Кладбище надежд

Ренгоку помнил этого человека с самого своего рождения. Он помнил, как эти хоть и грубые, но такие теплые и родные руки осторожно брали его, укачивая с такой заботой, словно Кёджуро был его родным сыном. Он помнил, как Танджиро время от времени заходил к ним. Всегда приветливо улыбаясь, он нежно гладил маленького Ренгоку по голове, шептал что-то успокаивающее и спрашивал: как он себя чувствует, не болеет ли? А как дела у родителей? Не тяжело ли им? Мальчик обожал эти встречи. Он любил их потому, что Танджиро всегда приносил что-то сладкое специально для него и брата. Любил их за то, что Камадо никогда не кричал, не злился, а оставался мягким и добрым. Иногда Ренгоку даже казалось, что Танджиро слишком хорош, чтобы существовать на самом деле. Но каждая новая встреча доказывала, что он, в самом деле, настоящий. Танджиро нечасто заглядывал к ним, но при любой возможности старался навестить семью. Он всегда находил время, чтобы сказать пару добрых слов. А пятилетний Ренгоку, узнав о его приходе, выбегал к воротам и ждал хашира, словно верный пёс. Ничто не могло заставить его покинуть это место. Ни уговоры, ни крики, ни даже запертая дверь не могли удержать Кёджуро. Когда его отец пытался запереть мальчика в комнате, он всё равно умудрялся сбежать, лишь бы повидаться с любимым наставником. Лишь бы снова услышать эти добрые слова, почувствовать, как мягкая и осторожная рука гладит его по голове. А если повезёт, то ещё и послушать невероятные истории от двадцатилетнего Танджиро — а их у него было предостаточно. Позже отец, хмуро смотря на сына, обычно недовольно хмыкал, а затем, чуть смягчившись, с лёгкой улыбкой спрашивал товарища: — Что, опять он к вам пристал, как банный лист? Надоел уже, наверное? Танджиро в ответ лишь тихо смеялся, глядя на Шинджуро: — Да что вы, друг мой! Он мне совсем не надоел. Напротив, я всегда рад его видеть! — Камадо смеялся звонко и искренне. Этот смех Ренгоку запомнил навсегда. Он запомнил добрый, мягкий взгляд, светлую улыбку мужчины, его шрам на лбу и ямочки на щеках. Мальчик прижимался к ноге Танджиро, обхватывая её своими маленькими руками, словно маленькая обезьянка хватается за мать, ища ласку и заботу. И он всегда её получал. — Даже не знаю, то ли я горе-отец, то ли ты слишком хорош, — хмыкнул Шинджуро, переводя взгляд с сына на товарища. Его взгляд поневоле задержался на серьгах Камадо. — Не говори так, — покачал головой Танджиро, а затем осторожно взял мальчика на руки. — Ну что, не против, если я к вам на чай загляну? Заодно расскажу что-нибудь интересное. Кёджуро таращился на отца, в этот момент больше напоминая маленькую сову. Этим он почему-то очень походил на Руку. А потом громко он воскликнул, сложив руки в молитвенном жесте: — Пожалуйста, отец! Пусть останется ненадолго! Пусть что-то расскажет! Шинджуро рассмеялся, глядя на сына, и махнул рукой, прося Танджиро идти за ним. — Не пойму, чем я так тебе приглянулся, — тихо прошептал Танджиро на ухо младшему, пока нёс его. Кёджуро смутился, глупо покраснел и ещё крепче прижался к его плечу, тихо шепча: — Да вы такой хороший человек! Как вас не полюбить? Танджиро рассмеялся, чувствуя тепло в душе, глядя на мальчика. Но это тепло было совсем не таким, какое чувствовал мальчик, глядя на него.

***

Прошло десять лет. Теперь Ренгоку пятнадцать, а Танджиро тридцать. Столько воды утекло, столько всего изменилось. Но одно осталось неизменным — то, как Ренгоку смотрит на своего учителя. Стоит взглянуть на мягкое лицо Танджиро, как сердце юного Ренгоку замирает на мгновение, а затем вспыхивает ярким пламенем, не способным угаснуть. Его взгляд всегда наполнен восхищением, а на и без того румяных щеках порой проступает ещё более глубокий красный оттенок. — Этот мальчишка смотрит на тебя, как щенок на хозяина, — однажды заявил столп ветра, недовольно хмуря свои белые брови. На это Камадо лишь громко рассмеялся, мягко погладив Ренгоку по голове, как в старые времена. — А я и не против! Рядом стоящий Кёджуро покраснел ещё сильнее, улыбаясь, хоть и не понимая, почему именно с Танджиро он становится таким неловким, таким рассеянным… таким влюблённым. Осознание нахлынуло, как удар, пропущенный во время тренировки. Оно обрушилось на него болью, заставляя винить себя за эту «оплошность». Ренгоку стиснул зубы и сжал руки так сильно, что костяшки побелели. Хотелось кричать, рвать на себе волосы, надеясь, что это открытие исчезнет из его памяти. Но оно не уходило. Оно оставалось внутри, продолжая гнить там в душе. А после из этого самого трупа сомнений и страха проросли корни стыда. Они тянулись вглубь, разрывая его душу, заставляя её кровоточить ещё сильнее. Затем корни прорывались наружу, становились ветвями, заполняя пространство. И вскоре на них начали распускаться фиолетовые цветы, напоминающие виноград. Это была глициния — любимый цветок мастера. Ренгоку пытается вырвать этот цветок, который для него и не цветок вовсе, а мерзкий, да, очень мерзкий сорняк, от которого нужно избавиться немедленно, но стоит лишь посмотреть вновь на Танджиро, вновь увидеть этот добрый взгляд и улыбку, как все старания по избавлению от цветка уходят впустую, ведь тот вновь расцветает, с ещё большей силой. Кёджуро выдыхает, улыбается мужчине, позволяет гладить свои огненные локоны, отчего пальцы мужчины путались в волосах цугуко. Мужчина неловко смотрел и извинялся, а Ренгоку плевать на эти неудобства, он напротив рад, что мужчина так близко к нему. Лишь боль в душе, спрятанная за улыбкой не даёт ему покоя, но пока Танджиро рядом всё же хорошо? Всё же будет хорошо?

