Предатели должны умереть

      Предательство.              Слово, от которого у Акутагавы закипала кровь в венах, а костяшки на кулаках неизменно наливались белым. Одно это слово ввергало его в бесконечную ярость, и стоило ему услышать его, как его глаза угрожающе темнели.              Больше всего на свете после слабаков он ненавидел предателей, потому что никто ему не казался таким отвратным, как люди, которые намеренно вонзали лезвие в сердце человека, который им доверился.              Он помнил, как особо ушлые сироты из трущоб вонзали ножи в спины своих приятелей, сдавая их местоположение грабителям и бандитам в обмен на еду и лакомства. События тех давних лет оставили на нём глубокий отпечаток, и он навечно обзавелся аллергией на предателей.              Поэтому после того, как Акутагава узнал из телефонного звонка с Мори, что Дазай предал абсолютно всех и по своей воле примкнул на сторону Шибусавы, он решил, что должен сделать со своей стороны всё, чтобы Дазай повторять свою ошибку больше никогда не осмелился.              Ведь страшнее греха, чем предательства — не было, и все враги мафии по умолчанию подлежали уничтожению.              По самурайским традициям Дазай за своё предательство заслуживал смерти, а Акутагава этим традициям безукоризненно следовал. Акутагава хотел заставить его расплатиться своей жизнью за моральное преступление, чтобы восстановить тем самым справедливость, смыть позор с имени Дазая и принести праведное возмездие.              Ведь максимум, чего предатели заслуживали за свой гнусный поступок — гнить в земле и гореть в адском огне. Они не заслуживали никакого прощения, потому что о каком прощении может идти речь, если никто даже не приносил свои извинения?              Поэтому Акутагава решил убить Дазая, прекрасно понимая, что сделает всё по чести. На его месте любой бы так поступил, если бы на секунду забыл о законах и человечности, и просто дал волю своей жажде мести.              Жизненный опыт ему подсказывал, что предатели — не те люди, что со временем изменятся. Они будут дальше предавать чужое доверие, увидев, что они выходят сухими из воды, и с ними после их бесчинств ничего не делают.              Он убедился в этом на самом дазаевском примере, — ведь тот сначала предал мафию, а сейчас как ни в чём не бывало продолжил своё подлое дело.              Поэтому Акутагава считал, что предателей нужно лишать глаз, чтобы те не смотрели по сторонам; им нужно отрубать кисти, чтобы те не тянулись к чужим, а оставались в родных руках.              Их нужно снова и снова бить головой о стену, чтобы мозги встали на нужное место; их бесполезные тела нужно превращать в кровавый винегрет и слоёное тесто.              Их нужно выставлять на позорный столб, чтобы все увидели, как человек убог, а если даже после всех унижений его всё равно не проймёт, и он свою ошибку не поймёт, — то забивать его топором или сажать на кол.              После предательства Дазая он понял, что нельзя давать второй шанс тому, кто первый шанс не оправдал. Слишком много он давал вторых шансов людям, когда они не заслуживали даже одного.              Что ж, теперь он никогда и ни за что не допустит такого вновь.              Отныне он каждому предателю будет пускать кровь, чтобы те больше не смели обманывать чужие надежды и осквернять чужую любовь.              Каждого Иуду он заставит мучиться от угрызений совести, каждому Иуде он собственноручно даст веревку, чтобы тот встретил свой закономерный итог. Каждого грешника он лично выведет на эшафот, чтобы наконец жертва поменялась местами с палачом.              После того, как Акутагава узнал о предательстве Дазая, он стал каждый день молиться о том, чтобы он умер. Но карающего Бога, который принес бы такое желанное правосудие не существовало, поэтому ему пришлось взять дело в свои руки.              С такими мыслями Акутагава шёл в одиночку к замку Шибусавы, чтобы заставить Дазая горько пожалеть о своём опрометчивом решении. Он почти бежал туда, всецело захлёстнутый чувством дичайшей ненависти.              Он спрятал шею за высоким воротом плаща цвета вороного крыла, чтобы туда больше не посмели вонзить кинжал; он натянул на своё худое лицо суровую маску непроницаемости, чтобы любой человек, глядя на него, не осмелился задуматься о предательстве.              Он, почти не разобравшись в деле, сразу же поспешно бросался в пекло. Да, возможно, Дазай не был предателем, и он ворвался во стан врага лишь для того, чтобы его обезвредить… Но Акутагаву не волновало это: месть за предательство была лишь предлогом выразить всё то, что у него за эти долгие годы накипело.              