Цитринитас

Хогвартс.

24 мая, 1997

      — Посмотрите на меня, Поттер…       — Что вы делаете?!       — Просто посидите спокойно, не шевелитесь, и, Мерлина ради, помолчите, вы все только испортите!       Мальчишка замолкает, вцепившись до побелевших костяшек в полы мантии и изумленно хлопая глазами.       Череда неровных ударов пульса под пальцами, собственный монотонно звучащий голос, двенадцать вдохов, двенадцать выдохов — и вот Поттер уставился на него осоловелым взглядом, дважды медленно моргнул, и, наконец, очнулся. Судя по тому, как сменяются эмоции на лице, скорость осознания произошедшего превышает его способность уложить все в голове.       Наблюдая за поттеровскими потугами собрать расколотую картину событий в хотя бы какое-то подобие здравой целостности, он не может сдержать улыбки.       — С возвращением, мистер Поттер.       То, что звучит в ответ, — либо известная одному Поттеру магическая формула, либо какое-то особо изощренное магловское ругательство. Но чем бы оно ни было — адресовано это, вне всякого сомнения, лично ему. Не в последнюю очередь поэтому он предпочитает не вдаваться в подробности.       — Полагаю, это можно расценивать как-то, что вы рады приветствовать свою память в полном объеме.       Глаза Поттера округлились.       — Да вы..!       Он предупредительно вскидывает ладонь, чем прерывает так и не успевшую начаться возмущенную тираду.       — Уверен, эту часть можно опустить, тем более, что ничего нового о себе я в ней не услышу.       Мальчишка кипит, как чайник, только что не дымится.       Предоставив Поттеру фору на то, чтобы прийти в себя, он отходит к котлу с томящимся в нем Укрепляющим раствором для Больничного крыла — тот как раз перешел во вторую фазу приготовления. Зелье приобрело яркий бирюзовый оттенок и начало испускать шаровидные облачка серо-голубого пара. Склонившись к котлу, он делает медленный глубокий вдох. Запах сухой, острый, почти стеклянный — все даже лучше, чем он ожидал. Экспериментальное решение добавить в состав древесного масла определенно было не только хорошей идеей, но и хорошим знаком. Удовлетворенный состоянием раствора, он оставляет зелье настаиваться и подходит к окну, по-прежнему не глядя на все еще пыхтящего от негодования Поттера.       — Сегодня слишком хороший день, чтобы проводить его в подземельях, не находите?       — Не пойду я с вами больше никуда!       От его резкого поворота мальчишка вздрагивает, но упрямого вида не теряет. Вот он, Гарри Поттер, во всей красе: сидит, весь сжавшись, буравит его тяжелым взглядом, а пальцы теребят перо с таким усердием, что, отдайся Поттер этому занятию еще хотя бы на пару минут — от пера останется в лучшем случае один только стержень.       — Мистер Поттер, — максимально нейтральным тоном, обычно вводящим студентов в некое усредненное между трансом и анабиозом состояние, — если ваша память в каком-то месте все же дала трещину, то я могу напомнить, что вы здесь находитесь с целью отбывания наказания. Поэтому потрудитесь выполнять мои указания в точности и без лишних разговоров. На ваше упрямство у меня времени нет.       Поттер намеревается что-то сказать, и уже даже открывает для этой цели рот, но вдруг передумывает, поджимает губы и упирается глазами в парту с разбросанными по ней недописанными карточками.       Опершись бедром на край стола, он еще какое-то время бесстрастно наблюдает за борением мальчишки с самим собой, и только когда тот, наконец, поднимает на него полный так и не высказанного возмущения взгляд, удостаивает его скудной похвалы:       — Здравое решение. Пергамент, который я дал вам в прошлый раз, у вас с собой?       Поттер как-то в одно мгновение сникает. Покопавшись без особого энтузиазма в карманах мантии, достает сложенный вчетверо лист и кладет перед собой на стол. Он одобрительно кивает, приводя себя в моральную готовность к уже маячащему на горизонте аутодафе.       — Что ж, условия нашего договора, надеюсь, вы помните. Какие угодно вопросы из числа тех, что вы посчитаете нужным задать. Думаю, четверти часа вам вполне хватит. Можете приступать.       Дав Поттеру отмашку, он возвращается к котлу, при этом продолжая буквально физически ощущать упершийся в спину испепеляющий взгляд.       Подписав пустой магический контракт и предоставив Поттеру чуть ли не неограниченные возможности в получении информации, он преследовал одну единственную цель — добиться со стороны мальчишки доверия, которого будет достаточно для осуществления последней, возложенной на него Дамблдором миссии.       Разумеется, оставлять Поттеру память об этих встречах он не собирался, планируя замыкать воспоминания на ключ раз за разом до тех пор, пока не настанет время последнего акта. Связь между сознанием мальчика и Темного Лорда никуда не делась, и допустить утечки даже в самом малом он просто не имел права. В качестве своей ментальной блокировки он не сомневался — трудновычисляемый лингвистический код, его собственное тактильное воздействие плюс уникальный голосовой маркер — случайное снятие блока полностью исключено. Сознание Поттера будет хранить замкнутую информацию надежнее гринготтского сейфа. Но вот за то, что и как будет происходить во время самих этих встреч, поручиться было куда сложнее. Больше всего он опасался, что мальчишка в свойственной себе манере станет лезть в то, во что не следует. Выворачиваться перед Поттером наизнанку у него не было совершенно никакого желания. Но скручиваться внутренности в узел заставляет не столько мысль о том, что этого так или иначе все равно не избежать, сколько острое предчувствие — до каких бы глубин они не добрались, Поттеру, вероятнее всего, всегда будет мало… Как и ему самому всегда будет мало Поттера.       По истечении отведенного времени он медленно подходит к парте, за которой Поттер сидит, послушно склонившись над пергаментом. При первом беглом взгляде на лист заполнившие его строки выглядят какими-то беспокойными и неуверенными, словно мальчишка пытался выразить свои мысли, но слова ускользали у него из-под контроля. Однако, присмотревшись, он понимает, что Поттер и тут удивил — вместо стройных линеек вопросов лист вкривь и вкось испещрен какими-то каракулями. Похоже, мальчишка все пятнадцать минут просто черкал на пергаменте, что в голову взбредет.       Он в недоумении поводит бровью.       — И как это понимать? Растеряли от открывшихся возможностей все свои детективные способности?       — Я не буду ничего писать, — тихо, но твердо отвечает Поттер, с отсутствующим выражением рассматривая то, во что он превратил магический контракт, за обладание которым большинство волшебников с обеих сторон отдали бы многое.       Обойдя парту, он становится перед Поттером, и, сложив на груди руки, с не приемлющим возражений натиском велит:       — Объяснитесь.       — А что тут непонятного? — вскидывается Поттер. — Я не буду пользоваться этим вашим дурацким пергаментом! Если вы действительно хотите со мной просто поговорить, то пусть это и будет просто разговор, а не допрос. А верить вашим словам или нет, я уж как-нибудь решу сам.       Совершенно обескураживающе. Не постижимый уму Поттер освобождает его от обязательства и, кажется, тем самым загоняет в угол. Перед таким не то простодушием, не то великодушием как устоять…       — Встаньте здесь.       Мальчишка мнется еще несколько секунд, но, видя его терпеливое недовольство, все же выполняет то, что требуется.       Резкий взмах палочки — и тело Поттера, до этого нерешительно топтавшегося на указанном месте рядом с партой, тает в воздухе. Теперь его местоположение можно определить только по источнику сбивчивого дыхания — чары хотя и легли на Поттера второй кожей, но давление дезиллюминации с непривычки, вероятно, ощущается ним как слишком сильное. И еще этот запах. Почти неуловимый. Гвоздичный, слегка мятный, чуть сливочный… Запах приближающегося летнего дождя. Тепло, легко и даже немного счастливо… как будто где-то рядом находится море… Расплавленное золото и еще что-то восковое — запах только что потушенной свечи. По-отдельности все это между собой не то, чтобы сочетается, но, исходя от Поттера, сливается во что-то совершенно неповторимое.       Он бросает короткий взгляд на часы — половина одиннадцатого. Пара свободных часов у них гарантированно будет. Убавляет под котлом огонь и, набросив мантию, не оглядываясь, выходит из кабинета. Последовавший за короткой тишиной звук поспешных шагов сообщает о том, что Поттер все же проявил совершенно несвойственное себе благоразумие, предпочтя лишний раз не нарываться и делать, что скажут. Правда, надолго ли — пока непонятно.       Пройдя по потайному ходу, соединяющему подземелья с его собственной кладовой, он быстрым шагом пересекает коридор первого этажа, намереваясь покинуть замок по возможности незамеченным. Он специально избрал маршрут в обход школьных коридоров, чтобы избежать студенческих скоплений, а вместе с ними и непредвиденных казусов, вероятность которых, если рядом (пусть даже и в невидимости) находился Поттер, возрастала в разы. Увести мальчишку из замка не только не имея разрешения Дамблдора, но и вовсе втайне от директора само по себе было, конечно, сумасбродной идеей. Но с другой стороны Дамблдор дал ему добро на любые действия, которые он сочтет нужным предпринять для того, чтобы в решающий момент Поттер был готов его не только выслушать, но и услышать.       В коридорах замка они не встретили ни единой живой души, но у выхода во внутренний двор стало понятно, что осуществить изначальный план не так уж просто. День действительно выдался чудесным. И если коридоры были почти пусты, то внутренний двор оказался забит студентами до отказа. Ученики — кто кучками, кто парочками — наслаждались лучами теплого майского солнца, расположившись по всему периметру двора: на скамейках, вдоль колоннады, а кто и просто на траве у фонтана. Простейшим решением было наложение Дезиллюминационных чар и на себя тоже, но в этом случае задача следовать за ним станет для Поттера невыполнимой.       Стоит ему на несколько секунд уйти в раздумья о том, как обойти возникшее на пути препятствие с минимальными потерями, как пустое место откуда-то слева вдруг вздумало подать голос:       — Если вся эта конспирация только для того, чтобы выйти из замка, то здесь совсем рядом есть короткий путь с выходом на том конце моста. Я могу показать. Только если снимете с меня Дезиллюминационные чары, а то у вас они рассчитаны скорее на тролля, чем на человека. У меня уже кожа трещит.       Поттеру достает ума говорить вполголоса, но подобные вольности стоит пресекать сразу, и притом на корню.       — У вас есть прекрасная альтернатива, мистер Поттер, — отвечает он, не оборачиваясь, таким же полушепотом. — Либо весь наш дальнейший путь вы проводите в размышлении над смыслом выражения «нем, как шпротва», либо я накладываю на вас еще и Силенцио.       