Надежда на исцеление

       Тишина. Темнота. На самом деле они не абсолютны: в тишину вплетается тихий шелест листьев, нежный перезвон колокольчиков у входной двери, далёкие голоса ночных птиц, а темноту разбавляет льющийся в окно холодный лунный свет. Но сидящему посреди комнаты в позе для медитации Лань Ванцзи кажется, будто вокруг него — непроницаемый кокон полной тьмы и безмолвия. В этой пустоте существует только боль — в исполосованной ударами кнута спине и гораздо более сильная — в сердце. Медитация призвана унять её, но Ванцзи подсознательно цепляется за эту боль, не отпускает от себя, потому что в одиночестве только она позволяет ему чувствовать себя живым.        Осознавать, что твои чувства безответны, что твоя забота тяготит любимого человека, а поведение раздражает — нелегко. Но во много раз хуже, когда тебя полностью отрывают от него, не оставляя даже возможности защитить, шанса хоть что-то исправить. Ты сидишь в четырёх стенах, понимая, что тем временем он в одиночку борется против всего мира и теряет рассудок. Ты мечешься в заточении, сгорая от желания быть с ним рядом, тебя уже не волнуют ни правила, ни чужое мнение. Пока однажды тебе не приносят весть, что мерзкого отступника, кошмара всего мира заклинателей, твоего возлюбленного больше нет. Следующие недели проходят как в тумане, разум не справляется с эмоциями и просто блокирует их, погружаясь в подобие транса. Они прорываются только одни раз — в день, когда ты впервые в жизни напиваешься терпкого, сладкого вина. После этого чувства будто умирают, и о срыве напоминает только клеймо на груди. Прямо у сердца, словно поставленная на него печать.        С тех пор проходит довольно много времени. Успевают совершить свой круговорот сезоны. А боль превращается в постоянную спутницу — тихую, почти незаметную, но неотвязную. Порой она всё же грозит перехлестнуть через край, однако Ванцзи в какой-то момент понимает, что не одинок. Он сам себя загнал в царство холода и тоски, но целительное солнце всегда находилось совсем рядом.        Это происходит неожиданно, словно само собой. Когда Ванцзи закрывается от всего мира, к нему вскоре является Сичэнь. В его глазах, словах, осторожных прикосновениях пальцев к ладони столько тепла, сочувствия и любви, что Второй Нефрит не гонит его от себя, позволяет приходить снова и снова, находя в обществе брата краткое успокоение. Лань Сичэнь подобен ласковой воде, обволакивающей, очищающей, дарящей умиротворение. Он не осуждает, не пытается ни в чём убедить, он понимает. Всеми силами старается лечить душу, как до этого лечил израненное тело, подолгу сидя у постели младшего и обрабатывая снадобьями его спину. Чаще всего братьям даже не нужны слова, хватает простого присутствия, лёгких касаний, в очень редкие, самые трудные минуты — объятий. Лань Чжань любит его. Совершенно иначе, но любит, и сердце начинает оттаивать, хотя боль укоренилась в нём слишком глубоко.        В один из неотличимых друг от друга серых дней эмоции опять грозят выйти из-под контроля, сердце сжимают тиски, в глазах стоят обжигающие слёзы — и Лань Хуань чуть ли не в ту же минуту оказывается в его покоях, словно почувствовав что-то на расстоянии. Ванцзи крепко зажмуривается, уткнувшись лбом в плечо брата, и его сотрясает дрожь, а руки бессознательно сжимаются в кулаки так сильно, что на ладонях вот-вот выступит кровь, но даже это не отрезвляет. И тогда Сичэнь приподнимает ему подбородок и приникает губами к губам. Первый Нефрит сам не знает, почему делает это, просто ощущает, что так нужно. Это даже вряд ли можно назвать поцелуем, но эффект не заставляет себя ждать: младший коротко удивлённо вздыхает и как-то сразу обмякает, руки разжимаются и повисают вдоль тела. Старший не позволяет ему отстраниться, удерживает его лицо нежно, но настойчиво, однако в этом нет нужды. Зачарованный лаской, Ванцзи сам подаётся навстречу, льнёт к желанному теплу, целует — отчаянно, давясь горьким, пропитанным тоской воздухом, который они делят на двоих, и это приносит такое облегчение, что остановиться просто невозможно.        