чернее солнца над пустошью

наша жизнь мимолётна, а смерть — самоцель

но я все изменю, отыскав кадуцей

В каморке, с трудом подходящей для жизни на одного, втроем оказывается до неприличия тесно. Слава липнет поясницей к прикроватной тумбе, скрещивая руки на груди, Мирон — рядом на матрасе, по-военному расставив ноги в тяжелых ботинках на ширине плеч. Андрей мешкает, переводя дыхание. — План изменился, — оповещает, начиная выкладывать на низенький столик содержимое из набедренной сумки. — Это мы поняли, — хмуро отмечает Мирон. Слава бегло шерстит записи, сделанные незнакомой рукой. Материала много, от формул до личных записей. — А где… — Вот тут, — опережает Андрей, доставая из сумки увесистый чехол для шприцев. — Ты выкрал вакцину? — удивленно моргает Мирон, явно не ожидавший такого расклада. — Нет-нет! — спешно оправдывается Пиро. — Серафим дал ее мне. Она готова, он все проверил. — Так, — Карелин устало массирует пальцами заходящийся в легкой мигрени висок. — Я нихуя не понимаю, объясни по-нормальному. Ты спелся с этим медиком? И он помог тебе сбежать? — Он… да. Техникам нужен был новый наркотестер, и я со своими особенностями был бы отличной заменой… старому. Сима не хотел этого. Сказал, что просто так меня не отдадут, и мне нечего делать… среди гнили. — Ну просто охуенное проявление милосердия, лучшие цветы растут из грязи, а? — мрачно саркастирует Слава, в башке, в общем-то, отмечая, что кучерявый химик действительно хорошо относился к Андрею с самого начала. Может, и нет тут никакой наебки. Но пахнет все равно дурно. — Так и. Этому типу… — подает голос Мирон. — Серафиму, — поправляет Андрей уязвленно. Молниями кидается, мальчик с глазами неба. Действительно так сдружились? — Серафиму, — вздыхает Миро, поднимая руки в знаке капитуляции, — можно доверять? Андрей кидает на него полный усталости взгляд и внезапно серьезнеет до непривычного. — Я откровенно плох во всем, что касается медицины, но он работал сутками, чтобы помочь человеку, которого даже не знает. А потом спас меня. Как вы думаете? — Думаю, что техи один хер приедут сюда со дня на день искать тебя. Слишком тупой у вас вышел план побега. — Нет. Нет, на вас подумать не должны, там… — Андрей вздыхает, ерошит отросшие волосы. — Просто поверьте. Но даже если придут, я… все равно собирался уходить. — Куда, блядь? — синхронно интересуются Слава с Мироном, вздергивая брови. У Мира все эти штуки с бровями всегда получались выразительнее, поэтому Карелин сбавляет градус. — Я не могу… не могу его там оставить, — тише на тон отвечает Андрей, хватаясь ладонью за плечо в защитном жесте. — Так, — выдыхает Мирон. — Давайте решать проблемы по мере их поступления. — Мир прав, — кивает Слава. — Тем более, тебя тут твои шизики искали. — Знаю. Они меня и там искали. Только… — Андрей сглатывает, нервно кусает кончик ногтя. — Когда я бежал через теплицы, дальше у забора стояли клетки. С материалом. — В смысле, грибницами? — Да. И… в одной из них я узнал отца Антона, — Пиро передергивает плечами. — Его… его даже не переодели, так и бродил в своей мантии. Буйный. Слава, отвлекшись от изучения формулы, чувствует, как в комнате помрачнело. Может, эти люди