До смерти страшно

Место действия: штат Аризона, США. 20хх год.

Древняя библейская мудрость гласит: да не наеби же ближнего своего. Особенно если ближний сильнее.

***

Тоджи Зенин и Годжо Сатору были знакомы около года. В той жизни, которую они оба вели, люди редко пересекаются на более долгий срок – как минимум из соображений безопасности. Да и живи они обычную, плебейскую, скучную, как дешевый артхаусный фильмец, жизнь, их пути, скорее всего, шли бы абсолютно параллельно от самого начала и до конца. В их же случае всё было быстрее, опаснее, стремительнее, потому что большие деньги всегда требуют максимальной скорости мысли и действия. Тут как с закручивающимся торнадо: нужно иметь мощные, здоровенные яйца, чтобы находиться рядом с ним, и отличную, почти пехотинскую сноровку, чтобы вовремя соскочить. Поэтому в делах таких не бывает долгой дружбы, совместных поездок в отпуск и занудных посиделок в пивнухе после работы по пятницам. Штат Аризона, где промышляли эти двое, располагался в настолько прекрасном и удобном месте, будто сам бог велел им отказаться от прелестей пятидневной работы и заняться чем-то более интересным. Тоджи Зенин держал небольшую автомобильную мастерскую на далекой окраине Финикса, что точно посередине между границ штата с Калифорнией и с Мексикой. Посетителей было немного. В основном, к нему заезжали, чтобы подкачать шины или поменять масло. Становиться известным в авторемонтном деле мастером ему было незачем, так что работу можно было выполнять максимум на троечку и не привлекать к себе особого внимания. С 9 утра до 10 вечера на него трудились двое криворуких арабских эмигрантов, практически не знающих английского и готовых половину суток тусоваться под жаром пустынного солнца (наверное, им это было в привычку). С полуночи и до раннего утра Тоджи Зенин иногда оставался работать сам – по договоренности с упомянутым выше Годжо Сатору. Тот вел куда более богемный образ жизни, но это всё ради их общего материального блага. До встречи с Тоджи он промышлял мелкими кражами, разводил и шантажировал богатеньких пузатых бизнесменов на закрытых вечеринках в гей-клубах Лос-Анджелеса и Сан-Диего. Тоджи же помог ему перейти на совершенно иной уровень, так сказать, раскрыл его удивительный талант – оперативно, ловко и незаметно, как дуновение ветерка над спокойным морем, угонять дорогие тачки. А в LA и в целом на побережье их пруд-пруди. Никто даже и не заметит. Схема была простой – проще только отъебать перебравшую на выпускном балу школьницу. Годжо вскрывал очередной Астон Мартин, Ламбу или еще какую-нибудь омерзительно дорогую машину, пересекал на ней границу Калифорнии и Аризоны и отправлялся к далекой окраине города Финикс, где его ждал Тоджи Зенин. Вторая, наиболее технически сложная часть работы была на его плечах: за закрытыми дверями автомастерской перебить заводские номера, переставить сигнализацию, убрать все локаторы и жучки, которые могли бы кого бы то ни было навести на его след, частично подкрасить, подлатать или наоборот, как бы абсурдно это ни звучало, оставить пару вмятин. Чтобы не узнали. Дальше за работу снова брался Годжо Сатору: помятый, уставший и грязный после бессонной ночи в служебной каморке автосервиса он садился за руль и гнал до границы с Мексикой, чтобы уже там продать машину какому-нибудь владельцу наркокартеля. Тачка обычно шла в качестве подарка подрастающему сыну-наследнику, любовнице, доброму другу или партнеру по бизнесу. Мексы любили дорогие автомобили и коллекционировали их десятками, поэтому и спрос, и помощь в прохождении границы были Сатору обеспечены. Сатору никогда не пересчитывал деньги сам – таково было единственное условие Тоджи. Делили куш они на месте, в том же самом автосервисе: Сатору получал достойное вознаграждение, но озвучивал его номинал всегда сам Тоджи, и процент от итоговой суммы угадать было почти невозможно. Правильнее всего было бы оставить все как есть. Раз в месяц кататься до роскошной виллы в мексиканской пустыне, сношать отборных латиноамериканских проституток, пускать по ноздре чистейший кокаин с их смуглых плоских животов и пить коллекционную текилу с ними на брудершафт. Но азарт, любопытство и алчность оказались сильнее. Завершив очередную сделку, Годжо Сатору забрал очередной неброский рюкзак с плотно скрученными стодолларовыми купюрами – и след его простыл. Тоджи понял, что дело пахнет дерьмом, когда Сатору не отписал ему короткое сообщение после прохождения границы. Было даже как-то обидно – не столько из-за денег, сколько из-за попусту потраченной бессонной ночи. Оранжевое рассветное солнце гладило вершины холмов Кофа, возвышающихся стеной в конце бескрайней, равнодушной пустыни. Тоджи зажег сигарету и прищурился от попавшего в глаз дыма. – Вот же ебанная мразь. Всё было предельно понятно. Ему не хотелось этого делать, но он должен был.