Пальцы младшего вцепляются в полы чужих верхних одежд и требовательно тянут на себя. Старший улыбается — не широко и светло, как обычно, а едва заметно и грустно. Он позволяет брату сбросить с него мантию Главы Ордена и на миг задерживает дыхание, когда его обхватывают за пояс сильные руки. Они такие горячие, словно Второй Нефрит нагрел их у огня, и Сичэнь думает, что напрасно его брата все считают подобным льду. Ванцзи пылок и порывист, под его идеальной маской таится бушующий океан, а возмужавшее тело исступлённо жаждет ласки. И пусть эти чувства и желания всегда были направлены на единственного недосягаемого человека, пусть Ванцзи как мог пытался унять их, но без выхода они уже успели измучить его и довести до потери контроля.        Тяжело дыша, Лань Чжань отрывается от губ брата и смотрит на него полубезумным взглядом. В его глазах — кипящая смесь стыда, страха и неудовлетворённой страсти. В тёмных глазах напротив — только бесконечная нежность. Их обладатель крепко берёт младшего брата за плечи и прижимается лбом к его лбу, без слов успокаивая, давая понять, что ничего ужасного не происходит, всё абсолютно нормально и добровольно. Для обоих это не первый поцелуй, и обоим это известно. Но вот о том, что может случиться дальше, они только читали в книгах, и поэтому теряются, неловко сталкиваясь руками в попытках распахнуть одеяния друг друга. Ванцзи то и дело вздрагивает, будто боится обжечься, хотя он сам сейчас как огонь, и это Сичэнь в глубине души опасается сгореть в чужой вспышке. Но ради брата, которого он всегда любил чуть больше, чем подобает, Глава Ордена готов на всё — в том числе броситься прямиком в пламя.        И он бросается. Сам, первым распускает завязки чужих белых штанов и касается полувставшего члена. Привычно принимает на себя ответственность.        Ванцзи глубоко втягивает воздух и тут же еле слышно стонет, когда пальцы сжимаются сильнее. Непроизвольно закрывает глаза, чувствуя, как стремительно краснеют уши и поджимаются пальцы на ногах. Никто и никогда не дотрагивался до него вот так, только он сам, под покровом ночи, в самые невыносимые минуты, когда перед взором стоял образ в чёрно-красных одеждах, юное насмешливое лицо, тонкие улыбчивые губы… Сердце прошивает новой волной боли, и Лань Чжань, рванувшись вперёд, словно пытаясь убежать от неё, прячет лицо в изгибе шеи брата, вдыхая его знакомый аромат, будто лекарство. Ему нужна любовь, нужно забвение, нужен выплеск пожирающих заживо эмоций, и всё это сейчас смешивается в единый безрассудный порыв.        Сичэнь, продолжая поглаживать уже полностью окрепший орган, другой рукой зарывается в густые волосы на затылке Второго Нефрита и слегка тянет, заставляя поднять голову. Веки Ванцзи крепко сомкнуты, а губы напряжённо сжаты, но старший снова и снова целует его, пока тот не расслабляется и не впускает в рот чужой язык, а через пару мгновений начинает с жаром отвечать. Они оба теряются в незнакомых ощущениях, уже не в силах думать о каких-то рамках, правилах и запретах. Белые одеяния сброшены на пол, идеальные простыни на кровати сминаются под тяжестью двух сплетённых тел. Ванцзи наконец-то тоже касается самого сокровенного места на теле брата, и Сичэнь неожиданно для себя громко стонет от удовольствия. Янтарные глаза распахиваются шире, рука сжимается плотнее, двигаясь в интуитивном ритме. Сичэнь кусает губы, но всё равно не может сдержать сладостных звуков, и это подстёгивает младшего ещё больше, заставляя льнуть всё ближе, пока он не оказывается сверху, жадно вжимая в постель выгибающееся от наслаждения тело.        Они ласкают друг друга почти яростно, уже без всякого стыда, но этого недостаточно. Хочется раствориться, забыть обо всём на свете, слиться в одно целое, полностью поделив и тепло, и горечь, и любовь. Прервавшись, Лань Хуань обеими руками обнимает брата и мягко перекатывается вместе с ним, подминая под себя и вновь целуя в губы, после чего спускается ниже, на бледную шею, отчего Ванцзи запрокидывает голову и тяжело дышит. Затем переходит на ключицы — острые, притягательные, будто вылепленные гениальным мастером. На миг замирает, наткнувшись на яркий след от тавра. Ещё свежий, ожог лишь недавно зажил и перестал беспокоить брата. Он осторожно касается его губами и вскидывается, следя за реакцией Ванцзи. Тот хмурится, но Сичэнь ощущает, что физически ему не больно, причина совсем в ином. Он понимает, и сердце щемит от сочувствия. Кончик языка скользит по выжженному узору в виде солнца. Второй Нефрит напрягается, словно желая оттолкнуть, но Лань Хуань продолжает с безумной нежностью вылизывать и зацеловывать багровеющую на гладкой коже отметину, и Ванцзи сдаётся, вплетает пальцы в его волосы и гладит, чувствуя, как резко в глазах начинает щипать, а потом к вискам скатываются горячие капли.        