Андрею и не семья, но такие болезненные связи разрывать еще труднее. — Соболезную, — пытается он поддержать, не зная, что вообще еще можно сказать. И нужно ли. Андрей кивает, принимая и это. — Полагаю, остальные из группы… тоже где-то там. В клетках. Я не вглядывался. — Это нарушает кодекс пустоши, нет? — интересуется вечно ищущий справедливости Слава. В Городе все ходили легенды о загадочном, но справедливом своде правил, работающем вне стен. И про убийство вестников и безоружных там точно что-то было… было же? Мирон прохладно хмыкает. — В пустоши уже давно одно правило. У кого пушка, тот и прав. — Правила изменились, — встревает Андрей. — Теперь, с вакциной мы можем… — Рано радоваться, — перебивает Слава. — Вакцина пробная, за две недели вряд ли получилось собрать что-то достойное. Это закономерно, не в обиду твоему Серафиму. Андрей, заткнувшись на полуслове, прячет взгляд и ярко краснеет лихорадочными пятнами на скулах. Слава усмехается. В яблочко. — Он сделал все тесты, но на финальные времени не хватило. Побочки и все такое. — Я знаю, — кивает Карелин. — Тут записка, — машет невзрачной бумажкой. — В ней… много интересного. Помимо абсолютно ужасного врачебного почерка. — Что пишет? — спрашивает Мирон. — Формулу. И про тесты, — пробегается по записке глазами еще раз. — Что можно пробовать уколоть зараженного, но на поток нужна будет доработка. Не хватило времени и лабораторных условий. А еще… — Слава хмурится, перечитывает еще раз. И еще. — Ну? — не выдерживает Мирон спустя полминуты. — Координаты. Вроде бы. И пароль. «Мы те, кого приносят северные ветра». Оба поднимают взгляд на Андрея. — Ты знаешь что-нибудь об этом? Андрей под хищным вниманием моментально мнется, морщит лоб. — Ну… От громкого стука Слава едва не наворачивается с и без того несчастной треногой тумбочки. — Слав, там Ванька снова… — Охра зависает на входе, сталкиваясь с Андреем лицом к лицу. — Вернулся? — хрипит удивленно. — Выйди отсюда, зараза ходячая, — шипит Славка, тут же кидаясь со стола респиратором в пришедшего. — И тише будь, тут пиздец перестроечка. Пиро сбежал. С вакциной. — Умница, — кашляет в кулак Охра. — Хуюмница, — закатывает глаза Карелин. — Мы еще не знаем, что делать с Бредом. — А что… делать? — робко интересуется Андрей. — Мы его менять должны завтра. На тебя, — терпеливо напоминает Мирон. — Ради конспирации Слава завтра должен пойти в лагерь. Так что тебя тут нет. Ни для кого. Для Рестора и Дениса — тем более. — Что с вакциной? — перебивает Охра, которому на условности явно наплевать побольше остальных. — Да здесь она, — отзывается Слава, кивая на заваленный стол. — Сейчас пойдем. Тебе тоже нужно, по-хорошему. Но после Фаллена. — Проверили? Слава делает неуверенный жест рукой и морщится. — Типа того. — Тогда сначала на мне. — Вано… — Нет, на Фаллене, — подает голос Андрей. — Мукка колол не зараженного, а обращенного, поэтому и сработать должно лучше на том, кто ближе… к этой кондиции, — пожимает плечами, стряхивая с себя смятение. Завершив поочередную перестрелку взглядами, Слава кивает, соглашаясь. — Мы мало знаем о вакцине. Так что лучше попробовать так, как говорит Андрей. И никто не находит аргумента лучше.

