Далеко не уйдёшь

      С наступлением следующего утра будильник прозвенел, как обычно, — в полседьмого, сопровождаясь тупым уколом в затылке, что несказанно озадачило Тосю, ведь по обыденному укладу боли в голове дают о себе знать после лихого забытья на дне бутылки, но прошлым вечером попойка не состоялась (а выпивала Тося практически ежедневно) по воле случая. Или же привычка попросту переросла в условный рефлекс — по утру обязательное помутнение рассудка и укол то в висок, то в черепную коробку. Но как бы там ни было вставать всё же приходилось, мотивируя себя фразой «деньги сами не придут». Даже сегодня, день, который можно было безболезненно прогулять, Тося решила наполовину посвятить рынку. По её меркам и меркам растущей в геометрической прогрессии инфляции тех денег, что дал ей Олег, хватило бы на неделю, от силы две, но с учётом того, что некие прохиндеи отняли у неё четвёртую часть от всей суммы, сомнительно, что может показаться возможным протянуть и пяти ночей. В добавок Тося, пока порежимно кормила Колю, обнаружила, что молока прибыло ещё меньше вчерашнего, и бросила неосторожную фразу: — Боюсь, как бы к завтрашнему дню не пропало твоё счастье, из-за которого ты и живёшь. Дальше я не знаю.       С завершением кормления Тося, как это делала всегда, убаюкала ещё сонного Колю и, когда тот заснул, отнесла в комнату Валеры, куда он, проснувшись ночью (понятно было по скрипам диванных пружин), перебрался на кровать, и уложила рядом. А сама вернулась обратно: натянула слегка помятое ветром платье, решив не нагружаться лишними хлопотами, чтобы погладить его, кинула в одну из сумок учётную тетрадь и поспешила в прихожую. Пока натягивала на обнажённые стопы сандалии, вспомнила, что не положила с собой будильник. Да, да, не паёк, а именно звонкий, с синим корпусом будильник — единственные часы в доме. — Ну что ты будешь делать, а, Тося, голова садовая? — в недовольстве процедила она сквозь зубы и, застёгивая первую сандалину, на одной ноге доскакала до своей комнаты. Чуть ли не бухаясь на кровать, схватила будильник и, передохнув и восстановив малость дыхание, также поскакала обратно. От не шутливо громкого удара тяжёлой подошвы об пол проснулись Валера и Коля. — Что у тебя там, Тось? — спокойно, но сонливо спросил Валера у дочери, успокаивая заплакавшего от испуга Колю. — Мы же спим. — Сейчас, сейчас. — торопясь, сказала она, останавливаясь и срывая с крючка пальто. — Будильник забыла. Тебе же он ни к чему? Никуда сегодня ко времени не собираешься? — Я взял отгул на два дня. — с великой простотой ответил Валера, когда Коля успокоился и уснул, хотя работник театра, не явившийся на репетицию скорой премьеры спектакля, мог запросто рассчитывать в лучшем случае на снятие с роли и в дальнейшем заслужить слабое доверие со стороны директора и коллег. — Береги себя. — застегнув вторую сандалину, Тося сгребла сумки и вышла за порог.

