Таёжная мистика

С момента нашего заселения прошло четыре дня. Я обустроил свою комнату, и хотя она по прежнему выглядела пустовато, это было лучше чем изначальный вариант. Но сейчас я не обращал на еë дизайн и пустоту внимание. Сейчас вообще ни на чём сконцентрироваться было нельзя. Смутная тревога распирала. Всё из-за бессонной ночи, чёрного леса, огибающего двор, и угрюмого ветра… Я сидел за столом, поглядывая на пустой альбомный лист перед собой. Вместо того чтобы рисовать, я прислушивался к разговорам за стеной. Папа что-то доказывает Оле, а та, чуть-ли не плача не верит. Опять эта Сова. С тех пор как мы переехали в этот старый дом, Оля плохо спала. Ворочалась в постели или съёживалась клубочком под одеялом. Порой вскакивала посреди ночи, чтобы включить видеомагнитофон. Мультфильмы помогали отвлечься от переживаний из-за переезда родителей. А потом Оле привидилось огромное крылатое чудовище за окном. Она стала одержима совой. Чего только родители не делали, на какие ухищрения не шли чтобы искоренить её страхи. Оля напрочь отказывалась спать одна и не верила, что Сова была всего лишь дурным сном. Могут ли кошмары быть заразными? Прошлой ночью я лежал без сна и думал о том, что ждёт меня в новой школе. До занятий оставалось несколько дней. Воображение рисовало длинные, извилистые коридоры. Они приводили к классу заполненному детьми. Но ученики за партами были тёмными силуэтами, словно вырезанными по трафарету контурами. Посреди их чёрных лиц зияли круглые дыры, а в дырах моргали глаза, будто бы совсем другие существа смотрели на меня из-за плоских чёрных фигур. И столько жестокости было в этих взглядах, столько ледяной насмешки, что я дрожал с головы до ног. Выживу ли я здесь? Не забьют ли меня до смерти толпой быстрые, топчущие ноги, вымазанные кровью ботинки? Пусть бы она сгорела, эта чёртова школа. Пусть бы хоть что-то случилось – неважно что. Лишь бы не идти на уроки. Не видеть людей, которые только и мечтают дать оплеуху, поставить подножку, придумать очередное прозвище – ещё оскорбительнее, чем предыдущее. Будто мои очки делают меня чужаком – каким-то монстром. Взор мазнул по рисункам, развешанным на стенах. Я не считал себя великим художником, но Оля упросила повесить. Только рисование меня радовало в последнее время. Моим немногочисленным друзьям тоже нравилось, как я рисую. А ведь они, кстати, обещали звонить… Иногда я воображаю, как мама снимает трубку и говорит холодно: «вы не туда попали» или «Антона нет». Антона нет… Я представлял своих будущих одноклассников и одноклассниц, которые, как и я лежали в эту минуту в кроватях, слушая вой невидимых оборотней за окном. Быть может, я всё же понравлюсь новому классу? Кому вообще нравятся ребята в очках с толстенными линзами? Папа вот в детстве носил очки. А теперь он женат на самой красивой женщине в мире – моей маме. Дом заскрипел под напором ветра. Наш прежний дом – бетонный, девятиэтажный – жужжал соседским перфоратором, бубнил телевизором за стеной, плакал навзрыд из квартиры многодетного семейства, пел старыми песнями из квартиры с юным коммунистом. Теперешний дом – язык не поворачивается назвать его новым – был совсем другим. Днём тихий и покладистый – тени отдыхают в углах, в паутине чуланов, под лестницей. Но ночью они просыпаются. Что-то смотрит на меня из углов. Будто фотографии мёртвых родственников с земляными глазами снова повесили на стену, вместо моих рисунков. Кряхтят половицы, стонут ржавые водостоки, чердак населяют гулкие сквозняки. Словно дом играет какую-то дьявольскую мелодию. Вдруг я понял, что действительно слышу музыку, причём, играет она уже давно. Где-то далеко, на границе восприятия, пела флейта. Она