Пустое место возмущенно сопит, но, похоже, быстро определившись с приоритетами, тут же притихает. Когда Поттер хочет, он умеет оставаться незаметным. А хочет он этого, как удалось выяснить за шесть лет неусыпного наблюдения за мальчишкой, в случаях когда бывает либо заинтригован, либо сосредоточен на совершении очередных противоречащих школьным правилам действий, либо когда суется в то, что явно выходит за пределы представлений об элементарной личной безопасности. В данной ситуации для Поттера волшебным образом сошлись все три условия, а значит, беспокоиться о том, что он себя внезапно выдаст, не стоит.       Их короткий переход через внутренний двор подтверждает непреложную истину о том, что никогда ученики не бывают так близки к образцовому поведению, как в присутствии профессора Снейпа. Завидев его фигуру даже издалека, все моментально, точно по волшебству, приобретают вид и положение в пространстве, соответствующие гордому статусу студентов Хогвартса. Пересекая переполненный законно бездельничающими в теплое субботнее утро студентами двор, он старается идти быстро, что не мешает, однако, буквально на ходу снять по десять очков с Когтеврана и Пуффендуя за нарушение предписания о допустимой дистанции взаимодействия между учащимися старших курсов.       — Только подумайте, Поттер, насколько ваше нынешнее положение на руку Гриффиндору, — он не удерживается от комментария, крутящегося на языке всю дорогу через виадук. — Не назначь я вам отработку, не сомневаюсь, что вы бы с мисс Уизли пользовались свободным временем в точности так же, как и эти двое. А потерять сразу двадцать баллов в конце года, согласитесь, не самая приятная перспектива для факультета.       Поттер как воды в рот набрал.       Он принимает молчание за согласие.       Легкий, еле уловимый ветерок с запахом свежей зелени и пробуждающейся земли обвевает лицо, путается в волосах. Он всегда любил это время года больше, чем какое бы то ни было другое — время перемен, по которому ступаешь, точно по тонкой грани между очередной смертью и новым рождением. Время, когда кажется, что возможно все. Узкая тропинка теряется под ногами в густой, налитой соком траве, гладь Черного озера, отражая солнце, мерцает живой ртутью, а рядом сопит невидимый Поттер.       Пальцы забираются под тугой манжет на правом запястье и ослабляют тонкую серебряную нить. По телу пробегает острый холодок — артефакт прекратил свое обычное действие. Ни желтой болезненной кожи, ни осточертевших сальных волос, ни общего отталкивающего вида — Северус Снейп снова стал собой. Иронично, что после пятнадцати лет, проведенных под почти постоянным воздействием преображающего артефакта, освобождаться от наводимой иллюзии он теперь позволяет себе только в присутствии Поттера.       Когда всякая возможность случайной встречи с кем-либо из обитателей замка осталась далеко позади, он, наконец, останавливается и достает из рукава палочку. Как бы там ни было, осторожность никогда не помешает, да и Поттера пора освобождать из-под дезиллюминации.       — Гоменум ревелио!       Предсказуемо. Никого поблизости нет. Под действием Обнаруживающих чар в паре шагов материализуется только насупленный Поттер, и, судя по вздернутому виду, двадцать минут под дезиллюминацией в его исполнении, к тому же еще и отягощенные вынужденным молчанием, дались мальчишке нелегко. Волосы прилипли к вискам, дыхание частит, а щеки пылают, как после долгого забега.       — Я мог бы просто принести мантию отца, — изрекает Поттер, на что в ответ он только хмыкает.       — Не сомневаюсь. Но я бы предпочел обойтись без косвенного присутствия вашего незабвенного отца даже в мелочах.       Мальчишка не смущается, не возмущается, не отводит глаз. Словом, не делает ничего из того, что от него можно ожидать. Вместо этого вздергивает подбородок и, далеко не бесталанно (стоило это признать) подражая его собственной манере говорить, выдает:       — В таком случае я бы предпочел, чтобы вы не называли меня Поттером. Сэр.       Дерзко, решительно, в чем-то даже жестко. Не то, чтобы дерзость Поттера сама по себе является для него чем-то новым. Нет. Новым отчего-то кажется сам Поттер.       Проходит одна минута, вторая, а он все стоит, вглядываясь во все еще пылающее лицо напротив и гадает, чего в данный момент на нем все-таки больше — простого ребяческого негодования, упрямого нежелания подчиняться явно превосходящей силе, или все же того патологического азарта, который просыпается в Поттере всегда, стоит ему оказаться в ситуации, содержащей в себе хотя бы маломальский риск.       — Вот как? И какое же обращение предпочитает наш Избранный?       — А вам так сложно называть меня по имени?       «Ты не представляешь, насколько» — ответ, так и оставшийся мысленным. Вместо этого вслух звучит:       — Надеюсь, время нашей прогулки вы все же употребили на формулирование вопросов чуть более важных, чем этот.       Шагая по уже почти неразличимой тропинке в сторону сгрудившихся у самой кромки воды деревьев, туда, где в белой пене цветения шелестит густой кустарник, он не оборачивается. Знает, что Поттер сам пойдет следом. Теперь уже наверняка пойдет.       Это место среди беспорядочно разросшихся зарослей бузины, обнаруженное на третьем курсе почти случайно, до сих пор остается у него одним из самых любимых. Кустарник покрыт белоснежной пеной из крупных соцветий, распространяющих вокруг упоительно сладкий, миндальный аромат. Вековые деревья неподалеку от воды, сплетаясь корнями и соприкасаясь тяжелыми кронами, на которых только-только начали появляться молодые побеги, образовывают некое подобие купола. Гладь Черного озера переливается солнцем. Густое, почти плотное свечение струится над древними холмами, благословляя каждый, даже самый чахлый росток на новую жизнь. Кажется, оно оживляет даже тяжелые грязно-серые валуны на берегу, заставляя их шершавую поверхность искриться. Замок, возвышаясь по ту сторону сверкающей глади, блаженно нежится в теплых весенних лучах, а где-то высоко щебечут невидимые глазу птицы.       Тяжелая мантия за ненадобностью снята и брошена на землю. Он опускается в небольшое углубление, образованное сплетением крупных корней, и прислоняется спиной к огромному теплому стволу. Просто так сидеть, прикрыв глаза и растворяясь в ласковом, нежащем дыхании уходящей весны, хорошо. И все-таки полностью расслабиться не получается. К тому же сейчас это было бы непозволительной роскошью. В конце концов, он не на курорте, не говоря уже о том, что в таких условиях расслабиться вообще сложно — он буквально кожей чувствует, что невыносимые глаза цвета такой же сочной майской зелени устремлены в его сторону, а тень их обладателя накрывает его почти полностью. Шестое чувство настойчиво рекомендует засунуть куда подальше привычную манеру ведения разговора, но полностью отказаться от ставшей второй натурой привычки, он, похоже, уже не может.       — Потрудитесь опуститься куда-нибудь на мой уровень, Поттер, вы заслоняете солнце.       Мальчишка немного помедлил, но после все же примостился на траве, прямо на том месте, где до этого стоял, и устремил взгляд на мерцающую воду.       — И какие же вопросы я могу задавать?       — А какая именно часть выражения «какие угодно» недоступна вашему пониманию?       Он не видит, но уверен, что Поттер насупился.       — И вы правда ответите на любой из них?       — Кроме вопроса о том, зачем я все это делаю, и только на те, что касаются нас двоих.       Поттер закусывает губу и снова уставляется на озеро. Судя по всему, все еще не может поверить в открывающуюся перспективу или же упрямо занимается именно тем, чем заниматься как раз не стоило — обдумывает причины настолько щедрого предложения со стороны профессора Снейпа.       Несчастный мальчик.       После непродолжительного напряженного размышления Поттер неожиданно приосанивается и, наконец, выдает:       — Тот раз был единственным?       — Вы о чем?       — Об отце.       Замечательно. Хорошее начало хорошей беседы. Он морщится, как если бы, не заметив гнилой ягоды в корзине отборных фруктов, вдруг ухватил именно ее.       — Вам обязательно нужно об этом знать?       — Раз спрашиваю, значит нужно.       «Сам напросился, Северус. Никто тебя не заставлял подсовывать ему те воспоминания. Только вот зачем ты избегал его после того, как он все увидел? Боялся узнать, как он воспринял увиденное, на чью сторону встал и кого из участников этого фарса стал презирать больше?»       Он и сам не был уверен, какой именно реакции хотел от Поттера. Как тогда, так и сейчас. Но сворачивать в сторону теперь, когда мальчишка сам об этом заговорил, было бы еще более позорным малодушием, чем когда, изображая праведное негодование, он вытолкал ошарашенного Поттера из кабинета и для пущей убедительности сопроводил свое выражение негодования банкой сушеных тараканов.       — Пересекались мы довольно часто. Но то, что вы тогда увидели в Омуте памяти, прецедентов не имело, ни до, ни после. Если вы об этом.       Ответ хотя и правдивый, но до невозможного уклончивый, отчего царапает нутро, точно наждак. Впрочем, он ведь и обещал Поттеру именно честность, а не сопливые душеизлияния.       Однако, Поттер снова удивляет. С прерывистым вздохом поднимается на ноги, делает пару шагов в его сторону, и останавливается, какое-то время привыкая к столь непривычной для себя картине — профессор Снейп, расслабленно прислонившись к стволу дерева, смотрит на него снизу вверх своим самым обычным пронизывающим насквозь взглядом. Неизвестно, как долго Поттер обдумывал то, что намеревался сказать, но сейчас он выглядит каким-то другим. Необычно взрослым.       — Я не буду оправдывать ни себя, ни его, сэр, и, конечно, вам неприятно об этом говорить, но мне всего лишь хотелось бы объяснить, — мальчишка явно нервничает. Слишком выдает эмоции дрогнувший на этом треклятом «сэр» голос. — Я не знал отца, и все, что мне было о нем известно, я узнал со слов других. И это правда, мне всегда хотелось быть похожим на того человека, о котором рассказывали те, кто был с ним знаком. Вы показали мне другую сторону. Я не хочу ворошить все это, только хочу… Как бы я к вам ни относился, подобного я никогда не одобрю. Просто тогда… я не знал, как вам сказать. И простите, что я посмотрел.       Виноватый тон настолько искренний, что он не выдерживает и неожиданно для самого себя вдруг разражается смехом. Для Поттера этот беззвучный смех, похоже, оказывается самой шокирующей неожиданностью из всех. Мальчишка напружинивается и замирает, разглядывая его с таким выражением, точно вообще видит в первый раз. Искренняя улыбка на лице ненавистного профессора определенно не имеет ничего общего с привычной язвительной ухмылкой, которую он привык наблюдать.       — Поттер, честное слово, ты такой смешной. Я хотел, чтобы ты это увидел, — он снова прикрывает глаза, подставляя лицо лучам солнца, пробивающегося сквозь тяжелую крону над головой. — Неужели ты думаешь, что иначе я сбрасывал бы воспоминания в Омут у тебя просто перед носом, зная о том, какой он длинный? Если бы я хотел сделать так, чтобы ты ни при каких обстоятельствах этих воспоминаний не увидел, этого бы никогда и не произошло, и для этого пользоваться Омутом не было совершенно никакой необходимости… Способов преобразить, исказить или подавить практически любое воспоминание — как чужое, так и собственное — существует не один десяток.       — И зачем вы мне все это показали?       — А ты сам как думаешь? — интересуется он, наблюдая за сбитым с толку Поттером сквозь полуопущенные ресницы.       — Ну… я не знаю. Возможно, чтобы я понял, каким на самом деле был мой отец. Что он, как и я, ничего из себя не представлял. Кроме хвастливого, заносчивого болвана.       Тонкий анализ.       — Близко, Поттер, но не совсем.       — Тогда что?       Он нетерпеливо вздыхает.       — Если скажу, что меня к тому времени уже пятый год выводило из себя то, насколько ты фанфаронишься своей схожестью с отцом, тебе этого будет достаточно?       Поттер на секунду задумывается, после чего улыбается каким-то своим глупым поттеровским мыслям, тихо выдыхает «вполне», и снова усаживается, но уже не на траву, а на один из таких же корней, что и он, но чуть пониже.       Наступившая тишина прерывается тихим плеском воды и почти неуловимым шорохом ветра в траве. Неподалеку в камышах, пища и хлопая крыльями, расположилось утиное семейство. Мать учит утят плавать, описывая на воде небольшие круги, после чего со всем своим потомством снова возвращается в камыши.       Внезапно он замечает, что Поттер, до этого увлеченно наблюдавший за утками, уже какое-то время напряженно смотрит на него.       — Почему у нас ничего не получилось? С окклюменцией.       Он ждал этого вопроса. Понимал, что даже маломальски правдивый ответ потянет за собой слишком много, но деваться было некуда. Мальчишка имел право знать.       — Вот и первый правильный вопрос, Поттер. Я изначально был против всего этого, но директор настоял.       — Потому что я безнадежен? — теперь Поттер с большим интересом разглядывает свои кроссовки.       «Не дави на мальчика, Северус. Он и так будет шокирован тем, что услышит, так что хотя бы свой яд придержи при себе».       — Потому что я и не учил тебя окклюменции. Эти занятия были не тем, чем представлялись.       Поттер медленно моргает. Он успел заметить, что мальчишка делает так всегда, когда пытается вплести новую информацию в уже сложившуюся картину событий. Брови за дугами очков удивленно ползут вверх. Теперь без объяснений уже точно не обойтись.       — После нападения на Артура Уизли, свидетелем которого ты стал, директор решил, что связь между сознанием Темного Лорда и твоим перешла в активную фазу. Кровь защищает тело, и это продлится до твоего совершеннолетия, но в том, что касается сознания, полагаться только на кровную защиту было бы большой ошибкой. В особенности после того, что произошло на кладбище Литтл Хэнглтона. Я имею в виду, что твой шрам отзывался болью в те моменты, когда Темный Лорд не только прикасался к тебе, но и просто смотрел. Он силен в ментальной магии, но в ту ночь не использовал невербальных чар. Очевидно, решил не спешить, подождать, пока сила ритуала закрепится в нем в полную мощь. Поэтому применяя к тебе все три Непростительных, пользовался словесной формулой.       — Откуда вам известно? — примерно с половины его речи Поттер сидит, уставившись на ветку, которую нашел где-то в траве, и теперь сосредоточенно вертит ее в пальцах. — Я не рассказывал Дамблдору. Про Круциатус. Никому не рассказывал.       Он не удивлен. Полтора года назад во время одного из особо тяжелых сеансов ему удалось проникнуть достаточно глубоко и в деталях рассмотреть в памяти Поттера все происходившее той ночью в Литтл Хэнглтоне. И он отлично помнит, как, в очередной раз в сердцах назвав мальчишку не способным к элементарной самозащите слабаком, выпроводил Поттера за дверь, и только когда неровные шаги за лестнице затихли, дал волю переполнявшему его гневу.       Поттер стыдился этого эпизода. Настолько, что не рассказал о нем ни Дамблдору, ни Блэку. Боялся показаться жалким, боялся, что не поймут. Да и разве они могли? Понять, что чувствует человек, чье не только тело, но и гордость поругана подобным способом мог только тот, кто испытал это на себе. Прилюдное унижение, невозможность оказать хотя бы какое-то, пусть даже самое жалкое сопротивление, бессильная агония слабости… После возвращения Темного Лорда он был на месте Поттера не раз и по себе прекрасно знал, что скорченное валяние на полу в присутствии десятка Пожирателей было последним из того, чем хотелось гордиться. Для него самого Круциатус не был чем-то новым, разве что с годами он научился даже максимальный уровень его мощности переносить почти беззвучно. Как и многое другое. Темный Лорд иногда просто забавы ради испытывал его пределы, не используя пыточное заклинание более восьми раз подряд только потому, что хотел сохранить его разум в целости. Все-таки Северус Снейп был полезным ресурсом. К тому же в арсенале Темного Лорда были чары и пострашнее, вроде тех же Нуклеарных. Но все же он — взрослый, закаленный затяжной войной мужчина, привыкший к боли и унижению. Поттеру же было тогда всего четырнадцать, и он точно не был готов к тому, что тогда пережил.       А готов ли теперь услышать?       Он обещал говорить правду, но все-таки решает пощадить достоинство Поттера и не вдаваться в детали, и поэтому, в надежде, что мальчишка и сам в состоянии догадаться, лишь уклончиво отвечает:       — Не от Дамблдора.       Тот разговор с Темным Лордом даже теперь, спустя почти два года, он помнит практически дословно. И брошенный ему в сознание мыслеобраз, в котором мальчишка, весь в грязи и крови, корчился у ног от боли, едва ли не умоляя о пощаде. Помнит, каким упоением озарялось мертвенно-белое лицо, когда жесткий рот снова и снова возобновлял рассказ о том, каким жалким Гарри Поттер в ту ночь, когда он, непобедимый Темный Лорд, снова обрел свою силу. Тогда он не мог ничего возразить повелителю, а если бы и мог, то не стал бы. Поддерживать в глазах Темного Лорда искаженный, далекий от действительного образ Гарри Поттера — таким было одно из его заданий. Дамблдор через него пытался манипулировать чувствами противника, вынуждая того совершать одну ошибку за другой. Но все-таки не Дамблдор, а только собственный страх вынудил Темного Лорда дойти до того, чтобы исказить собственные воспоминания о ночи на кладбище Литтл Хэнглтона с целью польстить уязвленному очередным поражением самолюбию. Он осязал этот страх с каждым разом все больше и больше, оставаясь с Темным Лордом один на один. Страх, из-за которого в том не осталось почти ничего от облика человека, перед которым он когда-то преклонялся. Почти ничего от облика человека вообще.       Высоко над головой жалобно скрипит старая ветка. Неожиданно сбоку раздается:       — А ведь это вы научили меня Обезоруживающим чарам. Помните, когда нокаутировали Локонса в Дуэльном клубе? Я еще тогда подумал, какой от них толк…       Это странно, но, похоже, они поняли друг друга без лишних слов. Никто не стал продолжать разговор о том, что каждый считал для себя унижением. Но еще страннее было то, что он вдруг почувствовал совершенно противоестественный прилив благодарности Поттеру. За то, что сменил тему и не вынуждал его углубляться в детали приватных бесед с Темным Лордом, за то, что помнил о той демонстрации Экспеллиармуса и даже за это воспоминание о самой короткой и самой идиотской дуэли в его жизни.       — Поверь, если бы ты был на моем факультете, твой арсенал дуэльных заклинаний был бы куда более разнообразным.       Мальчишка чему-то загадочно улыбается, качает головой и продолжает смотреть вдаль, хотя мысли его явно сосредоточены на чем-то гораздо дальше озера, замка и заслоняющих горизонт холмов.       — В ту ночь оно дважды спасло мне жизнь.       — Дважды?       Он переводит на Поттера тяжелый вопрошающий взгляд, но тот остается совершенно невозмутимым.       — Ну да, — пожимает плечами Поттер. — Про кладбище, как я понимаю, вы и так знаете. И до этого еще в лабиринте, когда мы с Седриком были уже рядом с Кубком. На меня напал акромантул. Я тогда использовал Экспеллиармус, хотя паук за секунду до этого и успел меня цапнуть, а потом…       Это что-то новое.       — Ты хочешь сказать, что тебя в лабиринте ужалил акромантул? — он хмурится, уже догадываясь, каким будет ответ.       — Ну… — рассеянно протягивает Поттер, — да. Просто потом, из-за всего, что случилось… не до того как-то было. Нога болела, конечно, но потом же все прошло. Фоукс в кабинете Дамблдора… А что не так?       Он обнаруживает себя нависшим над белым, как мел, Поттером грозной грозовой тучей. Кулаки сжаты с такой силой, что ногти вонзаются глубоко в ладони. Перед глазами пляшут искры, а значит вот-вот должен грянуть гром.       И он грянул.       — Что не так? Да все не так, Поттер! Не так. Абсолютно. Все!       Сам не понимая, что делает, он наклоняется к лицу мальчишки так, что их носы едва ли не соприкасаются, и зло шипит:       — Почему ты не сказал, что ранен? Я же был рядом, ходил за мордредовым Веритасерумом для Крауча… А ты остался там и медленно умирал, Поттер, черт бы тебя побрал! Умирал, пока Дамблдор вел расследование дела, половину которого сам же и подстроил!       Несчастный Поттер вжимается в корень, на котором сидит и только непонимающе моргает.       — Я… не понимаю… сэр…       — Конечно, ты не понимаешь! — ядовито выплевывает он и со всей силы ударяет ладонью по стволу над этой бестолковой лохматой головой. — В яде акромантула содержится сильнейший нейротоксин, вызывающий мгновенную периферическую нейропатию с последующей атрофией всех мышц, включая сердечную, и в большинстве случаев жертва погибает от асфиксии в течение максимум пятнадцати минут, да и то при сверхчеловеческом везении. Я не представляю, каким чудом тебе удалось прожить несколько часов!       Вид у Поттера совершенно потерянный. И, кажется, мальчишка все еще не в состоянии осознать, почему на него смотрят как на необратимо умалишенного.       — Из всего сказанного я понял только, что мне в очередной раз повезло не откинуть ноги.       — Чудовище… — только и может выдохнуть он и, будучи не в силах больше смотреть в это невозможное лицо, отворачивается, запирая глубоко внутри все, что уже готово было сорваться с языка.       До воды остается каких-то несколько дюймов. Несколько дюймов, и мелкая набегающая волна лизнет припорошенные лесной пылью ботинки. Он смотрит на воду, считает волны и пытается вернуть самообладание, столь неосторожно украденное живым напоминанием о событиях той кошмарной ночи. Он словно провалился в собственную выжигающую сердце память, как будто она не была препарирована с хирургической безжалостностью, как будто он не отрезал собственные эмоции от фактов, как будто не обесцветил чувственный фон пережитого до состояния старой выгоревшей колдографии.       Та ночь изменила слишком многое. Темный Лорд возродился, а Северус Снейп, напротив, перестал существовать. Прежний Северус Снейп. Тогда он впервые за тринадцать лет ощутил себя не существующим, а по-настоящему живым. Жизнь заструилась по венам с удвоенной силой, стоило ему увидеть, что это невыносимое существо, выброшенное порталом на краю адского лабиринта, все еще дышит. В том, что последовало дальше, было слишком много боли. И много жизни. Первым он вот уже два года щедро расплачивался за второе.       