Пускай это и будет опрометчивым решением…              Его совсем не волновали причины, по которым Дазай это сделал. Если всё это было его очередным хитрым планом, то Дазай тем более должен был всех предупредить о нём и поставить в известность.              Акутагаве потребовалось не так много времени, чтобы разработать хитрый план своей мести. Он решил поступить совсем просто: прихватить с собой топор, спрятать его во внутреннем кармане плаща и просто зарубить им Дазая тогда, когда тот развеет его способность и начнёт размахивать кулаками.              Это был единственный способ повергнуть Дазая. И вслед за этим он планировал добиться того, чтобы и самый главный враг, — Шибусава, — уже будучи нежильцом, упал перед ним на колени, а до этого — взмолился о пощаде.              Наконец, Акутагава добрался до цитадели мёртвых — тёмной и мрачной обители Шибусавы. Не мешкая, Акутагава сразу же открыл двери в готический замок, похожий на колыбель смерти, и уверенным шагом зашёл в него, будто бывал уже здесь тысячу раз.              Дазай, конечно же, знал, что Акутагава придёт, и поэтому встретил его прямо у входа. Акутагава вздрогнул от неожиданности и бегло осмотрел его, и то, что Дазай теперь одет во вражеские белые одежды, заставило его нахмурить брови и скривиться от омерзения.              Акутагава не думал, что когда-нибудь Дазай сумеет вызывать у него такое ощущение, но вот он здесь и сейчас пришёл к этому. Он не мог испытывать другие чувства к человеку, который не знает, что такое «верность».              — Вот мы и снова встретились, — лицемерно улыбнулся Дазай. Но неестественная улыбка не смогла скрыть отпечаток зла, въевшийся в его бледное лицо зловещей тенью.              Акутагава взглянул на него с неприкрытым отвращением, — ему до безумия была ненавистна привычка Дазая притворяться, будто бы он рад и встрече, и Акутагаве в целом.              Теперь Акутагава увидел чётко, что Дазай всегда был гадким обманщиком, просто из-за затуманивающих взор розовых очков он не сумел это разглядеть. С подлой души Дазая с малых лет комьями свисала грязная ложь, и в хаотичном ритме билось его коварное сердце, которое само не знало, чего хотело.              Дазай был словно листья уставшей сакуры или флюгер, — куда ветер подует, там он и с теми будет. Он был мерзавцем, который поступится всеми своими взглядами, оставит позади все свои старые принципы и вмиг переобуется, как только в этом для себя какую-либо выгоду почует.              Он был актёром, который менял маски настолько виртуозно, что стал в этом деле искусным. Он был самым настоящим Иудой, который за тридцать сребреников и наденет новую личину, и выдаст всех узников.              Раньше Акутагава вёлся на всю дазаеву сладкую ложь, верил всем его красивым обещаниям дать признание, если он окажется достаточно силён. Но теперь после предательства Дазая его сердце охватили сомнения, — а что, если он и тут врёт?              Ведь для Дазая слова, которые вылетали из его рта, ничего не значили, — они были лишь пустым звуком, но никогда — гарантией. Он решил не тратить лучшие годы своей жизни, чтобы проверить, правдивы ли все эти обеты или нет.              Акутагава глядел на двуличное лицо Дазая, которое ему стало омерзительно после его вероломного поступка, и хотел лишь в него плюнуть, а затем — растереть.              Он перестал Дазая уважать от слова «совсем».              — Обойдёмся без долгих вступлений, Дазай-сан. Вы переметнулись на сторону врага, и вы знаете, что после этого поступка следует, — сразу раскрыл все карты Акутагава, и ясно дал понять Дазаю, что тот отсюда живым не выберется, и узнает, что такое «смерть» раньше времени.              Дазай лишь саркастически приподнял брови и хмыкнул, будто не придал словам Акутагавы никакого значения. Он относился к ним не серьёзнее, чем к шуму за стенкой.              — Ты правда пришёл, чтобы убить меня? Неужели твои тонкие струны души настолько задел мой поступок? — протянул Дазай и гаденько ухмыльнулся.              Но его поступок, — нет, проступок, — и правда настолько взволновал Акутагаву: после него он возненавидел Дазая так сильно, что отныне одно его существование воспринимал как личное оскорбление.              Прежде Акутагава хотел умереть, но теперь он даже не думал кончать с собой, ведь он отчаянно желал дожить до момента, когда самый главный его враг погибнет и он сможет плюнуть на его могилу.              Прежде Дазай был его идолом, на которого он молился, но теперь идол оказался свергнут, и Акутагаве было так приятно быть свободным и больше не иметь никаких кумиров, от которых он бы зависел и ждал милости.              Но оставалось лишь последнее действие, которое поможет ему проститься с кумиром — безжалостное убийство.              