***

К началу осени невыносимая жара спадает, хотя на улице остается по-прежнему зелено. Фаллен снова хватается за грудь, закашливается, пытаясь подняться на неудобном, гнущемся во все стороны гамаке. — Все, с курением ты заканчиваешь, — назидательно гундит под ухо подошедший Рудбой. И рубашка у него светлая-светлая, лицо выбрито. Непривычно. Почему — непривычно? — Да бля, это походу аллергия на цветение. — Отцвело уже давно все, ба̽ла̕лаечнйк Фаллен хватается за висок. Простреливает остро. — Ну ты чего? — Ванька озабоченно льнет рядом, волосы тормошит, руки пахнут кислым железом. Мясо резал? — Да я тут… подумал. В параллельные миры веришь? — Верю, — отвечает Рудбой, усаживаясь у гамака, ноги скрещивая. Знает — сейчас начнется надолго. — А вот представь мир, где мы не вместе. Ванька задорно фыркает, по носу щелкает легонько, Фаллену все чихнуть хочется, да легкие сводит. — Где бы ты ни был, Ванюш, я тебя найду, — уверяет Рудбой. — Обещаешь? — выпрашивает Ванечка. — О͝бе͘щ͝аю̀. Что-то меняется. Ванька перед ним вдруг становится до бровей красным, красивым, обрамленным ореолом рассветного солнца. Не Ванька вовсе еще. Охра. — Вань… а, Вань. Ты зачем человека погрыз? — само вырывается. И тот, прекратив пялиться как на призрака, хохочет смехом краснее крови. Что-то меняется. Лицо. Лицо его меняется на другое, неродное, неприятное. И руки давит веревками. Фаллен держит в башке пометочку: быть послушным и соглашаться на все, что дадут. — Только не рыпайся, — крепеж на правой ноге слетает, давая мнимую свободу. Шанс. — Тебя зовут-то хоть как, заморыш? — Фаллен, — терпеливо тянет в ответ. — А если по-нашему? — неприятное лицо заканчивает копаться со второй ногой, поднимает смешливый взгляд. Последний. — А если по-нашему — Ванѐчк͝а͜. Клинок из-под носка входит в горло как по маслу. Но радоваться не хочется. Хочется бежать. Бежать дальше, обиженным, потому что укололо прямо в сердце, потому больно до невъебения. Лопатками уже ловит негромкое: — Фаллен, стой! Ботинки твои, истеричка. Вот откуда шанс. А обида? Буйная. В ней он видит лицо матери. Свое лицо. — Держи, держи, — гулом, кровью изо рта, руки тянет загребущие. — Пусти, пусти меня, тварь! — крик дерет горло. За что? Почему он? Где… — Ванечка, Ванюш, я тут, хороший, это я. Помнишь? Помнит? — Ваня, блядь, прекрати буянить. Мир, подай транки. А это? — А можно? — Да он меня нахуй придушит сейчас! И действительно. Пальцы все еще не слушаются, но вернувшееся плохенькое зрение фокусируется на смазанном лице Славика. Его Славика. Карелина. Помнишь такого, Вань? Ванечка помнит мало. Если вообще знает, что такое помнить. — Слав? — зовет он шепотом. — Вернулся? Вместо ответа Фаллен блюет на кушетку сгустками серой слизи.

***

Перед ним как перед покойником собирается половина аванпоста. Док, Женька, Славка, Мирон, Охра, Андрей, кое-кто из зевак, заглянувших в хлевное окно, чтобы увидеть чудо. Чудо, по меркам его самого, выглядит откровенно хуевенько. Глаза продолжают адски болеть и, кажется, зрение за эти дни село куда больше двух единиц. Остаточный кашель водит голодный желудок ходуном. В целом — больно. Ванечка когда-то видел эпиграф в книжке про далекий космос. «Если нам не больно — значит, мы умерли». Ванечка боль за последние месяцы научился ценить больше остального. Славка, отрывая теплую руку от его серой, липкой, хрипит посаженным Ваней же горлом: — Мне идти надо. Бреда отводить. — Куда? Фаллен последние события помнит смутно. — В лагерь, к техникам. — А почему тогда Андрей… — Долгая история, — выдыхает Слава. — И тебе отдохнуть надо. Оставлю тебя на Охру, ладно? — Пусть Мир с тобой пойдет. Там опасно. — Ага, — фыркает Карелин. — А аванпост на кого оставить? — Женька справится. — Он прав. Так безопаснее, — отзывается Мирон, и впервые Фаллен реально рад слышать его голос. — Нет, блядь, только глянь на него, только очнулся — уже командует, — прицокивает беззлобно Карелин. Охра остается последним и единственным, снимает надоевший респиратор, на край садится боязливо, будто к мраморному. — Ты бы маску… это. — А ты не помнишь? — ласковые пальцы в волосах отвлекают от вопроса. — Что? — Я с тобой жил. Маска не нужна. Фаллен силится подорваться на кушетке, но руки подводят. — Вань, ну зачем ты так. Осталось еще? Лекарство. — Да. Но Андрей говорит, что мне рано. Нужно дождаться обращения. В голове шумит незнакомым шепотом сотен голосов. Ванечка дергается. — Я… я обратился? — Да. Прошлой ночью. Но я рядом был, Ванечка, все хорошо, ты просто… — Придурок, — всхлипывает Фаллен, чувствуя, как весь лимит невыплаканных за недели слез подкатывает к горлу горячим комом. За руку Охру тянет, голову дурную под бок, пальцами липкими обнимая. — Я бы не смог, — хрипит Ванька, тоже в слезах весь напрошенных. — Без тебя. — Я в бреду тебя видел. Ты мне пообещал кое-что, — делится тихо Фаллен, давясь вкусом соли. — Что где бы я ни был, ты обязательно меня найдешь. Охра лицо на живот похудевший укладывает, кивает. И в этом молчании обещания больше, чем в сотнях сказанных слов. К вечеру умудряется поесть суп, выползти с кровати помочиться в ведро и, пусть на баню сил нет, да и не по расписанию, Ванька мельтешит у кровати с мокрыми тряпками, обтирая высохшее, температурное тело. Новостями делится, о которых сам в курсе, выходит немало. — Да уж. Вижу, говна у вас тут непочатый край, — выдыхает Ванечка, отбиваясь от очередной уксусной тряпки на лбу. Охра, перехватывая за запястье, коротко и звонко целует в костяшку указательного. — Ага. Тебя ждали, балалаечник.