***

      По пути, накидывая на плечи пальто, Тося заскочила в гастроном за новой порцией мыла. А когда вышла, с большим трудом успела добежать до троллейбуса, водителем которого являлась непосредственно Флора. — Здравствуйте, тёть Флор. — громко, стараясь перекричать тарахтящий мотор, поздоровалась Тося, сперва поставив в салон сумки, затем запрыгнув самой. — Здравствуй. Всё по рынкам ездишь? — как всегда, бодро и живо проговорила Флора, объявляя следующую станцию.       Пока троллейбус набирал скорость, Тося держалась обеими руками за серые поручни, рассматривая таких же серых, одинаковых на вид рабочих. Ничего необычного: один — мужчина в клетчатой шляпе и седых усах — читал газету «Правда», второй — студент в похожем на Тосино пальто — слушал музыку в наушниках, подсоединённых к плееру, третий — в очках и весь перемазанный машинным маслом, очевидно, в автосервис... и так до бесконечности, или до тех пор, пока не разойдутся все пассажиры. Троллейбус перестал разгоняться, и Тося, расставив пошире ноги и отпустив поручень, смогла нормально продеть руки через рукава пальто. — Слушай, Тось, — не отвлекаясь от дороги, решила предложить Флора, — приходи ко мне по случаю моего сорокапятилетия. То-то я смотрю, ты всё одна да одна. С мальчишками моими познакомишься. — Вы меня приглашаете? — Приглашаю. — В таком случае я непременно почту вас своим присутствием. — Тося вдвойне обрадовалась, что не опоздала на свой маршрут, и вместе с тем можно считать, что день, не успев преодолеть и половины до своего логического завершения, сложился никак иначе, как удачно.       Намереваясь продолжить, Тося открыла рот, чтобы выпустить первое слово, но стремительно вылетевший из неоткуда Бумер, пересекая сплошную, поравнялся с троллейбусом, а затем и вовсе с исключительной дерзостью перегнал, перерезая ему путь. Флора нажала на тормоза, чуть ли не припадая лбом к рулю; Тося наравне с остальными пассажирами по инерции качнулась вперёд. В салоне вспыхнули ожидаемые недовольства. — Что ж вы делаете? У меня люди, вообще-то! — закричала Флора выходящим из Бумера. — Тёть Флор, что про... — заглядывая в водительский салон, хотела удостовериться, что всё в порядке, но тотчас передумала.       Со стороны Флоры маячили две фигуры: Петя и средних лет, слегка полноватый мужчина — Иван Карасёв — отец Пети, которого первый без устали дожидался из колонии. — Ой, и ты здесь! — воскликнул Петя, указывая на Тосю. — А вы знакомы, оказывается! Ну что ж, завтра Тосю ждём на вечере. Так ведь? — Флора посмотрела на неё с надеждой. — Как удивительно. И я не знал, что вы знакомы. — немного растерялся Петя, в душе ликуя, что не придётся утруждаться и ломать голову, как познакомить девчонку с матерью. — Тётя Флора моя бывшая няня. — коротко объяснила она. — Приятно познакомиться. — вклинился между слов сына Иван, хотя на самом деле уже давно был косвенно знаком с Тосей. — Пожалуй, я вернусь в салон. Народ недоволен. — недовольные долгой, бессмысленной остановкой пассажиры заполнили пространство скандалами. — Давай подбросим? Куда тебе? — бегло, пока Тося не скрылась, предложил Петя, но вместо желаемого ответа он получил лишь упрёки от матери. — Не мешайте мне развозить людей. — и, плавно нажимая на газ, тронулась с места.

***

      Место торговли Тося всё же успела занять: расстелила на землю большое банное полотенце, на нём разложила товар и поставила рядом раскладной рыбацкий стул. Как села, тотчас вспомнила про будильник, вытащила его из сумки и перевела серебристые стрелки на пол второго.       Просидела Тося так до полудня, сжавшись от прохлады в комок и не покидая рабочего места. Безумно хотелось уснуть. За всё то время, с полдевятого до двенадцати, к ней подошли всего два раза и только один из них приобрёл закрученрый в бумагу кусок хозяйственного мыла, добавив претензии о неподъёмности цены, чему, в свою очередь, Тося внутренне насмехалась. «Вот, до чего дожили! Когда буханка хлеба стоит семь или восемь сотен, а кусок мяса приравнивается к тогдашней стоимости новенького «Москвича», эти бурчат о завышенной цене за мыло». — крутилось у неё в голове при каждом подобном возмущении.       