Он жмурится, но слёзы текут и текут, а на языке, в горле, в самой груди бьётся имя, готовое вырваться, стоит лишь на миг забыться. Но он не даёт, глушит в себе заветные слова, оставляя их гореть внутри, метаться в голове острыми осколками, подхваченными ураганом. Будто почувствовав это, Сичэнь снова поднимается выше, аккуратно сцеловывает влажные дорожки с лица и завладевает его ртом — так глубоко и ласково, с такой мягкой властностью, что все мысли смывает тёплой волной, и Ванцзи тает от облегчения и благодарности.        Они по-прежнему ничего не говорят, но без труда читают друг друга, душой уже слившись воедино и ощущая непреодолимую потребность довершить единение с физической стороны. Сичэнь садится на бёдра брата, тихо стонет, почувствовав под собой твёрдую плоть, и трётся, до мурашек по всему телу, до слабости в коленях, до вспыхивающих перед глазами искр. Ванцзи под ним рвано дышит, инстинктивно подаваясь навстречу движениям, беспорядочно оглаживая бёдра старшего, и горит от желания войти в него, пусть даже сам пока не знает, каково это будет. Никто из них не знает, и на лицах одновременно мелькает тень страха, когда Сичэнь ловит руку Ванцзи, заводит под себя и опускается прямо на длинный тонкий палец. Тот входит с трудом, и Глава Ордена жестом останавливает младшего, а сам в спешке оглядывает комнату. На столе обнаруживается ароматное масло, но до него ещё нужно добраться, а разомкнуть объятия хоть на миг сейчас кажется подобным смерти. Лань Хуань склоняется к брату и покрывает быстрыми поцелуями его лицо, прежде чем всё-таки подняться с постели и через мгновение вернуться с маленьким флаконом.        Ванцзи пребывает как в тумане, из которого его выдёргивает прохлада льющегося на ладонь масла. Когда старший брат откидывается на спину и тянет его на себя, он вновь ощущает лёгкое смятение, но почти сразу его заглушает неистовое вожделение, стоит почувствовать под собой стройное, горячее, покорное тело. Второй Нефрит вводит в него палец, перед глазами всё плывёт от жажды, вмиг усилившейся от ощущения влажной тесноты. Он нерешительно ласкает брата внутри, вспоминая запрещённые книги, которые изучал с подачи самого Сичэня, в ту пору, когда окончательно принял свои чувства… В голову снова лезут болезненные воспоминания, и он наклоняется к Лань Хуаню, позволяя его мягким губам втянуть себя в блаженное забытьё поцелуя. Одновременно добавляет второй палец, вырывая у брата довольный стон. Сичэнь в его руках такой послушный, готовый на всё, раскрывающийся навстречу любому движению, что от этого мутится рассудок.        Поощряемый чужой реакцией, Ванцзи не замечает, как присоединяет третий палец. Сичэня чуть ли не подбрасывает, когда брат задевает нужную точку, спина выгибается, а руки стискивают безнадёжно сбившиеся простыни. Хочется ещё, это так хорошо, как не напишут ни в одной книге, и он до безумия счастлив делать это с Лань Чжанем, пусть и толкнула их друг к другу нужда в утешении и выходе эмоций. Он смотрит на брата из-под полуприкрытых ресниц и невольно улыбается, видя его серьёзное, сосредоточенное лицо. Ванцзи кажется полностью сконцентрированным, хотя Сичэнь прекрасно чувствует, как сильно тот хочет отпустить себя и утонуть в запретном удовольствии. Он и сам не может больше терпеть. Он тянется к руке брата, останавливая, и когда Ванцзи поднимает на него взгляд — кивает, не желая сейчас ничего говорить, зная, что его и так поймут. В ответ глаза напротив вспыхивают ярче, пальцы покидают тело, оставляя после себя тянущую пустоту, и Первый Нефрит едва ли не скулит от желания принять в себя большой, налившийся, сочащийся смазкой ствол. Кусая губы, он наблюдает, как брат растирает по нему масло, обстоятельно, до самого основания, и от этого зрелища совсем теряет голову.        