***

Под конец второго дня, когда Фаллен уже оказывается в состоянии ходить, Слава с Мироном возвращаются на аванпост невредимые. Маленькая мыльная опера проходит по сценарию, и, собравшись снова в карантинной зоне за ветхим столиком, как в рыцарской ложе, они приступают к обсуждению. — Удивительное рядом. Беглянку нашу ищут по всей пустоши, — мрачно начинает Миро. — Но не у нас? — уточняет Фаллен. — Не у нас. Не знаю, что главному наплел этот Серафим, но он у него на хорошем счету, так что в побег поверили. — А он… — Да в порядке он, — отмахивается Слава устало. — Видел вживую, но не здоровались. Держит конспирацию. Андрей поджимает губы, насупившись. — Ты им все еще нужен. И не только им, похоже. Око, или как вас там, наняло наемников тебя искать. Я уже говорил про войну? — Но вакцина работает! Значит, я такой не один, и теперь… — Я, кстати, не говорил, — прочищает горло Фаллен, привлекая внимание. — Голоса не уходят. — Какие голоса? — не понимает Слава. — Побочка, может. Шум в ушах постоянный, будто… чужие мысли. Как рой. Мысль о коллективном сознании он все же придерживает при себе, опасаясь, что Слава заебет его конспирологическими теориями до талого. Карелин ощутимо мрачнеет, чешет подбородок с отросшей щетиной, которая не идет к лицу совершенно. — Серафим оставил мне формулу. И много полезных подсказок. В теории, я бы мог взять еще крови Пиро и закончить работу, но… — Все упирается в оборудование, — договаривает Мирон. — Вьюга! — выкрикивает внезапно Андрей, из-за чего за столом повисает неловкая пауза. — Это тост? — с сомнением интересуется Фаллен, отпивая из кружки разведенное обезболивающее. — Ответ. «Мы те, кого приносят северные ветра». Фаллен продолжает выразительно тупить, замечая, что Слава с Мироном моментально обращаются в слух.