Мальчишка подкрался бесшумно, как кошка. На мягких лапах проскользнул ближе к озеру и остановился за его плечом в шаге от того, чтобы поравняться у самой кромки воды. Поттеру удалось бы остаться незамеченным, если бы не его сверхчуткое, почти звериное обоняние. Почти неуловимый запах с тех пор, как он его учуял, перебить не могло ничто, как запах крови для голодного хищника.       — Мерлин, я ведь там чуть с ума не сошел… — он обращается к пустому пространству перед собой, как будто Поттер, живой и вполне осязаемый, не стоит у него за плечом, а все еще находится под дезиллюминацией, или и вовсе отсутствует. Так было легче. Односторонние разговоры в формате последнего варианта он практиковал довольно часто. Отсутствующий Поттер был хорошим слушателем, никогда не перебивал, не задавал идиотских вопросов, с ним можно было говорить о чем угодно. Словом, идеальный Поттер, у которого был всего один изъян — его не существовало. — Руку жгло так, что никакого Круциатуса не нужно. А тебя все не было. Дамблдор велел ждать и не отзываться на призыв Метки до тех пор, пока он не скажет. Я хотел, но он запретил. Оставалось сидеть на той гребаной трибуне посреди всеобщего веселья и ждать неизвестно чего. Или твоего возвращения, или когда сердце остановится. Я ведь знал, что он вернулся, знал, что все время ты был рядом с ним. Совсем один… А ты даже не сказал про паука, не дал помочь… Какое же ты чудовище, Поттер.       «Ты ведь понимаешь, что жалок, Снейп, да? Ты этого хотел? Теперь он будет тебя жалеть. Мало тебе унижений?»       Внезапно, точно сквозь толщу воды, он чувствует, как чужие пальцы осторожно тронули его за рукав. Дышать вдруг становится сложно, а от яркого солнечного света, отразившегося в двух круглых стеклах напротив, щипает в глазах. Все это слишком отличается от того, в чем он привык существовать. Слишком много света, слишком много воздуха. И еще Поттер. Слишком близко. Молчит, глядя в его лицо своими невыносимыми глазами и ждет. Чего он ждет? Неужели не понимает, как тяжело говорить тому, чья жизнь — чья настоящая жизнь — проходит в полном молчании? Конечно, не понимает.       Мальчишка кажется ему плавящимся, утекающим, словно принадлежащим какому-то иному миру. Миру, в котором есть только тихий плеск воды, теплый солнечный свет и играющий в волосах ветер… А может и нет рядом никакого Поттера, а все, что он видит перед собой — не более, чем иллюзия на бегущей озерной ряби, щедро политой солнцем.       Но нет.       Вот непослушные волосы падают на лоб, стекла очков затуманиваются от его собственного участившегося дыхания, щеки вспыхивают румянцем, а на нижней губе выступает крошечная алая капля. Такая живая и теплая. Настоящая. Мысли плывут прочь вслед за невесть откуда взявшимся желанием стереть эту кровь быстрым прикосновением пальца к губам…       Или совсем даже не быстрым… Он вполне может задержать Поттера на отработке. На какой-то лишний час точно может.       И причем здесь вообще пальцы…       Он так близко.       — Северус…       Тихий шепот вспарывает тишину и выбивает весь воздух из легких. Он вздрагивает и так сильно стискивает поттеровскую руку, что тот едва не вскрикивает от внезапной вспышки боли.       — Я сказал — не смей!       Поттер шипит и замирает, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы.       «Дракклы тебя раздери, Снейп, ты в своем уме? Совсем рехнулся? Мальчишке не позволяешь даже думать о том, чтобы просто назвать тебя по имени, а сам еще немного и будешь готов разложить его прямо здесь? Таким способом хочешь добиться доверия?»       Наверное, не стоило этого говорить. Не стоило говорить это так. Хотя… К черту! Сближение не облегчит ничьей участи. Глупо отрицать — мальчишка, стоит им оказаться по-настоящему рядом, без привычно воздвигаемой ментальной стены, по какой-то совершенно непонятной причине чувствует к нему то, чему нет и не может быть места в их отношениях.       Впервые это произошло еще в начале года, во время той вечерней отработки, когда он пытался преподать Поттеру урок невербальной магии, но вместо этого впервые в жизни столкнулся с неспособностью контролировать собственное состояние. Поттер тогда тоже явно себя не контролировал. Почти два года он какими-то силами держался на безопасной дистанции, хотя делать это порой было совершенно невыносимо. Самой изощренной пыткой стали индивидуальные уроки, и, кажется, еще никогда он не был так доволен своей жизнью, как в момент, когда, наконец, нашел возможность от них отказаться. Прошлым летом счастливая надежда на то, что хотя бы на школьных занятиях встречаться с Поттером ему больше не придется разбилась вдребезги о решение Дамблдора передать ему курс Защиты, которой в расписании у шестого курса было чуть ли не вдвое больше, чем Зельеварения. Поттер на первом же уроке отличился, чем совершенно заслужено схлопотал наказание. Только вот по итогу наказан оказался вовсе не Поттер, во всяком случае страдал он не более, чем может страдать мальчишка, которого вместо адекватных его возрасту развлечений заставляют проводить время за совершенно бессмысленными занятиями в обществе самого нелюбимого преподавателя. В то время как преподаватель сам загнал себя в ловушку.       С той злосчастной отработки в начале сентября он места себе не находил. Придирался к мальчишке, находя повод оставить того на очередную отработку уже, кажется, просто в самом факте его существования. После этих отработок, которые всякий раз с каким-то маниакальным упрямством назначались ним исключительно на вечер, он часами не мог уснуть. А потом, приходя с разочарованным стоном в себя, не мог, не смотря на все свои навыки, вспомнить, что же ему такое снилось, что он готов буквально лезть на стену от нестерпимого жара, пожирающего его заживо. Было ли сном то душное, пульсирующее напряжение во всем теле, с котором не удавалось сладить ни одному из зелий (он честно перепробовал все возможные варианты), или же он просто медленно, но верно сходил с ума. Достойный финал его разодранной в клочья жизни. На грани сознания толкались смазанные образы, которые, стоило ему ослабить контроль, становились причиной этого захлестывающего безумия: тонкие черты, растрепанная шевелюра, пристальный, полный ненависти и презрения взгляд из-под пушистых ресниц… Жесткие, машинальные движения руки не приносили ничего, кроме раздражения и тупой боли где-то глубоко внутри, и он, часто подолгу не в силах открыть глаза, горел и плавился в этом изнуряющем пламени, пока, выгорев до остатка, не приходил, наконец, в себя на сбитых влажных простынях. Он приучил себя просыпаться на два часа раньше, посвящая их тому, чтобы до начала дня успевать привести собственные мозги в порядок, но отказаться от возможности оставаться с мальчишкой наедине снова и снова так и не смог.       К счастью, Поттер весь год был слишком увлечен тайными встречами с Дамблдором, слежкой за Малфоем, а теперь еще и своей новоявленной подружкой, чтобы замечать очевидное. Недавний случай с Драко оказался подарком судьбы. Поттер нарвался на наказание, о котором никому, кроме друзей, не станет сообщать, иначе пришлось бы раскрыть и его причины. А это — последнее, что он стал бы делать.       И все же за мальчишеской дерзостью проглядывало что-то, что Поттер не мог удержать в себе, особенно теперь, когда спустя шесть лет начал узнавать его другим. Всю прошедшую неделю он мучился вопросом, как далеко все зашло бы, если бы он не пресек поттеровской попытки продлить то неловкое прикосновение в подземелье у зеркала, податься ближе. Да и был ли он готов узнать, что последует за этим осторожным, произнесенным одними губами «Северус…»       Ответа не было.       Впрочем, вот он, ответ — стоит прямо перед ним, неровно дыша, упрямо сдерживая выступившие в уголках глаз слезы, и при этом даже не пытается вывернуться из его стального захвата. Пульс в тисках пальцев частит так, что, кажется, еще чуть-чуть — и давление крови прорвет тонкую кожу на запястье, заливая теплой липкой жидкостью ладонь…       Ему тридцать семь. И у него никого. Вот уже почти двадцать лет — ни мужчины, ни женщины. Да и был ли когда-либо кто-то вообще, если не принимать в расчет те несколько месяцев безумия и несчастного мальчика, сгинувшего неведомо где по его — он так и не смог себя в этом разубедить — вине. Тот был лишь немногим старше, чем сейчас Поттер, и льнул к нему с такой же отчаянной решимостью во взгляде и такой же трогательной осторожностью в движениях… Чем он это заслужил? Раз за разом не просто терять, но быть причиной собственных потерь? Хотя, заслужил, конечно.       Поттера можно понять, в его возрасте подобные всплески вполне естественны, к тому же весна пробуждает соки не только в растениях. Весна — лучшее время для зарождающихся чувств, и мальчик, будь он хоть трижды Избранным, не стал исключением. Он и сам чувствовал, как, пробиваясь упрямым ростком, в его истощенном от недостатка тепла теле пробуждается жизнь, стоит сосредоточить внимание на том, как сквозь пьянящий шлейф бузинного цветения едва уловимый теплый сливочно-восковой запах забивается в ноздри и разливается по всему телу… Но их время сочтено и скоро истечет, Поттер вернется в свою жизнь, и ничто не помешает ему тискаться по углам со своей рыжей подружкой. Ему ведь еще даже нет семнадцати.       А сколько осталось?       Год?       Пять?       Дамблдор доверил ему наблюдать за тем, как это время будет подходить к исходу. Чтобы в конце объявить свято верящему в справедливость Поттеру о том, каким должен быть этот самый исход.       Будь они все трижды прокляты.       И он сам в первую очередь. Он, который теперь не может найти в себе сил отвести взгляд и увернуться от этого пристального разглядывания, сдирающего с него просто по живому нарощенную такой нечеловеческой ценой броню.       С тяжелым вздохом, который вполне мог бы сойти за извинение за причиненную боль, он выпускает поттеровскую руку. Тот густо краснеет, пряча глаза.       Менталист из Поттера никакой, это он, к своему величайшему облегчению, понял сразу, так что в неприкосновенности своих мыслей был убежден, что, однако, ничуть не мешало мальчишке полагаться на какое-то иное чутье, и вот ним-то, судя по всему, Поттер не пренебрегал. В то время, как его самого инстинкты, похоже, подводили. Каким-то образом он упустил, в какой именно момент Поттер стал настолько внимательно следить за всеми его движениями и мимикой. Так же, как и не успел заметить, что кроссовки и подол мантии мальчишки щедро набрали воды.       — Сэр…       Мальчишка стоит, переминаясь с пятки на носок, точно боится озвучить то, о чем думает. Неожиданно для самого себя он вдруг решается приободрить невесть куда задевавшуюся гриффиндорскую наглость.       — Смелее, Поттер, спрашивайте. Наш договор в силе.       Поттер скользит цепким взглядом по его лицу, точно пытается прочитать на нем ответ на свой все еще незаданный вопрос, проводит языком по обветренным губам, и, наконец, выдавливает из себя то, что явно не дает ему спать спокойно уже давно:       — Как вам это удалось? Снова добиться его доверия?       