***

От ощущения невероятного успеха, которое наложилось на эйфорию от недавно снюханной дорожки, у Годжо Сатору тряслись коленки и подрагивали зрачки. Сука, как же охуенно, как же ОХУИТЕЛЬНО, думал он, погружая длинные пальцы в упругие мотки свернутых зеленых купюр. Тоджи был пусть и относительно щедр на оплату услуг по “транспортировке”, но львиную долю заработка все равно оставлял себе, вот же ссученная гнида. Деньги пахли грязью, шмалью, пылью и блестящим, беззаботным будущим на следующий год, а то и больше. Имея столько на руках, можно было вообще нихуя не делать, лишь колесить по стране, ночуя в дорогих отелях, делая ставки в казино, проверяя себя на смелость и сумасбродство, и ни о чем, кроме собственного удовольствия, не думать. Годжо не был моралистом (особенно если учесть образ его жизни и склонность получать доход определенными способами), поэтому ценности его располагались примерно в зелено-золотых координатах – больше ему ничего и не было нужно. У него был куплен билет до Майами на завтрашний полдень, чтобы с утра успеть раскидать бабки на несколько банковских счетов, вывести в электронные кошельки и взять с собой допустимое количество наличных. На западном побережье пока что лучше не появляться, а вот на восточном ему все двери были открыты нараспашку. Жизнь только начиналась, и начало это было поистине триумфальным. Сделав глубокий счастливый вздох, Годжо раскинул руки и упал спиной на застеленную потрепанным покрывалом кровать. Это последний раз, когда он ночует в дешевом пригородном мотеле, чтобы лишний раз не светиться. С завтрашнего дня не будет ни обязательств, ни ответственности – ничего, что могло бы его сдерживать. Сатору резко вскочил, отсчитал тысячу долларов наличными и быстро затолкал рюкзак цвета хаки под кровать. Переодел рубашку, зачесал влажными руками белые волосы от лба к затылку и захлопнул за собой дверь номера. Да, рискованно, но кем нужно быть, чтобы не отметить такую удивительную удачу?

***

Наибольшей проблемой ведения бизнеса с мексиканцами было то, что на их территории Годжо был обязан играть по их правилам. Попадая в круг очередного местечкового нарко-короля, Годжо Сатору буквально был вынужден разделять с ними их досуг, местами слишком своеобразный и жестокий. Будучи их “дорогим гринго”, Годжо ездил с ними на отстрел пустынных большерогов, белохвостых оленей и когуаров. Ему показывали, как на личных фабриках местных авторитетов разливают мескаль и как по грязным цехам, пропахшим потом рабочих, ползают песчаные змеи и летают огромные шершни. Нужно было улыбаться, кивать и соглашаться на вообще всё, как велел ему Тоджи. В основном, связь с этими людьми Тоджи налаживал сам, а Сатору отправлял как свое доверенное лицо. Самым сложным было переживать часы, когда им приводили шлюх. Некоторые из них были действительно очень красивы, как древние мексиканские богини с картинок; очевидно, это были эскортницы-латиноамериканки с соответствующим оттенком кожи и формами. Трахая одну из таких великолепных женщин, Годжо тайком посматривал на обворожительного мальчишку лет девятнадцати, который был здесь то ли официантом, то ли личным помощником у одного из шишек. И пока жирные, обрюзгшие бедра недоделанных Пабло Эскобаров долбились в сторону упругих девичьих ягодиц, Годжо под хрипы и стоны вокруг представлял под собой этого милого юнца с нежными, немного раскосыми глазами цвета миндаля. Это мучало его, но признаться им в своей ориентации означало сию же минуту позволить пустить себе пулю в висок. Так как Годжо дольше всех них не мог кончить, местные мужики прозвали его “торо бланко”, то есть “белый бык”.