Когда же Тося, клюющая носом, чуть было не задремала, к ней в третий раз подошли, закрывая своей массивностью полностью падающий солнечный свет. — Почём мыло продаёте? — спросил он, и Тося подняла голову. — Сорок четыре рубля. — с монотонностью ответила она, не подавая виду, что удивлена четвёртым в её жизни появлением вездесущего Пети. — Как торговля? — продолжал расспрашивать он, рассматривая с деланным интересом выставленный товар. — Сам не видишь? Носом поголовно воротят, говорят, цена завышена. Хотя куда уж ниже? — А знаешь, — набрался воодушевлённости и оптимизма, — заворачивай. Покупаю у тебя всё.       Тося с недоверием посмотрела на него, будто ожидая, что сказанное Петей окажется не смешной и долей обидной сатирой. Угрожающего вида пистолет ещё со вчерашнего не покидал её опасливых раздумий. — На кой тебе столько мыла? Иль сам, небось, лавку открыть надумал. — Просто, — пожал плечами, и сам не зная, для чего ему почти десять кило мыла, — а вдруг, завтра Третья мировая, а мыло хлоп и пропадёт. — Плюнь. Не думай нагнетать. Ещё этого нам в расцвете коррупции не хватало. — А ты представь. Без мыла как людей эта... Как его... — Петя задумчиво почесал кудрявый затылок, закатывая глаза в небо, усеянное перистыми облаками. — Тиф... Как она людей косили. Аж страшно. — Ты так говоришь, будто сам в то время жил. — руки сами забирались в карманы пальто. — Так ты посчитаешь или нет? — устав пререкаться, Петя подвёл Тосю к изначальной теме. — Посчитаю. Только в книжке моей нет единой суммы абсолютно за всё, а счёты с собой не беру. Придётся в столбик. — Тося слегка наклонилась, расстегнула одну из сумок и вытащила оттуда ручку и тетрадь, открыла форзац и принялась считать. — А я-то на счёт запасов не шутил. На всякий пожарный запасся керосином, его мне лет на десять вперёд хватит. — продолжал рассказывать он, раз на то дело пошло. — Хватит. — негромко, но в разы звучнее, чем прежде, приструнила его Тося, не любившая разговоры о войне. — Лучше посчитай, сколько будет сорок четыре домножить на тридцать четыре. — Да так с ходу не скажешь... — Петя снова почесал затылок, пытаясь вообразить привычный способ умножения, какой его заставляли писать в младших классах. — Ну, пять на четыре — это двадцать... Два запоминаем... — Тысяча восемьсот семьдесят рублей. — почти с ходу ответила сама себе Тося. — Быстро ты, однако. — изумился Петя, вытаскивая из кармана куртки кожаный с заклёпкой кошелёк. — Так я и в школе хорошо училась. Только... Какой от этого уже толк? — Держи две. Сдачи не нужно. — Прям не нужно? Хотя мне и отдавать тебе нечем и разменять негде. — принимая деньги, Тося сразу же спрятала их туда, куда пыталась спрятать вчера те триста тысяч. — У тебя нет карманов? — осведомился Петя, понимая, как неприлично-странно она прячет свои теперешние сбережения.       Не сказать, что Петя и раньше не замечал, просто не вдавался в подробности. Но внезапно его пробил горячий интерес разузнать, какое бельё она носит под платьем. — Я всегда так деньги прячу. — как ни в чём не бывало призналась Тося, хотя до сей поры и не скрывала способ хранения ценностей. — Просто на людях так неприемлемо делать. — Какое мне должно быть дело до людей? — Собирайся. Будет тебе на холоде сидеть.       Без долгих уговоров Тося уложила всё мыло в одну сумку, а весь следующий товар, полотенце и стул во вторую. — Я тебя подвезу. — сказал Петя и, не спрашивая, взял обе сумки. — Сегодня они не такие тяжёлые. — Да они никогда и не были в тяжесть. — сообщила Тося, плотнее укутываясь в пальто.       Как скоро они покинули глумные пределы рынка, так же быстро дошли до тонированной машины. На заднем сидении, куда решила забраться Тося, сидело ещё двое ребят, по возрасту и одеянию похожих на Петю. Компания смутила её своим присутствием. Парни тоже несколько удивлённо поглядывали на неё, но ничего против не предъявили.       Загрузив вещи в багажник, Петя, неизвестно чему обрадованный, как по ветру, переместился на своё место водителя. — Твоя подруга нас боится. — сказал один из парней, более крупной конструкции тела и с проблесками на макушке.       Тося вжалась плотнее в закрытую дверь и постаралась не одаривать никого из присутствующих взглядом. — А чего нас бояться? — непривычно громко провозгласил четвёртый, что сидел на переднем сидении рядом с Петей.       Его присутствие, как и остальных впрочем, Тося не заметила, в чём виновную роль сыграли тёмные боковые окна. — Верно, — Петя любезно обернулся на неё, но ни грамма доверия ко всем четверым не внушил, — это друзья. Не бойся. — Я и не боюсь. — буркнула Тося, когда Петя уже завёл двигатель.

