видит только недостатки, шлифует их, но желанную форму те никогда не смогут обрести. Поправлять волосы каждую свободную минуту, маниакально следить за чистотой одежды, копить деньги, экономя на всем, что нельзя получить подарком или спонсорством, не имея для этих самых денег никакой конечной цели, раздражаться на отражение, и читать аффирмации вслух про принятие, скатываясь в сарказм, искренне подмечать только негативные стороны своего мастерства, разочаровываясь в себе всё больше, сколько бы положительных рецензий ни наводняло сеть. Не признаваться в этом вслух. Говорить только правильные вещи, правильным тоном в нужное время. Смотреть в камеру и улыбаться. Так, словно сожрал солнце и теперь оно пытается из тебя вырваться, высвечивая только хорошее изнутри. Скромно и умеренно признавать похвалу, качать головой и поджимать губы, замечая, что всё еще не так хорош, и скатываться в «умилительные смешки». В то время как внутри всё кричит благим матом. Его слышит только Ван Ибо. Часом позже. Когда Чжань едет в машине и шипит в микрофон телефона «как ты с этим справляешься?». У Ван Ибо есть ответ, но он не подходит Чжаню. Умение прощать? Для самого себя, конечно, но это не значит, что он не может сознательно сыграть роль кармы для обидчика некоторое время спустя. Сяо Чжань помнит всё. Память — мешок с камнями, который часто тащит его на дно, но он всё не может его отрезать. Он бежал так далеко от любого города, от плотных толп людей, от кольца охраны, от пропущенных звонков… Ба-ам, стоп. Очередная лирично-драматичная ложь. Он попытался убежать от себя. От всего, кем он был и кем стал. Дорога привела его к городу недалеко от трассы, название которого он даже не запомнил. Снял себе номер, расплатившись наличными, сел на пыльную постель и затих. Начался дождь. В приоткрытое окно влетел жук и прилип к раме. Ван Ибо и коралловая помада снова появились на билборде. Чжань скидывает кроссовки, забираясь в постель с ногами, вытряхивает из рюкзака пакет со снеками, зарядку и телефон. Он решает его включить, зажевав приторную сладость шоколада с прослойкой карамели и орехов. Первым делом — отключить геолокацию. Дальше — просмотреть десятки пропущенных и найти только один нужный. Чжань сжевывает половину батончика и набирает Ван Ибо. Тот берёт трубку на шестом гудке. И интересуется, сколько Сяо Чжаню лет. II. . жанр в художественной литературе, описывающий государство, в котором возобладали негативные тенденции развития; близкое к «утопия», но в негативном ключе◆ — Ты не запомнил город? — Я посмотрю его название позже. Да и зачем? — Как ты собираешься возвращаться? Ты запомнил, как ты ехал? — Посмотрю потом. Не важно. — Ты совсем один в каких-то ебенях, и тебе неважно, да? — Да. Тут есть жук. Я назвал его Джийон, я думаю, это девочка. Она пережидает дождь. Ван Ибо прикусывает язык. Буквально и фигурально. Машина степенно плывет по улицам и проспектам Хэнаня, такого же города, как и тысячи остальных по Китаю. У Ван Ибо четкое расписание, в котором нет места для Сяо Чжаня, но это официальная версия. У Ван Ибо четкое расписание, в котором всё, что не связано с работой, забито Сяо-гэ. Вот это — правда. Ибо думает, что сказать, чтобы не спугнуть. Он не знает, как подсунуть Сяо Чжаню мысль о психотерапевте. Из искренней заботы и страха, а не потому что он считает, что Чжань какой-то не такой и всё с ним не так. Ван Ибо прекрасно знает, что такое выгорание, что такое давление, что такое одиночество, потерянность, страх без границ и абсолютная дезориентация. Ещё он видел, что такой коктейль делает с людьми. Но те у него и были. Ван Ибо рос в этом, всегда был окружен теми, кто старше и знает больше, ему не давали опуститься, воспитывали и вправляли не только вывихи, но и мозги. В этом ему повезло. Его характер казался железобетонным, но как и для хореографии — выдержка основывается и на растяжке. Ещё часть правды заключается в том, что поддерживая Сяо Чжаня, Ван Ибо