Он сделает всё, что в его силах, лишь бы попытаться раздавить эту гниду и заставить её как можно скорее разлучиться с этим миром.              — Предательство не прощают, Дазай-сан, — говорил он, и от волнения и переполняющей его ярости его голос едва не дрожал. — Предательство никогда не забывается. Оно сидит, как заноза в сердце, и ежесекундно о себе напоминает. И поэтому единственный способ получить компенсацию за свои страдания — убить предателя. Вы ведь сами это понимаете, Дазай-сан.              — Я-то понимаю, — усмехнулся Дазай, глядя в разъярённые глаза. — Только ты не понимаешь, что, убив меня, тебе не полегчает, — говорил он с видом знатока, будто всё в этой жизни понимал как дважды два.              — Правда? — зловеще ухмыльнулся Акутагава, и его глаза загорелись небывалым азартом. — Давайте на деле это проверим и узнаем.              Он не поверил ни одному слову Дазая, потому что с чего бы это от мести ему не должно стать легче? Акутагаве всегда спалось лучше, когда он убивал осточертевшего врага, — он всегда испытывал от возмездия самое настоящее удовлетворение.              Его чёрная душа всегда находила успокоение, когда он толкал противного ему человека навстречу смерти. Для него не было большей награды, чем собственноручно сживать ненавистных ему людей со света.              — Ты чересчур смел как для того, кто даже с Расёмоном ещё управляться не может, не находишь? Силёнок-то хватит меня хотя бы раз ударить? — глумливо подначивал его Дазай.              Каждое насмешливое слово Дазая поднимало в Акутагаве мрачное желание вырезать улыбку с его лица, и заставить его пожалеть за то, что очередной своей, — и последней, — ролью тот выбрал роль подлеца.              Тёмная злоба внутри Акутагавы клокотала и просилась на волю, жажда причинения ущерба разливалась по всему его телу, охваченному испепеляющим гневом.              Раньше в его воображаемую тетрадь смерти он хотел занести множество имён, но теперь в ней оказалось жирным шрифтом записано лишь одно имя.              Имя самого главного обидчика.              Он был готов рискнуть и пожертвовать своей жизнью, лишь бы сделать всё, чтобы оно оказалось навеки стёрто и забыто.              Дазая просто нужно было убить, и как можно скорее, пока тот не успел растрепать врагам все важные сведения.              Поэтому Акутагава ответил Дазаю с чистой ненавистью:              — А как же. Поверьте, их будет более, чем достаточно, чтобы разорвать вас на части, Дазай-сан, — процедил он, сразу же вызвал Расёмон и натравил его на Дазая.              Тот мгновенно отреагировал, — аннулировал способность Акутагавы прикосновением одного пальца и понёсся на того с ответной атакой.              Акутагава ничуть не испугался, — ведь он был не дурак, и за всё то время после ухода Дазая из мафии, он успел хорошо натренироваться и раскачаться. Теперь его не пугало то, что Дазай может со всей силы его ударить, — ведь теперь ответ от самого Акутагавы не заставит себя долго ждать.              Он знал, что неуязвимых людей не бывает, и в каждом человеке, — даже том, который кажется непоколебимым, — можно найти свою брешь. И когда это сделаешь, нужно просто нанести в это слабое место последний удар и причинить смертельный вред.              Нужно просто немного постараться и человек расколется, как орех.              Стоило Дазаю приблизиться к Акутагаве, как тот сразу же достал топор из-под плаща, как фокусник из-под рукава — туза, и начал жестоко им шинковать. Дазай не ожидал того, что Акутагава припас запасной вариант, как на него напасть, и вмиг опрокинутое Акутагавой на пол тело Дазая стало само по себе как белый флаг.              Он вонзал блестящие острия топора в кожу Дазая, как в куклу вуду — колкие иголки, и жадно упивался выражением его лица. Оно источало смертельный страх, оно открыто кричало о том, что его обладатель — сдался, и вот-вот отправится к праотцам.              Топор безостановочно пронзал податливую плоть Дазая, и Акутагава заворожённо взирал безумным взглядом на своего свергнутого Бога, который благодаря его усилиям теперь — далеко не идеал.              Истошные крики Дазая, с помощью которых он громко оплакивал потерю своей жалкой жизни, сладко ласкали слух Акутагавы и лишь побуждали его продолжать убивать.              Дазай не мог ему противостоять и выхватить из рук Акутагавы топор тогда, когда тот уже успел нанести ему десятки ран. Его живот оказался глубоко вспорот, перебинтованные руки — отрублены, а его бестолковая голова висела на соплях.              Дазай оказался абсолютно безоружен и беспомощен перед машиной для убийств, которую он так и не сумел укротить и взять под свою власть. Акутагава без остановки разрывал его плоть на мелкие куски, и его рука была тверда, пока он тяжёлым топором его безжалостно кромсал.              