Ванцзи бросает на него горящий взгляд — и в ту же секунду подаётся вперёд, наваливается сверху, с глухим стоном входя сразу едва ли не наполовину. Замирает, напуганный тем, как судорожно сжимается чужое тело, но не может толком контролировать себя и через миг движется дальше — плавно, медленно. Глава Ордена хватает ртом воздух и вцепляется в его плечи, но не останавливает, а тянет к себе, пока член не входит полностью. Второй Нефрит задыхается, почти ничего не видя перед собой, а его тело действует словно само по себе. Но брату нравится, он чувствует, и сам дрожит от незнакомого прежде наслаждения. Осторожные движения сводят с ума, хочется быстрее, сильнее, но Ванцзи сдерживается, не желая причинить боль.        И тогда впервые за этот вечер Сичэнь заговаривает, и голос его звучит так хрипло и нетерпеливо, как никогда в жизни:        — Не бойся. Мне хорошо. Делай всё, что хочешь.        Ванцзи смотрит затуманенными глазами, как будто с трудом понимает слова, но его резко тянут на себя и целуют, и это ломает последнюю стену сдержанности. Переплетённые тела рвутся навстречу друг другу, толчки ускоряются, комнату наполняют льющиеся потоком стоны. Сичэня трясёт от сумасшедшей смеси боли и удовольствия, пока постепенно боль не сходит на нет, оставляя только чистое, острое блаженство. Он обвивает брата руками и ногами, чувствуя сейчас такую всепоглощающую любовь, что глаза застилают светлые, сладостные слёзы. Ванцзи берёт его всё сильнее, глубже, сомкнутые длинные ресницы дрожат, и сквозь его тяжёлое дыхание прорывается шёпот:        — Вэй Ин…        Лань Хуань вздрагивает и неосознанно впивается пальцами в спину младшего брата, напрочь забыв о шрамах. Тот распахивает глаза, отрезвлённый болью, и в этих глазах столько вины, отчаяния и нежности, что Глава Ордена только ласково гладит его по лицу и улыбается, успокаивая. Лань Чжань целует его ладонь, чувствуя, как его настигает огромная, сметающая всё на своём пути волна. Он вновь закрывает глаза и позволяет ей унести себя, краем сознания ощущая на губах вкус имени, но так и не понимая, сорвалось оно с них снова или нет. Разум окончательно погружается в темноту, из которой его выдёргивает чужой вскрик. Сичэнь очень быстро следует за братом, растворяясь в непривычном удовольствии. Восхитительно горячий и твёрдый член внутри доводит до грани, а преодолеть её помогает всего пара движений рукой по собственной, до предела напряжённой плоти. На какое-то время он тоже выпадает из реальности, пока его не приводят в чувство нежные прикосновения губ к плечу, в которое Ванцзи уткнулся, покинув тело брата и рухнув на постель рядом с ним. Первый Нефрит поворачивается и увлекает младшего в поцелуй. Когда они отрываются друг от друга, Ванцзи заставляет себя посмотреть в глаза напротив и тихо проговорить:        — Брат, прости меня, я… — слова норовят застрять в горле, но он пытается донести свои сумбурные мысли, раздирающие очнувшийся разум на части. — Я не должен был…        — Не надо, А-Чжань, — Сичэнь крайне редко называет брата так, но сейчас иначе и представить нельзя. — Не жалей и не вини себя. Это было необходимо. Наверное, нам обоим… Всё в порядке, я с тобой.        Лань Хуань прижимает к себе Ванцзи, поглаживает по волосам, ловит его дыхание, постепенно становящееся размеренным. Ему горько и хорошо одновременно, однако брату лучше не знать, насколько. По крайней мере, не сейчас. Главный лекарь — время. Пусть младший всё ещё любит Старейшину Илин, но старшего брата он тоже любит, а Сичэнь всегда будет любить его. И останется рядом — душой и телом, пока он нужен, пока способен хотя бы ненадолго избавить своего А-Чжаня от боли. В идеале — навсегда.        Лань Чжань затихает в родных объятиях, ощущая под ладонями обнажённую кожу Первого Нефрита. Он чувствует себя предателем, но осознаёт, что возжелал именно его, не только физически, а всем своим существом потянулся к его свету. И тьма на какое-то время отступила. Он не забыл и, возможно, не забудет никогда, но пока есть этот свет — жизнь продолжается, и быть может, однажды боль уйдёт насовсем.