и сам остаётся на плаву. Ему нельзя ни в чем сдаваться. У него есть ради кого, кроме себя. Сяо Чжань был одиноким задолго до того, как взошел на свой первый пьедестал. А там на самом деле страшно. Это очень высоко. И очень далеко. Падать почти что смертельно. Ибо думал об этом. Но вслух говорит: — Я бы тоже хотел сбежать, гэ. — Ты сильнее меня и потому не делаешь этого. Спойлер — не помогает. Чувствую себя идиотом. — Почему ты выбрал бежать куда-то далеко, а не бежать ко мне? — Я особо не выбирал. От тебя мне тоже хотелось убежать в тот момент. Я не знаю, к чему это всё приведет, и устал вешать на тебя всех своих бешеных собак, ты должен нормально жить, без моих дебильных драм. — Я люблю твои дебильные драмы. — Ты любишь меня трахать. — Не без этого. А ты любишь скрывать свои чувства и мысли, прикрываясь грубостями, чтобы отталкивать. Спойлер: уже не работает. Что ты сегодня ел? — Лапшу днем. Сейчас — шоколадный батончик. — М-м. Машина встаёт на красный, хоть тот далеко. Пробка. Забирает минуты сна, стекает грязной водой в сток. Ибо едва слышно постукивает пальцами по дверце. В трубке шорох — кажется, Чжань жует тот самый батончик, вытягивая его из обёртки. Наверняка оближет пальцы после или оставит на своей одежде пятно. Ван Ибо хочется быть рядом. Ему это важно. Он звучит тихо, скорее утверждая, чем спрашивая: — Так ты… может, приедь лучше ко мне? Или жук-Джийон лучше? Я смогу тебя спрятать. Сяо Чжань молчит слишком долго. Машина снова начинает медленно катить по проспекту. Чжань говорит «ладно». Чжань говорит «я приеду». И сбрасывает вызов. — Оказывается, я не доехал до тебя всего семьдесят шесть километров. Ноги неосознанно вели меня поближе, забавно, да? Это первое, что говорит Чжань, вылезая из минивэна на подземной парковке отеля. Он вышел к трассе, включил геолокацию, сбросил её Ибо и сказал его забирать, подписав, что ещё немного и подружится «с девочками», ожидающими дальнобойщиков. «Мой уровень отчаяния, лао Ван, мне бы пошли колготки в сеточку?». Ван Ибо редко ценит такой юмор. Не стягивает маску, смотря исключительно на Чжаня, не глядя вручая мужикам по свернутой пачке розоватых купюр. Чжань пожимает плечами и старается не выглядеть виновато. Ибо старается его и не винить. Забирает рюкзак из рук и кивает в сторону лифта, так и не сказав ни слова. Безответственность — не то, что у Сяо Чжаня получается хорошо. Он может жалеть о своих действиях спустя минуту и на самом деле ещё тот контрол-фрик. Что случилось сейчас — никто из них не понимает. В лифте все ещё пахнет духами и дезодорантом Ибо. Чжань глубоко вздыхает и бурчит под нос, что нести его рюкзак не было обязательным. Ибо продолжает молчать. Чжань смотрит на своё смутное отражение в начищенных панелях кабины. Поправляет шапку, затем и вовсе её стягивает, специально взъерошивая волосы ещё больше. Подстричься бы. Но для нового проекта, который стартует через две недели, нужна такая длина волос. Ибо смотрит на него за секунду до того, как створки раздвигаются, и они оказываются сразу же на этаже. Молча проходят по коридору. Писк дверного замка после того, как Ибо приложил к нему карту, режет слух. Он пропускает Чжаня вперед. Дверь захлопывается и щёлкает. Чжань стягивает джинсовку, которую надел поверх толстовки. Бросает что-то вроде «уютный номер», как и все сотни предыдущих в их жизни. Ибо стягивает маску, бросает ту на пол, и тянет Чжаня за руку к себе. Чтобы обнять. Всё также ничего не говоря, пока в мыслях стучит только одно: сбегай ко мне, если хочется сбежать, всегда сбегай ко мне. Сяо Чжань ест печенье, крошки сыпятся на толстовку. Запивает через укус чаем из термоса, который давно остыл. Рассказывает о своей поездке, о плейлисте, который слушал, о машине, которая дважды глохла по дороге, о пыльных лицах и эйфории, когда, снимая маску, тебя не узнает ровным счётом никто. Чжань говорит про разный Китай, будто бы проехал его вдоль и поперек, а не жалкий отрезок почти