***

      Приехали они на Красненский проспект, прямо в тот самый квадрат из домовой. — Посидите пока здесь. — на выходе сказал Петя и, обогнув всю переднюю часть автомобиля, открыл дверь Тосе. — Благодарю, что довёз. — потягиваясь кверху, поблагодарила она, ожидая, пока Петя вытащит её вещи. — Дело — пустяк. — задорно ответил он, вытаскивая и вручая ей одну из сумок. — Другую завтра отдам, как мыло расфасую. — И всё же мне интересно... — Давай посидим? — несмотря на жигалинский наказ не общаться с «этой особой», Петя возжелал, как назло, поговорить по душам... Да и не думал он прекращать общаться с той, что со дня своего спасения нужна ему как воздух.       Тося не сильно понимала, что от неё хотят, и говорить ярым желанием не торопилась. Она не стала расспрашивать его, в чём причина их через чур зачастелых встреч, но ради приличия согласилась ненадолго с ним побеседовать, пообещав себе, если вдруг что пойдёт не как надо, то сразу же убежит домой. — Спасибо тебе. — прежде чем сесть на капот Петя долго протирал дыру на покрытой жирной трещиной фаре. — Если бы не ты, не известно, как бы меня погребали.       Озадаченная Тося, заинтересовавшаяся, на что он так внимательно глазеет, встала с ним на один уровень и тоже заметила чёткую кривую полосу трещины. — Благодарил ведь. Сколько можно? — присаживаясь рядом. — Нет, серьёзно. — достал из пачки длинную сигарету и, прежде чем вставить её себе в рот, предложил Тосе: — Хочешь? — Я не курю. — Я ведь, — продолжил он, нервно прикуривая сверкающей на еле попадающем солнце зажигалкой, — хорошо запомнил вчерашний вечер, скрашенный твоим присутствием.       Тося, чувствуя себя некомфортно, заёрлаза на месте, её спина и ткань платья под пальто повлажнели, а руки, особенно в пальцах, непроизвольно дрогнули. — Помню, в первый раз за таким занятием меня застала мать. — впервые выдохнув горький клуб дыма, вспоминал Петя, смотря куда-то вдаль.       В этот раз он был в чёрных классических очках, которые нацепил, пока вёл машину. — Не вспомню точно, по какой конкретике я решился рискнуть и попробовать так «играть», но, — он снова затянулся, но на сей раз глубже и продолжительнее, — как она ругалась, плакала... — и он почти заплакал, но поспешил убрать накатившую волну слабости, вытирая вытекающую за пределы оправ сырость рукавом.       А оказавшаяся впервые в такой ситуации Тося смотрела на растроганного Петю и умоляла, сама не зная кого, чтобы разговор подошёл к скорейшему концу. Её не тревожили, ни сколько не терзали слёзы, вызванные так трепетно произнесённым словом «мама». И главное, непонятно, почему, вследствие чего так происходит! Не было ни чувства сострадания, ни желания помочь разобраться... Странно. Нет, нет, спектр эмоций в ней всё же присутствовал. Иногда. Она по-настоящему рыдала только пару раз за всю жизнь, что смеялась до румянца только при собственной глупости, что улыбалась на каждодневной основе, чтобы не казаться окружающим пустым камнем. В остальном эмоции только профессионально игрались, театрально сменяясь одна за другой. — ...глупо надеяться, что всё вернётся встарь. — уже более спокойно продолжил Петя, однако Тося услышала лишь обрывок фразы.       Из машины раздался громкий, пугающий своей внезапностью клаксон. Петя и Тося, испугавшись до укола в сердце, подпрыгнули на месте. — Что за дела?! — разозлился Петя и, снимая очки, обернулся к лобовому стеклу, откуда высвечивались довольные лица его недалёких приятелей-на-побегушках, физиономии которых искажал откровенно нескрываемый хохот. — А ну тихо! — Спокойно. — всё ещё пребывая в лёгком испуге, Тося прикоснулась к Петиному плечу.       