словно бы сливалась с воем ветра, с поскрипыванием старого дома, с моими мыслями, наконец. Я встал и поторопился к окну. Хотел себя убедить, что нет никакой музыки, что это лишь моё воображение. Что никто не может играть там, в холодной заснеженной ночи. Я подошёл к окну и рывком отдёрнул штору. Пристально вглядываясь в заледеневшее окно, я увидел. Там, в поле кто-то танцевал. Чёрные фигуры, едва различимые на фоне тёмного леса. Залитые лунным светом, они резко подпрыгивали и припадали к сугробам, катались в снегу и ползали на четвереньках. Мне вспомнились истории о волках, играющих под луной. Но это были не волки. По крайней мере, не все из них. Они вставали на ноги, водили хороводы, вздымая вихри снега, растворялись во мраке и появлялись вновь. Творилось что-то странное. Пляска теней в беззвёздной тьме распаляла воображение и одновременно нагоняла тревогу. Вдруг музыка стихла. Танцующие застыли и – я готов был поклясться – уставились на меня. Внезапно одна из фигур отделилась от странного карнавала теней и ринулась по полю, мощными прыжками преодолевая расстояние. Человек не может развивать такую скорость в глубоких сугробах! Она скользила не оставляя вмятин на хрупком насте, пока угольная тень дома не поглотило ночное существо, став ещё гуще и чернее. Одна из фигур, та что играла на флейте, отошла в лес, скрывшись в тени деревьев. Ещё две побежали в сторону дома, в след первому существу. На поляне осталась стоять только она фигура. Она просто смотрела на меня а потом… помахала рукой. Сердце заметалось птицей в груди. Я отпрянул к кровати, успев рывком задёрнуть шторы. Меня видели! Страх окатил ледяным потоком. Стоя в тёмной комнате, я слышал, как снаружи возится и скребётся незваный гость, как он мечется по двору выискивая вход. Звук ушёл вправо, огибая дом. Сейчас гость окажется на пороге. Я кинулся в постель и укрылся с головой, словно одеяло могло меня защитить. Страх сковал мышцы. Я вдруг вспомнил о похоронах: как бабушка лежала, скрестив руки, с заострившимися чертами лица, похожая на восковую куклу. А по ножкам стульев, куда водрузили гроб, ползли муравьи. Я представлял тогда, что они взберутся на голову бабушке и лапками поднимут ей веки. Тогда бы сморщенные глазные яблоки повернулись в гнёздах, и бабуля вновь бы увидела своих внуков. Там, на похоронах я повторял слова которому она меня научила. И, лёжа под одеялом, прислушиваясь к скрипу и вою, я шептал эти слова: «На острове Буяне, в синем океане, стоит домовина в ней сало и глина, волосы седые – чертям еда, а раба Божьего Антона не тронут никогда! Бесы забудут дорогу к дому! Мёртвое к мёртвому – живое к живому!» Под окном послышался хруст снега. Заскрипел под напором веса водосток. Кто-то пытался забраться по нему к моему окну. Непонятные шумы утихли. Я осторожно высунулся из-под одеяла, чтобы увидеть, как под потолком словно висельник, колышется штора. И тут ночь вновь ошпарила меня порцией кипящего ужаса. Звук резанул по ушам. Что-то пыталось процарапать дверь. Быстро-быстро скоблило когтями полотно, требуя впустить его. Дверь заперта. Папа стал осторожным и вкрутил новый замок. Помню, как он долго и напряжённо всматривался в лес, словно выискивая в нём кого-то. Неужели папа тоже видел эти тёмные страшные тени?! «Мёртвое к мёртвому!» Снизу послышался звук разбитого стекла. Я поджал колени и уставился взглядом на межкомнатную дверь, такую хлипкую и слабую перед мощью темноты. И вдруг… Дверная ручка робко повернулась. Затем дёрнулась раз, другой. Будто у того кто пытался открыть дверь не было рук. Ручка вновь кивнула и неожиданно… защёлкала бешено. От страха у меня свело челюсть. Мокрые пальцы комкали одеяло. Дверь