по прямой от Пекина. Упоминает пустыню Гоби, шелковый путь и билборд, на котором Ван Ибо рекламирует помаду. Говорит, что записал бы влог о том, как ездит по всей стране. Из провинции в провинцию, пробуя местную кухню и ошибаясь в диалектах. «Никто не понимает, какие мы все разные, да?». Ван Ибо согласно кивает и парой нажатий заказывает в номер поздний ужин. Мясо, лапша, овощи на гриле, литр апельсинового сока. Один стакан. Одни приборы. Для мира Сяо Чжань где угодно, но не здесь. Для мира Сяо Чжань кто угодно, но не тот, кто есть на самом деле. Ван Ибо знает: Чжань может не брить ноги, не сбривать блядскую дорожку, но уже как три с половиной года бреет пах. Ибо его об этом не просил, это личная инициатива, о которой Чжань обмолвился лишь однажды, сказав «так будет удобнее», находил неожиданные плюсы «знаешь, вообще не парит», и на предложение помочь Ибо провернуть то же самое отрицательно качал головой «лучше сам, я тебя ещё порежу». Для Ван Ибо не было такой уж принципиальной разницы в том, сосать Чжаню так или иначе. Это говорит лишь о том, что Чжань слишком много думает и слишком много контролирует. И всё это — иллюзия. Чжань не способен контролировать ровным счётом ничего, в том числе и себя. Вместо попытки контроля и просчёта, надо было учиться принимать происходящее, а не судорожно пытаться что-то корректировать. А Чжань всё пытался. Лепил на них ярлыки. Аккуратно выписывал «бисексуал», читал больше, зачеркивал, лепил на себя «пансексуал», долго смотрел классическое гетеро-порно, менял ярлык на «гей», смотрел гей-порно и менял ярлык на «и снова би». Перешёл на фильмы, окончательно решив для себя, что порно вредит больше, чем просвещает. Трахался с Ибо. Трахался только с Ибо вот уже три с половиной года. И не хотел трахаться ни с кем другим. Такая вот ориентация. Ярлыки срывались, оставалось только его имя. На этом бы и закончить. Сяо Чжань обрастал связями, командой, новыми проектами, контрактами, слухами и врагами. Последнее могло бы быть не таким драматичным, ничего личного, но оно было. Потому что Чжань умудрялся сначала искренне проникаться людьми и с упорством идиота видеть в них хорошее. Но как только всё самое гнилое облепливало его лицо и уши, Чжань был… просчётливо яростным. На каждый выпад, что он снисходительно пережил в прошлом, следовал удар в ответ. За Чжанем всё длилась дорожка «трупов» и ей нет конца. Внешне Чжань забывал об этих людях. Напрочь. Даже если те были друзьями его юности, или помогли ему на старте, а потом решили доить, как корову. Ибо как-то пытался упомянуть пару имён, и ему хватило искренне-удивленного взгляда из арсенала «я закончил новый актёрский воркшоп для пьесы» и вопроса «а кто это?». Никто. Чжань не просто хоронил этих людей, он делал так, что их словно и не было. И не только в его жизни. Иногда Ибо задавался вопросом, что может похоронить и его. Оставалось лишь верить, что он никогда этого не узнает. Чжань теребит верёвку своей красной толстовки и смотрит перед собой, затем поворачивается и громко шепчет: «Давай смотреть кино под ужин?». Ибо чуть улыбается и кивает. Когда в дверь стучат, Чжань прячется за дверью ванны. Чтобы наверняка. — Получается… Александр постоянно проигрывал Гефестиону. Это самый странный вывод, который можно было бы сделать после считай двух часов фильма. Ван Ибо не знает так много ни о Македонском, ни о тех временах, он впитал историю через подачу режиссера, игру актёров и китайские субтитры. Сяо Чжань уже давно выпутался из своей толстовки, растянулся рядом в одних боксерах. Губы измазаны перчёным маслом из-под овощей, их он ел больше всего остального. В глазах немного печёт, если посмотреть на Чжаня сейчас — можно увидеть отражение собственных эмоций. Поэтому Ибо и не смотрит. Но ему не оставляют выбора, когда нависают сверху. Ибо чуть морщится, но затем мирится с положением дел. Кладет ладонь на щеку. К ночи у Чжаня уже проклевывается тень щетины, шершаво, но ещё не