Почувствовав на себе лёгкое, как перо, прикосновение, Петя усмирился и отвернулся от ребят. — И это... Раз уж разговор зашёл о матери, то как вы с ней познакомились? — вешая очки на воротник. — Давняя история. Тётя Флора, твоя мама то есть, насколько я могу вспомнить, на тот момент была разведена с первым мужем и, по всей видимости, собиралась разойтись с другим. — вспоминала она рассказы отца, которые он ей в один из вечеров по нетрезвости решил поведать. — С Генрихом. — сказал Петя, без особого восторга вспоминая второго, самого слабого и мягкотелого маменькиного муженька.       Генрих, сколько он прожил с ним и Флорой, либо бесконечно и беспардонно выпивал, оправдывая это тем, что «жизнь несправедлива», либо денно и нощно трудился на комбайнерском заводе. «И что она нашла в этой рохле?» — не понимал ещё совсем маленький Петя, когда видел небритое, пьяное и не по годам состарившееся лицо отчима, или спящего, только что родившегося братика Юру, у которого располагали все шансы стать таким же прогибаемым размазнёй.       В такие моменты Петя в особенности скучал по родному отцу, отсиживающего срок в колонии строгого режима (по той причине Флора и подала на развод), мечтал, что, как только он вернётся, то всё встанет на прежний уклад. Но отец долгие годы не давал о себе знать, мать пять дней напролёт пропадала на работе, а по выходным предпочитала заниматься маленьким Юрой.       Так Петя и рос, неосознанно внушая Флоре мнимую уверенность, что «он с проблемами справится сам». К тому времени Генрих уже покинул их семью, не успев толком обжиться и пропитать квартиру пеплом, спиртом и чередой непрерывных жалоб.       С появлением Лаши пребывание Пети в доме, да и в семье, в целом, обернулось невозможным. И если Генриха он всего лишь недолюбливал, то его, ставшего третьим и окончательным мужчиной Флоры, не брезгующего прилюдно пустить свои шаловливые ручонки в её сторону (похлопать по ягодице или сжать в паучьей хватке грудь), откровенно не выносил. Ему, уже подросшему до определённого возраста Пете, ни сколь не вызывало юношеского интереса, когда Лаша подходил к его матери сзади, когда та могла спокойно домывать посуду или протирать верхние шкафчики, и, не стыдясь присутствия третьего лишнего, шлёпал её, как в шутку. От подобной «шутки» Пете всегда хотелось стошнить или, как минимум, зажмурить глаза, чтобы не видеть, как смеющаяся мать в сласть заигрывает с ним.       Как ни странно, но Руслана, или по-домашнему Русика, он любил. Возможно, потому, что он сын Флоры — их общей родительницы. Вдобавок ко всему младший брат вырос достойный, в меру для своих пятнадцати самостоятельным (раз осмелился пойти в спекулянты) и покладистым. Но всё может кардинально перемениться с приходом поздних лет, и через десять, двадцать лет он, вполне возможно, может превратиться в своего отца, чего Петя, конечно же, не хотел. Но Юра же не стал, хотя природа писала об этом чёрным по белому. Так с чего вдруг Руслану быть таким? Всё это лишь дело времени. — Когда я родилась, отцу сделалось очень трудно: мама долго мучилась в кровати с послеродовыми осложнениями и через малый отрезок времени погибла. — продолжила Тося, теребя ткань подола платья. — Обездоленному отцу пришлось уйти из театра в декрет, но проблемы не решались. Меня нечем было кормить. То молоко, что оставила мне перед уходом мама, заканчивалось, а коровье мне не подходило. Тогда-то судьба к нам повернулась и отец встретил тётю Флору. У неё как раз сын недавно родился, Юра. — Так что же?.. — Отец наконец смог заниматься постановками, а тётя Флора, как отведёт своего старшего сына, то есть тебя, в вечернюю группу, приходила с Юрой к нам. — с чуждой для себя теплом Тося заулыбалась, впервые в голову пришло что-то вольготное. — Я часто бывал в вечерней группе. — напомнил он сам себе строгий образ Мариванны, кого каждый из детей без исключения боялся. — Представляю, как она намучилась с нами. — дополнила монолог Тося, как будто не услышав, что сказал Петя. — Молока у неё много было, спокойно бы выкормила ещё пятерых. Печально, что меня природа не наградила также щедро, и теперь я не знаю, чем дальше сына кормить.       