По спине пробегает неприятный холодок и виной тому вовсе не легкий порыв ветра с воды. Вопросом о том, как Дамблдор может настолько безоговорочно доверять Пожирателю смерти, и, если ему удается столько времени каким-то образом водить за нос Темного Лорда, то где гарантии, что то же самое не происходит и в отношении самого Дамблдора, Поттер определенно задавался не первый год. И, судя по всему, хоть сколько-нибудь удовлетворяющего ответа на него так и не получил. Поначалу он отчего-то надеялся, что об этом разговор все-таки не зайдет, но потом, приняв во внимание поттеровскую упертость, решил отбросить подобные надежды.       Ответ был предварительно заготовлен и отточен от первого до последнего слова уже неделю назад, но сейчас, под этим напряженным взглядом, он не в состоянии воспроизвести даже заученного начала. Да и действительно ли Поттеру нужна вся эта правда?       — Он сказал тогда, что один из Пожирателей, который побоялся к нему явиться, об этом пожалеет, — медленно проговаривает Поттер, по-прежнему не сводя с него внимательного взгляда, — а второй, навсегда его покинувший, непременно будет убит. Я думаю, он имел в виду Игоря Каркарова и… вас. Так как вы смогли?       До рези в животе хочется, чтобы Поттер оставил эту тему, и как можно скорее. Он старается, чтобы голос звучал спокойно, хотя это и стоит немалых усилий.       — Поберегите себя, Поттер. Qui addit scientiam, addit et laborem. Это не отказ отвечать, но я считаю, вы не готовы услышать ответ на свой вопрос.       Поттер набирает воздуха, явно собираясь выдать что-то резкое, но потом вдруг шумно выдыхает, и, как будто только что заметив, что стоит по щиколотки в воде, наконец, выбирается, чертыхнувшись, на берег. До него долетает обиженное: «Латынью не владею».       И тут же, как натасканный на преследование добычи пес, он хватается за небрежно оброненную фразу, усмотрев в ней свое окончательное спасение и возможность соскользнуть с затронутой темы.       — Это-то и прискорбно, Поттер. А если бы владели, то поняли бы сразу, какого эффекта ждать от заклинания с корнем, производным от слова «sectura», тем более, что область применения обозначена рядом весьма недвусмысленно.       Поттер, занятый выжиманием кроссовок, вскидывает в немом вопросе брови и, медленно подняв голову, уставляется на него с самым недоумевающим видом. Вместо ответа на повисший в воздухе вопрос он только утвердительно кивает — контрольный выстрел, подтвердивший догадку, которая, без сомнения, уже пришла мальчишке в голову, хотя еще и не полностью осозналась.       Поттер бестолково смотрит на него еще каких-то секунд десять, после чего с неподдельным чувством воспроизводит довольно сложное в понимании ругательство, и, спрятав лицо в ладонях, отчаянно мотает головой.       — Идиот… Мерлин, какой же я идиот!       — И, боюсь, в этом даже Мерлин не поможет, — усмехнувшись, отзывается он. Бросает в Поттера невербальным, в одно мгновение осушив на мальчишке мокрую одежду и обувь, и опускается на траву на безопасном, как можно на глаз определить, расстоянии.       Поттер получил ответ на вопрос, который и не собирался задавать.       У этой книги была странная судьба. Редкий учебник был причастен к столь многим событиям, но этот Расширенный курс побил все рекорды. Вернувшись в Хогвартс преподавателем, он нашел его в шкафу, где Лили наверняка и оставила книгу после их ссоры. Учебник слишком долго находился в ее руках, чтобы он мог сжечь воспоминания об этом вместе с исписанными собственным убористым почерком страницами. Перелистав несколько раз пожетлевшие от времени листы, он оставил его на том же месте, куда положила больше ненужный Расширенный курс ее рука. Чтобы спустя пятнадцать лет книгу нашел ее сын, прикипев к учебнику, как к некогда утраченному и неожиданно обретенному другу. И это именно благодаря ему Поттер сидит сейчас рядом, уже оправившись от потрясения и снова разглядывая уток.       — Но почему «Принц»? — если кровный статус владельца учебника особых вопросов у мальчишки не вызывал, то вторая часть профессорского прозвища все еще оставалась для него загадкой. — Как-то очень… ну, не знаю… Покруче, чем даже «Лорд».       Размышления повели Поттера по явно ложному следу, но наблюдать за ними оказалось забавно. Он выжидательно молчит, а Поттер, так и не дождавшись ни подтверждения, ни опровержения своим мыслям, в конце концов резюмирует:       — Странные у вас на Слизерине все же игры.       — Что еще скажете? — устало интересуется он, по привычке поправляя манжеты.       Поттер пожимает плечами.       — Я просто спросил. Интересно же.       Действительно. Что могло быть интереснее, чем узнать, почему тот, кого твои почтенные родичи именовали не иначе, как Нюниусом, сам себя титуловал Принцем.       — Это девичья фамилия моей матери. Древний волшебный род. Снейп был маглом.       — Был? То есть его больше…       — Угомонитесь, Поттер, — он неотрывно глядит на озеро. — Какое вам дело?       — Не нужно во всем искать подвох, профессор. Я всего лишь хочу узнать о вас немного больше, раз уж вы мне позволили. Тем более вы ничем не рискуете — я ведь потом все равно ничего не вспомню.       Поттер говорит с нажимом, но выглядит при этом каким-то совершенно беззащитным. Убийственная смесь, стоило признать.       Внутри заворочалось какое-то странное щемящее чувство. Что-то похожее на смесь неверия, изумления и… страха? Поттер спрашивает о том, что не имело к нему никакого отношения и до чего ему в самом деле не могло и не должно быть никакого дела. До чего, если взглянуть правде в глаза, не было дела совершенно никому вот уже много лет — жизни Северуса Снейпа.       Сконцентрировавшись на теле, он отмечает, что сердце ускорило удары, кожа на висках ощутимо подрагивает от неровных толчков участившегося пульса, а температура повысилась где-то на четверть градуса, причем эпицентр жара обосновался где-то в области солнечного сплетения.       — Он умер. Давно, — как можно более безучастно.       — А мама?       Только сейчас он замечает, что Поттер успел в какой-то момент пододвинуться ближе и теперь буравит его взглядом с выражением самой крайней заинтересованности.       Мерлин, за что?..       — С вашим патронусом, Поттер, явно какая-то ошибка. Клещ подошел бы значительно больше.       Поттер саркастично фыркает и с раздражением откидывает со лба непослушную челку.       — Вы сами сказали, что я могу спрашивать, о чем захочу, если это касается вас или меня. Вот я и спрашиваю. Что не так?       Вот так просто. Поттер не оставляет ему выбора. Он испускает вымученный вздох и отворачивается, избегая смотреть в сторону этого невыносимого существа.       — На седьмом курсе я сообщил ей, что после окончания школы присоединюсь к Темному Лорду. Мы к тому времени были немного знакомы. Снейпа не было уже два года. После его смерти она совершенно замкнулась в себе, даже из дома перестала выходить. Я хотел вырваться из нищеты, в которой мы жили, в том числе пытался устроить и ее жизнь тоже. Но она категорически отказалась принимать от меня какую-либо помощь, если я сделаю то, что задумал. Я не понимал, почему, а она не объясняла. Вскоре после этого я перебрался в новый дом, и несколько лет мы не общались. У меня все шло хорошо, но потом… кое-что изменилось. Я понял, что возможно, она была права. Я приехал к ней, хотел поговорить, но застал только пустой дом. Это магловский город, и в полиции мне сказали, что незадолго до этого она просто исчезла. Ушла, и никто не знал, куда. Никаких следов они так и не смогли обнаружить. Я и сам пытался искать, но… Я удовлетворил ваше любопытство?       — И это был ее учебник?       Он это серьезно? После всего, что было сказано, единственным, что интересует Поттера остается только этот дурацкий учебник?       — Что вообще происходит у вас в голове…       — Вам ли не знать, — парирует мальчишка, не сумев, однако, сдержать волнения в голосе, и снова отворачивается.       Конечно, Поттер не мог проигнорировать услышанное, но по какой-то причине решил не продолжать предложенную ним же самим тему. Попросту спасовал или же так трогательно заботится о нем, нарочно отступая, чтобы не бередить душевные раны?       «Просто, в отличие от тебя, Снейп, мальчик не такая мстительная сволочь».       Под его острым испытующим взглядом Поттер, недолго помявшись, хотя и как-то вяло, но все-таки поясняет свои соображения.       — Ну, я просто подумал… Этому учебнику почти полвека. Вряд ли он изначально ваш. Если только не был куплен подержанным.       — Превосходно, — он даже не пытается подавить иронию. Но все-таки он слишком хорошо знает Поттера, чтобы поверить в то, что тот сам додумался сопоставить год издания учебника с личностью его потенциально владельца. — Мисс Грейнджер надоумила проверить?       — Римус, — без единой заминки отвечает Поттер и, обхватив руками поджатые колени, утыкается в них подбородком.       Какое-то время мальчишка сидит с отсутствующим видом, погрузившись в свои мысли.       — Но это было приятно, — вдруг ни с того, ни с сего сообщает Поттер, и, поймав его вопросительный взгляд, поясняет: — Впервые за шесть лет услышать от вас в свой адрес «превосходно». Пусть даже это и означало привычное «вы, Поттер, законченный идиот».       Он не смог подавить улыбку.       «Кажется, идиот тут все-таки ты, Северус».       — Я нашел этот учебник среди книг матери, кажется, на каникулах перед третьим курсом. Она прятала все от Снейпа, он магии ни в каком виде не одобрял.       Поттер выковырял из земли несколько круглых камешков и поочередно пустил их по воде. Каждый, прежде чем утонуть, задорно подпрыгнул по нескольку раз.       — Выходит, все эти исправления к зельям и заклинания вы изобрели до пятого курса?       — Выходит, что так, — скучающе подтверждает он. — И, возможно, это прояснит для вас вопрос, почему я никогда не поощрял буквоедства мисс Грейнджер.       Рука нащупывает в траве идеально ровный камень, и он с напускной небрежностью повторяет поттеровский трюк, с той только разницей, что его камень упрыгал в два раза дальше. И, не обращая внимания на изумление, застывшее на лице мальчишки, определенно не ожидавшего демонстрации подобных умений, назидательно поясняет:       — Действующие заклинания — зачастую всего лишь результат удачного эксперимента, а вот с зельями все куда сложнее. Это живая материя. Вещество нужно слышать.       — То есть как? — подобрался заерзавший на месте Поттер.       — Как музыку, Поттер. Но для этого она должна звучать внутри. Нужно верить в то, что делаешь.       — Этому можно научиться?       Только этого еще и не хватало.       — Вы никогда не были особо предрасположены к зельеварению, Поттер, с чего вдруг такой интерес?       — Наследственный, — мальчишка пожимает плечами, прячась за блуждающей улыбкой. — Профессор Слизнорт говорит, что у мамы был большой талант. Вы ведь знали и ее тоже, да?       Внутри что-то сжимается тугой пружиной, и не в интересах Поттера давить на нее еще сильнее. Естественно, что он хочет знать. Хотя и не догадывается, что говорит с человеком, знавшим его мать дольше и больше всех остальных.       — Да, знал, — он говорит это как можно более безразлично, сердечно проклиная себя за малодушие. — Немного. Но, поверьте, сейчас есть вещи гораздо более важные, чем задушевные беседы о моем школьном прошлом. Тем более, что ваше представляет куда больший интерес и, к тому же, имеет самое непосредственное отношение к будущему.       