***

Годжо Сатору вернулся в свой номер в четвертом часу утра в сопровождении юного, едва ли совершеннолетнего парня: когда они оба вступили в полосу желтоватого света, бьющего из коридора, и захлопнули за собой дверь, в тишине зазвучал хлюпающий звук мокрых, невнятных поцелуев и рваных вдохов и выдохов. – Зачем ты притащил меня в эту дыру, Годжо-сан? – мямлил мальчишка, и было слышно, как звякает пряжка то ли на его ремне, то ли на ремне Годжо. Темнота так густо разлилась в стенах крошечной комнатушки, что даже ярко-белые волосы Сатору было не различить. – А то ты не знаешь, – ответил ему Сатору заплетающимся от опьянения, жары и возбуждения языком. В углу комнаты что-то вдруг щелкнуло, и комната осветилась тусклым оранжевым свечением от старенького торшера с порванным в двух-трёх местах абажуром. Свет падал на широкие плечи Тоджи Зенина. Он сидел под торшером спокойно и неподвижно, а на коленке его лежал направленный в сторону двери пистолет с накрученным на ствол цилиндрическим глушителем. Годжо моментально отрезвел. – Знаешь, зайчонок, я тебе наберу завтра, – стараясь держать себя в руках и не обосраться от страха, пролепетал Годжо. Мальчишку он быстро вытолкал за дверь, перед этим сунув ему в задний карман обтягивающих брюк несколько смятых сотенных купюр за совместно проведенное время и за молчание. Тоджи молча направил дуло пистолета на Годжо, а потом на кровать. Смысл жеста Годжо даже будучи бухим понял моментально и однозначно: если человек с пушкой указывает тебе на то, что надо сесть на постель, это значит, надо брать и садиться на постель. – Обычно я прихожу к тебе в гости, босс, а не наоборот. Брови Тоджи немного приподнялись, а ствол пистолета опустился чуть ниже – так, чтобы выстрел пришелся Годжо прямо промеж ног. – Я одного не пойму, Сатору, – после паузы, которая длилась вечность, сказал Тоджи и немного подался вперед, – как ты своими блядскими, пропитыми мозгами решил, что тебе хватит ума и смелости меня наебать? – Один раз живем, – ответил тот. – Почему бы и не попробовать? Годжо услышал, как дыхание Тоджи прервалось, и это значило, что на него надвигается самый ужасный пиздец, который ему довелось переживать в своей жизни. Ни вид отсеченной башки пустынного зверя, ни первое прохождение таможни с кучей денег и нескольким десятком граммов на кармане не были так страшны, как это едва различимое движение воздуха в горле Тоджи. Следующей секундой уже в горле Сатору застыл крик боли – Тоджи, возвышаясь над ним скалой из мышц и ненависти, придавил тяжелой подошвой пыльного ботинка член под его тесными штанами. – Я тебя спрашиваю, кусок ебанного пидорского дерьма, – Тоджи придавил ботинок сильнее и приставил к взмокшему лбу Годжо дуло глушителя. Указательный палец его лег на курок, – ты действительно думал, что я тебя, тварь, не найду? Пистолет был снят с предохранителя. Под весом тяжелой ноги Тоджи Зенина набухшие яйца трещали по швам, как грецкие орехи в фабричной молотилке. Было жарко, больно, от опьянения не осталось ни следа. Страшно. Буквально до смерти страшно. Годжо провел языком по пересохшим губам. – И что теперь, убьешь меня? Шрам, рассекающий правый угол рта Тоджи, уродливо скривился. Бирюзовые глаза смотрели на него по обе стороны от пушки с вызывающей прямотой, как будто Сатору нечего было терять. Его член под подошвой ботинка был твердым и вспухшим, и стоило Тоджи плотнее приставить дуло пистолета ко лбу или сильнее придавить его пах, Сатору мелко вздрагивал и нервно пропускал вдох. – Ну, чего застыл? – мокрые от слюны губы Годжо изогнулись. Эта блядь улыбалась. Выступившие капли пота застревали в полупрозрачных волосках бровей, а зрачки то сужались, то расширялись, потому что его мозг был объят ужасом, бесстрашием, похотью, боязнью перед смертью и, наоборот, стремлением к смерти в одну и ту же секунду. – Может, тогда трахнешь меня напоследок? Сатору видел, как округлился пах Тоджи под плотной джинсовой тканью. В конце концов, его пах находился точно на уровне его лица. – Я не часто даю в задницу, но, – Годжо не успел продолжить, потому что диафрагму и легкие скрутило от резкой боли: Тоджи толкнул его в грудь этой же ногой и повалил под себя на кровать. У шеи Сатору лязгнула холодная стальная пряжка ремня, следом зажужжала молния на чужой ширинке, и Сатору, зная, даже предвкушая то, что произойдет секунду спустя, приоткрыл