заскрипела и отварилась. Дом издевательски стонал ветром в жестяных водостоках. Сейчас… Сейчас ты увидишь… Дверь распахнулась. Тьма кишела в прожорливой части проёма. - То-ооо-ша-ааа — слабый голос доносился из коридора. Словно сама ночь обращались ко мне, то хлопая огромными крыльями за окном, то скрипя несмазанными петлями калитки. Мрак был паутиной, облепившей углы комнаты, я дрожал в его коконе и ждал, когда из чёрного провала выступит тот кто соткал паутину. -То-о-о-ша-а — вновь донеслось из коридора. Мышцы живота заныли, грудная клетка расправилась, готовая выпустить отчаянный вопль. Но прежде чем я закричал, темнота спросила: -Тоша, ты спишь? — бледное лицо сестры выплыло из густой тени. Я готов был вскрикнуть от облегчения. -Оля? Я… Я не сплю. Что случилось? — после моего вопроса носик Оли сморщился, а нижняя губа оттопырилась – верный признак, что с секунды на секунду сестра расплачется. -Она опять прилетела и пялится на меня…Прогони её, Тоша! Прогони пожалуйста! Я так боюсь! — страх, только что терзавший меня, уполз и притаился где-то в животе . Я обязан был успокоить Олю. -Это был сон, глупая! Не пугайся, сны не кусаются. Никто тебя не обидит. — Оля всхлипнула. Она из-за всех сил пыталась мне верить. Но верил ли я сам? То, что я только что видел, не могло приснится. Если только… я сейчас не сплю. После этой мысли, я поднялся с кровати. Одеяло было скомкано, скорее всего я его скомкал, пока ворочался в кошмаре. Но главное, что это был сон. Я посмотрел на окно. Страх пробежался по позвоночнику, оставляя ряд из мурашек. Штора, была задёрнута дальше окна. Именно так я задёрнул её в своём сне… Сне ли? И если бы на этом всё закончилось. Этот лес вызывает невероятное чувство тревоги. Кажется, будто кто-то или что-то наблюдает за мной оттуда. Хотя возможно это лишь моё воображение, мне ведь уже шестнадцать. Как бы я не старался, но сон никак не хотел забываться. Но его запоминанию, наверное, поспособствовало сегодняшнее происшествие. Этот дом старый, радиаторов здесь нет, поэтому приходится пользоваться печью. От этого появляются массы неудобств. Когда она полностью растопится, становится жарко и мне, и Оле. Но Мама не разрешает нам открывать окна. Она говорит, что мы выпустим слишком много тепла, и придётся всё натапливать заново. А сам поход за дровами в этот тёмный лес… С последнего раза, туда уже не особо хочется идти. Меня как обычно, послали за дровами. Занятие само по себе не трудное, на окраинах леса куча поломанных деревьев. Делов то, порубить несколько таких брёвен на части с помощью топора и всё. Готово. Но тогда, всё было немного иначе. Я как всегда отошёл за первые деревья и пройдя всего пару метров, наткнулся на бревно. Прицелившись, я размахнулся топором и воткнул его в ствол. Металл вошёл на треть в глубину и крепко застрял. Я дёрнул за рукоятку, но ничего не вышло. Уперевшись одной ногой в бревно, я по лучше ухватился за деревянную ручку и чуть пригнувшись к земле, потянул на себя. Раздался противный скрип, и топор вышел. Я усмехнулся. Рубанув ещё пару раз по тому же месту, я получил небольшое брёвнышко. Отлично, одно есть. Ещё как минимум девять. Работать топором довольно тяжёлое занятие, но за то, я не замерзал. Спустя пару минут, рядом со мной лежали четыре брёвнышка. Я же продолжал работать. Дорубив ещё один кусок, я понял, что за ближайшими деревьями, кто-то ходит. И возможно уже давно, ведь в процессе рубки, я не прислушивался к окружающей среде. Посмотрев в сторону шагов, я никого не увидел. Это немного напрягало, но я решил не зацикливать внимание. Мало-ли, кто может ходить в лесу? Я продолжил рубку. Скоро, от дерева ничего не осталось. Отлично, теперь