Он долго всматривается в открытый взгляд чистых зеленых глаз, чувствуя, как в этой открытости сквозит какая-то затаенная, болезненная горечь. Где-то в глубине защемило, и он мысленно обещает, что расскажет Поттеру. Когда-нибудь. Когда у них будет время. Если будет.       Поттер согласно кивает, как будто услышал.       Стоп. Он не мог произнести этого вслух!.. Ведь не мог же?       — Ладно, — мальчишка встряхивает головой и, как ни в чем не бывало, возвращается к созерцанию утиного семейства. — Так что там с окклюменцией?       «Вот и то, зачем вы здесь, Северус. Возрадуйся. Мальчик приблизился к сути вопроса».       — С окклюменцией… О том, что вы за пару месяцев занятий сумеете овладеть ментальной магией на уровне, который позволил бы вам защищать ваше сознание от проникновения Темного Лорда, мог помыслить только тот, кто даже приблизительно не представляет, с чем имеет дело.       Поттер, если и был задет услышанным, виду не подал.       — Но почему вы? Почему он не взялся за это сам? Ведь если Дамблдор научил вас, то…       — Меня учил не Дамблдор, — прозвучало резче, чем хотелось. Но Поттер вскидывает на него быстрый взгляд, и в нем явственно читается: необходимости объяснять, что это значит, нет. — И как раз именно поэтому директор доверил эту работу мне.       — Мне было больно, — голос Поттера дрогнул, и мальчишка, смутившись, снова отворачивается к озеру. Недолго молчит, после чего тихо добавляет: — Всякий раз, когда вы… это делали.       Он неопределенно поводит рукой перед лицом, пытаясь проиллюстрировать свои слова. Но иллюстрации излишни. У Поттера не было необходимости пускаться в долгие разъяснения о том, как именно он себя чувствовал после каждого из их сеансов. Волны стыда и бессилия, исходящие от него, почти осязаемы.       У них совсем мало времени, не хватает только утонуть в бестолковой жалости. Он поднимается на ноги и глядит сверху вниз на сгорбленную поттеровскую фигуру.       — Я знаю. И я мог бы вам объяснить причины, но, думаю, будет лучше, если вы увидите все сами. Поднимайтесь.       Поттер вскидывает на него долгий, совершенно нечитаемый взгляд, и принимается возиться внизу, зашнуровывая кроссовки.       У него почти всегда все было в порядке с самоконтролем, но стоило признать, что наблюдать эту лохматую макушку у ног, однозначно, было проявлением какого-то извращенного, и притом абсолютно порочного удовольствия. Не успевает он затолкать совершенно не к месту возникшие мысли куда поглубже, как рядом звучит:       — А беспалочковой магии вы меня научите?       Очнувшись от нахлынувшего наваждения, он понимает, что Поттер уже бог весть сколько времени находится на ногах и при этом со всей своей поттеровской непосредственностью снова беззастенчиво его разглядывает.       — Для начала освойте невербальные, потом поговорим, — нервно прокашлявшись, отрезает он.       — Почему вы вдруг стали таким?       — Каким?       Лишний вопрос. Во взгляде изумрудных глаз напротив — что-то убийственное, пожирающее в своей открытости сердце.       — Не знаю… — качнул головой Поттер. — Отличаетесь.       Хотя и было предсказуемо, но он все же рассчитывал, что задан этот вопрос будет как-нибудь иначе. На то, что прозвучало, почему-то хочется отделаться каким-то ничего не значащим комментарием, а то и вовсе солгать… Солгать, глядя в эти искрящиеся странным чувством на грани восхищения глаза? Кажется, у него ни единого шанса.       — Пятнадцать лет назад, когда я вернулся в Хогвартс преподавать, я был немногим старше вас, Поттер, и выглядел примерно так же, как сейчас. И вас совершенно не должно касаться, почему. После нескольких случаев со студентами… видите ли, молодые люди, вроде вас, плохо умеют справляться со своими эмоциями… профессор МакГонагалл настоятельно рекомендовала мне принять меры, чтобы впредь повода к подобным инцидентам не было. То, что вы привыкли видеть, — не что иное, как качественный результат этих самых мер. Ничего особенного, просто артефакт, поддерживающий не самую приятную иллюзию, но зато позволяющий мне спокойно делать свою работу.       Почти целая долгая минута уходит у Поттера на то, чтобы уложить в своей голове услышанное, после чего мальчишка сам складывается пополам, давясь приступом неконтролируемого смеха.       Бесстрастно наблюдая за этой картиной, он лишь с шумом выдыхает и бессильно прикрывает глаза. Вот уж чего он не ожидал, так это того, что реакция окажется настолько бурной. Мысленно призвав себя не вестись на провокацию, он скрещивает на груди руки и, застыв мрачным изваянием, принимается терпеливо ждать, пока шок у Поттера пройдет и он вернется в себя.       — На вас западали студенты? — силясь совладать с накрывающими его все новыми и новыми волнами смеха, уточняет Поттер. — Серьезно? Нет, серьезно?!       — Следите за языком, Поттер, — сухо, без доли какого-либо интереса.       Но Поттер не унимается.       — Мерлин, как я их понимаю! Спасибо профессору МакГонагалл за мое спокойное детство и неразбитое сердце! Хотя теперь все равно все прахом.       Он предпочел сделать вид, что не слышал сказанного, посвятив все свое внимание приставшей к сюртуку травинке.       Мальчишка вскоре все же затихает. Снимает очки, утирает рукавом выступившие в уголках глаз слезы, после чего снова водружает очки на прежнее место.       — Успокоились?       С лица Поттера не сходит совершенно идиотская улыбка.       — Я всего лишь хочу быть с вами честным — настолько, насколько это возможно в нашем положении, — чеканит он, стараясь не фокусироваться на неестественном румянце, покрывшем поттеровские скулы. — Но если вас это лишает адекватности, то вернуть привычную картинку недолго.       Твердо вознамерившись привести угрозу в исполнение, он тянется к правому запястью, но Поттер, уловив это движение, решительно подается вперед, перехватывает его ладонь и сбивчиво частит:       — Нет, нет, сэр, простите! Просто, зная вас, сложно поверить, что…       Мальчишка осекается на полуслове, неожиданно плотно сомкнув пальцы на его ладони. Сердце падает куда-то вниз, после чего начинает биться где-то в горле. Поттер проводит по центру его ладони теплой подушечкой большого пальца. Кожа на фалангах чуть грубовата, но от этого прикосновение становится только острее. Тягучее, обжигающее. От пальцев мальчишки исходит та самая странная, проникающая прямо под кожу магия, сопротивляться которой он не в состоянии. Но и поддаться невозможно. Замерев, точно в оцепенении, он, кажется, совсем перестает дышать и сосредотачивает все внимание на том, что происходит с их руками, на плавном скольжении пальца по ладони — как сторонний наблюдатель. О том, что происходит в поттеровской голове, он себе думать запрещает. На деле выходит не то, чтобы очень хорошо, но по крайней мере он честно пытается.       Превозмогая боль от невозможности сделать то, чего так отчаянно хочется, он, наконец, поднимает глаза на Поттера и скользит взглядом по линии скул, приоткрытым губам и потемневшим глазам. Только что они были зеленее молодых листьев на пышных бузинных кустах, прячущих их от внешнего мира, и вот теперь превратились в два блестящих темных омута, смотреть в которые выше его сил. Но отвернуться — означает сдаться, признать свое поражение.       Выровняв дыхание, он приближается к смущенному лицу, пытаясь прочесть в нем настоящий ответ.       — «Сложно поверить, что…»       — …у вас теплые руки, — выдыхает Поттер, и, каким-то чудом справившись с собой, наконец, выпускает его ладонь.       Что ж, если он так хочет… В конце концов, Поттера в любом случае ждет не самый приятный сеанс, так почему бы не привнести в него хоть что-нибудь хорошее? Тем более, что рабочий метод, помогающий мальчишке расслабиться, ему уже известен.       Не оставив себе больше ни секунды на промедление, он подступает ближе и прижимает Поттера спиной к толстому стволу дерева. Медленно, точно во сне, касается пылающих скул, скользит выше, оглаживая напряженный лоб и, наконец, прижимает кончики пальцев к вискам, чувствуя, как заполошно бьются тонкие венки под кожей. Мальчишка напрягается всем телом, зажмуривается, начинает часто дышать.       Боится.       — Постарайтесь успокоиться, Поттер, — собственный глубокий хриплый голос кажется чужим. — Это не боевая легилименция, я всего лишь спроецирую в ваш мозг свои воспоминания, подобно тому, как мы проделывали в прошлый раз. Если расслабитесь и впустите меня, больно не будет.       Мальчишка едва заметно кивает, судорожно втягивает воздух и запрокидывает голову, упершись макушкой в корявый ствол. В результате этого нехитрого действия на обозрение открывается совершенно беззащитная шея с натянутой до предела полупрозрачной кожей и нервно подрагивающий кадык. Чертов Поттер, ну и что он творит?       Нарочно медленно оглаживая подушечками больших пальцев лихорадочно пульсирующие виски, он улучает момент и зарывается обеими руками в волосы, немного жестко надавливая на вихрастый затылок. С приоткрытых губ слетает короткий вздох, тут же отозвавшийся сладкой дрожью со всем теле.       Мерлин, помоги… Еще несколько таких минут, и он пошлет ко всем чертям и задание Дамблдора, и свой гениальный план, который — теперь он осознает это с бесповоротной ясностью — выжжет ему всю душу без остатка, и всю свою гребаную предосторожность.       — Вы слишком напряжены, — не сводя взгляда от обнаженной шеи. — Это усложнит проникновение, мне придется применять силу. Чем глубже вы расслабитесь…       — Тем больше удовольствия получу, — мурлыкает невыносимый Поттер, потеревшись затылком о жестко сжимающую его ладонь. — Я понял.       — Поттер! — он почти прорычал это, резко сжав непослушные волосы и в который раз мысленно проклиная все на свете. Поттер напрягается лишь на долю секунды, но, почувствовав, что прикосновение чужих рук постепенно становится мягким, снова кивает и с усилием заставляет себя расслабиться. Складка, залегшая между бровей, разглаживается, плечи опускаются.       Мальчишка полностью открыт, и теперь их разделяет всего несколько дюймов и ровное поттеровское дыхание, легким дуновением касающееся его собственных плотно сжатых губ.       Внезапно Поттер как будто очнулся и уставился на него все теми же, похожими на два бездонных омута, глазами. Его собственные, наверняка, такие же.       — Делайте, что собирались, я умолкаю.       Ребячество.       Но он ведь и есть ребенок. Ребенок, которому каким-то чудом все еще как-то удается оставаться ребенком…       Собрав остатки воли в кулак, он возвращает кончики пальцев к поттеровским вискам и старается полностью сосредоточиться на ментальном процессе.       — Смотрите на меня, расслабьтесь и постарайтесь выкинуть из головы все те глупости, которыми вы уже успели ее забить.       — Очистить свой разум? — смущенно улыбается Поттер и затихает, наблюдая за последующей реакцией.       — Да было бы что очищать… — парирует он и погружается в глубокий, четко структурированный лабиринт собственной памяти, утягивая за собой ни о чем не подозревающего мальчишку.