колко. Ибо хрипит: — Гефестион в этом всегда был с ним честен и не поддавался, хоть мог бы. — Ты поддавался мне? Ибо не уверен, что речь сейчас действительно идёт о тех многочисленных играх, в которые они играли. Начиная с «цу-е-фа», заканчивая ночным баскетболом на заброшенных площадках под присмотром удвоенной охраны (и иногда — с ней же). Чжань смотрит серьёзно, словно от ответа что-то зависит. Его глаза красные, то ли от плохого сна не первые сутки, то ли от линз, то ли от впечатлений после просмотра. Ибо отрицательно мычит. Поддаваться — это не про него. Хоть, было пару раз, но это на камеру… будто бы в другой жизни. Победа ровным счётом ничего не значит, если играть с Чжанем. Ценнее «выиграть» его искренний кайф от превосходства. Его восторг. Его идиотский смех. Его особенный взгляд, который он не подарит никому другому. Чжань наклоняется, чтобы поцеловать Ибо и измазать маслом. Оливковое и острое, горчит и заставляет облизнуть губы после. Чжань ведёт носом по щеке к уху, целует за ним, спускается к шее. Ибо запускает пальцы в волосы на затылке, массирует и ведёт ниже, пока другая рука уже стягивает резинку трусов. Всё это — не про секс. И, наверное, не про любовь. А может? Ибо не знает. Если у Сяо Чжаня избыток ярлыков и вечная тяга что-то определить, у Ибо конкретная нехватка понятий. Просто делает, что хочет. А хочет, чтобы всё было хорошо. Боксеры стягиваются пониже, Ибо обхватывает ладонью полутвердый член, сжимает мягко. Чжань снова находит его губы, снова делится перцем и горячим выдохом, толкается в его кулак. Они целуются, Ибо ритмично дрочит ему, не предпринимая ничего больше. Чжань проводит губами по выпирающему кадыку, целует ниже, снова ведёт бедрами, затем отстраняется, чтобы помочь Ибо стянуть собственное белье и футболку. Всё происходит слаженно и спокойно, без лихорадки похоти, без глупых шуток, без желания смущать грязными словами. Происходит что-то, что очень отличается от всех тех трёх с половиной лет. Ибо теряется, впервые не ощущая в себе тяги к тому, чтобы руководить. Ему нравится, как Чжань целует его, нравится, как он исследует горячими, сухими губами его грудь, прихватывает то один, то другой сосок кромкой зубов, целует коротко и влажно ниже, спускается к паху и берёт в рот. Перекатывает в теплых пальцах яички, тянет, не размениваясь ртом на какие-то там порнушные сантименты. Головка — всё-таки не чупа-чупс, а бёдра не зря дергаются резко, лишь бы забить поглубже. На экране планшета все ещё идут титры и динамики выдают муть конечного саундтрека. Планшет спихивается к краю, ещё немного и упадет на ковёр. Чжань старательно работает между разведённых бёдер, заглатывает поглубже, прекращая ласкать мошонку, давит на колени, чтобы Ибо раскрылся ещё больше. Чжань стонет блядски, будто бы это самое приятное занятие на свете, добавляя ощущений. То, что они оба любят сосать — невероятная удача. Ибо сглатывает вязкую слюну, во рту все ещё печёт, когда Чжань позволяет загнать так глубоко, что головка тычется в заднюю стенку глотки. Ибо не сдерживает судорожного выдоха и последующую попытку схватить воздух ртом. Так, будто бы он тонет. Хоть, будто бы? Кто сказал, что когда вам делают минет, вы не будете чувствовать себя вытраханным. О, нет. Ибо закусывает костяшки пальцев, бёдра коротко сводит, но тут же отпускает, Чжань держит за них крепко, не позволяя ни вбиться ещё, ни отвести. Сосёт, выпускает наполовину, насаживается ртом снова, сглатывает и глухо постанывает, шумно тянет воздух носом. Поглядывает на Ибо, который почему-то не может заставить себя посмотреть в ответ. Чжань трахает его ртом. Заставляет по итогу просяще выть, скулить, пытаться сжать бедрами его голову, комкать простыни по обе стороны, елозить по ним с остервением жертвы пыток. Кажется, Ибо даже всхлипывает. Это могло бы злить, если бы не было настолько охуенным. По бёдрам — красные полосы, Чжань возвращается к частому ритму, не жалея себя, втягивая