рот. Член Тоджи был еще не совсем твердым, вставшим наполовину; было приятно, конечно, что игры с огнестрельным оружием его так завели. Грудь Сатору придавило тяжестью мускулистых бедер. Обхватывая губами пульсирующую головку, Сатору отстраненно думал, а убивал ли Тоджи Зенин людей? – Убери зубы, – прорычал он сверху и грубо разжал пальцами челюсти Сатору. В его рту и глотке не было столько места, чтобы взять член целиком, но Сатору очень старался. Не столько от страха и желания быть спасенным во что бы то ни стало, сколько из-за того, что это был член Тоджи Зенина. Сатору каждый раз, когда видел его по ночам в автомастерской, каждый раз, когда спал в каморке, где были его вещи – джинсы, ремни, толстовки, ботинки – думал об одном: если и быть выебанным, то кем-то вроде Тоджи Зенина. Годжо Сатору едва мог дышать, но сосал прилежно и звучно, как будто не к его лбу минутами ранее было прижато пистолетное дуло. Глядя на него сверху, Тоджи мерно покачивал бедрами, толкаясь в горячий мокрый рот. Его перевернули со спины на живот, взяв за шкирку, как ничтожного новорожденного котенка. В носу у Сатору стоял запах чужой кожи, соленой смазки и подступающих слёз. Когда его ягодицы оголились, а ко входу приставилось сразу два пальца, Сатору понял, что будет очень больно, но это всяко лучше, чем принять Тоджи без подготовки. Растягивая Сатору на стертой с члена слюне, Тоджи Зенин упивался мыслью, что пощадил его уже дважды. Тугой, блядь. Это льстило. В одежде Сатору не выглядел таким угловатым, тонким, белокожим, почти что прозрачным. И задница – ей-богу, как у подростка. Сатору хныкал, потому что Тоджи разрывал его изнутри. На буром потертом покрывале оставались темные овальные пятна его слёз. – Терпи, – сказал Тоджи, навалившись всем телом на ставшую отчего-то очень хрупкой и чувствительной спину. Сатору вскрикивал и постанывал все громче, и его нужно было заткнуть. – Терпи и закрой свой грязный рот. Он перестал слушаться, и это раздражало. Злость, смешанная с возбуждением, стягивающим внутренности прочной паутиной, брала над Тоджи верх, и он все чаще, грубее, сильнее толкался в узкий, неподготовленный зад. Убить Сатору хотелось до безумия. Уничтожить. Растереть в кроваво-костную муку. Чтобы от его спеси, от жаркого взгляда его наглых глаз не осталось и мокрого места. Но хотелось также и оставить его в живых, потому что внутри него было до сумасшествия хорошо. Тоджи держал его за бедро одной рукой, а второй придушивал его шею над кадыком, чувствуя кожей, как из горла Сатору вырываются гулкие хрипы. Частые, идущие по нарастающей, все более тонкие, в какой-то момент даже восторженные, похожие на пение какой-то ебучей африканской птицы; хрипы все менее болезненные и все более экстатические. Первый раз Сатору кончил от ощущения удушья, даже не прикоснувшись к себе. Его член вздрогнул и испустил белесые капли спермы, упавшие на покрывало. Второй – когда Тоджи перевернул его на спину и вбивался своим большим членом в его тело, проезжаясь по скользким от собственной смазки стенкам и раз за разом задевая простату. Тоджи старался, как мог, гнать от себя назойливую мысль, что изгибающееся от удовольствия тело Сатору, перламутрово-белые пятна на его животе и лежащий рядом с его лицом пистолет заводят его сильнее всех женских задниц и грудей, которые он видел в своей жизни; в конце концов, он же и правда собирался его прикончить, размозжить мозги этой суке, которая решила так подло с ним обойтись. Когда Тоджи спускал на чужое раскрасневшееся лицо, Сатору, приоткрыв рот, водил ладонями по исполосанному шрамами животу и груди. “Не нежничай со мной”, – мысленно выругался он и заломал руки Сатору над его головой. – Передумал меня мочить? – сказал Годжо, напустив в голос столько издевки, сколько в нем после всего этого осталось. Он наклонился и вытащил из-под кровати рюкзак с деньгами. – Забирай. Не нужны мне твои деньги. Тоджи раздраженно покривил рот и застегнул на себе ремень. Пересчитывать сейчас деньги не было смысла – хер его знает, сколько Сатору успел за сутки спустить. – Вернешь еще столько же. Даю тебе неделю. Тоджи взял рюкзак одной рукой, забрал лежащий на кровати пистолет и быстро вышел из номера. Только когда шаги в коридоре затихли, Сатору облегченно упал на кровать. Вечер, в принципе, удался, ведь если Тоджи Зенин решил не убивать его, значит, это ему на руку. Пока еще.