***

      — Вы хотите, чтобы я учил его окклюменции? Это безумие, Дамблдор, ему пятнадцать. Он не сможет противостоять Темному Лорду.       — А кто говорит об окклюменции? — отзывается через плечо Дамблдор, предлагая своему фениксу какое-то неопознаваемое на вид лакомство. — Нет, я хочу, чтобы вы использовали эти занятия для другого. Присядьте, Северус.       С тяжелым вздохом он опускается в кресло. В кабинете директора жарко топится камин, но он все никак не может согреться. Лихорадит вот уже четвертый день. Диагностические чары не показывают никаких отклонений от нормы, но чувствует он себя при этом совершенно разбитым. Принятые зелья существенного облегчения не принесли, и сейчас ни о чем он не мечтает так, как о паре дней полного отдыха. Уйти к себе, закрыться, принять горячую ванну, провалиться в сон и пусть о нем просто забудут. Все — Дамблдор, Темный Лорд, Люциус, Минерва, Амбридж, его слизеринцы… Все.       «Не в этой жизни, Северус…»       — …установил связь с сознанием Гарри — неоспоримо, и такой возможностью глупо было бы пренебречь, — сквозь вату в голове донесся голос Дамблдора. Сам директор уже неизвестно сколько времени сидит напротив, излагая свой новый план. — На этих уроках вы под видом простой легилименции станете проникать в глубинные слои сознания Гарри. Вашей главной задачей будет обнаружить в нем ментальный след Темного Лорда, и дальше мы будем продвигаться по нащупанной вами нити. Вы сделаете это, Северус, и мы будем осведомлены о его планах, настроении, страхах — обо всем. Не думаю, что это то, что плавает на поверхности, так что придется погрузиться достаточно глубоко.       Это был край. Он чувствует, что сдает, нервы на фоне физического истощения и так на пределе, ко всему прочему не хватает только дополнительных занятий с Поттером. С запозданием осознавая всю суть сказанного, он пытается вычленить из слов директора хотя бы что-то положительное.       — То есть окклюменции, даже в основах, мне его учить не нужно?       — На ваше усмотрение, Северус, — разводит руками Дамблдор. — Как пойдет. Навык закрывать свое сознание на будущее мог бы ему очень пригодиться, но ваши сомнения в успехе этого дела я целиком разделяю. Особенно принимая во внимание его к вам отношение. Для обучения окклюменции все же желательно… чуть больше доверительности, — стекла очков неприятно блеснули. — Или вас учили иначе?       Совершенно обессиленный, он поднимает свинцовый взгляд на Дамблдора, чьей уникальной, отточенной за годы способностью было игнорировать его разбитое состояние.       — Меня учили через боль, так что если вы отдадите Поттера в мои руки, его будет ожидать та же участь. Возможно, было бы лучше привлечь стороннего легилимента.       — Я не могу привлекать стороннего легилимента по множеству причин, — Дамблдор откидывается на мягкую спинку кресла и принимается загибать пальцы, перечисляя явно заготовленные заранее аргументы. — Во-первых, после ритуала возрождения у Гарри и Волан-де-Морта магический след практически идентичен, поэтому отличить, где заканчивается один и начинается другой крайне сложно. Для этого нужно хорошо знать их обоих. Во-вторых, не мне вам объяснять масштаб секретности этого задания и цену любого промаха. А в-третьих, Северус, — директор заговорщически наклоняется вперед, — вы как никто знаете почерк Волан-де-Морта, и сможете безошибочно опознать маркеры его присутствия в сознании Гарри, даже если они уже успели крепко вплестись в его собственную ментальную ткань.       — Почему в таком случае вы не хотите заняться этим сами? — тупая боль в голове мешает думать, но при этом милосердно спасает от полного понимания того, во что его впутывают.       — Слишком рискованно, — вздыхает Дамблдор. Белые брови сходятся у переносицы. — Я отстранился от Гарри настолько, насколько это вообще возможно, чтобы не ввергать Волан-де-Морта в соблазн использовать его для шпионажа за мной. Хотя, полагаю, шпионаж был бы наименьшим из зол. Вы же прекрасно понимаете, если сознание мальчика окажется полем боя между нами, это чревато необратимыми последствиями для его рассудка.       Повисшая в кабинете душащая тишина кажется чем-то вроде смирительной рубашки, которую накинула на него заботливая директорская рука. Он чувствует, что сопротивление бесполезно, впрочем, сил сопротивляться напору Дамблдора все равно нет. То, что предлагает делать директор, предполагает жесткое насилие. Мальчишка по доброй воле ни за что не позволит ему проникнуть в собственное сознание, а значит действовать придется радикально. Мало ему было прямого шпионажа за Темным Лордом, так теперь делать это придется еще и через ничего не подозревающего Поттера, к тому же находящегося при этом в полном сознании.       Кое-каким утешением остается то, что с простой легилименцией в отношении мальчишки у него никогда проблем не было. Ему всегда удавалось за долю секунды проникнуть в сознание Поттера и, кажется, ни разу ментальное проникновение не было замечено или отторгнуто. Причин могло быть две. Либо Поттер никакой предрасположенности к менталистике не имеет вообще, потому и не отслеживает попыток легилименции, либо сознание мальчика всякий раз раскрывается перед ним самостоятельно. В первом случае, если Поттер к ментальным практикам элементарно не способен, эти фиктивные занятия будут сплошным фарсом. Во втором — отсутствие сознательного сопротивления в разы упростило бы выполнение поставленной Дамблдором задачи, но надежды на подобное было мало. Ведь одно дело тайное использование лигилименции и совсем другое — боевая техника ментального проникновения, которой по гениальной задумке директора мальчик должен вроде как учиться сопротивляться. О моральной стороне вопроса лучше было пока что не думать вовсе.       — Иначе говоря, — медленно формулирует он, — вы хотите не допустить Темного Лорда к сознанию Поттера, потому что сами собираетесь при моем посредничестве использовать его для тех же целей.       Феникс из своего угла издает тихий мелодичный звук.       Он надеется услышать хотя бы что-то, хотя бы одно слово, которое смягчит отвратительный привкус этого разговора, но Дамблдор только одобрительно склоняет голову.       — Вы совершенно правильно уловили суть, Северус. Приступите после каникул.       Картинка тает в серой дымке, точно погруженная в густой, непроглядный туман, но спустя несколько мгновений видимость проясняется.       Он находится в том же кабинете. Дамблдор расхаживает взад-вперед прямо у него перед носом и уже одно это дико раздражает.       — Для нас это единственный шанс, Северус. Волан-де-Морт месяцами пытался заманить Гарри в Отдел тайн, пытаясь сыграть на его любопытстве, но мальчик ведь не знает, что именно он должен там искать. Стерджис и Боуд не смогли проникнуть в зал с пророчествами. Миссия Нагайны тоже провалилась. Вы же видите, наш план работает, но нам нужно выманить его самого! — Дамблдор останавливается, подходит ближе, и теперь он явственно может разглядеть этот холодный огонь, горящий в ясных голубых глазах. — У вас есть доступ к сознанию Гарри, Северус. Вложите в него любой фиктивный мыслеобраз, который заставит мальчика отправиться в Министерство. Дверь Отдела тайн снится ему давно, он не сможет отличить сон от наведенной иллюзии.       Подавив резко вспыхнувшее желание высказать Дамблдору все, что он с самого начала думал об этой идее с псевдоокклюменцией, вслух он произносит только:       — Предлагаете ловить Темного Лорда на живца? А не слишком ли, Альбус?       — Не слишком, — жестко отрезает Дамблдор. — Слишком будет спустить в трубу все труды последних трех месяцев и всю подготовительную работу Ордена.       Ну конечно! Вот значит какая роль ему отводилась во всей этой гениальной операции с пророчеством — быть тем, кто услужливо сервирует Темному Лорду бомбу замедленного действия! Дамблдор с начала года использовал пророчество как приманку, хотел, чтобы Темный Лорд, наконец, обнаружил свое возвращение. Расчет был на то, что пророчество может взять только тот, о ком оно сделано, и Темный Лорд действительно многие месяцы обдумывал план, как проникнуть в Отдел тайн. Ведущая в него дверь снилась Поттеру несколько месяцев еще до зимних каникул. Но теперь, когда благодаря добытым через мальчика сведениям стало понятно, что, несмотря на все нагнетание темы вокруг важности сведений, якобы содержащихся в пророчестве, действовать самостоятельно Темный Лорд ни по чем не станет, директор решил сменить тактику. И в ней роль главной приманки теперь должен был сыграть сам Поттер… Чутье подсказывало, что без потерь из этого дерьма им не выбраться.       — В этих снах Поттер видит все изнутри Темного Лорда, я не смогу создать иллюзию настолько достоверной…       — Да бросьте, Северус! — до ядовитого ласково обрывает его директор. — Приуменьшать свои способности, чтобы польстить самолюбию хозяина, будете перед ним — мне эти игры даром не нужны.       Он стоит неподвижно, будто прирос к месту, до боли в суставах вцепившись в рукава мантии и сверля Дамблдора тяжелым взглядом. Тот, как ни в чем не бывало возвращается в кресло, делает большой глоток свежезаваренного имбирного чая и, откинувшись на спинку, по-деловому продолжает:       — После того, как вы заложите в сознание Гарри подходящий мыслеобраз, его нужно будет надежно запереть, чтобы не всплыл преждевременно. Важно дождаться подходящего момента. Когда он наступит, вы скажете Волан-де-Морту о том, что нашли способ заманить Гарри Поттера в Министерство и сообщите Темному Лорду ключ, которым он сможет в решающий момент снять блокировку с мыслеобраза в сознании мальчика. Пусть думает, что направляет игру сам. Когда это произойдет, колеса завертятся, и мы будем готовы к перехвату.       — Дамблдор, это…       — Не до сентиментальности сейчас, Северус! — Дамблдор с совершенно противоестественной для своего возраста резкостью поднимается из-за стола и в один широкий шаг снова оказывается рядом. — Вы же видите, что происходит. Сейчас самое главное — это выманить его из его логова. Волан-де-Морт нацелен во что бы то ни стало получить пророчество, но пока что все еще осторожничает. Нужна наживка пожирнее. Если нею выступит не только пророчество, но и мальчик, он не устоит перед соблазном. Его слабостью всегда была потребность быть на виду, если он уверен в своем преимуществе. Он не упустит шанс продемонстрировать свою силу.       Не в силах отвернуться от пылающего голубым огнем взгляда, он вдруг на мгновение дает слабину и видит перед собой совсем другие глаза — ярко-зеленые, с залегшими под ними темными тенями.       — Что ему внушить? — с огромным усилием, пытаясь контролировать интонацию.       Дамблдор поводит плечами.       — Что угодно, лишь бы это послужило для Гарри мощным стимулом. Вы провели в его голове достаточно времени, чтобы нащупать потенциальные возможности. Не думаю, что это будет сложно. Но у мальчика ранимая душа, так что постарайтесь не переусердствовать. На его долю и без того выпадает слишком много переживаний, как для его возраста.       Он вообще сам себя слышит?! Мордред побери их всех вместе взятых… Поттер с каждой сессией все слабее, он и так делает все возможное, чтобы не превратить естественную ментальную защиту мальчишки в решето под собственным натиском. Удивительно, на каком упрямстве Поттер вообще до сих пор держится.       — Я третий месяц по вашему приказу насилую его сознание, а теперь вы просите меня не миндальничать с мальчиком, чтобы не повредить его ранимой душе?       — И я целиком доволен вами, Северус, — Дамблдор в доброжелательном жесте трогает его предплечье, вынуждая вздрогнуть от острой вспышки боли. — Бесконечно доволен. Просто будьте осторожнее.