щеки и все ещё стальной хваткой удерживая Ибо на месте. В самой «не мужественной» из поз, настолько очумелого от происходящего, что сил стонать не остаётся, но он всё равно издаёт протяжные вздохи. Под веками расцветают вспышки, Ибо не улавливает момент, кончая в полном онемении. В себя он приходит еле-еле, когда Чжань оказывается куда ближе, накрывает губы своими и будто бы укрывает Ибо от остального мира. Настолько уязвимого, непривычно вытраханного и уставшего, в полном нокауте. Ибо узнает, что на вкус он солоновато-сладкий. Чжань тянет за нижнюю губу, отпускает, совершенно целомудренно целует в щеку. Ибо понимает, что тот так и не кончил. Предпринимает попытку что-то предложить, но Чжань шепчет, что справится сам. «Только… откроешь рот?». Ибо соглашается раньше, чем понимает, но не жалеет. Чжань, оседлав его бедра, выпрямляется, чтобы начать себе дрочить. Ибо гладит его по бедрам, притягивая повыше, облизывает болезненно-алые губы, теперь уже жадно наблюдая: шалый взгляд, отрывистые движение кулака, то, как головка то появляется, то исчезает под крайней плотью, наполненные яйца, к которым он тянется, чтобы сжать пару раз, затем снова пройтись кромкой ногтей по внутренней стороне бедёр. У Чжаня приоткрыты губы, такие же алые, словно с размазанной помадой, вышедшие за свои очертания, он дышит ртом больше, чем носом, и всё смотрит, скользит взглядом медленно, по одной и той же траектории: глаза Ибо, рот Ибо, то, как движется кадык Ибо, следы по шее, следы по груди, аккуратные, темные соски, снова глаза и снова рот. Разрядка уже близко и Чжань подается ещё чуть вперед. Ибо послушно открывает рот. Совсем скоро о его язык будут вытирать головку, тяжелые, белёсые капли по левой щеке, подбородку, несколько на груди. Чжань слижет ту, что попадёт на сосок. Сам он на вкус оказывается куда слаще. Планшет наконец-то падает на пол с глухим стуком, который никто не слышит. В сеть просачивается информация о том, что Сяо Чжань заболел, но не ковидом. Потом слухи смазываются и забываются, ведь золотой щит падает, накрывая собой всех пользователей — политические волнения заставляют цензуру глушить интернет на всех уровнях. Страницы грузятся плохо, приложения тормозят. Исправно работает только доставка. Сяо Чжань второй день скрывается в номере Ибо и даёт себе на это ещё двое суток. Ибо уходит рано утром, появляется ближе к часу ночи. Чжань ничего не делает. Спит большую часть дня, один раз ест, в остальное время — изучает сценарий будущего проекта, читает роман, который обещал себе закончить ещё в прошлом году, игнорирует звонки, отписавшись лишь единожды. «Жив, в порядке, в Гусу». Он знает, юмор у него дебильный. Чжань с удивлением понимает, что достиг цели — рядом с Ван Ибо он напрочь забывает про себя. Он думает только про него и про них. И для этого не нужно сбегать на другой конец страны. Он не знает, любовь ли это. Ведь, вроде как, звучит крайне эгоистично. Быть рядом, чтобы забыться. Он спрашивает об этом вслух, когда Ибо, ворочаясь с боку на бок, наконец-то устраивается правильно — обняв Чжаня как можно крепче и спрятав нос в его шее. Чжань шепчет: — Ты бы назвал то, что мы делаем… мы делаем… любовью? Ибо молчит. В какой-то момент Чжань думает, что тот просто крепко спит, но Ибо медленно отстраняется, пытаясь разглядеть лицо Чжаня в полутьме. Он всегда спит с ночником, и к этому, как ни странно, Чжаню не пришлось привыкать. Ему кажется, что этим вопросом он мог только что сломать то самое нечто между ними, но Ибо усмехается, шепчет «дай подумать». Смотрит. Подаётся ближе, прихватывая губы в короткой ласке, и снова зарывается носом ближе к изгибу. Бурчит уже оттуда: — Я смотрел в википедии на днях. Что-то вроде. «Чувство, свойственное человеку, глубокая привязанность и устремлённость к другому человеку или объекту, чувство глубокой симпатии». Нам подходит. Сяо Чжань медленно ведёт ладонью по его спине. Повторяет: «Нам подходит». И закрывает глаза.