Петя как ошарашенный повернулся на неё, как будто намеривался в чём-либо осудить, по крайней мере так могло показаться каждому, кому адресовали такой пронизывающий взгляд. — С-сына? — переспросил он.       Тося кивнула. — У т-тебя ребёнок?       Тося снова кивнула. — Эй! Ну ты там долго базарить собираешься?! — уже начал возмущаться один из компании, наполовину выбравшись из салона. — Я сказал, заткнулись все! — как на духу выпалил раздражённый невинным признанием Петя, вытащил из чехла пистолет и, как днём ранее в борделе, выстрелил вверх.       Испуганные ребята забрались в машину и сидели там тише воды, ниже травы, ни слова ни молвив, тогда как Тосю бурный всплеск эмоций Пети не заставил даже шелохнуться. — Спокойно. — повторила она ещё раз. — Надо же, нервные пошли. — и фыркнула. — Если воспринимать всё близко к сердцу, жизни не хватит. — Прости. — до боли, но не доходя до крови, Петя прикусил верхнюю губу, насколько мог крепко сжал рукоять пистолета и выдохнул. — Прости, прости, прости... О матери, о братьях своих вспомнил и... Разволновался. Не думал, что ты замужем. — Ну ещё чего! Кто-кто, но я, уволь, в браке ни разу не провела и дня. — положила руку на́ сердце. — А как же тогда?.. Вы без брака?       Потупив глаза в землю, Тося замолчала. Самое отвратительное, самое мерзкое, о чём могла зайти их беседа. И как же рассказать о таком позоре? Как взять и напросто загубить, уничтожить всё впечатление о себе, рассказав, что рождённый ребёнок, Коля, — есть сын криминального авторитета Михаила Сергеевича Жигалина? «Как же я так? Вот дура!»       Сложно. Сложно признаться кому-либо ещё в том кошмарном лете девяносто четвёртого, когда жигалинское войско и сам Жигалин привезли её на обрыв, наставив на беззащитную Тосю порядком тринадцать ружей. «Приготовиться! — скомандовал своим людям Жигалин, равновесие которого с трудом поддерживала гладкая деревянная трость, и киллеры перезарядили автоматы. — Целься!..» «Прежде чем убьёшь меня, я хотела кое-что сообщить». — нос из-за слёз был забит, и Тося говорила, словно булькала. «Лучше моли меня о помиловании. Решение пойти в участок — худшее преступление против меня. — говорил Жигалин с насмешкой. — Знаешь, как немцы поступали с предателями? Их расстреливали, как сейчас расстреляют и тебя». «Так слепо жаждешь моей смерти, что, если вдруг я промолчу, ты никогда не узнаешь, что убьёшь и невинную душу».       Жигалин перестал смеяться. «Опустить стволы». — приказал он и доковылял до края обрыва, где сейчас стояла Тося.       На неприлично близком расстоянии друг от друга они практически сравнялись ростом, всё же Тося имела в этом малое превосходство. «Да ты хоть представляешь, что я сделаю с тобой, если твои слова окажутся ложью?» — чуть ли не прошипел сквозь зубы он, никак не веря, что впервые за пятьдесят с лишним лет Бог наградил его за многолетнюю преступную деятельность ребёнком.       Молча взяв Жигалина за кисть, Тося поднесла его раскрытую ладонь к своему пока ещё не заметному животу, выжидая, как изменится суровый взгляд авторитета, когда он поймёт, что волей-неволей поверил. «Если хочешь, чтобы он появился на свет, не смей приближаться ко мне и собакам своим то же самое скажи. В противном случае едва ли дитя родится, я унесу его в лес, суну тряпку в рот и закопаю¹».       В этих словах Тося несколько приукрасила истину. Естественно, убить ребёнка, да и вообще кого бы там ни было она не смогла в силу всей своей сущности, но на кону в первую очередь стоял выбор: жить ей или умереть. А на борьбе все методы рабочие.       Не тронул. Более того, ни разу за полтора года жигалинский дух не объявился в её районе и близко, но успокоения это не приносило. Жигалин дерзости не прощал и ей не простит, обязательно отомстит. — Боюсь, смысла в нашем разговоре больше не будет. Позволь уйти. — и Тося пошла с одной сумкой на другую сторону двора, не дожидаясь, пока Петя не надумает задушить её большими расспросами.