***

      Директорский кабинет, холодный полуночный свет, острый запах имбирного чая, Дамблдор — все исчезло. Теперь перед ним только смертельно побледневшее лицо, сведенные у переносицы брови и полный бессильной ярости взгляд. Он опускает руки.       Поттер обессиленно опускается на траву, снова подтягивает колени к груди и, сжав голову руками, отчаянно выдыхает:       — Твою мать…       Наблюдая, как в собственной голове гулким эхом затихает куда более изощренное ругательство, он не может не признать, что это тот редкий случай, когда он с Поттером полностью согласен.       — Поттер…       Реакции ожидаемо не последовало. Мальчишка закрывает руками голову, зарывшись пальцами в и без того растрепанные волосы, словно пытается от чего-то защититься. Все тело мелко подрагивает. Поттер из последних сил пытается сдержать подступающую истерику, и захватить с собой пузырек с порцией Умиротворяющего однозначно было одной из лучших идей этого дня.       — Выпейте это.       Преодолевая себя, мальчишка медленно поднимает голову. Лицо будто окаменело, глаза утратили обычный блеск. Чуть помедлив, он протягивает руку к флакону, но выполнять то, что велено, не спешит — только пялится на пузырек с голубоватой жидкостью взглядом раненого зверя, бездумно вертя его в руках.       То ли еще будет…       Он не станет торопить. Пусть проживет то, что узнал. Проживет правду, возможно, впервые в своей жизни.       Поттер, мыслями находясь все еще где-то далеко, нервно сглатывает и выжимает из себя надорванное: «Так это были вы, да? Вы вложили мне в голову это видение, что Волан-де-Морт и Сириус…»       Он в изнеможении поднимает лицо к небу, смежив веки.       «У каждого своя правда, Северус, не так ли? Зачем тебе все эти терзания? Ты вообще зельевар или кто? Всего несколько капель Елейного бальзама — и мальчик с легким сердцем поверил бы всему, что ты ему рассказал, даже самую страшную сказку Дамблдора, из-за которой ты все это затеял. Захотел добиться доверия без обмана и уловок — без всего, из чего состоит твоя жизнь? Ему больно видеть иную сторону Дамблдора сейчас, когда ты показываешь ему события прошлого, но подумай, что будет потом?»       — И, как видишь, себя не оправдываю.       Он окидывает Поттера сочувствующим взглядом и, неожиданно для самого себя отбросив все формальности, опускается на траву совсем рядом. Поттер борется с собой и своими чувствами, с болью и виной за потери, причиной которых себя считал, и в этот момент, надломленный и растерянный, открывает перед ним самые уязвимые стороны своей души. Хотя со всем своим гриффиндорским упрямством и делает все возможное, лишь бы только не показаться слабым. Только не перед ним, не перед Северусом Снейпом.       Вдруг Поттер зажмуривается, и опрокидывает в себя все содержимое флакона с зельем. Глоток оказывается слишком большим, мальчишка закашлялся, на глаза предательски наворачиваются слезы. Очки летят в траву, и, точно пытаясь затолкать слезы назад, Поттер с силой прижимает кулаки к глазам.       — Скажите, профессор… Вы знаете, каково это — жить, каждый день ощущая вину за смерть самого дорогого человека? Каждый день смотреть на мир вокруг себя, дышать воздухом и знать, что он уже никогда не сможет ничего этого ни увидеть, ни почувствовать, — Поттер делает глубокий вдох, кое-как пытаясь унять дрожь в голосе. — В прошлом году, когда все случилось, я принял решение считать виновным вас. Чтобы было не так больно. Чтобы не думать, что всему причиной моя же собственная глупость. От этого мне самому жить не хотелось. И я убедил себя в том, что все произошло из-за ваших постоянный подначиваний. Вы ведь все время упрекали его в том, что он отсиживается на Гриммо в то время, как остальные рискуют собой. Вот он и не выдержал, и отправился в Министерство с остальными, хотя не должен был. Я свернул всю вину на вас, чтобы как-то продолжать жить самому. И не знал, насколько близок к правде.       Он не может дать название тому, что разгорается у него внутри от этих прямых, абсолютно бесхитростных слов. Поттер не обвиняет и не извиняется. Он просто доверяет ему то, что чувствует. Впервые. Сам. И потому он не допускает даже мысли о том, чтобы отвести взгляд. Сделать это — означало бы предать зарождающееся хрупкое доверие, которого он так неистово искал.       — Знаю, Гарри. И мне жаль.       Поттер в ответ только грустно качает головой.       — Нет необходимости лгать, профессор. Вы его ненавидели, так что вряд ли в самом деле огорчились. И потом, — добавляет он, немного помолчав, — это было только его решение. Сириус сам решил отправиться в Министерство с Орденом, когда узнал о том, что там происходит. Он просто не хотел, чтобы его считали трусом.       Наивный Поттер.       — Боюсь, не совсем так. Дамблдор категорически запретил Блэку отправляться на это задание. И его бы там не было, если бы…       Поттер, резко обернувшись, буквально впивается в него вынимающим жилы взглядом и сбивчиво частит:       — Почему? Почему он вообще закрыл Сириуса в этом проклятом доме, почему запретил быть с остальными?       Потому что у директора на месте сердца все-таки не дыра, Поттер.       — А ты правда не понимаешь?       Мальчишка выдерживает его ответный тяжелый взгляд, после чего беспомощно мотает головой.       — Во время нашей встречи в кабинете Амбридж, когда ты так отчаянно пытался передать мне сообщение о том, что Темный Лорд схватил Блэка, я понял, что «колеса завертелись» и тут же сообщил об этом Дамблдору. Для всех в Ордене ситуация выглядела в точности так же, как и для тебя. О том, что это видение — фикция знали только Дамблдор, я и Темный Лорд. Я сообщил Ордену, что он, используя вашу связь, послал тебе видение, с помощью которого надеется заманить тебя в Министерство, и донес его содержание, передав твои же, сказанные мне в кабинете Амбридж, слова. Дамблдор велел отправляться Грюму, Шеклболту, Нимфадоре и Люпину, уверял, что больше людей не понадобится, тем более, что следом он прибудет и сам. Присутствие Блэка даже не обсуждалось. Собрание было коротким, все согласовали быстро, но после, уже почти в дверях, он остановил меня и спросил…       — Я могу увидеть?       — Что?       Поттер с какой-то отчаянной решимостью тянется к его ладоням. Подсознательно стремясь продлить прикосновение, как-то даже слишком медленно поднимает руки на уровень своего лица, прижимает пальцы к вискам и торопливо шепчет:       — Я могу увидеть ваш последний разговор? Пожалуйста. Мне нужно.       Совсем не то, чем ему хотелось закончить эту встречу, не то, к чему вообще хотелось возвращаться. Но, будь он на месте Поттера, потеряй единственного родного человека, которого едва успел узнать, считай себя виновным в его смерти — поступил ли бы он сам иначе? Истина заключалась в том, что теперь он для Поттера — последняя возможность увидеть Блэка живым. Незавидная участь, и при других обстоятельствах соглашаться на это он бы даже не подумал… Но вот перед ним Поттер — с напряженным, молящим ожиданием молчит и только часто дышит, то и дело прихватывая зубами нижнюю губу. Не в силах оторваться от его рук.       — Два условия, Гарри. Ты не будешь задавать никаких вопросов к тому, что услышишь. И после мы сразу возвращаемся в замок.

***

      Плотный туман рассеивается, оставляя его стоять в узком темном коридоре дома на Гриммо. Позади за закрытой дверью все еще слышны тихие встревоженные голоса. Внезапно путь к выходу преграждает высокая фигура хозяина.       — У меня нет времени на беседы с тобой, Блэк, уйди с дороги.       Он делает попытку пройти мимо, но крепкая рука тут же хватает его за плечо.       — Нет, постой, прошу!       Мысленно призвав себя к спокойствию, он оборачивается и награждает Блэка далеко не дружественным взглядом.       — Две минуты.       — Как там Гарри? — в голосе Блэка звенит неприкрытое беспокойство. Только вот с этим разбираться сейчас не хватает!       Рассказать тебе о том, как Поттер там с ума сходит от того, что увидел тебя под действием банального Круциатуса? Ты правда не соображаешь, как он там или тебе доставит удовольствие посмаковать подробности?       Он предпринимает попытку донести до Блэка свою официальную позицию:       — Сделай одолжение, избавь меня от посредничества в этом вопросе. Поверь, мне есть чем заняться, кроме как разбираться в ваших нежных чувствах по отношению друг к другу.       Но Блэк не унимается.       — Он же уверен, что я схвачен, что меня пытают! Может все же стоит дать ему знать, что…       Всем своим видом выражая крайнюю степень усталости и раздражения, он сжимает пальцами переносицу и прикрывает воспаленные от недосыпа глаза.       — Мерлин, дай мне сил… Ты в своем уме, Блэк? Поттеру простительно, но хотя бы ты не будь идиотом. Если ты сейчас сунешься к нему, то завалишь все дело.       И то ли напряжение последних дней заставило его на мгновение утратить контроль и сказать лишнее, то ли у Блэка, наконец, прорезались мозги, но на обдумывание услышанного ему понадобилось не более пары коротких вдохов, после чего он, не понижая голоса и в неверии мотая головой, почти срывается на крик:       — Так это все было подстроено? Чтобы спровоцировать Волан-де-Морта? Значит это ты и Дамблдор… Да это вы оба из ума выжили! Он ребенок!       Мердред бы тебя побрал… Какая проницательность! Что ни догадка, то сенсация.       — Очень трогательно. Я пойду?       Блэк подступает на шаг ближе, вынуждая его упереться спиной в стену. Разница в росте дает Блэку небольшое преимущество, но устрашающим, несмотря на все свои потуги, он не выглядит.       — Предупреждаю тебя, Снейп, — едва ли не рычит он, — если с Гарри что-то случится, если он хотя бы немного пострадает… А знаешь, мне плевать на указки Дамблдора, я больше не стану сидеть здесь, сложа руки. Где-то там мой крестник, которого вы оправили прямо в лапы взбесившегося психа, и смотреть на это из окна этого чертового дома я не намерен! Ты слышишь меня? Гарри не останется один на один со всем этим. Пока я жив — нет! Можешь передать это обоим своим хозяевам!       Он уверен, что тяжесть, навалившаяся на него в этот момент, ни к Блэку, ни к его неуклюжим попыткам угрожать не имеет никакого отношения. Почти все силы уходят на то, чтобы продолжать стоять прямо, сопротивляясь смертельной усталости и желанию без лишних слов приложить распоясавшегося поттеровского крестного каким-нибудь милым проклятием из личного дуэльного арсенала.       — Уйми истерику, Блэк. Поттера есть кому подстраховать. Делай, что сказано, сиди здесь и не высовывайся.       — И не подумаю!       — Мне связать тебя, что ли? — терпение начинает иссякать.       — А ты попробуй!       Это нужно было кончать. Неуловимым движением выхватив из рукава палочку, он отшвыривает Блэка к противоположной стене темного коридора, и приставив ее кончик к беззащитному горлу, угрожающе шипит:       — Не нужно меня провоцировать, Сириус. И не заблуждайся, ты не единственный, кто заинтересован в сохранности Гарри. Ясно сказано — оставайся на месте. Здесь от тебя хоть какая-то польза.       От шумного дыхания Блэка воздух между ними едва не искрит. Разбираться с этим играющим в благородного рыцаря идиотом нет ни сил, ни желания. Оставив бестолкового поттеровского защитника захлебываться негодованием у портрета какого-то почтенного предка, он опускает палочку, разворачивается к выходу и уже было берется за ручку двери, когда:       — И с каких это пор он для тебя «Гарри»?       Нелепый вопрос что-то больно задевает внутри. Видимо, у него просто сдали нервы. Не сдержавшись, он резким броском налетает на Блэка и выговаривает прямо в пылающее гневом лицо:       — С тех самых, когда ты со своей идиотской бравадой уже сотворил одну глупость, лишившую его на двенадцать лет единственного родного человека. Сделай одолжение, уйми свою гордыню и самосохранись для него хотя бы сейчас!       Ждать, пока Блэк вытянет из него еще хотя бы одно слово, он не намерен. Развернувшись на каблуках, он хлопает дверью прямо перед носом разъяренного хозяина и покидает дом, который уже много лет всем сердцем ненавидит.

***

      Всю дорогу до замка они проходят в полном молчании.       Где-то высоко над головой заливисто поют птицы, ветер шелестит в прибрежных камышах, и с каждым пройденным шагом ускользающая, точно круги от брошенного камешка на воде, жизнь ощущается все острее. Он знает, что не пройдет и получаса, как все это исчезнет. И только густой, терпкий запах бузины, смешанный с другим, который, как он ни старался, так и не смог искусственно воспроизвести в лаборатории, будет преследовать его всю будущую неделю.