Взмах. Удар.              Взмах. Удар.              Взмах. Удар.              Акутагава жестоко его забивал острием топора до тех пор, пока у него не устала рука и тот не закрыл свои проклятые глаза. Он бы предпочел никогда больше не видеть этот взгляд, который всегда смотрел на него как на врага, и поэтому он оказался безмерно счастлив, когда душа Дазая вознеслась на небеса.              Теперь он больше никогда не сможет его предать.              Даже после его смерти он продолжал методично размозжать его череп, и мелкие бледно-розовые кусочки мозга Дазая разлетались по сторонам и прилипали к стенам.              Акутагаву чуть не вырвало от этого отвратительного зрелища. Но даже эта тошнотворная картина по степени мерзости с поступком Дазая не выдерживала никакого сравнения.              Вся белоснежная одежда Дазая оказалась забрызгана кровью разных оттенков красного, — от самого тёмного до самого яркого. Вся его кожа оказалась испещрена глубокими порезами, будто Дазай прыгнул в обрыв и в полёте тысячу раз успел ободраться о ветви.              Напоследок Акутагава решил снять скальп с головы Дазая, чтобы чуть позже из тёмных волос сделать парик и продать его за копейки. Раз уж от Дазая не было никакой пользы при жизни, так пускай будет хоть какая-то польза после его смерти.              Акутагава парой движений топора аккуратно отделил кожу от черепа, а затем залюбовался полученным результатом — вышел неплохой боевой трофей. Будь его воля, он бы оторвал и голову Дазаю и унёс её с собой, но он понимал, что Гин вряд ли воодушевит и обрадует перспектива хранить в холодильнике человеческие части тела, — а значит, это была худшая из идей.              Акутагава и так выпотрошил его и освежевал, как никчёмное жалкое животное, — ему вдоволь хватило и этого счастья.              Посчитав, что он поиздевался над трупом Дазая достаточно, Акутагава отбросил заляпанный алым топор подальше, и тот, противно проскрежетав лезвием, громко грохнулся на пол.              Акутагава отошёл подальше от трупа, и кровь под его ногами мерзко захлюпала, — он попятился и нечаянно наступил на что-то мягкое и чавкающее. Он сдержал рвотный позыв, хотя на самом деле он был бы не против напоследок украсить рвотой тело того, кто заслуживал подобную вишенку на торте.              Акутагава прожигал гневным взглядом порубленное на куски тело Дазая, и от созерцания этой страшной картины его сердце не сжималось от жалости. Он ни о чём не жалел, кроме как о том, что вообще попал в такую ситуацию, где Дазай снова оказался предателем.              Если у человека нет совести, он не испытает её муки и при самом ужасном поступке. Если человек слепо верит в свои принципы, ничто его не поколеблет и не заставит его от них отступить, потому что он будет сидеть в них до скончания дней своих, как в непроницаемой скорлупке.              Так Акутагава убедился, что Дазай оказался не прав: ему полегчало. Его преданная душа вновь нашла умиротворение, и тяжесть спала с его сердца. Его главная цель оказалась повержена, сейчас же оставалось дело за малым — заставить Шибусаву грызть землю.              После того, как ему удалось победить Дазая, ему это казалось поистине плёвым делом, ведь сложнее, чем Дазая, противников для него не было. И Дазай знал это, ведь не просто так он встал на пути Акутагавы, чтобы перед своей запланированной смертью убедиться в том, что он подрастил ли себе достойную смену.              Ведь если Акутагава Дазая прикончил, то и Шибусаву тем более прижмёт к ногтю.              И сам Акутагава был в этом уверен.              На него даже нахлынуло чувство гордости за то, что он сумел одолеть своего учителя, — ведь тем самым он доказал, что все обидные слова про слабость оказались полностью лживы.              Он напоследок посмотрел в обезображенное лицо Дазая, прежде чем отправиться к Шибусаве наверх, и ничего не колыхнулось в его объятой грехом душе. Дазаю же не было жалко Акутагаву во времена мафии, так что и он сейчас не стал его жалеть.              Возможно, горькие сожаления придут через время, когда с него спадёт пелена гнева, а сейчас его нутро грела свершившаяся месть.              Акутагава отправил его на тот свет, чтобы Дазай не отравлял своим существованием этот. Он отнял его жизнь, чтобы он больше не смог натворить подлых дел.              Он отправил его на свалку времени, потому что предатели заслуживают лишь забвения.              Они не заслуживают ничего, кроме как гореть в огненной геенне.              Они не заслуживают ничего, кроме презрения за то, что вонзили нож в спину тем, кто поверил в то, что у них нет никаких злых намерений.              Им не было никакого прощения.