можно наколоть дрова, и идти домой. Взяв в охапку брёвнышки, я пошёл искать какой-нибудь пенёк. Пенёк обнаружился неподалёку. Поставив на него брёвнышко, я с размахом ударил. Брёвнышко расщепилось на двое. Вот и славно! Пока я колол дрова, приметил что сзади снова слышны шаги. Однако развернувшись, никого не увидел. Очень странно. И страшно. Закончив с колкой дров, я уже подхватил их и собрался домой, как заметил промелькнувший за деревом силуэт. -И-извините? — прохрипел я, сдавленным голосом. Было что-то странное в той фигуре. В её неподвижности, в том, как она неестественно клонилась к земле. В её черноте. От дерева отделилась тень и скрылась из виду. На секунду, я заметил что-то рыжее. Долго, очень долго стояла тишина. Мускулы мои были напружинены, сердце грохотало в горле. Любой шум, малейший намёк на движение, шепоток из чащобы – и я брошусь бежать. Но ничего не происходило. Сглотнув ком в горле, я осторожно развернулся и направился в сторону оставленного у пенька топора. В этот момент , я увидел краем глаза ещё одну тень. И ещё одну. Внезапно, меж деревьев забегали силуэты. Их было как минимум четыре! В память ударили воспоминания о ночных танцорах. Превозмогая желание бежать без оглядки, я схватил топор в правую руку и прижал дрова к телу левой. Треск веток вторгся в наступившую тишину. Не задумываясь, я бросился прочь. Кто-то мчался из темноты, ломая осинник, стремительно сокращая расстояние. Ноги взяли в снегу. В голове метались безумные мысли: «Сейчас схватят. Сцапают. Утащат в чащобу. Навсегда. » Но был другой голос, наверное, голос разума. Он придавал сил, ускорял бег. «Ты сможешь! Не останавливайся!» Позади раздался звериный рык. Такой громкий, что уши заложило. Казалось, рычит не одна голодная тварь, а целая стая. Тянет ноздрями холодный воздух и чует мой страх. Сверху захлопали два гигантских крыла. Ещё чуть-чуть. Уже рычали со всех сторон. Словно в дурном сновидении, снежная поляна стала вязкой, как зыбучие пески. Я топтался на одном месте. Вырывал ногу из одной снежной ловушки, чтобы попасть в новую, ещё более глубокую. Я продолжал тонуть, погружался глубоко с каждым отчаянным рывком. Разве снег может так держать? Я завопил от ужаса, осознав что это не снег. Что кто-то в сугробе схватил меня за штанину. Я со всей дури ударил второй ногой в место захвата. Давление исчезло, и ботинок выскользнул из ямы, подошва оттолкнулась от твёрдой поверхности. Одним прыжком я достиг расчищенной тропинки и уже по ней помчался к дому. Его угрюмый фасад уже не казался враждебным. Дом был моей зашитой от хлопающих крыльев за спиной, от теней, от ползущих под снегом существ. Я споткнулся о порог и врезался в дверь. Впопыхах различил на ней царапины. Тут же вспомнился сон, где в дверь карабкался один из силуэтов. Уходя на прогулку я и не заметил этих глубоких рытвин. Стук сердца в ушах заглушал все прочие звуки – я не слышал, идёт ли кто-то за мной. Что если они уже во дворе, а мама заперла дверь? Захлёбываясь страхом и слюной, я дёрнул за ручку – та покорно поддалась. Я тут же ввалился в дом и захлопнул дверь. Из груди вырвался надрывистый стон. Лёгкие были вымотаны и казалось, пробеги я ещё несколько минут, выплюнул бы их. Доски крыльца тихонько запищали – то преследователи поднялись по ступенькам. У меня соскальзывали пальцы, никак не получалось защёлкнуть замок. Стиснув зубы, я дёрнул железный набалдашник, загоняя запор в проёмы планки. Вот почему утром мне совсем не хотелось смеяться над Олей и этой её совой. Сон невероятно сильно походил на реальность, а ситуация с утра в лесу не давала покоя. Но, когда через пару минут я заметил через окно своей комнаты собак гуляющих