***

Прошло ещё три года. От демонов остались лишь страхи и воспоминания, но кто мог подумать, что Танджиро умрёт не от клыков врагов, не от яда, не от метки, ран или сожалений, а от обычной болезни? Никто не мог этого предсказать. Как бы ни старались какуши спасти одного из последних столпов, ничего не помогало. — Я знал, что это случится, — тихо прошептал Танджиро, лежа на футоне. Его лицо выглядело спокойным, на нём играла привычная мягкая и добрая улыбка, хотя глаза всё же выдавали неуверенность перед скорой гибелью. — Пожалуйста, не говорите много, — попросил Кёджуро, сжимая его ладонь в своих, едва сдерживая слёзы, накопившиеся за всё это время. — Нет-нет, я должен это сказать, — покачал головой Танджиро, отводя взгляд в сторону и устремляя его в окно. Снаружи шёл проливной летний дождь. После нескольких недель изнуряющей жары он был словно долгожданная победа над демоном после кровопролитной битвы. Дождь громко стучал по крыше, но этот звук не раздражал, напротив, он приносил умиротворение. Танджиро вновь посмотрел на своего ученика, вглядываясь в его лицо. Мужчине показалось, что огонь в душе Кёджуро начинает угасать, и он слегка приподнялся с футона. — Танджиро! — воскликнул Ренгоку, испуганно поднимаясь. — Всё в порядке, — мягко успокоил его Камадо, осторожно положив руки на крепкие плечи парня. — Кёджуро, я хочу попросить тебя об одном. Ренгоку испуганно смотрел на своего учителя. Это напоминало последние мгновения жизни его матери — она так же просила его быть сильным. Неужели и Танджиро скоро уйдёт? — Я хочу, чтобы огонь в твоём сердце никогда не угасал, как бы трудно и страшно ни было, — прошептал Камадо, осторожно положив руку на грудь юноши. — И… я хочу отдать тебе это. Кёджуро смотрел на него непонимающе. Танджиро неожиданно снял свои серьги и протянул их ему. — Я не могу их взять! Это же ваши! Это знак того, что вы владеете дыханием солнца! Ваша фамильная реликвия, и… и… — начал спорить Ренгоку, но Танджиро лишь мягко улыбнулся и вложил серьги в руки ученика. — Они твои, Кёджуро. Ты их заслужил, — мягко сказал Камадо, осторожно поглаживая руку юноши. — Понимаешь, в моей семье была традиция: передавать их первому мальчику, а тот передавал своим детям, и так дальше. Но… детей у меня нет, а Незуко отказывается их брать, сколько бы я ни просил. Камадо начинает кашлять, а вскоре в уголках его рта появляется кровь. — Танджиро! — крикнул Ренгоку и его глаза наполнились слезами. Он словно молил мужчину не продолжать, но тот лишь мягко улыбнулся. — Именно поэтому я хочу, чтобы они были твоими. Ты же мне как родной, понимаешь? — произнёс Танджиро, глядя на парня с надеждой и всё той же бесконечной любовью, что раньше. Ренгоку не смог ничего возразить, лишь кивнул. Тогда Танджиро осторожно притянул его в свои тёплые объятия, шёпотом добавляя: — Какое же это счастье — быть учителем такого сильного и доброго цугуко. Танджиро аккуратно опустил голову на плечо юноши, оставляя небольшие кровавые пятна на его одежде. Ренгоку тихо всхлипывал, и слёзы лились из его глаз без остановки. Это был, наверное, лишь второй раз в жизни, когда он действительно плакал. — Мы же ещё встретимся? — прошептал он, обнимая Танджиро так крепко, словно боялся, что если ослабит хватку, тот исчезнет навсегда. — Да, встретимся… когда пойдёт дождь, как сегодня, — слабо улыбнулся Танджиро, обнимая его в ответ. Затем он медленно прикрыл глаза и выдохнул в последний раз.

***

Яркое, ослепительное июльское солнце палило нещадно. Одежда неприятно липла к телу, но Ренгоку этого не замечал. Он лишь сильнее сжимал в руках букет из глицинии, медленно идя вдоль многочисленных могил. Наконец, он остановился перед одной. Серьги слегка звенели на его ушах, а пламя в его душе горело ярче любого огня. Однако это пламя не касалось дерева глицинии, которое давно пустило корни в его сердце. Ренгоку осторожно опустился на колени перед могильным камнем, бережно положил цветы, зажёг благовония и тихо прошептал: — Прости, что так долго не навещал тебя, Танджиро. В ответ слышался лишь шёпот деревьев и пение птиц вдали. Ренгоку хмыкнул, немного придвинулся ближе к камню и продолжил: — Я люблю вас, Камадо… Но, конечно, ответа не было. Призрак не может ни отвергнуть, ни ответить взаимностью. Оставалось только осторожно, почти невесомо, коснуться губами холодного надгробного камня и прошептать: — Надеюсь, вы простите мне моё молчание… Он поднялся на ноги. Ему ещё предстояло навестить могилы родителей. Но вдруг до боли знакомый голос прошептал: — Это ты прости мою слепоту. Ренгоку резко обернулся, но никого не увидел. Перед ним всё так же стояла каменная плита… только цветов на ней уже не было.