***

— Апостол Федор говорил, что закаты рождаются потому, что Дьявол каждый день перерезает небу горло и сеет на земле и в душах тьму. Серафим, подавившись порцией горошка из банки, поворачивается на голос, замечая, как Андрей тоскливо палит в прорези зарешеченного окна на улицу. — Хочешь прогуляться? — прощупывает почву, потому что с Андреем и его желаниями всегда самую малость непонятно. — Нет. Хочу, чтобы ты рассказал. О себе, — Андрей воровато поджимает ноги, утыкается локтями в колени, отлипая от немытого двести лет окошка. — Обо мне? — Обо мне ты знаешь много. Знаешь мое прошлое, видел мои шрамы, даже… состав крови и тот знаешь. — Еще не знаю, солнышко, — фыркает Серафим отставляя безвкусный поздний обед. — Хорошо. Например, я из Города. — Это я знаю. — Видишь, а говорил, что ничего не знаешь, — усмехается Серафим. — Сим! — Ну ладно. Еще, к примеру, я сам оттуда ушел. — Зачем? — удивляется Андрей. — Любая коммуна знает, что Город есть процветание. У Ока было много скота, и мы научились возрождать овощные культуры, но без технологий… коммуна все еще коммуна. Не более. — Иногда зацикленность на некоторых технологиях противоречит прогрессу. У меня с моими… идейными коллегами был подпольный клуб по интересам. Мы назывались «Вьюгой», потому что собирались покорить северный хребет и отстроить там новое поселение. Техноград. С электричеством и многими вещами… Беженцы говорили, что там, за хребтом, стоит заброшенная теплоэлектроцентраль. Но во время тридцать первого лета ее восстановление забросили, после взрыва на промзоне. Побоялись, что с трубами от нагрева может случиться то же самое. — А вы не боялись? — Мы — нет. Я ушел из Института под знаменами великой идеи, но месяцы пути у многих отбили желание и силы… часть инженеров, медиков, светлых умов разбрелась по селам помогать выживать простым людям. — Променять идею на добро не самый плохой вариант, — ласково улыбается Андрей. — Я променял на дозу, — горьковато дергает уголком рта Серафим. — Но часть из нас… продолжила путь до хребта. Не знаю, что с ними стало. — Око благосклонно к страждущим. Уверен, они нашли свой дом. Серафим, устало покачав головой, падает на свободное место на койке. — Ладно, солнечный мальчик. Расскажи мне лучше про эту твою богиню Гроз.

***

Зимой солнце лютует все меньше, поэтому время для экспедиции выпадает на конец ноября. Идея говеная со всех сторон: идти туда, не зная куда, без нормальной навигации в два понурых ебала. Но Фаллен настаивает. И вовсе не из-за голосов. А ради тех, кому они принадлежат. Охра, едва отошедший от лихорадки, соглашается идти с ним вместо Славы, и расклад этот не устраивает только Карелина. Театрально пообижавшись еще пару дней, он приходит в детский сад, где его роль уже месяц как успешно занимает Андрей. — Вы, два ебаната, даже не знаете, что эта формула вообще значит, — начинает он без обиняков. — Слав, — лениво пряча зевок в сгибе локтя, отзывается Фаллен. — Тут все еще дети. — Говно в пакете. Нет, ну сам подумай, вот наткнетесь на этот неебаться прогрессивный город идейных энтузиастов, и что? Два слова объяснить не сможете. — Напиши, — предлагает Ванечка. — Что? — не понимает Слава. — Два слова. Или три. Хоть телегу накатай, но на аванпосте нужен врач. Мирон же хотел стену по зиме отстраивать? Ну и отстраивайте. А мы метнемся, проверим… — Скажи честно, вас с Охрой просто заебало трахаться по сараям, да? Захотелось на свежем воздухе. — Слава, — осуждающе тянет подошедший Андрей, краснея скулами за Фаллена. — Ну хоть ты ему скажи, Пиро! — Фаллен прав, они с Охрой много путешествовали и… — Да пошли вы в жопу, предатели, — расстроенно машет рукой Карелин, поднимаясь со стула. — Жду магнитик. — Обязательно, — смеется в кружку Ванечка. — Вань, я хотел… — вполголоса начинает Андрей, строя тоскливое личико. — Можете меня проводить? — В смысле? — напрягается Фаллен. — К… нему? Андрей, запнувшись, решительно кивает. — Я знаю. Все знаю. Я сам, не хочу вас подставлять, мне главное до лагеря дойти, а там… — Шило уйми, герой-любовник. Поможем. Не понимаю, что ли, — усмехается по-доброму Фаллен и кидается в Пиро брикетом печенья. — Выходим на рассвете, рюкзак со склада возьми. Ванечка лезет в стол и выуживает потертый временем и событиями материнский платок. К полудню в пустоши обещает быть солнечно.