неподалёку, всё стало вроде понятней. За мной гнались не монстры из чащобы леса, а обычные дворняги. Но всё равно в этой ситуации оставалась какая-то напряжённость. Решив, что нужно хоть как-то отвлечься, я наконец-то взял в руку карандаш и принялся рисовать. Оля ещё до приезда нас в этот дом, просила нарисовать ей динозавра. Что ж, не буду её разочаровывать. Закончил рисунок я только ближе к вечеру. Всему виной неспокойность разума. Нарисовал динозавра я только третьим, до этого на двух рисунках были лес и силуэты. Бр-р-р, жуть какая. Я взял страшные рисунки и засунул их в ящик стола. Не хватало ещё чтобы их Оля увидела. А вот динозавр получился отличный. Трицератопс в мультяшном стиле, которого я покрасил в розовый цвет. Так он смотрелся более мило. Взяв рисунок, я прошёл в комнату Оли. Она сидела на кровати и смотрела «Русалочку». Это была старая, до дыр затёртая кассета которую папа уже склеивал однажды. Но других здесь нет. Здесь антенна не ловит ничего интересного. Так, только новостные каналы. Когда я зашёл в комнату Оля повернула голову в мою сторону. -Тоша! Давай вместе смотреть Русалочку! — тут же предложила она. -Да-да, я тебе, вот, трицератопса нарисовал. -О! — воскликнула Оля и подскочив с кровати бросилась ко мне. Я передал ей листок. Она секунду удивлённо рассматривала его, а после улыбнулась и радостно воскликнула: -Ура-а! Три-цира-путо-пупс! Я улыбнулся и не стал её поправлять. Пусть говорит как хочет. В конце концов, зачем ей это сложное название? Можно и просто назвать динозавром. И правильно и меньше вопросов, по типу «а почему именно так?» будет. Я и сам мало знал. В городе у меня была большая энциклопедия, в которой было описано всё и вся. Но она осталась там. -Тоша, а принеси скотч! Я хочу повесить рисунок на стену, как у тебя! — прервала мои размышления Оля. -Да, да. Сейчас принесу. — скотч вместе со всем прилегающим лежал в кладовке под лестницей. Мама не любит когда Оля заходит туда. Боится, что она порежется об острое лезвие топора, которым я рублю дрова. А сама Оля туда и не хочет заходить. Она верит, что там живёт Бабай. А я люблю прятаться там, и слушать, как она считает, а потом идёт искать, надеясь что я не в кладовке. Помнится, однажды я пытался побороть её страхи, включил свет и открыл дверь, чтобы показать что там никого нет. Не помогло. Сейчас же я открыл там маленький чёрный ящик с инструментами, и копался в нём. Наконец, скотч был найден и я отправился прочь из кладовки. Проходя мимо кухни, я заметил как мама сидит и слушает радио. «МЧС России предупреждает, о на движении циклонов, в связи с чем, ожидаются сильные морозы и снегопады…» Ужас. У меня ведь завтра первый день в школе. Не хватало ещё прийти облепленным снегом, чтобы прозвали снеговиком. А может, дорогу в школу заметёт, и я никуда не пойду? Вряд ли. Заставят ещё через лес обходить. С этими мыслями я поднялся на второй этаж и собрался идти в комнату Оли, как услышал удар по стеклу в своей. Зайдя в неё, я заметил что на стекле висит небольшой ком снега. Кто-то кинул в окно снежок. Подойдя к стеклу, я не заметил ничего странного. Только следы от ботинок на снегу, ведущие к моему окну. Наверное, кто-то из местных хулиганов так шутит. Вернувшись в комнату Оли, я приклеил рисунок над кроватью, как она и просила. После этого, я сел вместе с ней смотреть мультфильмы. Так мы и просидели до вечера. Оля заснула во время просмотра «Питера Пэнна». Потому я уложил её в постель и накрыв одеялом, закрыл шторы в комнате. Кассету я ещё давно вынул и отложил сверху на телевизор. Пора и самому ложится спать. Всё равно завтра тяжёлый день. С этими мыслями, я лёг в кровать и закрыл глаза. Тяжёлый день… завтра….